журнал СЕНАТОР
журнал СЕНАТОР

РУКОПИСИ ПОБЕДЫ

АННА ШУБИНА,
обозреватель газеты «Вечерний Волгоград».

АННА ШУБИНА, День Победы, журнал Сенатор, МТК Вечная ПамятьРасчерченные карандашом листы бумаги, на которых черные буквы выводят историю своей войны и своей Победы. Такие разные слова абсолютно разных людей складываются в огромную, подчас неподъемную, правду о Великой Отечественной войне. И снова приходит жгучее понимание того, как любили, страдали, голодали, воевали, побеждали врага наши деды и бабушки...


 

ГЛУХОВ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (г. Калач-на-Дону)
...Давно отгремели залпы Сталинградской битвы, принесшие спасение миру. Почти исчезли следы войны, уходят из жизни и ее последние солдаты. Но не стираются из памяти имена друзей, товарищей, погибших в этом жестоком сражении...
В суровых днях битвы мне, восемнадцатилетнему парню, довелось участвовать курсантом 902 стрелкового полка 248 стрелковой дивизии 28 армии Сталинградского фронта.
12 декабря 1942 года особо запомнился. В этот день танковая армада Манштейна двинулась на выручку окруженным в Сталинграде немцам. У нее было большое превосходство против нас в личном составе, артиллерии, танках. Судьба битвы, а значит и Родины оказалась на волоске. В этот страшный день в юго-западном направлении в степях Калмыкии наш полк вступил в неравный бой с танками и мотопехотой немцев. А состоял он в основном из молодежи, парней 1924 года рождения, мобилизованных из районов Сталинградской и Астраханской областей. Были среди нас и эвакуированные украинцы. Больше месяца полк следовал во втором эшелоне и это сражение стало для нас настоящим боевым крещением.
В тот хмурый морозный день занимались укреплением обороны. Рыли окопы в промерзшей земле из последних сил. Был приказ к 11 часам окопаться. На кружившуюся «раму» никто особого внимания не обратил, но к полудню по фронту в большом количестве появились немецкие танки и машины с автоматчиками. Прозвучала команда, и мы приготовились к бою.
Из всех видов оружия одновременно немцы открыли страшный огонь. Невозможно представить себе картину этого сокрушающего удара... Разрывы мин и снарядов, душераздирающий гул, огненные трассы пуль, вздрагивающая земля с горящей на ней полынью. Казалось, что живого ничего остаться не может.
Но спокойно и уверенно подавались команды, не позволяя падать духом курсантам. Минометчики не давали возможности встать немцам с земли, а свинцовый «ливень» пулеметных рот преградил им продвижение.
Бой продолжался до вечера. Немцам так и не удалось прорвать наши позиции. В том бою погибли мои друзья: украинец Говорун Володя, наш запевала уроженец Луганской области, и Самофалов Валентин Максимович, мой земляк из станицы Качалинской Иловлинского района. Погибла и наш санинструктор медсестра белоруска Галя. Я получил ранение в ногу и был отправлен в госпиталь в Астрахань. Там пробыл на лечении до августа 1943 года.
После войны переписывался с бывшим командиром нашего 902 стрелкового полка Героем Советского Союза генерал-лейтенантом Леневым Г.М. Он подарил мне свою книгу «Конец фашистского логова», где есть строки и про тот бой 12 декабря 1942 года: «...Двадцать восемь танков и 75 автомашин с пехотой противника окружили полк. Все дороги были отрезаны. В трехстах метрах от наших позиций немцы остановились и открыли ураганный огонь... Более шести часов продолжалась неравная схватка... Преследовать начавших отход немцев не могли. У артиллеристов не осталось ни одного снаряда, у стрелков — ни одного патрона».
За участие в этом бою я был награжден медалью «За оборону Сталинграда» и Орденом славы III степени...
В августе 1943 года из госпиталя я был направлен на амбулаторное лечение и снят по инвалидности с воинского учета. Это в неполных 19 лет. А мой 902 стрелковый полк тем временем со сталинградского рубежа с боями дошел до Берлина, за что ему было присвоено звание Берлинского ордена Кутузова...
 

ПОДЛЕСНАЯ (РОСТОВА) АЛЕКСАНДРА ИВАНОВНА
...Призвана в армию в 1942 году. После бомбежки Сталинграда работала на заводе «Красный Октябрь». А при формировании 62 армии В.И. Чуйкова 284 дивизии Н.С. Батюка меня взяли в резервный 149 стрелковый батальон. Занимали мы тогда оборону на нефтяной базе. Всю её разбили, и нефть ручьями бежала с горы в Волгу, вода покрывалась пленкой и горела. Нефть везде была — в каждой воронке, в каждой ямочке. Сами все в мазуте, и раненых перепачкаешь, пока донесешь.
Я санитаркой была. Перевязывала раненых. Для нас, молодых совсем девчонок, это огромный труд. И плакали, и охали от бессилия. Ночью перетаскивали раненых — ничего не видно, тьма кромешная, а управиться надо пока не рассвело — всех перенести на эвакогоспиталь. А оттуда через Волгу солдат переправляли уже другая санрота в следующий госпиталь.
Утром чуть свет опять обстрел, опять летят стервятники — одна партия за другой. Пролетит над нами — вой, скрежет и посыпались бомбы на завод «Красный Октябрь». Трубы из красного кирпича рассыпаются в пыль и летит эта пыль, а мы целыми днями ею дышим. И не видно от неё ничего.
Холода тогда рано пришли, морозы быстро «сковали» Волгу. Лед будто большими крышками лез друг на друга. Это сразу усложнило переправу раненых. На санках приходилось перевозить, но враг все время бил, не давая ни на секунду расслабиться. Выпал снег, и еще тяжелее стало.
Помню, перевязываешь солдата, а он кричит. А мы от этого еще больше волнуемся. Так тяжело было...
В январе 1943 года при исполнении своих обязанностей меня тяжело ранило, отправили в тыл в Саратовскую область. Там я пролечилась четыре месяца. После попала во 2-ю гвардейскую армию 2-ой гв.мех.корпуса. Прошла до конца войны: Будапешт, Вена, Прага...
В 1945 году ушла в Сталинград. И восстанавливала город, берясь за самую разную работу.
Среди моих наград — Орден Отечественной войны II степени, медаль «За оборону Сталинграда», медаль за взятие Вены, Будапешта, за освобождение Праги, «За победу над Германией 1941-45 гг.», пятнадцать юбилейных наград. И только в 1976 году нашла меня награда — Орден Славы III степени «За Сталинград».
 

ГЛОТОВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ
...Это было на левом фланге 39-ой армии, южнее Витебска на берегу реки Лучеса. Это приток Западной Двины. Перед нами встала сильно укрепленная, глубоко эшелонированная оборона противника. Полковой разведке 61-го Гвардейского полка был дан приказ: «Взять «языка!»...
...В ночь на 16 июня участники поиска вышли в нейтральную полосу. В группе захвата в общей сложности восемь человек. Их сопровождали два сапера, по сторонам — прикрытие по три человека. В таком составе разведчики подобрались к проволочному заграждению, где уже был проделан и замаскирован проход. Убедившись, что ловушек нет, «раскрыли» проход и отошли в свои окопы. Метр за метром, только по-пластунски, преодолевали расстояние, разделяющее поисковую группу и пулеметную точку врага.
В два часа ночи оказались в непосредственной близости от огневой точки. На востоке начала угадываться заря, стало свежеть, на траву пала роса. А тело каждого разведчика точно огнем горит и слышно, кажется, как стучит сердце соседа, а свое будто вот-вот разорвется...
Еще четверть часа до начала изменения режима огня соседей слева, потом над ними пролетят и ударят чуть позади вражеских окопов несколько тяжелых снарядов... Они и станут сигналом к броску. Мучительно тянется время, словно «подползает» к моменту, когда разведчики кинутся в окопы врага, захватят одного или двух пулеметчиков и вернуться в свое расположение. Одно утешение — расписанная накануне по минутам работа своих артиллеристов.
Но гитлеровцы вдруг «веером» выбросили несколько осветительных ракет, и предательский свет побежал по земле, высветляя каждую травинку, а разведчики под ним — как раздетые.
Тут донесся тягучий, прижимающий к земле свист снарядов крупного калибра... В этом момент по команде все вскочили, под грохот рвущихся снарядов бросили гранаты и устремились вперед.
Перебежками, от воронки к воронке, то падая, то снова вскакивая, преодолели половину нейтральной полосы. Кроме командира, в группе еще трое раненых. И все-таки усилия не пропали даром — «язык» взят. На первом же допросе немец заявил, что ему больше повезло, чем приятелям, мол, жив остался и война для него закончилась.
Так приказ командования был выполнен. В ночь с 22 на 23 июня 1944 года началась общевойсковая операция «Багратион».
 

МАВРИН АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ
Призван в декабре 1942 года из родного хутора в Перелазовском районе Сталинградской области.
Принимал участие в боях на юго-западном фронте, 3-м Украинском, 1-м Белорусском, во взятии Павлограда, форсировал Днепр и Вислу, разминировал Днепрогэс, освобождал Одессу и Тирасполь, участвовал в наступлении 14 января 1945 года с Мангушевского плацдарма, штурмовал Зееловские высоты и Берлин...
Трижды был ранен. Награжден орденом «Боевого Красного Знамени», орденом «Отечественная война» II степени, орденом «Славы III степени» и другими. Вот о том, как заслужил последний из названных, хочу рассказать. Это было в декабре 1943 года в Запорожье.
Осенью 43-го наш стрелковый батальон в районе села Войсковое Днепропетровской области форсировал Днепр. 25 сентября ночью перед самым рассветом наша баржа подходила к правому берегу реки, когда немцы открыли по нам сильнейший огонь из всех видов оружия. Были мы уже в метрах пятидесяти от берега, поэтому прыгали в воду, выбравшись, ринулись на немецкие окопы. Завязался рукопашный бой, в котором мы выбили гитлеровцев из их блиндажей. Так нам удалось занять плацдарм напротив села Войсковое. Три дня отбивали по шесть-семь атак в день. Потери, конечно, были большие. И уже 27 сентября в окопах мы стояли друг от друга в десяти-пятнадцати метрах. Вечером, когда нас сменила пехота, начали спуск к Днепру. В этот момент немцы с правого фланга ворвались в окопы. Следуя команде, я и мои земляки бросились в атаку. Выбили немцев из траншеи. Двое из наших в том бою погибли, еще двое, в том числе и я, были ранены. Старшего лейтенанта Орлова посмертно наградили орденом «Боевого Красного Знамени». Меня и моих товарищей — орденами Славы III степени.
14 октября освободили Запорожье, и в составе батальона минеров я оказался на разминировании Днепрогэса. Немцы подорвали часть плотины, в нескольких местах замуровали патерну и пустили в неё воду. В плотину было заложено более 200 килограмм взрывчатки, около ста авиабомб весом до 300 килограмм.
После уже в декабре меня и еще семерых перевели на 3-ий Украинский фронт для участие в подрыве немецких коммуникаций в районе Одессы и Тирасполя.
Летом наша разведмоторота в полном составе на «амфибиях» форсировала Вислу в районе Магнушева. 14 января 1945 года началось наступление. Через пять дней боев наша дивизия двинулась на Познань. Это старинная крепость на реке Варта. Вокруг неё немцы возвели три линии траншей, а в глубине города насчитывалось 18 крепостных фортов и 54 дота, соединенных между собой подземными ходами. С внешней стороны все форты были обнесены рвами шириной 10-12 метров и глубиной — 8-10. В гарнизоне крепости — больше 60 000 человек.
1 февраля мы начали наступление. Солдатами полка было уничтожено 11 танков, 5 самоходок, свыше батальона немцев. С 9 по 16 февраля наша 82 гвардейская дивизия взяла штурмом 4 форта, 15 дотов, 5 дзотов, взяла в плен более тысячи немцев. Ночью начался штурм цитадели. За эти бои в нашей дивизии семь человек стали Героями Советского Союза, 21 награждены орденами «Боевого Красного Знамени».
Меньше месяца я пробыл в госпитале, после чего оказался на Кюстринском плацдарме. Под утро 16 апреля начался страшный бой с мощнейшей атаки немцев. Наш 83 гвардейский полк, несмотря на шквальный огонь, прорвал три линии обороны и к двум часам дня вышел на Зееловскую высоту, перевалил через железную дорогу, захватил артиллерийские и минометные точки, вышел на плоскогорье. За поднятие Красного флага в этом бою, в котором был тяжело ранен, меня наградили орденом «Отечественной войны» II степени.
 

ЧУЛКОВ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ (Волгоград)
...Семья наша проживала в селе Иловатка теперешней Волгоградской области на левобережной стороне реки Волги. Перед войной отца забрали на сборы в Саратов. А на руках у матери осталось трое детей — пяти, двух лет и я, еще не родившийся.
Вскоре началась война. Так как в Саратове дивизия уже была сформирована, мой отец попал прямехонько на западную границу. От него мать получила только одно письмо и нам, детям уже немного подросшим, это письмо прочитала: «...Воюем. Немцы превосходят нас в силе, мы отступаем. Переправились через реку Днепр. Многие мои товарищи погибли, я еще живой...». После, в справках об отце говорилось, что он пропал без вести в 1943 году.
Не передать словами всех тех трудностей, что выпали на нашу семью и других односельчан. Разница — только в деталях.
Жили мы за счет личного хозяйства — была корова, две-три овцы, куры. А значит нужен корм скоту и птицам. Надо заготавливать и рубить дрова, подтапливать печь в избе, почитай, в землянке. Воду брали за километр в колодце. Мать пошла вместо отца работать в колхоз за трудодни.
Мне не повезло сразу. Как-то мама отправилась за дровами, а меня двухнедельного, положила рядом с котлом русской печки. Не знаю как, но я оказался в котле. Пеленки на мне прогорели, получил ожег головы и правой части тела. Понятно, каково было состояние матери. Она, признавалась, тогда подумала: «Что скажет Василий, когда вернется с войны? Не сохранила я ему сына!» Начался долгий процесс лечения, а из медицинских препаратов — один рыбий жир.
Заходила бабушка, готовила мать к худшему. Как положено, сшили мне костюмчик, тапочки. Его я потом износил. А тапочки непонятно куда девались.
...Часто слышим от пожилых людей, мол, как дружно жилы раньше. Да, дружно, но больше по необходимости. Просили друг у друга в займы спичек или горящих угольков, соли, хлеба. И все равно ощущение голода было всегда. Ели сусликов, и эта еда была не из худших. Хорошо помню горечь пышек, приготовленных из желудей дуба. Ели корневища водных растений. Перед этим их очищали, подсушивали в печи. Помню, как-то брат принес четверть мешка семян лебеды. Как назло не было соли. Семена сварили, но есть их было невозможно.
Труднее всего стало к весне. Все запасы в погребе подходили к концу. Ели последние плохо пахнущие огурцы. Мать тогда сказала, что больше еды нет. И все же иногда удавалась что-то достать. Помню, мама принесла примерно квадратный метр бычьей кожи вместе с шерстью. Я заранее отказался это есть. Но за действием мамы продолжал наблюдать. В печи она опалила на коже шесть, ее сварила и... ничего вкуснее я не пробовал! Быстро «деликатес» кончился, едоков-то в семье — четыре человека.
Вспоминается вот еще какой случай: иду по сельской дороге. В пыли вдруг увидел скелет рыбы без головы. По запаху определил, что была она копченая. Пылинки с остова сдул, зубами раздробил в порошок, съел.
В другие дни дети всей улицей собирались в овраге. Там, на глубине одного метра залегала глина в виде пластинок похожих на шоколад. Набивали глиной свои пустые желудки. Кому-то было плохо, а кто-то брал пластинки домой — впрок...
...Так как отец пропал без вести, помощь от властей нам была не положена. И таких семей в деревне было много. Бывало, что забирали последнее. Мы обязаны были давать государству масло, шерсть, яйца в качестве налога. Угрожали при этом тюрьмой. Мать резала овцу, продавала на рынке мясо, а на вырученные деньги покупала масло, шесть, яйца... Понятно, что не для семьи.
Сажать плодовые деревья не решалось. За одно дерево налог — как за корову. Спасала только Волга. Рыбы было много, вот только поймать ее трудно. Ведь никаких рыболовных снастей не имелось! Вместо лески использовали конский волос из хвоста, а на изготовление крючков шли булавки. У таких крючков из «англеек» был один недостаток — трудно было сделать бородок для удержания рыбы. Часто улов срывался.
Вот какой случай произошел однажды из-за таких изобретений. И смех, и грех. Воры от хвоста лошади срезали весь волос. Забавно было смотреть как лошадь хвостом-обрубком отбивается от назойливых мух и слепней. Я не мог удержаться от смеха, а дед мой — конюх только беспомощно матерился.
...Детьми, мы на весельных лодках переплывали бурную Волгу. Другой берег нас манил в том числе и немецкими садами. Самих поволжских немцев тогда репрессировали, и от греха увезли подальше на восток страны, а жили они в наших краях со времен Екатерины II. В садах тех мы набирали яблок, кто сколько донесет. Какое-никакое, а подспорье!
...Эх, безотцовщина! Дожились до того, что одежды не было вообще. Я еще маленький, захотел искупаться в Волге. Вода разлилась и стояла недалеко от дома. Голым перебегаю дорогу, искупался, приглядел низинку, чтобы погреться на солнышке. Песка мало, подгребаю его, засыпаю себя сверху и тут к стыду моему взрослая уже девочка подходит. Корябаю ногтями землю — прикрыться же надо. Девочка ушла, я облегченно вздохнул.
...Первый класс закончил в два года. Первый год не было обуви, но кое-как в школу снарядили. Но с приходом холодов, пришлось учебу бросить. Учитель, правда, хотела заниматься со мной дома. Но я замкнулся, стало стыдно за нашу нищету.
...Помню, как трудно было маме. Ехали как-то вдвоем на подводе, везли заработанное ею добро — полтора мешка пшеницы. Мать рада: «Теперь зиму переживем» — вслух говорит, а я замечаю, что сама в этом не уверена.
...У меня рахит — ноги вывернуты колесом, огромный живот. Домой вызвали врача. Встать так, как она просит, удается с трудом. Ноги толще, чем туловище — опух от голода. Рекомендует усиленно меня кормить, а мама отвечает: «Нечем». Врач ушел, никому до нас дела нет. Даже и не знаю, как тогда выжил.
...Шестой класс закончил тоже за два года. Маме, конечно, заниматься нами было некогда. Ей бы накормить, да во что-нибудь одеть. Так и получилось, что одиннадцатилетку я заканчивал 13 лет. Несмотря на условия, знания нам давали отличные. За это и мы учителей уважали. Я стал председателем ученического комитета. И выбор был сделан — буду учителем! Так и получилось, что экзамены в наш пединститут сдал прямо в деревне, и приехал в город уже на зачисление. Через пять лет стал биологом-географом. Но в сорок лет из-за скоромной зарплаты из школы ушел на металлургическое производство. Денег стало хватать. И в пятьдесят ушел на пенсию.
 

АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ СУРДУТОВИЧ (г. Волжский)
АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ СУРДУТОВИЧ, День Победы, журнал Сенатор, МТК Вечная Память...Наверное, это детское восприятие, но жизнь вокруг не казалась мрачной. В Тракторозаводском районе работали кинотеатр «Ударник» с залом на 1200 мест, клуб имени Горького с большим театральным залом, стационарный цирк. После войны в кольцевом периметре остатков его стен стихийно образовался рынок, существующий до сих пор. На береговом склоне Волги располагалась летняя киноплощадка, открытая и бесплатная. Была водная станция с яхт-клубом, прокатом лодок, купальнями для детей и взрослых, бассейн для соревнований. По выходным дням в парке давали концерты артисты, по праздникам устраивались фейерверки... На Нижнем поселке, летом, в жару, когда в домах стояла тяжкая духота, множество народа выходило со своими постелями ночевать на улицу.
В 1939-1940 годах стали перебои с хлебом, его развозил по домам возчик на телеге с фанерной будкой и списком, наклеенным на фанерный лист — полкило на человека. Перед началом войны жизнь заметно улучшилась. В 1941 году хлеб в магазинах продавался уже свободно. Было шесть сортов: черный ржаной, белый ржаной («пеклеванный»), черный пшеничный («размольный») и белый пшеничный. Был еще более белый и из такой же муки, но с изюмом.
Карточки в Сталинграде ввели с 1 сентября, через два с небольшим месяца после начала войны. Началось голодное время. Не в том смысле, что люди умирали с голода, а в том, что постоянно хотелось есть.
Когда война началась, мне было одиннадцать.
...Первый раз немецкий самолет увидел первой военной зимой. Высоко, в голубом небе, маленький крестик. Разведчик. За ним тянулся инверсионный след, образующийся только на больших высотах...
В начале 1942 года в нашей четырехэтажной школе разместили формирующуюся танковую бригаду. Под классы оборудовали несколько подвалов в домах поселка. Учиться стали в три смены.
Первые два ночные налета на Сталинград случились в апреле 42-го, когда фронт находился еще за сотни километров. По небу метались лучи прожекторов, грохотали зенитки. Кое-где в поселке уже имелись «щели» - примитивные убежища, способные защитить только от осколков. Их вырыли еще осенью, и мы, четвероклассники, копали тоже. Но в «щели» никто не пошел.
...23 августа 1942 года. Фронт был уже совсем близко, но город жил своей обычной жизнью. Первый и самый страшный удар пришелся на центр города, северную заводскую часть он обошел. Но то, что творилось в небе и в городе, было хорошо видно. Сразу два двухмоторных «Юнкерса-88», с полным грузом бомб упали на то место, откуда разлетались наши самолеты. Такого громадного облака, а точнее, стены пыли я больше никогда не видел. Разве что в кино про извержение вулкана. В ночь на 24 августа по домам ходили военные и убеждали жителей уходить к переправе в центр города. Мы с матерью взяли самое необходимое, сколько могли унести. Два дня провели в «щели» у частного дома каких-то знакомых. Идти дальше к центру было немыслимо: там все горело. Я к тому времени уже научился подражать свисту падающей бомбы и попробовал созорничать, но получил хорошую затрещину. Время от времени, выглядывая из «щели», видел кружащие самолеты и небо, усеянное облачками зенитных разрывов.
...К исходу второго дня стало известно, что немцы дальше Мечетки не прошли, и кто-то решил возвращаться. Ночью бомбежка прекратилась, мы пошли. Дорогу освещали горевшие на путях вагоны. Начал складываться особенный, неповторимый быт осажденного города.
...До начала октября линия фронта проходила по внешнему обводу Тракторозаводского района, от нашего Нижнего поселка километра полтора-два. До этого времени немцы завод не бомбили, очевидно, надеясь захватить его в целости. Время от времени, то тут, то там падали мины, заставляя людей держаться ближе к подъездам. Все тротуары у самых домов были покрыты толстым, в несколько сантиметров, слоем битого стекла. Стояло бабье лето, и мы еще бегали босиком. Ходили и по стеклу, лишь осторожно, плашмя, ставя ноги, и никто ни разу не порезался.
...Днем немцы почти беспрерывно бомбили передовую. Одномоторные Ю-87 хоть прозвали «лаптежниками» за их неубирающиеся шасси, но, закрытые обтекателями, они были похожи на лапы хищной птицы, готовящейся схватить добычу. Восемь-девять самолетов выстраивались в круг и пикировали на цель по очереди. Входя в пике, пилот включал специальную сирену. От одного только ее воя, казалось, можно сойти с ума. Когда, сбросив бомбы, самолет еще только выходил из пике, за ним уже падал другой, за ним тут же третий... Вой сирен, свист падающих бомб, взрывы, натужный рев моторов выходящих из пикирования самолетов, сливались в жуткую, оглушительную какофонию...
...Несмотря на обстрелы, завод ремонтировал танки. Маме часто приходилось выезжать на машине оказывать помощь раненым, порой за пределами завода. В один из выездов оказалась недалеко от бывшего роддома — считанные сотни метров от передовой. Решила заскочить, забрать, возможно, оставшиеся медикаменты, и совершенно неожиданно встретила знакомую женщину врача, а рядом две ее дочери 13 и 15 лет. Вокруг никого, одни в заброшенном двухэтажном корпусе, сами по себе, без всякого руководства оказывают помощь всем нуждающимся.
...Поняв, наконец, что завод целым им не взять, 29 сентября немцы обрушили на него все, что могли, в одночасье превратив в развалины. Пятисот килограммовая бомба, прежде чем взорваться, прошила все его пять этажей. Мать покинула завод в числе последних тридцати его работников во главе с директором. Забежала за мной в подвал. Когда её увидел — впервые заплакал. А в ночь с 3 на 4 октября двинулись к берегу Волги, до которого было метров 200-300, но по дороге несколько раз пришлось уткнуться носом в землю, пережидая близкие разрывы мин. Поселок весь уже горел.
Когда наш караван огибал остров и стал виден гитлеровцам со Спартановки, по нему начали бить немецкие минометы. Мины рвались рядом, но нам и на этот раз повезло: никто не был даже ранен. За ночь от пристани мы пешком добрались до Средней Ахтубы.
13 октября 1942 года. Яркий солнечный день, бездонная голубизна неба без единого облачка. В кузове ЗИСа нас человек десять: военные и эвакуируемые гражданские. Едем по степной дороге, там, где сейчас Волжский. Сталинград как на ладони, вернее место, где он есть, но город не виден. Как будто на него набросили серое покрывало, а из него вертикально, на несколько километров, поднимается толстый столб черного дыма, и лишь на самом верху его шапка сдвинута ветром. Это все еще горит нефть. Из под этого покрывала слышен густой гул, без различимых звуков.
Машина за сутки довезла нас до Саратова. От Саратова на пароходе добрались до Сызрани. Мать стала работать операционной медсестрой в эвакогоспитале, я все дни проводил в госпитале. Постепенно я врастал в жизнь госпиталя, стал своим.
Были раненые, которые, не могли сами писать письма, и постепенно я стал писарем. Запомнил самое первое и даже фамилию: Золотарев. Было ему 18 лет, осколками у него буквально была разворочена грудная клетка. И когда я писал под его диктовку, уже знал, что он безнадежен, а через два дня видел его широко раскрытые, уже неживые глаза. Это было первое в моей жизни такое близкое соприкосновение со смертью. В Сталинграде было много смерти вокруг, но была она как бы на расстоянии. Было мне тогда немногим больше 12 лет.
В конце лета, после Курской дуги, война окончательно повернула на Запад. Потребовались передвижные фронтовые эвакогоспитали. В сентябре был мобилизован и наш. В считанные дни имущество погрузили в вагоны. На перевозке, кроме прочих, работала «полуторка», водителем которой была девушка с солдатскими погонами. Машина была разбитая, в радиаторе то и дело закипала вода, и на стоянках наш водитель постоянно заглядывала под капот.
...В середине сентября наш эшелон прибыл на станцию Казинка, недалеко от Липецка, и простоял ровно месяц. Немцы сюда не дошли. Начал складываться новый для людей быт. В начале декабря, через месяц после освобождения Киева, разгрузились в Дарнице, пригороде на левом берегу Днепра. В ту же, или следующую ночь, наш госпиталь принял, как говорится, боевое крещение: немцы бомбили станцию. Бомбы рвались в сотне-двух метрах, горели вагоны, освещая лес, где стояли наши палатки. Женщинам, впервые увидевшим войну так близко, было страшно, а бывалые солдаты из хозяйственной команды, понимая реально ситуацию, над ними подшучивали, так стараясь их успокоить.
...Через несколько дней мы автотранспортом, по понтонному мосту, переправились в Киев. Там случилась знаменательная встреча. Был январь, минус 15 градусов. Это я четко запомнил по уцелевшему на стене дома, еще довоенному, термометру. Увидел человека в холщевой куртке и штанах, на четверть выше щиколоток. Но главное, он был босиком. Ноги были совершенно красного, помидорного цвета. На плече висели холщевая сумка, вроде противогазной, и круглый солдатский котелок. Человек стоял совершенно спокойно и никуда не спешил. И только много лет спустя понял, что случай свел меня с Порфирием Ивановым.
...С конца лета 44-го до февраля 45-го госпиталь работал в полевых условиях, и мне, по моим обязанностям, приходилось ездить по прифронтовым дорогам на попутных машинах. Передвижение людей по дорогам в полосе фронта имело свои особенности. На перекрестках дорог, на выезде из населенных пунктов всегда стояли контрольно-пропускные посты: КПП. Военнослужащие, едущие «по казенной надобности», предъявляли старшему поста документы и ждали попутной машины. Все останавливались и, после проверки документов, в них сажали, по возможности, попутчиков. И почтальонам, и связным полагалось быть с оружием. Мне выдали автомат ППШ, и его, с полным диском пять с половиной килограммов. Стрелял же исключительно по бутылкам: их после немцев оставалось великое множество. Было много и ворон, но не смотря на охотничий азарт мне ни разу не удалось в ворону даже выстрелить. Без оружия подпускали на несколько шагов, с оружием ближе тридцати — сорока метров не подойдешь.
...В начале сорок пятого госпиталь развернулся в небольшом польском селе. Все было готово к приему раненых. На фронте было затишье, но чувствовалось, что оно перед бурей. И вот, двенадцатого января, наш 1-й Украинский фронт перешел в наступление. Все встрепенулись, ждали раненых, но... их не было. Через два дня пришел приказ о передислокации. Сейчас стало, чуть ли не модой, ругать наше прошлое. Достается и полководцам Великой Отечественной. И воевать, мол, не умели, не берегли людей, губили их бессмысленно. Спорить глупо — было и такое. Только когда такие заявления делаются огульно, людьми, не видевшими войны, ничего в ней не смыслящими, у меня они, мягко говоря, вызывают чувство глубокого неуважения к их авторам. Нет, не напрасно в то хмурое январское утро, тысячи людей, брошенные приказом, поднялись на верную смерть. Ценой своей жизни каждый из них спас троих. И пусть никого не удивляют приведенные здесь цифры. Так было. Просто такая была война.
...День Победы. Вернее ночь и раннее утро. Сообщения ждали с часа на час. Еще 7 мая узнал о подписании капитуляции, но как бы предварительно и полуофициально: радио об этом не сообщило. В ночь с 8 на 9 мая я дежурил у телефона в канцелярии госпиталя. Незаметно пролетело время до трех часов ночи. И тут раздался голос Левитана. Я был единственным в госпитале, кто его в этот момент услышал. Госпиталь спал, но я начал обегать все помещения и орать во все горло: «Война кончилась!».
Уже начинало светать. И тут сначала отдельными выстрелами, потом все чаще, постепенно началась настоящая канонада. Сколько было в городе воинских частей, у кого только было какое оружие и ракетницы — все палило в воздух.
...Особое чувство, которое люди испытали в тот день и в последующие дни мая, не повторится никогда. Естественная человеческая радость, что остался жив и уже «не числиться в потерях», многократно усиленная тем, что была всеобщей, и все это на фоне яркой, благоухающей весны, когда чувства особенно обостряются. Однако война закончилась не в одночасье. Шло разоружение немецких частей, были стычки, и после 9-го погибали солдаты. Последняя сводка «Совинформбюро», с объявлением об окончании его работы вышла 15 мая.
...Через полтора месяца после победы мне исполнилось 15 лет.
 

БУЛДЫКИНЫ — ИВАН ДМИТРИЕВИЧ и НАДЕЖДА САВЕЛЬЕВНА
БУЛДЫКИН ИВАН ДМИТРИЕВИЧ, День Победы, журнал Сенатор, МТК Вечная Память ...Сегодня Ивану Дмитриевичу Будылкину 90 лет, его супруге — Надежде Савельевне — 85. Справляться с нелегкой жизнью в частном доме приходится вдвоем. Дети — их трое, внуки и правнуки кто поразъехался, кто занят своими делами, а кто и вовсе вместо опоры оказался тяжким грузом. Вот и надеются ветераны друг на друга. Как в те далекие послевоенные годы, когда жизнь буквально начиналась с нуля.
...Небольшой участок земли рядом с домом как у самых заботливых хозяев — чистенький, обустроенный. Сразу видно, что все приусадебные работы успели сделать вовремя — тут и виноград подвязан, и деревья побелены, и даже папоротник зелеными веточками раскинулся, заструился по свежевскопанной земле. И запах от цветущей вишни прямо бьет в нос — насыщенный, наверное, как в ту далекую весну 1945...
Иван Дмитриевич немногословен. Будто и не хочет вспоминать о войне. Но Надежда Савельевна поправляет:
— Перемешалось все в памяти. Все-таки возраст уже. А ведь еще совсем недавно каждое 9 Мая собирались шумной компанией у нас в доме. И засиживались допоздна за фронтовыми рассказами и военными песнями. Вот, например, такая была история — из 40-х «дожившая» и до наших дней. Война. Часть Ивана вынуждена отступать, а один из солдатиков пришел пьяный вусмерть — нашел где-то в деревне самогон. Ваня имел право его расстрелять прямо на месте — не на себе же его тащить, и оставлять «языка» немцам нельзя... Он в плач: «Дмитрич, не стреляй!» Ваня его, конечно, пожалел. Долго мы с ним дружили и после войны. Теперь уж никого из ребят не осталось, и не с кем спеть.
Пока я оглядываюсь в уютной небольшой комнатке с иконами и репродукциями картин, Иван Дмитриевич надевает пиджак с медалями и орденами. «Золотом» на груди фронтовика переливаются его награды. Осанка, строгость во взгляде — будто и нет тех лет, что привыкли называть старостью.
Боясь исказить историю, Иван Дмитриевич Будылкин доверяет разговор жене. Вслушиваясь, порой тяжело вздыхая, он, как мне показалось, будто бы перелистывает у себя в памяти страницы жизни, которых мы с Надеждой Савельевной касались. И только изредка поправлял супругу:
— Надя, ты всю жизнь нашу решила рассказать?
А мне подумалось, что для такой судьбы как у этой семейной пары не хватит и десятка наших газетных страничек.
— Перед началом войны Ваня проходил действительную службу в Прибалтике в Эстонии. Оттуда их направили в Подмосковье. Там и начался его боевой путь пулеметчика. Воевать начал с пулеметом «Максим» за спиной. После ранения попал в артиллерию. Особо учиться некогда было — прямо в госпитале шел набор, его и взяли. Несколько уроков — и на фронт в тяжелую артиллерию. Вот так в судьбе Вани пулемет «Максим» заменила гаубица. С ней и дошел до Берлина, брал Рейхстаг. Был он лучшим наводчиком на прямой линии. Как это? Первым совершенно один — только он да его орудие, выходил на рубеж фронта, бил по позициям врага. Это не только я так считаю, что он лучшим был! Так в военной газете «Красная звезда» в 1943 году написали — старшина Иван Будылкин — лучший артиллерист прямой наводки!
И столько гордости в этих словах... Надежда Савельевна украдкой поглядывает на своего Ванечку и продолжает рассказ.
— Столько было на его боевом пути! Пять орденов у него и все за подвиги, две медали за отвагу — «За взятие Берлина», «За доблесть и отвагу в Великой Отечественной войне», «За освобождение Варшавы», орден Отечественной войны I и II степени, личная благодарность от главнокомандующего И.В. Сталина... Вот только один из эпизодов. Осенью 1944 года батарея, в которой одним из орудийных расчетов командовал Иван, собиралась менять огневую позицию. Надо было продвигаться вслед за наступающими на Лодзь. И вдруг, как он рассказывает, из леска, что рядом был, во фланг нашим артиллеристам ударили автоматные очереди. Оглянулся Ванечка, а там в каких-то 300 метрах — немцы. У наших-то всего и есть что четыре орудия да три десятка бойцов. А гитлеровцев не меньше батальона.
...Смотрю на супругов и не представляю даже, что все, о чем они говорят и молчат, происходило на самом деле...
— О чем тогда Ваня думал? — продолжает Надежда Савельевна.— О том, что нельзя врагу сдаться ни при каких обстоятельствах. И тогда — немцы были уже совсем рядом — он скомандовал: «Развернуть орудия!» И ударили по фрицам шрапнелью. Конечно, и немцы не отступали — палили по нашим как только могли. Ваня от своего орудия, кое-где уже подбитого, не отходил ни на шаг. Видимо глядя на его мужество, и бойцы не сдавались, даже раненые. Неожиданно пришла помощь — одна из частей резерва советских войск зашла в тыл к врагу. Тогда и у наших будто бы сил прибавилось. За смелость и отвагу в том бою Ваню наградили орденом Отечественной войны II степени. И это только одна из историй, а сколько их было за время войны...
— Надежда Савельевна, а ведь и вас война не обошла стороной?
— Я из Сталинграда родом. И всю битву на Волге провела здесь же, в городе, вернее в его окопах. Папа у меня был железнодорожником. Когда началась бомбежка, пошел в кондукторский резерв узнать нуждаются ли в нем. Как раз в том момент налетели на Второй Волгоград. Он не вернулся больше. Так мы и не знаем о его судьбе. Мама моя из Западной Белоруссии, пережила четыре войны. Я, как и большинство тогда, еще девчонкой начала работать. Когда началась война, в восьмом классе училась, а после 1945 года в двадцать-то лет, представляете, была инкассатором! Карточки хлебные раздавала. «Карьеру» начинала счетоводом — по ночам брала отчеты домой. Электричества не было, вот тогда испортила зрение у лампы-керосинки. Через полгода меня повысили до бухгалтера, а еще через полгода — поставили экономистом. Всю жизнь проработала на макаронной фабрике.
— Как для вас началась война?
— С противотанковых рвов, что рыли в Калаче, тогда я еще в школе училась. Мы копаем глубоко, мне, девчонке трудно землю тягать, а тем временем небо вдруг чернеет и начинается обстрел. Нам и укрыться-то только что лопатами. Страху натерпелись! За считанные дни от всей нашей Дар горы остались одни труды торчать, ни одного дома. Переехали к тете на Коммунистичекую. В огромном доме прятались в подвале. Бомбили тогда страшно. А когда немцы уже зашли, начался перекрестный огонь. Находиться в центре города было уже невозможно, пришлось возвращаться. Шла по трупам в самом прямом смысле этого слова. Ров речки Пионерки был буквально забит телами — с одной стороны русскими солдатами, с другой стороны — немцы. Поэтому теперь фильмы про войну мы не смотрим. Очень тяжело бередить такие воспоминания... Вернулись, и нас с мамой тут же захватили немцы, погнали в Белую Калитву в лагерь. Жили в птичниках, оттуда давай нас грузить в вагоны до Германии. Мама моя, хоть и баба простая, но немецкий язык немного знала. Может быть это помогло, а может и ее хитрость — она мне руку обваривала, чтобы на проказу какую-нибудь походило, но прямо с вагона меня выкинули. Так мы с ней остались в Сталинграде и в плен не попали. Правда, когда вернулись из Калитвы в Сталинград, дом наш уже сгорел. Как оказалось, на второй день битвы от прямого попадания бомбы. Кстати, сейчас мы живем прямо на том же месте, где и стоял наш дом. Вот, вот у этого дерева он и стоял... Приехали тогда — вокруг голая степь и только огромная яма от той самой бомбы. Мы туда с мамой весь мусор, что остался от нашего дома сгребли, из оставшегося кирпича вперемешку с глиной слепили крошечную кухоньку. В ней и зимовали. А за водой приходилось на Волгу ходить, отсюда, с Дар горы, далеко, конечно.
— Самое страшное что было, голод?
— Голод... Наверное, нет. Хлеб я получала как служащая — 400 грамм, маме хлеба не полагался. Заворачивала его в кучу бумаги, под мышку — и домой. И всю дорогу песни пела, чтобы о хлебе не думать... И все-таки были и картофельные кожурки, и кишки с мясокомбината доставали, и трава. Научились как-то бороться с голодом. А для меня самое ужасное было в том, что ни помыться, ни постираться, ни одеться нельзя... Вот в чем ужас! Волосы были у меня длинные, черные как смола. Мыла их золой из подсолнуха, больше нечем, а очень уж стричь не хотелось!.. Как-то мама купила немецкую шинель. Так вот я каждый вечер шила себе из нее тапочки — идти до работы далеко, ткань быстро стиралась.
— Надежда Савельевна, ну а с супругом в Сталинграде познакомились?
— Да, подружка повела меня пообщаться с ребятами. Их часть тогда стояла на Садовой. Понравился он мне сразу тем, что не трепач, не врун, честный очень парень. Шел тогда 1946 год. Вот под крышу той самой кухни, что в войну мы с мамой строили, он к нам и пришел! Он на Садовой был тогда завстоловой. Знаешь, краснощекий такой, румяный. А я голодная, но гордая. Сама кормовую свеклу жевала жадно, а от пряников, что он мне купил, отказалась.
— День Победы помните?
— Конечно, а как же! Трамваи тогда не ходили, а работала я на Академической. Ходила пешком. И кто бы ни встретился в тот день на пути, все обнимались и целовались: «Война кончилась!» Это такое счастье было, — не может сдержать слез Надежда Савельевна.— Ощущение, что война заканчивается, конечно, было. Левитана-то все слушали. Уже ведь до Берлина дошли! Понимали, что Победа за нами. И, несмотря на то, что от города ничего не осталось — все было в руинах, ощущение радости было только от того, что войны нет. Кстати, Сталинград восстанавливали очень быстро. Со всего СССР съехались добровольцы. И мы сами после работы обязательно на несколько часов ходили на стройку. И никто нас к этому не принуждал... Я вот теперь думаю, главное, что мы с Ваней ни в один из прожитых дней не опозорились, не осквернили нашу Отчизну...


 

SENATOR — СЕНАТОР
Пусть знают и помнят потомки!


 
® Журнал «СЕНАТОР». Cвидетельство №014633 Комитета РФ по печати (1996).
Учредители: ЗАО Издательство «ИНТЕР-ПРЕССА» (Москва); Администрация Тюменской области.
Тираж — 20 000 экз., объем — 200 полос. Полиграфия: EU (Finland).
Телефон редакции: +7 (495) 764 49-43. E-mail: [email protected].

 

 
© 1996-2024 — В с е   п р а в а   з а щ и щ е н ы   и   о х р а н я ю т с я   з а к о н о м   РФ.
Мнение авторов необязательно совпадает с мнением редакции. Перепечатка материалов и их
использование в любой форме обязательно с разрешения редакции со ссылкой на журнал
«СЕНАТОР»
ИД «ИНТЕРПРЕССА»
. Редакция не отвечает на письма и не вступает в переписку.