НЕУСТРАШИМЫЙ КОМАНДАРМ

АЛЕКСАНДР ОГНЁВ,
ветеран Великой Отечественной войны,
лауреат Первого МТК «Вечная Память».

Михаил Шолохов выделил, пожалуй, главное в героической жизни генерала Михаила Федоровича Лукина: «Война — это всегда трагедия для народа, а тем более для отдельных людей... Люди обретают себя в подвигах, но подвиги эти бывают разные... Такие, как Лукин, обретают себя как личности и в трагических обстоятельствах...». Эта мысль ярко подтверждена всей жизнью Лукина, и особенно в первые месяцы Великой Отечественной войны. Тогда из-за просчетов Сталина и высшего командования, из-за плохой выучки бойцов и офицеров мы терпели поражения, несли огромные потери, но вместе с тем наши солдаты мужественно сражались — иначе мы бы не победили. Участник боев 1941 года писатель И. Стаднюк «с полной убежденностью» утверждал, что «в тяжких неравных боях 1941-1942 годов Красная Армия заложила фундамент победы 1945 года».
Не противоречат этой мысли свидетельства немецких политических и военных правителей. Министр пропаганды Й. Геббельс, близкий соратник Гитлера, писал 1 июля 1941 года: «Русские обороняются отчаянно… оказывают более сильное сопротивление, чем предполагалось сначала». 2 июля: «Сопротивление врага носит жестокий, отчаянный характер… Повсюду идут тяжелые, ожесточенные бои. Красный режим мобилизовал народ. К этому еще надо прибавить баснословное упрямство русских». 4 июля: «Однако русские сражаются очень упорно и ожесточенно». Начальник генштаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Ф. Гальдер в дневниковой записи 26 июня признал: «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека». 4 июля: «Бои с русскими носят исключительно упорный характер». 11 июля: «Противник сражается ожесточенно и фанатически». 15 июля: «Русские войска сражаются, как и прежде, с величайшим ожесточением».
Генерал Г. Гудериан в «Воспоминаниях солдата» писал: «…верховное командование думало сломить военную мощь России в течение 8-10 недель, вызвав этим и ее политический крах. Думали даже с началом зимы вывести из России 60-80 дивизий, решив, что оставшихся дивизий будет достаточно для того, чтобы в течение зимы подавить Россию».

Немецкие войска подошли очень близко к Москве. Но в декабре их остановили и разбили.
Почему случилось это столь неожиданное для иностранцев «чудо»? Как заметил К. Симонов, слова «чудо под Москвой» впервые появились, из-под пера германских генералов». До сих пор многие чужеземцы не могут понять наших людей, того, что русское чудо скрывалось в их душах, в их неистребимом желании быть непокоренными, отстоять свободу и независимость своей Родины. Наша победа была обусловлена высоким моральным духом народа, его непоколебимой стойкостью, великим патриотизмом и героизмом. Огромным напряжением ума и воли, всех своих нравственно-духовных и физических сил в ходе трагически сложившейся борьбы, не дающей, казалось бы, никаких оснований рассчитывать на успех, советский народ шаг за шагом приближался к победе.
Летом 1941 года вермахт, нанеся ряд тяжелых поражений Красной Армии, все же не смог добиться решающих успехов. С первого дня войны она начала путать пунктуально расписанные немецкие планы. 485 пограничных застав подверглись внезапному нападению, и ни одна из них не сдалась врагу. Многие бойцы попадали в гибельное окружение, но воевали до последней возможности. Гудериан в своей работе «Опыт войны с Россией» писал, что русские генералы и солдаты «не теряли присутствия духа даже в труднейшей обстановке 1941 года». Более 400 советских воинов закрыли амбразуры дотов своими телами, спасая от смертельного огня товарищей. Более 70 из них — до Александра Матросова. Накануне 60-летия Победы в английской газете «Обсервер» было написано: «Мощь самой сильной армии мира была истощена и, наконец, сломлена самопожертвенными подвигами русских солдат».
Диссидент Жорес Медведев, плохо знающий историю России, нашел, что «в 1941 году Красная армия действительно героически обороняла... лишь города, которые имели какую-то символическую историческую русскую военную славу: Брест, Одессу, Севастополь, Ленинград и Москву. Киев, Минск, Смоленск, Вильнюс, Рига и многие другие сдавались без боя». Он очень странно разделил города. Наши войска свыше двух месяцев стойко защищали Одессу, но ошибочно думать, что в прошлом на весах исторической значимости она прославилась больше Киева, за который в 1941 году тоже шла жестокая битва. Нельзя понять, почему Смоленск отнесен к городам, не имеющим «исторической русской военной славы». Как показал И. Стаднюк в романе «Война», И. Сталин, узнав, что немцы вошли в Смоленск, возмущенно сказал: «Это не город, а памятник! Слава русского воинства! Триста с лишним лет назад поляки два года не могли взять Смоленск! Наполеон обломал о него зубы! А красный маршал Тимошенко позволил врагу взять Смоленск…». Напрасно говорить, что его сдали врагу без боя. За обладание этим городом два месяца шло сражение, в ходе которого «войска Красной Армии, жители города и его окрестностей проявляли величайшую стойкость. Ожесточенная борьба шла за каждый дом и улицу, за каждый населенный пункт» (Г. Жуков).

М.Ф. Лукин

2 июля 1941 года К. Симонов проезжал через Смоленск и отметил: «В тот вечер я почти не увидел в Смоленске разбитых бомбами зданий. Но несколько центральных кварталов было выжжено почти целиком. И вообще город был на четверть сожжен. Очевидно, немцы бомбили здесь главным образом зажигалками».
10 июля немцы подошли к городу, началось Смоленское сражение, которое длилось два месяца и закончилось 10 сентября. Эта задержка немецкого наступления в районе Смоленска стала важным стратегическим успехом нашей армии. Большую роль в этом сыграла 16 Армия, которой командовал генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин.
Он родился 18 ноября 1892 года в деревне Полтухино Калининской области Погорелов-Городищенского района Ашурского сельсовета (ныне Зубцовского района Тверской области) в семье крестьянина-середняка. Из его автобиографии: «Семья отца состояла из десяти человек. Семь человек детей. В хозяйстве было три десятины земли, одна лошадь, одна корова, одна свинья и несколько штук овец. Своего хлеба не хватало, а потому отец на лето, а иногда и на зиму уходил на заработки — торговать мороженым и яблоками с тележки в Царское Село (ныне г. Пушкин)». Самому Михаилу пришлось начать трудовую деятельность в четырнадцать лет. Окончив училище Министерства народного образования в деревне, он поступил в городе Торжке в учительскую семинарию, однако большие материальные затруднения вынудили его уйти с первого курса и уехать в Питер. Там он работал «трактирным мальчиком», официантом в ресторане, продавал мороженое в Царском Селе. Жизнь в большой крестьянской семье, где Михаил Федорович с ранних лет приучался к труду, и последующие нелегкие трудовые «университеты» в Питере способствовали формированию и закалке у него стойкого характера, умеющего преодолевать разные жизненные невзгоды. В 1913 году его призвали в царскую армию. В 1916 году он окончил 5-ую московскую школу прапорщиков, стал офицером (поручиком), командовал ротой, на фронте воевал до ноября 1917 года, был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени, орденом Святой Анны 4-й степени, орденом Святого Станислава 3-й степени.
В 1917 году он служил в Красной Гвардии, в 1918 году М.Ф. Лукин пошел добровольно в Красную армию, в том же году окончил курсы разведчиков при Полевом штабе РККА. Он вступил в ряды ВКП(б) в 1919 году. Во время Гражданской войны М. Лукин был помощником начальника штаба дивизии, командиром полка и бригады, затем начальником штаба дивизии. Сражался против войск генерала Деникина и белополяков. За умелое командование и мужество его наградили двумя орденами Красного Знамени.
Продолжая служить в Красной Армии, он окончил в 1926 году курсы усовершенствования начальствующего состава при Военной академии имени М.В. Фрунзе. До 1929 года М.Ф. Лукин — начальник штаба, затем помощник командира дивизии, начальник отдела штаба Управления РККА. С декабря 1928 года по апрель 1935 года М.Ф. Лукин командовал Харьковской ордена Ленина 23-й стрелковой дивизией, в 1935-1937 годах был комендантом Москвы. От этой должности его отстранили в июле 1937 года. Ему объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку «за притупление классовой бдительности и личную связь с врагами народа». Понятно, что комендант Москвы в силу своих служебных обязанностей не мог не общаться и с теми военными деятелями, которые, как выяснилось позже, оказались участниками военного заговора.
В декабре 1937 года М.Ф. Лукина направили работать заместителем начальника штаба Сибирского военного округа. затем он стал начальником штаба, а с 1939 года заместителем командующего войсками Сибирского военного округа. 4 июня 1940 года ему было присвоено воинское звание «генерал-лейтенант». В Забайкалье по поручению командования он в 1940 году сумел быстро сформировать, хорошо обучить, сплотить 16 Армию.
В мае 1941 года — в связи с нарастающей угрозой германского нападения — был получен приказ о переброске 16 Армии на запад, в Киевский особый округ, в район города Шепетовка. Начало войны М.Ф. Лукина застало в Киеве, куда он приехал, чтобы организовать встречу подчиненных ему частей, которые в воинских эшелонах ехали в сторону фронта. Прибыв раньше своей армии на Юго-Западный фронт, М. Лукин воевал сперва под Шепетовкой, командуя наспех собранными там частями. В 1969 году Георгий Жуков писал: «Семь дней Лукин сдерживал превосходящие силы врага. Между прочим, в сводках того времени сражавшиеся под Шепетовкой наши части именовались «Оперативной группой генерала Лукина». Выиграть тогда у врага семь дорогих суток — это, конечно, было подвигом». Сложившаяся обстановка заставила наше высшее командование перенаправить эшелоны с 16 Армией на смоленско-московское направление, где Красная Армия потерпела наиболее жестокие поражения. На Западный фронт отозвали и М. Лукина. 8 июля 1941 года он прибыл в Смоленск и возглавил его оборону. Он здесь снова принял под свое командование 16 Армию, которая развернулась северо-западнее Смоленска и в труднейшей обстановке вместе с 20-й армией сумела остановить продвижение вражеских войск.
Но обстановка на фронте резко изменилась. Немцы яростно рвались на запад и захватили Витебск, вышли к Днепру, Западной Двине, заняли Велиж, Демидов, Рудню, высадили крупные десанты под Духовщиной и Ярцевом. Части 16 Армии, развернутые северо-западнее Смоленска, стойко противостояли там продвижению противника.
Однако город оставался незащищенным с юга и юго-запада. Немецким войскам удалось в обход Смоленска нанести мощный удар, захватить Кричев, Починок, Ельню, Глинку, перерезать железные дороги, идущие на Рославль, Сухиничи. Вместе с тем с ходу завладеть Смоленском немцы не смогли, не хватило сил, чтобы сломить сопротивление наших войск. Настойчивые попытки врага рассечь силы Западного фронта не увенчались успехом. Мужество, самоотверженность, стойкость советских воинов сорвали замысел фашистского командования.
Для обороны Смоленска генерал-лейтенант М.Ф. Лукин вместе с городскими органами власти спешно мобилизовал части местного гарнизона, смоленских ополченцев, сводный отряд из работников НКВД, батальон курсантов межобластной школы милиции. Он доложил маршалу С.К. Тимошенко: «129 СД, составленная из сформированных отрядов, отступивших с фронта, и отдельных подразделений других дивизий сейчас стала одной из наиболее устойчивых дивизий».
Войска 16-й и 20-й армий в июле 1941 года, героически сражавшиеся на подступах и в самом Смоленске с немецко-фашистскими войсками, попали в оперативное окружение северно-западнее города, но продолжали стойкое сопротивление. Все же 16 июля немцы, имея большое превосходство в силах, почти полностью захватили Смоленск, но развить этот успех они не смогли. Сочетая упорную оборону с решительными контрударами, наши войска остановили наступление рвавшейся к Москве мощной военной группировки противника «Центр» и в жесточайших боях сдерживали ее более двух месяцев, не дали ей возможности продолжить немедленное наступление на Москву.
8 июля германские генералы Браухич и Гальдер доложили Гитлеру, что из 164 русских стрелковых соединений 89 уничтожены и только 46 боеспособны, а 23 июля Гитлер заявил Браухичу, что «в условиях упорного сопротивления противника и решительности его руководства от операций с постановкой отдельных целей следует отказаться до тех пор, пока противник располагает достаточными силами для контрудара». По словам К. Симонова, «между двумя этими цитатами, датированными одна восьмым, другая двадцать третьим июля, как раз и лежит первый этап ожесточенного Смоленского сражения, ход и итоги которого породили первые разногласия в германском верховном командовании».
Смоленское сражение включало в себя серию ожесточенных операций. Командование Красной Армии попыталось вернуть Смоленск. 18 июля начальник генерального штаба отдал директиву «о проведении операции по окружению и разгрому противника в районе Смоленска. Однако создать условия для полного разгрома его духовщинской группировки не удалось». В журнале боевых действий войск Западного фронта за 19 июля, в частности, сказано: «129 дивизия 16 Армии в течение ночи вела бой за Смоленск и к 6 часам утра овладела северо-западной частью города м аэродрома». Н.А. Булганин, член Военного Совета Западного фронта, доложил 20 июля Сталину: «В течение 17-18 июля в результате упорных боев отдельные районы города переходили из рук в руки. К утру 19 июля противник овладел большей частью города. Атакой наши войска 19 июля вновь заняли северо-западную часть города».
Полностью выполнить наступательный план Ставки войскам Западного фронта не удалось, у немцев оказалось больше сил, 28 июля Смоленск пришлось оставить.
«Известие о потере нами Смоленска было опубликовано только 13 августа. Но следует помнить, что почти весь этот и последующий период был связан с ожесточенными боями в районе Смоленска, конец которых и немецкие военные историки датируют только пятым-восьмым числами августа. Не только мы, но и немцы называют этот период сражением, подтверждая его важное значение в ходе всей летней кампании 1941 года» (К. Симонов).
Для снабжения, пополнения и отхода войск была единственная переправа через Днепр в районе села Соловьева в 15 километрах южнее Ярцева. Жестокие бои за Смоленск измотали и ослабили ударные силы группы «Центр», задержали врага на длительное время, что позволило советскому командованию подготовить новый оборонительный рубеж. Однако к концу июля противнику удалось захватить переправы через Днепр восточнее города, и наши сражавшиеся дивизии оказались в окружении.
В начале августа 1941 года 16-я и 20-я армии получили приказ прекратить оборону Смоленска и отойти на восточный берег Днепра. Группа генерал-лейтенанта К.К. Рокоссовского, в составе которой были и танковые части, и войска 16-й и 20-й армий согласованным по времени наступлением навстречу друг другу сумели прорвать кольцо окружения, выйти к Соловьевой и Радченской переправам. 3 августа началась труднейшая переправа. Установленные нашими саперами понтоны, по которым проходили люди и техника, постоянно подвергались артиллерийскому обстрелу, в воздухе господствовала немецкая авиация, которая беспрерывно бомбила эти понтоны, и к середине дня все мосты были уничтожены. Наши войска восстановили их только на следующий день, 4 августа, под покровом густого тумана. Переправившись на восточный берег южнее Ярцева, армии Лукина М.Ф. и Курочкина П.А. соединились с главными силами фронта, заняли линию обороны и удерживали эти позиции до октября. 16 Армию объединили с соединениями и частями 20-й Армией, которую возглавил генерал-лейтенант М.Ф. Лукин.
Разгромить окруженные советские войска в районе Смоленска немцам не удалось. Германский генерал Г. Блюментрит уныло констатировал: «…в районе Смоленска была окружена большая группа русских. …И снова эта операция не увенчалась успехом. Ночью русские войска вышли из окружения и ушли на восток».
Командующий Западным фронтом Маршал С. Тимошенко доложил в сентябре 1941 года в Ставку Верховного Главнокомандования: «Сковывание 20-й и 16-й армий стоило значительных сил группе армий «Центр», оно не позволило ей развивать успех из района Смоленска в направлении Дорогобуж, Вязьма и в конечном счете оказало решающее значение в воссоздании сплошного фронта советских войск восточнее Смоленска, который на два с лишним месяца остановил противника на Западном направлении». Эти армии отвлекли значительные силы немецких войск от немедленного наступления на Москву.
Задержка наступления врага на главном — московском — направлении стала для советских войск, как отмечалось, крупным стратегическим успехом. Эта задержка противника на важнейшем направлении фронта позволила советскому командованию выиграть время для подготовки новых крупных резервов и осуществления оборонительных сооружений под Москвой. Маршал Советского Союза А.М. Василевский в мемуарах «Дело всей жизни» констатировал: «Из оборонительных сражений советских войск, проведенных летом и осенью 1941 года, особое место занимает Смоленское сражение. Наряду с упорным сопротивлением, оказанным врагу в районе Луги, и героической борьбой советских войск на Юго-Западном направлении оно положило начало срыву «молниеносной войны» против Советского Союза, заставило врага вносить коррективы в пресловутый план «Барбаросса». Маршал И.С. Конев писал в воспоминаниях «Начало Московской битвы»: «Смоленское сражение яркой страницей вошло в летопись Великой Отечественной войны».
Немцы не смогли уничтожить главные силы Красной Армии западнее Днепра, что было основой целью плана «Барбаросса». Они окружили ряд советских дивизий, но те и в окружении продолжали отчаянно сражаться. Наши солдаты, ведущие неравные бои с врагом, даже зная, что они погибнут, бились до последней возможности, твердо веря, что Россия победит. Без этой святой веры мы бы не добились победы.
5 августа 1941 года генерала М.Ф. Лукина за отличное руководство боевыми действиями 16 Армии и личную храбрость наградили орденом Красного Знамени. Маршал А. Василевский 25 декабря 1974 года отметил: «Говоря о боях под Смоленском, нельзя не вспомнить героическую и трагическую судьбу генерала Михаила Федоровича Лукина. Личность этого неординарного человека представляет большой интерес. Его мысли, его чувства, его судьба позволяют нам лучше понять сложное переплетение российской истории в 20 веке».
Осенью 1941 года фашистская армия по-прежнему владела стратегической инициативой, превосходила советские войска в силах и средствах. На северо-западе немцы прорвались к южному подступу Ленинграда, затем блокировали его. Большая неудача постигла наши войска на юге советско-германского фронта, в районе Киева, стала реальной угроза Харьковскому промышленному району и Донбассу.
Фашистский генерал Блюментрит передал мнение фельдмаршала фон Клюге о направлении главного удара германских войск в 1941 году: «Москва — голова и сердце советской системы. Она не только столица, но и важный центр по производству различных видов оружия. Кроме того, Москва — важнейший узел железных дорог, которые расходятся во всех направлениях, в том числе и на Сибирь. Русские вынуждены будут бросить на защиту столицы крупные силы. …Если мы захватим Москву до наступления холодов, можно будет считать, что мы для одного года достигли очень многого. Затем нужно будет подумать и о планах на 1942 год».
10 сентября наша Ставка потребовала от Западного фронта «прочно закопаться в землю и за счёт второстепенных направлений и прочной обороны вывести в резерв шесть-семь дивизий, чтобы создать мощную манёвренную группу для наступления в будущем». Генерал-полковник И. Конев, назначенный 12 сентября командующим войсками Западного фронта, выделил в резерв фронта 3 стрелковые дивизии, 2 танковые 1 мотострелковую дивизию. A. Василевский 18 сентября 1941 года предупредил командование Западного и Резервного фронтов о возможном наступлении немцев: «Противник продолжает сосредотачивать свои войска главным образом на ярцевском и ельнинском направлениях, видимо, готовясь к переходу в наступление. Начальник Генерального штаба считает, что созданные вами резервы — малочисленны и не смогут ликвидировать серьёзного наступления противника».
Однако сама Ставка и Генштаб несколько недооценили нависающей губительной угрозы со стороны противника. Об этом говорит и такой факт, указанный в статье И. Конева «Начало Московской битвы»: «По указанию Сталина нам пришлось во второй половине сентября передать две дивизии, дислоцированные в районе Вязьмы. Дивизии поступали в распоряжение Ставки и перебрасывались на юго-западное направление». В директиве Ставки ВГК от 27 сентября 1941 года войскам Западного фронта предписывалось: «Мобилизовать все сапёрные силы фронта, армий и дивизий с целью закопаться в землю и устроить на всем фронте окопы полного профиля в несколько линий с ходами сообщения, проволочными заграждениями и противотанковыми препятствиями». Однако времени для выполнения этой очень важной и трудоемкой задачи оказалось слишком мало.
Директива №35 Верховного командования вермахта, подписанная Гитлером 6 сентября 1941 года, ставила задачу разгромить «до наступления зимы» советские войска западного направления. 26 сентября был издан приказ о наступлении. Штаб верховного командования вермахта в своих планах исходил из того, что операция «Тайфун», а с ней и вся кампания завершится до середины ноября. Подготовив эту операцию по захвату Москвы, Гитлер в своем приказе провозгласил: «Создана, наконец, предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага. Сегодня начинается последнее, большое, решающее сражение этого года». Перед этим он отдал людоедскую директиву: «Город должен быть окружен так, что ни один житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой. Произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были заполнены водой».
Немецкое командование стянуло на московское направление свои лучшие — огромные — силы. Группа армий «Центр» была пополнена 4-й танковой группой, скрытно переброшенной из-под Ленинграда, двумя танковыми, двумя моторизованными дивизиями и другими соединениями. Сюда же были возвращены с юга 2-я Армия и 2-я танковая группа, а также прибыло большое количество маршевого пополнения, боевой техники и 8-й авиационный корпус. Против трех наших фронтов — Западного, Резервного и Брянского — враг сосредоточил 74,5 дивизии. Личный состав группы армий «Центр» в начале октября составлял 1 929 406 человек, в наступление было брошено 1 700 танков и штурмовых орудий, 11 000 орудий и минометов, 1 320 самолетов. Немцы существенно превосходили в подвижности войск, у них было значительно больше автомашин, что имело немаловажное значение. Общая численность личного состава войск Западного, Брянского и Резервного фронтов составляла 1250000 человек. Войска Западного фронта насчитывали 475 танков. Военно-воздушные силы Красной армии на московском направлении не уступали противнику и насчитывали 1368 самолётов.
Гитлеровское военное руководство планировало прорвать оборону советских войск ударами трех мощных танковых группировок из районов Духовщины, Рославля и Шостки, окружить под Вязьмой и Брянском основные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов, после чего без всякого промедления пехотными соединениями наступать на Москву с запада, а танковыми и моторизованными частями нанести удар в обход города с севера и юга. Как отметил М. Лукин в статье «В Вяземской операции», советское командование в середине сентября знало: «противник подтягивает большое количество танков и артиллерии в район Духовщина, Смоленск, Рославль. …В конце сентября разведчики доложили о сосредоточении большого количества войск, танков и артиллерии в районе Духовщины».
30 сентября — 2 октября гитлеровцы начали операцию «Тайфун» по захвату Москвы, нанесли сильнейшие удары по советским войскам, прикрывавшим московское направление. Немецкое командование организовало два удара по сходящимся направлениям. Оно верно определило наиболее уязвимые места наших армий. Главные удары враг нанес там, где была недостаточна сосредоточенность советских войск. Создав там подавляющее превосходство в силах, немцы быстро прорвали нашу оборону. 2 октября 1941 года 3-я танковая группа из района Духовщины повела наступление севернее шоссе Ярцево-Вязьма, в стык 19-й и 30-й армий. В этот стык противник «вбивал клин танками и мотопехотой. В результате образовался глубокий разрыв между этими армиями до 30-40 км. Сюда лавиной двинулись гитлеровские подвижные войска» (М. Лукин). Второй сильнейший удар группа армий «Центр» наносила 4-й полевой Армией с приданной ей 4-й танковой группой по 24-й и 43-й армиям восточнее Рославля. На стыке 43-й и 50-й армий они нанесли удар, используя сконцентрированную ударную группировку из 10 пехотных, 5 танковых и 2 моторизованных дивизий. Имея превосходство в живой силе в 1,4 раза, в артиллерии — в 1,8 раза, в танках — в 1,7 раза, немецкие войска пробили зияющие бреши в советской обороне.
Для флангового контрудара по наступающей группировке противника была создана фронтовая группа генерал-лейтенанта И.В. Болдина. Но в результате танкового боя в районе южнее Холм-Жирковского наши войска потерпели поражение. К 5 октября немцы продвинулись на 120 километров. 7 октября немецкая 7-я танковая дивизия 3-й танковой группы и 10-я танковая дивизия 4-й танковой группы замкнули кольцо окружения войск Западного и Резервного фронтов в районе Вязьмы. В окружение попали 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк РГК и управления 19-й, 20-й, 24-й и 32-й армий (управление 16 Армии, передав войска 19 Армии, успело выйти из окружения). На рубеж Осташков — Сычевка были отброшены 22-я, 29-я и 31-я армии.
В кольцо попала и 19 Армия, которой после И. Конева, возглавившего 12 сентября Западный фронт, командовал М. Лукин, а 16-ю он передал К. Рокоссовскому. М. Лукин писал о боевых действиях 19 Армии: «<…> До главной линии обороны враг не был допущен. Борьба в полосе армии продолжалась 2-3 октября. Противник местами вклинился в наше расположение, но основная позиция по реке Воль оставалась за нами. <…> 4 октября мы проучили приказ командующего фронтом, поощряющий действия 19-й армии, призывающий других равняться на нас. <…> Только 5 октября было приказано отвести войска. К исходу этого дня 19-я армия получила приказ отойти на рубеж реки Днепр. <…> В ночь на 6 октября армия начала отход, прикрываясь арьергардами».
10 октября командовать Западным фронтом стал Г.К. Жуков, который перед этим многое сделал для обороны Ленинграда. По его словам, 10 и 12 октября командармам окруженных войск были переданы радиотелеграммы, в них «ставилась задача на прорыв, общее руководство которым поручалось командующему 19 Армией М.Ф. Лукину». Впоследствии М. Лукин признал: «Надо сказать откровенно, что большое доверие не только меня не обрадовало, но и очень огорчило. Я знал, что …войска понесли значительные потери как в людях, так и в материальной части, снаряды, горючее, продовольствие были на исходе, все медицинские учреждения переполнены ранеными, медикаментов и перевязочных материалов оставалось очень мало. …Враг все более сжимал кольцо окружения. Мы не имели возможности никак сманеврировать. Тогда я решил наступать тремя колоннами, но ни одна из них прорваться не смогла».
Попытки наших войск разорвать вражеское кольцо не удались, но они создали немцам трудные проблемы. «10 октября М. Лукину передали перехваченную радиограмму, направленную командиру 7-й немецкой танковой дивизии генералу Функу: «Почему вы топчетесь? Идите на Москву», — говорилось в ней. Отвечая на это, Функ сообщил: «Командующий 19 Армией русских также рвется к Москве — я едва сдерживаюсь. Я пустил своих гренадеров, использую последних, нет сил держать».
Г. Элевтеров 2 ноября 2006 года писал в «Отечественных записках»: «В своих интересных исследованиях «историк-любитель» Ю. Мухин утверждает, что самые тяжелые поражения Красной Армии в 1941 году, «котлы» под Белостоком и Минском, под Киевом и Вязьмой фашистам удались в результате предательства генералов Павлова, Кирпоноса и Лукина». Он посчитал, что «объяснения Ю. Мухина… исключительно логичны и никем не опровергнуты». Цену «исключительной логичности» исследований Мухина «подтверждают» такие его мысли: «Бурмистенко, как комиссару, уже давно пора было пристрелить Кирпоноса или арестовать его. <…> Ведь не мог Бурмистенко не видеть, что Кирпонос пытается сдаться немцам в плен!». Не мог этого видеть комиссар, ибо никоим образом Кирпонос не пытался попасть в плен, все обвинения Мухин строит на песке, используя надуманные, ничего реально не доказывающие предположения. Неужели можно считать логичной мысль о том, что Сталин послал генерала Баграмяна в окружение с задачей тайно расстрелять Кирпоноса? В последней редакции книги «Если бы не генералы!» Мухин пишет несколько иное: «Историкам до сих пор и не ясно, что же на самом деле произошло с Кирпоносом и Бурмистенко — действительно они погибли от осколков или их всё же пристрелили солдаты НКВД, всё ещё остававшиеся при штабе?..».
Г. Элевтеров нашел подтверждение версии Мухина в том, что после расстрела Павлова и «тайного расстрела Кирпоноса…» котлов» типа 1941 года немцам устраивать уже не удавалось». Но многим ли отличается злополучный харьковский «котел» в мае 1942 года от указанных котлов «типа 1941 года»? Примерно то же самое случилось на харьковском направлении Юго-Западного фронта в марте 1943 года.
Ю. Мухин в сомнительной по оценкам ряда событий и советских полководцев книге «Великая оболганная война. Если бы не генералы!», не сумев верно оценить сложившуюся обстановку, безосновательно пишет: «Лукин немедленно прекращает управление войсками дезорганизует их». Из-за потери управления эффективно руководить действиями окруженных армий Лукину было очень трудно, если вообще возможно, с командующим 62 Армии 220-й 18-й стрелковых дивизий не было связи. Ю. Мухин недоумевает: «…зачем Лукин самое подвижное соединение своей армии назначил в арьергард, т.е. поставил кавалерийской дивизии задачу, которую всегда ставили только пехоте (как наиболее устойчивому в обороне роду войск)? М. Лукин приказал 45-й кавалерийской дивизии находиться в резерве армии потому, что её можно было быстро перебросить туда, где возникала опасная обстановка. У пехоты такой мобильности не было. Тогда она обычно прокладывала путь кавалерии. Бросать кавалерию в атаку на укрепленные позиции не всегда рационально.
Бывший командир 45-й кавалерийской дивизии А. Стученко в книге «Завидная наша судьба» (1964) пишет о неудачных её попытках прорваться в тыл врага, для этого пехота должна была сделать для нее «дырку». Так, в августе 1941 года «стрелковые дивизии нас «протолкнуть» не могли, а сами мы прорвать оборону противника не имели возможности». Генерал-майор А. Стученко в начале октября был рядом с командармом. Он писал в своей книге, что 9 октября просил М. Лукина разрешить силами 45-й дивизии «атаковать противника и этим пробить путь для всей армии. Но тот не согласился: «Твоя дивизия — последняя наша надежда. Без нее мы погибли. Я знаю, ты прорвешься, но мы не успеем пройти за тобой — немцы снова замкнут кольцо».
При поисках доказательств виновности советских «генералов-предателей» Мухин делал упор на то, что они делали все, чтобы с ними оставалось все меньше наших воинов. У него эта мысль стала одной из главных. Но как связать её с тем, что М. Лукин не отпускал от себя наиболее боеспособную дивизию?
На свой риск А. Стученко 10 октября решил бросить свою дивизию в атаку, но М. Лукин приказал остановить её. Стученко «не мог ослушаться командарма. А он боялся лишиться последней своей надежды и данной ему властью хотел удержать дивизию, которая армии уже не поможет, ибо армии уже нет…» Потом он клял себя, что выполнил приказ командарма: «Не останови он дивизию, таких страшных потерь мы не понесли бы, и, безусловно, прорвали бы вражеское кольцо». (В 1943 году А. Стученко командовал 29-й гвардейской стрелковой дивизией, которая сыграла решающую роль в освобождении Ельни 30 августа 1943 г. В ней тогда воевал и автор этой статьи). В отмеченной выше ситуации М. Лукин, возможно, ошибся, но он думал не о том, как сдаться в плен, а как найти такое слабое место в немецком окружении, чтобы все, кто были в его подчинении, могли бы вырваться из него. Но такого места не нашлось.
М. Лукина впоследствии упрекали за то, что он не отступил «своевременною». Он объяснил: «Неоднократно до 11 сентября нами предпринимались попытки прорваться, но успеха они не имели. <…> Не отступал я потому, что чувствовал поддержку и поощрение фронта (связь с командующим держалась непрерывная), меня ставили в пример, да и необходимости отступать не возникало, тем более что не было приказа. Это с одной стороны, а с другой — отступать мы уже не могли. Если войска покинули бы позиции и без боев двинулись походным порядком, то моторизованные части фашистов нагнали бы их, расчленили и разбили. <…> Я указал дивизиям фронт прорыва шириной примерно 6-7 км. Место для выхода из окружения выбрали болотистое, на котором танки не могли бы маневрировать (7-я танковая дивизия врага располагалась непосредственно перед армией)… Началась артиллерийская подготовка, дали залп «катюш», дивизия пошли в атаку и прорвала кольцо окружения. Ко мне стремительно вбегает командир 91-й стрелковой дивизии полковник И.А. Волков: «Товарищ генерал! Прорыв сделан, дивизии уходят, выводите штаб армии! Немедленно доношу об этом в штаб фронта. В прорыв вводится артиллерия, подтягиваются другие соединения. И.А. Волкову сказал, что лично выходить не буду, пока не пропущу все или хотя бы половину войск».
Вскоре кольцо окружения замкнулось вновь. После этой неудачи М. Лукин сказал своим командирам и комиссарам: «Товарищи, положение не безвыходное. <…> Если же мы будем прорываться южнее Вязьмы, в направлении 20 Армии, то обязательно прорвемся». Он приказал «сжечь автомашины, взорвать материальную часть артиллерии и оставшиеся неизрасходованными снаряды, уничтожить материальные запасы и каждой дивизии выходить из окружения самостоятельно. <…> 13 октября войска армии начали разделяться на отдельные группы для самостоятельного выхода. <…> Выходили группами. Со мной было около тысячи человек из штаба армии и из разных частей, вооруженных только винтовками, автоматами и пистолетами. Многие прорвались и вышли в полосу 20 Армии юго-западнее Вязьмы».
Во время перестрелки с врагом М. Лукин был ранен в уже поврежденную до этого во время Ратчинской переправы ногу осколком мины. Идти он не мог, его несли товарищи. Во время нового нападения немцев 14 октября 1941 года он «получил еще две раны — снова в ногу и в руку… — и потерял сознание. Очнулся уже в немецком госпитале. Ему ампутировали ногу». В плену он мужественно и достойно держал себя в тяжелейших условиях.
А. Исаев поставил вопрос: «Была ли у Красной Армии хотя бы техническая возможность избежать катастрофы?» и категорически ответил, что ее не было: «Вермахт летом 1941 года обладал «чудо-оружием». Это были крупные самостоятельные механизированные соединения — моторизованные армейские корпуса. <…> Летом — осенью 1941 года вермахт обладал стратегической инициативой… немецкий генеральный штаб был волен в перемещениях крупных сил на выбранные направления наступлений без опасений за другие участки. Моторизованные и авиационные корпуса вермахта могли перемещаться вдоль фронта, создавая подавляющее преимущество в нужной точке, без каких-либо опасений. Перегруппировка крупных механизированных соединений происходила так быстро, что разведка не могла своевременно указывать на создание ударных кулаков на том или ином участке фронта». Действительно, при создании Вяземского котла быстро продвигавшиеся гитлеровские моторизованные корпуса отрезали пути отхода нашим воскам. Однако вряд ли со всеми утверждениями А.Исаева можно безоговорочно согласиться. По утверждению Г. Жукова, катастрофу под Вязьмой можно было предотвратить, для чего необходимо было сосредоточить против главных ударов противника «основные силы и средства за счет пассивных участков», но «этого сделано не было».
Наша разведка перед наступлением немцев 30 сентября — 2 октября неплохо выполнила свою роль. «Штаб Западного фронта… располагал довольно точными сведениями о группировка противника: было установлено, что против 8 дивизий 30 и 19 армий немцы развернули 17 своих дивизий; в полосе других армий соотношение было примерно равное. Разведданные прямо указывали на вероятное направление удара противника. Но поскольку Ставка считала, что таковым является смоленско-вяземское направление, генерал Конев беспрекословно сосредоточил свои главные силы не там, где требовали условие объективно…». Это дорого обошлось нашим войскам. Огромное поражение под Вязьмой стало следствием неправильного определения Ставкой и Генеральным штабом направления главного удара противника, что привело к ошибочному построению нашей обороны. Предположения о планируемом направлении удара немецких войск в Вяземской оборонительной операции оказались ошибочными.
Генеральный штаб Красной Армии предполагал, что немцы ударят вдоль шоссе, проходящего по линии Смоленск — Ярцево — Вязьма. На этом направлении была создана хорошо оборудованная система обороны. М. Лукин написал о ней: «Рубеж имел развитую систему обороны, подготовленную соединениями 32-й армии Резервного фронта. У моста, на шоссе и железнодорожной линии стояли морские орудия на бетонированных площадках. Их прикрывал отряд моряков (до 800 человек)»
А. Василевский в статье «Начало коренного поворота в ходе войны» отметил: «…сосредоточение основных группировок врага для нанесения ударов как в районе Дорогобужа, так и в районе Рославля было установлено», но у нас «была недостаточна глубина обороны, не были отработаны планы отвода войск в случае прорыва нашей обороны на ржевско-вяземский оборонительный рубеж, а при угрозе окружения и далее на восток».
И. Конев, анализируя причины поражения в Вяземском котле, отметил превосходство авиации противника, «отсутствие у нас зенитных средств», «не было достаточного количества авиации и противотанковых средств, чтобы бить вражеские колонны на марше и оказывать им сопротивление на основных дорогах», «в глубине фронт не располагал достаточно сильными резервами». Это соответствует действительности. Он считал: «Один прорыв к Вязьме с севера еще мог быть нами локализован путем перегруппировки войск. Но прорыв немецко-фашистских войск через Спас-Демянск дал возможность соединениям противника выйти с юга глубоко в тыл Западного фронта».
Однако командующий Западным фронтом маршал И. Конев не был достаточно самокритичным, утверждая, что «его вины в случившемся нет. Не было резервов, противник оказался значительно сильнее». Высказанную выше мысль Жукова невозможно оспорить, но превосходство немцев в силах и отсутствие стратегических резервов сыграли немалую негативную роль в нашем поражении под Вязьмой.
Вместе с тем И. Конев справедливо упрекнул генеральный штаб за то, что он до начала наступления противника и в ходе его «не ориентировал Западный фронт о задачах Резервного фронта и недостаточно осуществлял координацию действий фронтов. Две армии резервного фронта располагались в первом эшелоне в одной линии с нашими армиями. <…> В то же время три армии Резервного фронта (31,49 и 32-я находившиеся в полосе Западного фронта, нам не подчинялись. <…> 5 октября Ставка, к сожалению, с большим опозданием подчинила Западному фронту 31-ю и 32-ю армию Резервного фронта, Будь это сделано до начала сражения, мы могли бы их использовать в качестве своего второго эшелона» (И. Конев).
Советские войска, оказавшиеся в окружении в районе Вязьмы, ожесточенно сопротивлялись. В тот необычайно тяжелый для Красной армии момент их поистине героическая борьба в окружении имела исключительное значение. Наши войска, упорно вырываясь из него, сражаясь с предельной стойкостью, сковали до 28 вражеских дивизий, выиграли драгоценное время для срочной организации новой обороны на Можайском рубеже. Сюда очень быстро перебрасывались силы с других фронтов и из дальних районов страны.
А. Василевский писал, что 5 октября 1941 года он прибыл в штаб Западного фронта, размещавшийся непосредственно восточнее Гжатска. «Вместе с командованием фронта за пять дней нам общими усилиями удалось направить на Можайскую линию из состава войск, отходивших с ржевского, сычевского и вяземского направлений, до пяти стрелковых дивизий». Советское командование на этот рубеж сумело быстро направить 14 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, более 40 артполков и другие части. К середине октября в 16-й, 5-й, 43-й и 49-й армиях, прикрывавших основные направления на Москву, насчитывалось уже 90 тысяч человек. На Западный фронт срочно перебрасывались три стрелковые и две танковые дивизии с Дальнего Востока.
Из вяземского котла сумели пробиться остатки 16 дивизий. 17 ноября начальник политуправления Западного фронта Лестев сообщил армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису: «По данным отдела укомлектования фронта, вышло из окружения нач. состава 6308 человек, младшего нач. состава 9994 человека, рядового состава 68 419 человек. Данные далеко не полные, ибо много бойцов, командиров и политработников, вышедших из окружения, сразу же были влиты в свои части, а также часть задержанных бойцов и командиров с оружием заградотрядами формировались в подразделения и направлялось на передовые позиции на пополнение частей…».
Жуков высоко ценил роль боев под Вязьмой в обороне Москвы: «Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, ждет еще должной оценки». Симонов в романе «Живые и мертвые» писал: «Трагическое по масштабам октябрьское окружение на Западном и Брянском фронтах было в то же время беспрерывной цепью поразительных по своему упорству оборон, которые, словно песок, то крупинками, то горами сыпавшийся под колеса, так и не дали немецкому бронированному катку с ходу докатиться до Москвы».
Эту мысль подтверждает журнал боевых действий группы фон Бока, в котором зафиксировано:
«9/Х — попытки вырваться из котла;
12 — танковая контратака в районе Усожа, Мценска;
13/Х — усиление сопротивления продвижению 4-й армии;
15/Х — танковые атаки в полосе 4 Армии;
16/Х — усиление контратак против 4-й армии;
17/Х — упорное сопротивление в укрепленном районе так называемой «Московской позиции». По донесениям командиров здесь идут бои, превосходящие по своему ожесточению все, что до сих пор пришлось перенести войскам…
19/Х — общее усиление «русского сопротивления»; 20/Х — бои 56 танкового корпуса с выходящими из окружения частями 50-й армии…».
Итоги октябрьских событий были очень тяжелыми для нашей армии, она понесла тяжелые потери. Враг продвинулся вперед почти на 250 км. «Однако достичь целей, поставленных планом «Тайфун», ему не удалось. Стойкость и мужество защитников советской столицы, помощь тружеников тыла остановили фашистские полчища. Группа армий «Центр» была вынуждена временно прекратить наступление. В этом — главный итог октябрьского периода Московской битвы, очень важного и ответственного во всем сражении за Москву» (А. Василевский).
Ю.Мухин в книге «Если бы не генералы!» утверждает, что советские генералы, не в пример немецким, были далеки от солдат, свою жизнь своекорыстно ставили выше судьбы тысяч наших людей. Полковник в отставке В. Рязанцев в статье «Лабиринт Люцифера» пишет: «…командующий генерал-полковник М.П. Кирпонос отказался улететь из «котла» в тыл на присланном за ним самолете. Вместо него улетели раненые» (Знамя победы). Генерал И. Болдин во время первого окружения на Смоленщине, взвалив на плечи, вытащил своего раненного адъютанта из боя. Адъютант рассказал: «Он меня подобрал и метров двести нес на себе под огнём. Переправу занял противник. Генерал сам разведал брод и на себе вместе с другими перетащил по грудь в воде 50 машин. <…> 11 августа в семь утра пошли на прорыв в 30-40 километрах северо-западнее Смоленска. Он вел людей сам, шел в атаку впереди» (К. Симонов).
В немецкий плен попали 80 советских генералов и комбригов, из них 23 погибли, 12 перешли на сторону противника, 5 сумели успешно убежать из плена. Мухин увлеченно ищет предателей среди советских военачальниках. К таким он отнес К. Мерецкова, который якобы «во время выпивки» сказал генералу Павлову, командующему Западным военным округом, что после нападения Германии и поражения СССР «нам хуже не будет». Это занесено в протокол допроса «с пристрастием» Павлова в начале июля 1941 года. Тогда арестовали генерала Мерецкова, но вскоре его освободили, что вызывает недоумение у Мухина, который не может понять, как это удалось ему выйти на свободу.
29 апреля 1945 года американские войска освободили Лукина из плена в лагере Моссбург, в июне передали советской стороне. После возвращения Лукина из плена в Москву соответствующие органы тщательно проверили его поведение в общении с немцами. 31 августа 1945 года Абакумов написал Сталину: «Что же касается генерал-лейтенанта Лукина М. Ф. — бывшего командующего 19 Армией, в отношении которого имеются материалы об его антисоветской деятельности, но, учитывая, что в результате ранения он остался калекой (парализована рука и ампутирована нога)», на которого «в процессе проверки каких-либо материалов пока не добыто, считал бы целесообразным» его «освободить и обеспечить агентурным наблюдением».
Г. Элевтеров 2 ноября 2006 года писал в «Отечественных записках»: «В своих интересных исследованиях «историк-любитель» Ю.Мухин утверждает, что самые тяжелые поражения Красной Армии в 1941 года, «котлы» под Белостоком и Минском, под Киевом и Вязьмой фашистам удались в результате предательства генералов Павлова, Кирпоноса и Лукина». Он посчитал, что «объяснения Ю.Мухина… исключительно логичны и никем не опровергнуты». Цену «исключительной логичности» исследований Мухина «подтверждают» такие его мысли: «Бурмистенко, как комиссару, уже давно пора было пристрелить Кирпоноса или арестовать его… Ведь не мог Бурмистенко не видеть, что Кирпонос пытается сдаться немцам в плен!». Не мог этого видеть комиссар, ибо никоим образом не пытался Кирпонос попасть в плен, все обвинения Мухин строит, используя ничего реально не доказывающие предположения. Неужели можно считать логичной мысль о том, что Сталин послал генерала Баграмяна в окружение с задачей тайно расстрелять Кирпоноса? В последней редакции книги «Если бы не генералы!» Ю.Мухин пишет несколько иное: «Историкам до сих пор и не ясно, что же на самом деле произошло с Кирпоносом и Бурмистенко — действительно они погибли от осколков или их всё же пристрелили солдаты НКВД, всё ещё остававшиеся при штабе?».
Г. Элевтеров нашел подтверждение версии Мухина в том, что после расстрела Павлова и «тайного расстрела Кирпоноса… «котлов» типа 1941 года немцам устраивать уже не удавалось». Но многим ли отличается злополучный харьковский «котел» в мае 1942 года от указанных котлов «типа 1941 года»? Примерно то же самое случилось на харьковском направлении Юго-Западного фронта в марте 1943 года.
Ю. Мухин обвинил М. Лукина в том, что во время допроса 14 декабря 1941 года он «предал и свою присягу, и свой народ», «сообщил немцам время формирования, численность и боеготовность советских резервов, <…> темп и места производства танков и их марку, <…> мощности авиапромышленности, проинформировал их об установках залпового огня («Катюшах»)». На самом деле ничего такого, что могло бы реально помочь немцам в войне против СССР, он не сказал: «С сентября этого года, на Волге и восточнее Волги формируется 150 новых стрелковых дивизий, а возможно и больше, но никак не меньше 150… Через 4-5 месяцев эти дивизии или закончат свое формирование, или уже будут на фронте. Один мой друг сказал мне, что ежедневно строятся 60 танков, позднее это число будет доведено до 80. Это, включая заводы Ленинграда и те заводы, которые были эвакуированы на Восток страны. Основные типы строящихся танков «Т-34» и «KB». Так же строятся около 20 самолетов в сутки... На фронт начинают поступать новые реактивно-пусковые установки». Никакой практической пользы из этих предположений немцы не могли выудить. В те декабрьские дни у Лукина сложилось тяжелое представление о военном положении страны. О его здоровье сказано: «С ним уже раз беседовали, но говорили немного вследствие его тяжелого ранения». В его сообщениях о больших возможностях советской страны угадывается и сокровенное желание укрепить свою уверенность в ее несокрушимости, и намерение показать немцам, что им не так-то просто, если вообще возможно, будет добиться полной победы над Советским Союзом, и потому им надо изменить бесчеловечную политику по отношению к русскому народу.
Был ли на самом деле этот разговор? Не фальшивку ли нам подсунули? Если все-таки он был, в чем я сомневаюсь, то, конечно, выдержки из протокола допроса М. Ф. Лукина, приведенные в «Хрестоматии по отечественной истории» (1914-1945гг.), его немецкий собеседник так целенаправленно «отредактировал», чтобы их можно было отправить «с оккупированной германскими войсками территории СССР в Берлин для ознакомления Гитлеру». В них М. Лукин якобы выразил недовольство репрессивной большевистской системой, характером коллективизации. Вместе с тем в выдержках из протокола допроса записана его мысль о том, что он не верит немцам в том, что они несут свободу русскому народу, что «вторгнувшийся враг — это агрессор, и с ним надо бороться», что «все это сказал россиянин, который любит свой народ». Эта неустранимая любовь к своему народу не позволила Лукину стать предателем.
Насильственная коллективизация, голод 1932-1933 гг., репрессии снизили у части людей веру в справедливость нашего общественного устройства. Осенью 1943 года казак, лежавший со мной в госпитале, говорил: «Никогда не прощу советской власти голод 33-го года. Зачем губили людей? А к немцам не перейду, они враги России». Тогда было немало людей, которые не принимали советский строй, но отбрасывали в сторону свои личные обиды, нанесенные властью, и делали все, чтобы Родина выстояла в борьбе с фашистами. Они самоотверженно воевали именно за Россию, мысленно пытались отделить ее от советского строя, но объективно получалось, что разъединить их в то время было невозможно: война велась за советскую Россию.
Из справки о М.Лукине: «Показаниями арестованных Главным управлением «Смерш» одного из руководителей НТСНП белоэмигранта Брунста, изменника родины Власова и бывшего начальника курсов мл(адших) лейтенантов 33 Армии Минаева устанавливается, что Лукин, пребывая осенью 1942 года в лагере военнопленных в городах Цитенхорст и Вустрау, проявлял антисоветские настроения по вопросам коллективизации сельского хозяйства, карательной политики Советской власти и клеветал на руководителей ВКП(б) и Советского правительства. Лукин, будучи допрошен по этому вопросу, отрицает преступную связь с этими лицами и проводимую им антисоветскую деятельность».
На самом деле у М. Лукина не было никакой «преступной связи» с изменниками. В протокол советского следователя от 25 мая 1945 года занесены слова предателя генерала А. Власова о встрече в немецком концлагере с М. Лукиным: «После того, как я изложил ему цель своего приезда, он наедине со мной сказал, что немцам не верит, служить у них не будет, и мое предложение не принял. Потерпев неудачу, я больше ни к кому из военнопленных генералов Красной Армии не обращался». М. Лукин рассказал о разговоре с ним в январе 1943 года: Власов «вытащил из кармана бумагу и театральным жестом протянул ее мне: «Прошу вас прочитать, господин генерал!». Я молча взял бумагу и стал читать. Это было так называемое «Воззвание к русскому народу». В нем партия и вся Советская власть объявлялись враждебными народу нашей страны, а далее говорилось о том, что в скором времени будет сформирована «русская освободительная армия» (РОА), которая пойдет освобождать Россию. «Ну и что?» — спросил я, окончив чтение. «Прошу подписать эту бумагу!» — торжественно провозгласил Власов. — Вам доверяется высокая честь — быть командующим РОА!». «Вот что, Власов, — сказал я громко, так, чтобы меня слышали в соседней комнате, в которой, как я знал, были мои товарищи по плену, генералы и старшие офицеры Советской Армии. — Меня теперь уже не интересует вопрос, каким способом ты получил партийный билет и для чего ты его носил. В моих глазах ты просто изменник и предатель, и та шайка отщепенцев, которую ты наберешь под свое бесславное знамя, тоже будет не армией, а сборищем предателей».
Бывший начальник штаба 19 Армии Малышкин пытался склонить Лукина перейти на сторону власовцев. М. Лукин посоветовал ему явиться с повинной советской власти или в сортире удавиться ремнем. Л. Решин и В. Степанов сообщили: «В сотнях томов следственных дел, заведенных на советских генералов и офицеров — действительных и мнимых предателей, — не содержится и намека на сотрудничество генерала Лукина с гитлеровцами и их пособниками.
А. Долгов в работе «Мы не сдаемся, товарищ генерал!» пишет: «Зимой сорок четвертого года во двор пересыльного лагеря близ Нюрнберга въехал крытый грузовик. Сначала из него выпрыгнули пять эсэсовцев и, ежась от холода, скрылись в здании комендатуры. Затем из кузова через задний борт тяжело перевалился человек в сильно поношенной шинели. На одной ноге у него был деревянный протез. Человек опирался на палку и оглядывал лагерный двор. У барака собрались военнопленные и с любопытством наблюдали за новым узником. Лицо его было изможденное и хмурое. Но пышная с рыжинкой борода аккуратно расчесана надвое — по-скобелевски. Голову человек держал высоко и гордо. Некоторые военнопленные узнали в нем генерала Лукина.
И вдруг над лагерем раздался громкий голос:
— Лагерь, смир-рна-а!
Все, кто был на территории, замерли. Из толпы пленных вышел красноармеец и, печатая шаг изодранными ботинками, направился к генералу. Как положено по уставу, он остановился в трех шагах от Лукина и вскинул руку к пилотке.
— Товарищ генерал-лейтенант! — осипшим голосом, но как можно громче, рапортовал он. — В лагере находятся советские военнопленные. За истекшие сутки от голода и мучений умерло пятьдесят пять человек. Но мы не сдаемся, товарищ генерал!
Лукин слушал молча и торжественно. Даже с костылем в руке его фигура сохраняла строгость и достоинство.
— «Вольно!» — скомандовал генерал».
Г. Жуков, назвав М. Лукина «великолепным советским полководцем и поистине неустрашимым героем», писал в «Литературной газете» в начале 1970 года: «Не так давно мы виделись с Михаилом Федоровичем. Конечно, говорили о былом, пережитом. Признаться, я испытывал и испытываю чувство восхищения его стойкостью и мужеством. Он перенес тяжкое военное лихолетье, мучительные физические страдания и остался таким, каким был, — скромным, немногословным, испытанным героем Отечественной войны и нашей Победы». И. Конев в 1971 году отметил: «Всей группой войск под Вязьмой командовал командарм-19, один из талантливых наших военачальников и мужественных героев Отечественной войны генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин… Бессмертный подвиг Лукина навсегда сохранится в истории нашей Родины». На личном деле Лукина была резолюция Сталина: «Преданный человек, в звании восстановить, если желает — направить на учебу, по службе не ущемлять». В печати сообщалось о том, что И. Сталин просил передать М. Лукину «спасибо за Москву», имея в виду героические усилия командарма во время Смоленского сражения. М. Лукин был восстановлен на воинской службе. Ему возвратили воинское звание, орден Ленина, пять орденов Красного Знамени, ордена Трудового Красного Знамени, Красной Звезды. В октябре 1947 года генерал-лейтенант М. Ф. Лукин ушел в отставку по состоянию здоровья. Жил в Москве.
Выдающиеся советские военачальники отмечали большие заслуги М. Ф. Лукина перед Отечеством. В 1966 году маршалы Советского Союза С. К. Тимошенко, К. К. Рокоссовский, И.С. Конев, А.И. Еременко и генерал армии П.А. Курочкин написали письмо Л.И. Брежневу. В нем были такие слова:
«Убедительно просим Вас поддержать наше ходатайство о присвоении генерал-лейтенанту в отставке Лукину Михаилу Федоровичу звания Героя Советского Союза. Мы глубоко убеждены, что генерал-лейтенант Лукин М.Ф. вполне заслужил это высокое звание, проявив великолепное мужество, личный героизм и замечательное мастерство полководца во время Смоленско-Вяземского сражения, сыгравшего огромную роль в битве за Москву. В этот трудный период войны против фашистских захватчиков 16 Армия Лукина вместе с 19-й и 20-й армиями, сочетая упорную оборону с решительными контратаками, остановила наступление рвавшейся к Москве мощной военной группировки противника и в ожесточенных кровопролитных боях сдерживала ее более двух месяцев. Мы считаем, что присвоение генерал-лейтенанту в отставке Лукину высокого звания Героя Советского Союза явится справедливым признанием и оценкой его больших заслуг перед нашим государством, партией и народом».
К сожалению, власти не послушались, проявили равнодушие. Но в 1991 году в Смоленске по инициативе Смоленского областного совета народных депутатов, средств массовой информации, Совета ветеранов войны и труда был организован сбор подписей под ходатайством перед Президиумом Верховного Совета СССР о присвоении М.Ф. Лукину звания Героя Советского Союза. И только в новой России, 1 октября 1993 года ему присвоили посмертно звание Героя Российской федерации «За мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов».
О мужестве и отваге воинов, сражавшихся под командованием генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина, напоминает обелиск — четырехгранный винтовочный штык из нержавеющей стали. На нем надпись: «Трудящиеся Смоленска воинам 16 Армии, 152, 129, 46, 127, 158-й стрелковых дивизий и частей усиления, мужественно сражавшихся с фашистскими захватчиками за город в июле 1941 года».
Трудная и славная судьба и личность М. Лукина очень интересовала К. Симонова, который неоднократно встречался с ним. М. Шолохов в первый раз встретил Лукина на фронте в 1941 году, после войны установил с ним дружеские отношения. Михаил Федорович приезжал к нему в Вёшенскую, чтобы погостить у него и поделиться своими впечатлениями о войне. Лукин стал прототипом генерала Стрельцова — героя романа М. Шолохова «Они сражались за Родину». Шолохов в 1972 году написал: «Война — это всегда трагедия для народа, а тем более для отдельных людей... Люди обретают себя в подвигах, но подвиги эти бывают разные... Такие, как Лукин, обретают себя как личности и в трагических обстоятельствах...».
В 1988 году исполком Смоленского городского Совета народных депутатов присвоил М.Ф. Лукину звание «Почетный гражданин города-героя Смоленска» (посмертно). Именем Михаила Фёдоровича Лукина названы улицы в городах Смоленске и Зубцове. Уйдя в отставку, М. Ф. Лукин писал работу о жесточайших сражениях под Смоленском и Вязьмой. Используя богатые личные впечатления, свидетельства фронтовых соратников, сохранившиеся документы военных лет, он пытался воссоздать правдивую картину тех славных и трагических событий. К сожалению, закончить свой труд он не успел. Умер генерал-лейтенант М.Ф. Лукин в Москве 25 мая 1970 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище