АХМЕДЖАН-АКА МАНСУРОВ

Орден Славы был не первой боевой наградой Ахмеджана Мансурова. К тому времени он уже был бывалым солдатом, отмахавшим сотни километров по своим и чужим землям, участником многих сражений, получившим в одном из них тяжелое ранение.
Отправлялся он на войну осенью 1943 года из казахстанского города Кокчетав. Было ему 17. Поэтому на фронте и называли его не только по-свойски Мишей, но и сыном полка — за молодость, за детскую худобу, хоть и был он при этом парнем рослым и сильным. По этой причине его в мирной жизни часто и использовали, когда нужна была физическая сила. Именно поэтому его и послали из родного Оша в Караганду — в ФЗУ, т.е. школу фабрично-заводского ученичества. А слабаки в такой школе, где учебу проходили не за партой, а вкалывая на тяжелом производстве, долго не выдерживали.
Родился Ахмеджан 20 июля 1926 года в интернациональной семье: отец — узбек Мансурали Умаров (по национальной традиции его сыновья стали Мансуровыми — по имени отца), мать — русская, Алла Михайловна Серебренникова, ее родители родом из Иркутска. В Оше она работала инструктором райкома, когда познакомилась с будущим мужем. Они полюбили друг друга, поженились. Мансурали стал председателем колхоза в селе Кашгар-Кишлак, недалеко от Оша; там сельчане, как и сейчас, выращивали хлопок. Забрал туда жену. Аллу Михайловну все стали называть Алия, она помогала мужу в колхозе, носила национальную одежду и быстро научилась говорить по-узбекски. Дома супруги, двое их сыновей и две дочери общались на узбекском языке, поэтому дети русского почти не знали. Семья, хоть и председательская, жила очень скромно, как и все в колхозе.
— Закончил я всего 5 классов, — рассказывает Ахмеджан-ака. — Как-то не до учебы мне было в те годы. Хулиганистый был, неусидчивый, учиться не любил. Да и родителям надо было помогать. Когда мне было 15 лет, я уже работал учетчиком у отца в колхозе — принимал на поле собранный колхозниками хлопок: взвешивал тюки, записывал в тетрадочку килограммы. А потом однажды по радио объявили: началась война. Людей будто подменили — все стали серьезными, женщины плакали, хотя толком сначала никто, наверное, и не понял, что случилось. Стали понимать, когда мужчины один за другим начали уходить на фронт. Мой брат Юсупжан, он на пять лет старше меня, ушел сразу, как объявили мобилизацию. А через год и я из дому уехал. Но не на войну — слишком молодой был, не взяли. В 1942-м году наш райисполком собрал команду из крепких парней, которым уже 16 лет исполнилось, и отправили нас в Караганду, в ФЗУ. Хоть и называлось это школой, но мы не учились: устроили нас помощниками при шахте — под землей уголь в вагонетки грузить, наверх его в мешках таскать, другую тяжелую работу делать. И так я проработал целый год. Как-то раз мы с друзьями пошли после работы прогуляться по городу и на железнодорожной станции увидели возле вагонов красноармейцев. И тут же мы загорелись: идем добровольцами на фронт. Желающих оказалось человек двадцать. Построили нас и повели в военкомат, врач всех осмотрел и отобрал всего шестерых, остальные оказались слишком худыми и болезненными — пацаны ведь совсем, да и недоедали постоянно, кормили на шахте скудно. Повезли нашу команду в Кокчетав, в запасной полк, где за три месяца готовили бойцов для передовой. Вот так и стал я стрелком, станковый пулемет системы «Максим» весом в 64 килограмма стал моим главным оружием до конца войны. А из этих шести парней я один довоевал до победы…

В октябре 1943-го года выпуск новых красноармейцев из Кокчетава отправили на фронт, на Украину, оккупированную фашистскими войсками. Попал Ахмеджан в Мелитополь. Город был сильно разрушен, немцы продолжали его бомбить. Бои шли на улицах — солдаты Красной Армии освобождали город, захваченный врагами в начале октября 1943 года.
Пополнение из Казахстана прибыло как раз в те дни, когда проводилась Мелитопольская операция. Попавший с ходу в самый разгар боев необстрелянный молодняк, впервые заслышав пронзительный свист летящих сверху бомб, от страха сыпанул в разные стороны. На все время войны бомбежки для Мансурова, по его признанию, станут самым страшным испытанием. А тогда, в первом бою, они даже пулеметы бросили, правда, едва очухавшись, тут же к ним вернулись. Приходить в себя, осматриваться и привыкать к грохоту и свисту снарядов времени не было; обстановка была такой, что только оружие в руки и — вперед, стрелять по врагам. Несколько суток подряд красноармейцы сражались за каждую улицу, каждый дом Мелитополя. Потом, когда город отвоевали, Ахмеджан-ака запомнил, как десятки смертельно уставших солдат, много дней почти ничего не евших, собрали и повезли куда-то за город, на маленький тихий хуторок, где им пару дней дали отоспаться и отмыться.
Стрелок Ахмеджан Мансуров, 1-й номер в пулеметном расчете, стал рядовым бойцом 46-й общевойсковой армии, 223-й стрелковой дивизии, 1037-го полка (позже, после освобождения Белграда, полк был награжден орденом Суворова и стал именоваться «ударным»), 2-го батальона, 5-й роты, 1-го взвода. Его ротой командовал капитан Андрей Лукин, а взводом — лейтенант Ведренков.
Названия даже больших городов, а не только маленьких населенных пунктов, освобожденных в октябре-ноябре 1943 года соединениями 3-го Украинского фронта, Ахмеджан-ака уже забыл, так много их было. «Да и невозможно было, — говорит он, — узбеку, едва знавшему русский язык, запомнить эти названия — молдавские, румынские, а потом и болгарские, сербские, венгерские». Он лучше помнит какие-то фронтовые картинки: как, например, переправлялись через Днепр, как, засев в церкви, отбивали атаку немцев… Большие города, которые освобождали, он, пока рассказывал свою историю, все же вспомнил, в их числе Днепропетровск и Днепродзержинск. В ноябре 1943 года возле какого-то маленького молдавского селения он получил тяжелое осколочное ранение левой руки. Из боя не вышел, «сдался» санитарам только когда совсем ослаб.
Эшелон с ранеными отправили в глубокий тыл, в Барнаул. Больше двух месяцев Ахмеджан-Миша лежал в госпитале, обустроенном в школе. Руку прооперировали, но ее долго пришлось восстанавливать. А осколочек от бомбы возле большого пальца так и остался на всю жизнь. Врач объяснил: будем вытаскивать, можем повредить нерв, тогда рука совсем работать не будет. Не стал рисковать.
— Пока я в госпитале лежал, много читал книг на русском языке, с девушками русскими общался, стал и сам лучше говорить, и понимать других легче стало. Привезли однажды в госпиталь нового раненого, оказался узбек, из Ташкента. Подружились с ним, хоть он намного старше был. Нравилось ему меня жизни учить. Вот как-то, я уже на поправку пошел, объявили, что набирают курсантов в Алма-Атинское военно-пехотное училище, как раз для стрелков, и выздоравливающие могут записаться, но только те, кто окончил среднюю школу. А у меня всего 5 классов. Вот и подучил меня земляк: скажи, что ты 10 классов закончил, никто ведь проверять не будет. Ну, я и сказал. Но, оказалось, опоздал — набор уже закончился. Я теперь уже сам на хитрость пошел. Лежал в госпитале бурят по фамилии Манчуров, по-русски совсем плохо говорил, но в училище записался. И вот стали вызывать тех, кого должны были отправить в Алма-Ату, я потихоньку встал рядом с ними и, когда назвали фамилию «Манчуров», вышел и сказал: я! А тот бурят ничего и не понял. Так одна буква в фамилии изменила мою боевую судьбу. Проводили нас с наставлением: учитесь хорошо. И поехали мы в столицу Казахстана. Я очень старался, учился лучше, чем те, кто 10 классов закончил, — на одни пятерки, все автоматы-пулеметы, карабин, винтовку, пистолет знал назубок, с закрытыми глазами собирал и другим еще помогал.
И рассказывает Мансуров, что он и его товарищи по училищу постоянно были голодными. Хоть и в глубоком тылу, а тяжело всем приходилось. Утром и на ужин курсантам выдавали по 150 граммов хлеба, на обед — 200, еще жиденький борщ или кашу. Молодым здоровым парням не хватало. Как-то после занятий пошли Ахмеджан с приятелем пройтись по городу и увидели, как одна женщина возле дома дрова рубила, а потом куда-то отошла. Парни, недолго раздумывая, взялись за топор и по очереди быстро дрова и нарубили. Тут вернулась хозяйка и спрашивает: «Кто вас просил?». «Да мы просто так, помочь вам хотели», ответили непрошенные помощники. «Ну, ладно, спасибо. А я уже картошку жарю, пойдемте», пригласила их женщина в дом, поставила на стол сковородку с горячей картошкой, хлеб и самогон. Для курсантов это был настоящий пир.
Хозяйка Лидия Павловна оказалась врачом. И стала она часто приглашать Ахмеджана в гости и подкармливать. Понравился ей красивый восточный парень. Когда пришел день отъезда на фронт, она пришла на станцию провожать его, собрала ему в дорогу продукты. Солдаты вокруг понимающе улыбались, деликатно отворачивались, не мешали их прощанию…

Возвращался Мансуров из училища на фронт, «когда только деревья зацвели», значит, по его прикидкам, было это в апреле 1944 года. Опять на 3-й Украинский, которым в скором времени стал командовать генерал армии Федор Иванович Толбухин, в 46-ю армию, в свою 223-ю стрелковую дивизию. Дивизия была известна как азербайджанская, потому что изначально в ней служили азербайджанцы, но многие из них полегли в боях, и ее пополняли бойцами уже разных национальностей. После освобождения столицы Югославии, в октябре 1944-го года, дивизия получила название «Белградская», а в апреле 1945-го года она отличилась при освобождении Вены и была награждена орденом Красного Знамени.
Вернулся Мансуров уже офицером и командиром пулеметной роты — под командованием 18-летнего лейтенанта было 90 человек, три взвода. Тогда-то он и получил «звание» сын полка.
— Был в моей роте рядовой Иван Потапов. По моим тогдашним понятиям, он был стариком — лет пятидесяти. В роте я был самый молодой, вот и прозвал меня Потапов сыном полка. А я его звал батей. Он сам был из Ярославской области, из города Рыбинска. Через много лет после войны я бывал там, хотел навестить Ивана Васильевича, да он уже умер тогда…
После возвращения на фронт Ахмеджану Мансурову довелось участвовать в сражениях за освобождение Румынии, Болгарии, Венгрии, Австрии, Чехословакии. 46-я армия участвовала в битвах вместе с соединениями 2-го и 4-го Украинских фронтов.
У Мансурова много медалей, в том числе и «За взятие Будапешта». Но раньше он получил медаль «За отвагу». Было это так.
В августе 1944-го года, после тяжелых боев в ходе операции, известной как Ясско-Кишиневская, в районе румынского города Яссы от батальона осталось 12 измученных солдат. Пополнения не ожидалось, нужно было уходить и искать свои части, чтобы присоединиться к ним. Солдаты уходили вглубь румынской территории, через лес. Прошли больше десяти километров, когда увидели маленький хутор. Возле одного дома заметили: во дворе на веревках развешано просушиваться множество мешков, видимо, из-под муки. Подошли, хотели попросить у хозяев немного еды. Жил там старик-румын. Красноармейцев он встретил неприветливо, разговаривать не захотел, только и показал жестом: нет у меня ничего. Но в его доме они нашли три буханки хлеба и съели. Увидели еще курицу, но сначала хотели договориться со стариком, чтобы он ее отдал. Был среди них боец, наполовину румын, послали его на переговоры. А старик стал ругаться. Пока с ним разбирались, не сразу заметили, что к хутору стали подъезжать машины — три «ЗИС-5» и полуторка, а в них сидят солдаты. Издалека показалось, что красноармейцы. А подъехали ближе, оказалось, что это немцы. Человек двадцать примерно.
Ротный командир Андрей Лукин, выведший с поля боя группу уцелевших солдат, отдал приказ уничтожить врагов. Бойцы открыли по машинам огонь из автоматов. Многих убили, а тех, кто сдался, девять человек, взяли в плен. Сняли веревки, на которых висели мешки старика, связали фашистам руки и повели с собой дальше, на юг, откуда раздавались звуки канонады. Так и дошли до войсковой части № 3743. Красноармейцев, конечно, сначала расспросили, потом накормили, там они и остались. Потом всю группу наградили. Медаль «За отвагу» вручили и Мансурову.
Почти весь сентябрь 1944-го года часть, где служил пулеметчик Мансуров, в составе 3-го Украинского фронта освобождала от немцев земли Болгарии. Болгары запомнились ему приветливыми, они охотно делились с красноармейцами продуктами, пускали на ночлег и хорошо кормили. Потом была Югославия, освободили Белград, а оттуда уже двинули в Венгрию, где задержались на несколько месяцев. Немцы оказывали здесь жестокое сопротивление. Их поддерживали местные жители, их союзники в войне. Ахмеджан-ака вспоминает, что до Будапешта дошли быстро, но город долго взять не могли, обороняли его неприятельские войска ожесточенно.
— Было это в Венгрии — моего друга ротного командира капитана Андрея Лукина разжаловали в рядовые. Случилось это так. Лукин пил много, уж и не знаю, где доставал. Однажды неожиданно нагрянул к нам в часть кто-то из командующего состава, по-моему, генерал, помню, что строгий очень. Все построились. Генерал идет вдоль строя и спрашивает каждого: «Как дела?» И вот доходит до Лукина. Вдруг лицо его изменилось, и он сердито говорит ему: «Почему у вас нос красный? Почему от вас пахнет?» И тут же сорвал с него капитанские погоны: «С этого момента вы — солдат». Вместо него командиром роты назначили старшего лейтенанта Ведренкова. А Лукин стал в моей роте рядовым стрелком. Но это не помешало нашей дружбе.
Мансурову не довелось встречать на фронтовых дорогах своих земляков — киргизстанцев. Но одного почти земляка он все же встретил, и была это удивительная встреча. Ахмеджан-ака все помнит очень хорошо, как будто это было вчера. Но никак не может вспомнить фамилию — подвела память. По имени вроде Александр Васильевич, но не уверен. Говорит: «Меня самого это мучает — столько раз пересекались наши пути с генералом, и во время войны и после, можно сказать, дружили с ним, очень хочу вспомнить — такая простая русская фамилия…»
Было это тоже в Венгрии. Часть стояла лагерем в лесочке. Все отдыхали, командиры обедали где-то на полянке, поодаль. И поэтому, когда подъехала машина из штаба, из нее вышел человек в военном комбинезоне. Понятно, что главный, с ним еще два солдата с автоматами, встречать их пришлось дежурному Мансурову. Доложил, как полагается. И вдруг главный здоровается с ним: «Ассалом алейкум!». Ахмеджан ответил: «Валейкум ассалом!». А тот радостно заулыбался и начал расспрашивать его на узбекском языке — сначала про Ташкент, а когда узнал, что Мансуров из Оша, обрадовался еще больше. Велел садиться в его машину. Поехали они в штаб дивизии — в нескольких километрах от лагеря.
— Подъехали к большому дому. Вошли в чисто прибранную комнату. Смотрю, в углу на стуле китель висит, а на нем погоны генерал-майора, звезда Героя Советского Союза, ордена, медали… Пригласил меня командир за стол, заставил выпить немного спирта, хоть я и отказывался. Проговорили мы с ним до трех часов ночи. По-узбекски он чисто говорил, потому что сам родом был из Кургантепа, это такой небольшой поселок недалеко от города Андижана в Узбекистане, а к Ошу он еще ближе находится. Еще подростком генерал ушел из дому, как он сказал, делать революцию. В Андижане у него осталась родная сестра, которую он не видел 25 лет. А жена генерала с дочкой жили в Москве, но в начале войны были эвакуированы…
Двое автоматчиков под утро отвезли Мансурова назад в лагерь. Он расстелил на земле шинель, укрылся полой и уснул. А вскоре его будят и велят снова ехать в штаб: генерал хочет взять его к себе связным. Но при штабе Ахмеджан-Миша прослужил всего неделю и даже не успел выполнить ни одного серьезного поручения. Потому что, рассказывает он, приехал в штаб майор. Всем, кто там был, человек 16, велел построиться и стал спрашивать об их военной специальности. Боевым офицерам тут же приказал погрузиться в машины; и повезли их к большой церкви, внутри которой, во всех комнатах, стояли станковые пулеметы.
— Было часов пять утра, начинало светать. Пришел полковник и говорит нам: скоро немцы пойдут в атаку, будьте готовы! Все стали ждать, нервничают, курят махорку. И вот видим — показался ряд немецкой пехоты, за ней танки, и движутся они через поле к церкви. Подошли совсем близко, под носом уже и, наконец, раздалась команда: огонь! Мы начали стрелять, фашисты в первых рядах стали падать, с их стороны пошел ответный огонь. Бой продолжался часов семь. Танков подбили и убили врагов очень много, в плен много взяли...
После Венгрии 223-я Белградская дивизия участвовала в освобождении Австрии и Чехословакии. В одном из боев за Вену командир сказал солдатам, что боеприпасов очень мало осталось, придется вступить с врагами в рукопашный бой. Мансуров драться не умел, но настраивал себя, как мог. Однако до рукопашного боя дело не дошло — немцы, потеряв большое количество солдат, с поля боя бежали.
Яркий эпизод запомнился Мансурову в Чехословакии. На какой-то железнодорожной станции красноармейцы пытались погрузить в вагон эшелона слона. Его толкали сзади несколько человек, но бесполезно — он не сделал даже шага. «И тут, — рассказывает Мансуров, — подходит к ним старлей по фамилии Зверев, я потому и запомнил его, обругал солдат и говорит: дайте-ка я попробую. Подошел к слону, стал гладить его и что-то в ухо шептать. И вдруг слон сам пошел в вагон, все только рты раскрыли от удивления. Потом этот вагон стал раскачиваться, а те, кто про слона не знал, спрашивали, в чем дело. А один майор пошутил: «наверное, в этот вагон спирт загрузили…».
В сражениях на территории Чехословакии Белградская дивизия потеряла значительную часть бойцов.
Ранним утром 9 мая остатки дивизии, порядка 1200 человек, вошли в Прагу. Солдаты шли несколько дней без остановки, чтобы присоединиться к другим частям, которые уже сражались в столице Чехословакии. Мансуров помнит, что было очень рано, часа четыре утра, тихо, на улицах безлюдно. Где-то в городе, найдя своих, пристроились рядом с ними. Но поспать не успели.
— Подходит к нам полковник из другой части, кажется, Петровский его фамилия, и начал с нами шутить. Спрашивает меня: хочешь сто граммов выпить? А я ж тогда почти не пил, да и уставший жутко, голодный, не до шуток. Не хочу, говорю. Он нас предупредил: сейчас Москва будет объявление делать, слушайте. И скоро, часов 9 утра, наверное, было, мы слышим по радио голос Левитана. И прозвучало: «Враг капитулировал!», остальное уже и не слушали. Тут же все повытаскивали пистолеты, стали палить в воздух и кричать «Ура!». На улицах полно было жителей города. Стали обниматься, танцевать, плакать, кричать… Радовались очень…
Однако для них война 9 мая не закончилась. Стрельба на пражских улицах продолжалась — в укрытиях, в домах засели немцы, и их нужно было уничтожить.
Красноармейцы очищали Прагу от немцев еще несколько дней, вспоминает Мансуров. А потом их собрали на какой-то поляне, возле реки, и велели привести себя в порядок — отмыться, побриться, выдали зубной порошок — чтобы до блеска начистили ордена и медали, а также пуговицы на гимнастерках, которые до этого продезинфицировали горячим паром, заставили пришить белые подворотнички. Словом, приказали быть при полном параде. И числа 25 мая человек сто посадили в шесть студебеккеров и повезли в Берлин — на дружескую встречу с американскими солдатами.
В Берлине красноармейцев высадили прямо возле рейхстага. И все они тут же принялись химическими карандашами выводить на исписанных стенах свои имена. А потом смеялись друг над другом — у всех языки и губы были синими. Не удержался и Ахмеджан, одолжил карандаш и, помусолив его, расписался на стене: «Город Ош, Киргизия, Мансуров».
— Точно уже не помню, где была эта встреча. Вроде бы где-то на территории рейхстага, в резиденции Гитлера. Сели все за длинные столы, а кому места не хватило, устроились кто где. Было шумно, разговаривали с солдатами-американцами через переводчиков. Нам разрешили выпить водки: офицерам по 150 граммов, а солдатам — по сто… После встречи отправились погулять по Берлину. Были мы там дня два, потом вернулись в Прагу. И там командующий фронтом генерал Толбухин поблагодарил всех за службу и сказал, что идем в Румынию, в город Клуж. Шли мы туда пешком, в том же направлении двигались колонны машин, другие наши части. Пришли туда, по-моему, уже где-то в середине июля. Расположились в лесочке, возле города. Больше недели, наверное, стояли. А потом в городе было что-то вроде парада. Нашу дивизию построили на площади, и мимо нас на грузовиках с откинутыми бортами проехали маршал Жуков и с ним еще несколько генералов. Жуков нас приветствовал, сказал небольшую речь и помню — несколько раз повторил слова «От победы к победе».

В эшелоне вместе с танками и «Катюшами» бойцы из Клужа доехали до Кишинева. Этот город памятен Мансурову — он освобождал его. А еще здесь впервые услышал песню «Синий платочек».
В молдавской столице пересели в другой эшелон и поехали во Владивосток. Оттуда по Китайской Восточной железной дороге доехали до станции Хайлар в Маньчжурии. Потом еще шли пешком километров десять до фронтовой линии. Встали лагерем на голой местности, там даже окопов не было, и ждали приказа к бою дней шесть-семь, однако стрелять в солдат Квантунской армии им так и не пришлось. Пока ехали, война с Японией уже почти и закончилась. Но медаль «За победу над Японией» Ахмеджан Мансуров получил вместе с другими участниками Маньчжурской стратегической наступательной операции.
Из Хайлара они вернулись назад во Владивосток — грязные, оборванные. Местные жители смотрели на солдат с жалостью и интересовались, не из плена ли они вернулись. Их повезли дальше, в Иркутск. Здесь Ахмеджан расстался со своим боевым товарищем Андреем Лукиным. Бойцов разделили, отобрали крепких офицеров и передали в ведение НКВД. Они получили назначения, их отмыли, выдали новую форму и хромовые сапоги. Старший лейтенант А. Мансуров получил направление в Тайшетлаг. И в сентябре 1945-го года началась его новая служба — заместителем начальника отдела охраны режима: он отвечал за порядок в лагере для военнопленных — японцев и немцев и советских заключенных, строивших железную дорогу Тайшет-Братск.
— Жить там мне, в общем, нравилось. Это уже была не война. Но на службе, конечно, всякое бывало. Пленные японцы частенько пытались из лагеря сбежать, но далеко не удавалось, почти все возвращались обратно. А вот немцы, если сбегали, никогда не возвращались. Пленным японским солдатам их военную форму оставили — из добротного материала, ее на что угодно выменять можно было; они меняли, конечно, на продукты. Служил я на 152-м километре железной дороги Тайшет-Братск. Сижу как-то в отделении вечером, пишу письмо домой, подходит ко мне японец и стал что-то по-своему говорить, на часы свои пальцем показывает. Я думал, обменять на еду хочет, и жестами ему объясняю: не надо, иди к себе. И опять сел за письмо. И прозевали мы с вахтенным: японец этот сбежал. Вахтенный, оказывается, уснул… Ему десять суток ареста, а мне — трое. Но пока мы с ним наказание отбывали, японец вернулся — уже в рваном пальтишке, измученный и голодный. А однажды заключенный узбек сбежал. Запомнилась история эта потому, что поймали мы его где-то на берегу реки Чуны, собака-ищейка у нас была отличная. Так он эту собаку топором убил…
Однажды на 152-м километре ждали генерала. Он приехал на мотовозе, входит в часть. И Мансуров обомлел — это был тот самый его земляк, но уже генерал-лейтенант, командир корпуса НКВД, служил в Иркутске. Последний раз на фронте он видел генерала в городе Клуж, когда тот проезжал с Жуковым на грузовике мимо его дивизии. И вот новая неожиданная встреча. Ахмеджан, стоя по стойке «смирно», ждал, узнает ли его генерал. И тот увидел, обрадовался, тут же перешел на узбекский язык, спросил, был ли Мансуров в отпуске. Узнав, что не был, спрашивает у полковника, начальника управления: почему? «Не просил», отвечает тот. «Чтобы завтра же был в отпуске», приказал генерал и велел Мансурову, как приедет в Иркутск, сразу же зайти к нему.
На второй день Ахмеджану дали отпуск, целых 45 дней. Он явился в штаб к генералу, тот его встретил радушно и дал важное поручение: попросил поехать в Андижан и разыскать там его сестру. Написал ей письмо, вложил туда свое военное фото, дал денег для передачи ей и еще Ахмеджану, чтобы на них он купил и привез ему из родных мест грецкие орехи, кишмиш и курагу.
В том, 1946-м году, Мансурову довелось встретиться еще раз со своим боевым товарищем Андреем Лукиным. Лукин писал прошения, но его так и не восстановили в звании капитана. И он демобилизовался из армии. Встретились они в Иркутске. Лукин уговорил друга заехать к нему в гости в деревню Байроновку, недалеко от Тайшета. Жена Андрея его не дождалась. И они просто зашли к ней в гости, посидели за столом с ее новым мужем и сыном Лукина. Позже, как узнал Мансуров, жена все же вернулась к Андрею. Из боевых своих друзей долгое время Ахмеджан поддерживал связь с Михаилом Роганиным, тот сам был из Ачинска. Писали друг другу часто, но свидеться больше не пришлось.
И вот Ахмеджан приехал в первый свой отпуск домой. Тогда его родители и сестры по-прежнему жили в Кашгар-Кишлаке. Сначала, рассказывает Мансуров, приехав в Ош, он забежал повидаться с дядей и дедушкой, а потом закинул чемодан в кузов попутной полуторки и поехал в колхоз. А там никто его не ждал: он не сообщал, что приедет, сам ведь не ожидал, что отпуск неожиданно получит. Зашел во двор, а родные его сразу и не узнали, приняли за участкового милиционера, потому что он в форме был. Да и изменился Ахмеджан сильно с тех пор, как проводили его в ФЗУ в Караганду. Тогда он был худым безусым мальчишкой, а через четыре года вернулся к ним возмужавший молодой мужчина, солдат. Радовались, конечно, все: и родители, и две сестренки — Попачхон и Рахминиса, и брат Юсупжан, и соседи. Гости без конца шли в дом поздороваться и расспросить о боевых подвигах. А со старшим братом младшему было о чем поговорить на все время отпуска. Рядовой артиллерист Юсупжан Мансуров начал воевать в 1941-м году под Калугой, а закончил в 1945-м в Берлине, трижды был ранен.
Потом поехал Ахмеджан выполнять просьбу генерала в Андижан, это километров 50 от Оша. Разыскал там его сестру. Она жила с мужем и детьми. Очень обрадовалась, ведь о брате ничего не знала почти тридцать лет — с тех пор, как он мальчишкой убежал из дому «делать революцию». Вернулся Ахмеджан в Тайшет, привез генералу письмо от сестры и фотографии ее семьи, а также орехи и сухофрукты, которые тот просил, и гостинец от себя — болгарский перец и дыни.
И еще одно личное задание генерала выполнил Мансуров: в очередной отпуск съездил в Калугу, за его семьей, где она продолжала оставаться после эвакуации из Москвы в начале войны. Привез к нему в Иркутск жену и дочку. А когда вернулся из третьего отпуска, генерала уже в Иркутске не оказалось — забрали работать в Москву. В следующий раз Мансуров встретился с ним в 1976 году, когда ездил на встречу однополчан в Кишинев. Тогда генерал уже был на пенсии. Позже они встречались в Москве, куда Ахмеджан наезжал в командировки, гостил несколько раз у него на даче.

В Тайшете женился Ахмеджан-Миша на Вере — дочери полковника из своего управления. Но расписаться они не успели. Вскоре, было это в 1948-м году, Мансурова, тогда уже капитана НКВД, послали в неожиданную командировку — во Вьетнам. Что там тогда случилось, он уже и не помнит толком, да и не объясняли служивым особо, никаких подробностей, сказали только — для оказания помощи братскому народу в борьбе против французских колонизаторов. Приказали, словом, и отправили. Из Владивостока на пароходе несколько командированных, одетых в гражданскую одежду, переправили в какой-то вьетнамский город с трудно произносимым названием, а потом еще дальше — за город, в березовый лесок. Там приехавшие на помощь советские товарищи жили в четырех землянках. Днем ничего не делали. По ночам Мансуров совершал вылазки в город. Попросту говоря, его задачей было наблюдать за порядком на закрепленном за ним участке — чтобы никаких диверсий на заводах, никаких происшествий на улицах. Но самому ему ни в каких столкновениях в эти две недели участвовать не пришлось.
Командировка для Мансурова закончилась через пару недель тяжелой контузией и потерей зрения. Однажды он вернулся в лагерь под утро и только лег отдыхать, как вдруг ему стало трудно дышать, и он почти сразу же потерял сознание. Очнулся уже только в госпитале во Владивостоке. И тогда и узнал, что ослеп. Ему рассказали, что французы применили какой-то ядовитый газ. Из тех, кто приехал во Вьетнам вместе с ним, после газовой атаки остался в живых 21 человек. Мансурова переправили на поезде в Иркутск, потом его и еще шестерых, пострадавших от той атаки, на самолете отправили лечиться в Сочи. Мансуров пролежал там в госпитале полгода. И еще полгода провел в военном госпитале в Москве.
— Сильно я переживал тогда. Ходить сам никуда не мог, меня нянечка за руку водила. Профессор, военврач, звали его, по-моему, Давид Захарович, повторял: не переживай, зрение скоро вернется. Мне часто снилось, что я все вижу. Однажды во сне сильно заплакал. А проснулся утром, открываю глаза, и вдруг стали смутно проявляться стены, койки… Побоялся радоваться, стал себя щипать — не сплю ли? Потом самостоятельно пошел к профессору в его кабинет, а он даже и не удивился, сказал: «Я же говорил — зрение вернется». Потом неожиданно опять все пропало, не вижу ничего. Испугался очень. Но через несколько дней зрение снова восстановилось… И я быстро стал поправляться.
Дали Ахмеджану на руки его документы, проводника до самого Тайшета и отправили по месту службы. А в выписке из истории болезни написали, что его необходимо отстранить от работы на год. Он расстроился, но делать было нечего. Решил, что здоровье лучше дома восстанавливать, поехал в Ош. Через год снова прошел медицинское обследование и узнал, что для военной службы не годится. И стал он привыкать к гражданской жизни, на работу устроился, дом свой начал потихоньку строить, чтобы было куда забрать Веру. Все, в общем, шло по плану, жизнь налаживалась. Работал он в артели, которая всякие бытовые услуги оказывала населению — были в ней сапожники, парикмахеры, фотографы, портные. Вскоре стал ее председателем. И стал он в письмах Веру к себе звать. Но она не захотела ехать в далекий чужой город, а потом и замуж за другого вышла.
В 51-м году Ахмеджан и сам женился. Родились у него два сына и четыре дочери. И не скоро он узнал, что в Тайшете есть у него еще одна дочка — Тамара.
— Закончил я 10 классов в вечерней школе, поступил заочно в Ташкентский политехнический институт, выучился на инженера-электрика. Поработав в разных местах, в основном, в артелях, стал директором промбыткомбината в городе Кара-Суу, недалеко от Оша. Занимались строительством, а своих строительных материалов не было, за ними ездили в разные города Советского Союза. И вот как-то послали меня в Тайшет, там ведь Главное управление лесной промышленности было. Конечно, зашел с Верой повидаться. Хорошо она меня встретила. Сидим вечером за столом с ее мужем и дочкой, а Вера фотоальбом достала и стала снимки показывать. И вдруг вижу — моя фотография. Спрашиваю у Томы — знаешь, кто это? А она не узнала меня, говорит: папин друг. Но я вижу: девочка очень на меня похожа. Вера тогда так и не призналась. Но через много лет Тамара прислала мне письмо, пишет: узнала, что вы — мой отец. И даже однажды приезжала в гости, приняли ее моя жена и дети очень тепло, как родную. К сожалению, потом мы больше не виделись. Знаю, что у Тамары двое детей, моих внуков. Наверное, и у них уже давно дети есть. Всего у меня 13 внуков и 14 правнуков. Но если и тех, что в России есть, посчитать, даже не знаю, сколько родни получится…

От редакции. Когда материал был готов к публикации, автор сообщил о смерти своего героя — Ахмеджан-ака Мансурова, который, пережив Великую Отечественную войну, откуда вернулся домой победителем, не выдержал на склоне лет братоубийственную войну, прокатившуюся недавно по городам Киргизии.