РЕБЯТА С НАШЕГО ДВОРА

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

Накануне войны в структуре германской разведслужбы Абвер функционировал спецотдел по проведению разведывательно-диверсионных операций, а при нем был сформирован диверсионный полк «Бранденбург-800». Сначала батальон комплектовался главным образом из немцев, владевших иностранными языками, фольксдойчей, хорошо знающих Россию, а также белоэмигрантов. Позднее эти подразделения пополнялись за счет добровольцев – военнопленных различных национальностей Советского союза.

Летом 1941 г одна из таких групп была заброшена в Астрахань, тогда ещё бывшую глубоким тылом. Но по плану блицкрига Вермахт должен был через пару месяцев выйти на линию Архангельск-Астрахань и приступить к штурму волжского города. В те годы на Закавказье и Северный Кавказ приходилось 86% нефти, 65% газа и 56% марганцевой руды, добываемой в Советском Союзе. Эти стратегические грузы в основном шли через Астрахань, речным и железнодорожным путем. Поэтому перед разведгруппой была поставлена задача – сформировать в тылу Красной Армии «пятую колонну» из антисоветских элементов. Особые надежды возлагались на разжигание националистических настроений среди татар, калмыков и поволжских немцев.

В свою очередь, в Астрахани НКВД сформировал 4 истребительных батальона, предназначенных для борьбы с парашютно-десантными диверсантами. В каждом батальоне было от 150 до 200 человек.

ЧАСТЬ I
Начало августа 1941 года

Фронт был ещё далеко от Астрахани, но тревожные отголоски кровавых боёв долетали и сюда. Школа, в которой раньше училась Татьяна, была превращена в эвакогоспиталь, и теперь, после окончания медучилища, она работала в нём хирургической медсестрой. Целый день она стояла у операционного стола; перед её глазами проходил бесконечный конвейер человеческого страдания: искорёженные взрывами, осколками и пулями навылет мужские тела с раздробленными костями, с размозженными мягкими тканями, с полуоторванными, болтающимися на обрывках кожи и сухожилий, конечностями. В ушах стоял жуткий шум, сливающийся из стонов раненых и восклицаний хирурга: «Скальпель, пинцет, тампон…».

Таня была готова рыдать над каждым страдающим бойцом, но доктор кричал на неё «Слезами горю не поможешь! Сделайте бойцу инъекцию эуфиллина!» И она колола в спавшиеся вены, потом мотала бесконечные километры бинтов, обрабатывала гноящиеся раны, вставляла катетеры. Ей казалось, что всё её тело и волосы пропитались неистребимым запахом больницы – запахом йода, камфары, запахом крови и рвотных масс. Даже когда она умудрялась на секунду присесть в коридоре на кушетку и закрыть глаза, перед её мысленным взором всё равно продолжали мелькать раны – огнестрельные, осколочные, резаные, рубленые, колотые штыком!

Вот и сейчас, придя домой после дежурства, Таня мечтала только о том, чтобы скорее добраться до постели и забыться хоть на несколько часов спасительным сном. Ведь завтра с утра снова в госпиталь! Татьяна задула керосиновую лампу и взбила под головой пуховую подушку.

В это же самое время транспортный Юнкерс, натужно ревя моторами, летел на восток через линию фронта, винты его бешено вращались, разгоняя густые клочья облаков.

На жестких сидениях вдоль борта сидели шестеро диверсантов, одетых в форму РККА. У самой пилотской кабины каменным изваянием застыл командир спецгруппы, кадровый офицер Абвера гауптман Галлер, его острый, как стальной клинок взгляд устремлён на двух самых старших по возрасту из остальных диверсантов. Это бывший казачий есаул Шульга и бывший совслужащий Семёнов, они оба слегка навеселе от выпитой накануне водки. Сидящего рядом с ними тридцатитрехлетнего татарина Сайфулина бьёт крупная дрожь, то ли от ледяного холода, проникающего в металлический фюзеляж самолёта на более чем двухкилометровой высоте, то ли от волнения перед неизвестностью. Белоэмигрант Шульга покровительственно хлопает его по плечу: «Ничего скоро будем в родной Астрахани, зададим большевичкам жару! Вот уж отыграюсь с ними за Гражданскую войну, вдоволь нагуляюсь…». Его голос перекрывают оглушительно гудящие моторы, а Семёнов согласно кивает головой.

Напротив них сидит не менее колоритная парочка: светлые волосы и правильные европейские черты лица первого из них резко контрастируют со смуглым восточным лицом и узкими чёрными глазами второго. Это поволжский немец Отто Райнер и калмык Очиров, их лица сосредоточены и строги от осознания серьёзности своей задачи, оба они ещё очень молоды и искренне верят в благородные цели своей миссии.

Над кабиной пилотов загорается лампа: «Внимание: приготовиться» и включается ревун. Из открывшейся двери пилотской кабины выныривает немец-штурман и показывает три пальца. Это означает, что первая тройка должна приготовиться к выброске над Чёрными Землями. Гауптман и калмык решительно шагают к распахнутой двери, затем выпускающий чуть ли не пинками выталкивает бледного от страха Семёнова и сбрасывает грузовой парашют с оружием.

Через некоторое время самолёт подходит к заданному району и наступает время прыгать второй тройке. Шульга, перекрестившись, шагнул в открытый люк, за ним последовал закусивший губу Сайфулин.

Отто последним прыгнул в пугающую черноту за бортом. Упругий холодный ветер высоты подхватил парашютиста, он летел, широко раскинув руки, некоторое время испытывая жутковатое чувство свободного падения; затем дёрнул кольцо, и раскрывшийся парашют резко потянул тело вверх, на несколько мгновений создав иллюзию, что летишь не вниз, а к звёздам. Затем Отто повис на шёлковом куполе в ночном небе, осмотрел стропы и купол, поудобнее уселся в подвесной системе парашюта между небом и землёй, и осторожно потягивая стропы, огляделся вокруг. Слева темнел какой-то массив, напоминающий прибрежный лесок, снизу широкой дугой делала поворот серебристая лента Волги.

«Чёрт, главное, надо постараться не сесть на воду,– подумал Олег, – Иначе парашют намокнет, и потянет на дно». Развернувшись по ветру, он потянул несколько строп на себя, и его стало медленно, но уверенно сносить в сторону от таящей опасность реки.

Земля стремительно приближалась, едва различимая в ночной тьме; удар при приземлении был так силён, как будто спрыгнул минимум со второго этажа. Завалившись на бок, опытный парашютист быстро встал на ноги и, забежав поперёк ветра, ловко погасил купол. «Ну вот, посадка прошла нормально» – подумал про себя Олег и облегчённо вздохнул полной грудью. Давно забытый, но такой знакомый и родной запах, нагретой за длинный летний день, полынной степи заставил сильнее забиться его сердце от избытка нахлынувших чувств. Долгие семь лет он видел эту землю во сне, душа рвалась сюда из далёкой Германии, рвалась к этой великой могучей реке, к просторным степям, к высокому небу. И вот, наконец, он здесь. Но он пришёл не как бесправный лишенец, он пришёл как воин, как будущий хозяин.

– Meine Heimat! Дома! Наконец я дома! – захотелось закричать ему во весь голос, но Олег подавил в себе это желание. Да, он дома, где не был уже около семи лет, но одновременно и на вражеской территории, он диверсант, послан со спецзаданием и поэтому должен держаться настороже.

Держа на руках маленького сынишку, Ханна вошла в трамвай. В час пик перед началом трудового дня вагон был полон, но молодой матери сразу уступили место у окна. Народ в вагоне бурно обсуждал последние сводки Совинформбюро, больше всех горячился пожилой инвалид с протезом вместо ноги .

– Мы германца в Первую Мировую успешно били и сейчас не оскандалимся! – кричал он, потрясая в воздухе деревянным костылём.

– Наша Рабоче-крестьянская Красная Армия самая сильная! – вторил ему мальчишка в красном пионерском галстуке.

– И вообще скоро наши классовые братья немецкие пролетарии поднимут восстание против Гитлера и повернут оружие против фашистов! – сказал его приятель, худощавый школьник в очках.

В ответ на эту фразу весь трамвай как-то разочарованно вздохнул, но Ханна с благодарностью взглянула на паренька. Как ей самой хотелось верить в восстание, верить в силу коммунистов Тельмана и классовую солидарность! Она вспомнила, как сама на комсомольских собраниях с восторгом рассказывала одноклассникам об отважном вожде немецких коммунистов Эрнсте Тельмане, о Рот Фронте, об их участии в боях с фашистами в Испании. Да, репрессии гестапо против немецких коммунистов были ужасны, многие попали в концлагеря или были казнены. Но ведь обязательно остались подпольщики. А простые рабочие Германии, не по своей воле надевшие солдатские мундиры?! Ханна вспомнила проникновенные строки из газеты, обращения к германскому народу Председателя Верховного Совета АССР немцев По¬волжья К. Гофмана: «Солдаты, рабочие, крестьяне, интеллигенция Германии! Не проливайте своей крови во имя разбойничьих целей Гитле¬ра! Поверните ваше оружие против вашего заклятого врага Гитлера и всей его кровожадной банды насильников. Лишь после уничтожения Гитлера и его своры вы сможете зажить свободной и счастливой жизнью. Долой кро¬вавый фашизм! Восставайте на борьбу за свободную Германию!».

– Да теперь все немцы стали фашистами, им задурили голову пропагандой о расовом превосходстве, – презрительно прервал очкарика молодой военный с забинтованной рукой. – Видел бы ты, как эти классовые братья палят из автоматов и орут «Рус капут!». Ненавижу гадов, они полвзвода нашего при переправе через Прут положили!

В его голосе прозвучала такая ярость, что Ханна невольно вздрогнула. Раньше ей никогда не приходило в голову стесняться того, что она немка, но с недавнего времени, поймав несколько косых взглядов, она уже не рисковала говорить при незнакомых людях на немецком языке. Хотя она-то в чём виновата?! Её муж русский, с первого дня храбро воевал на фронте… Но на её остановке тот самый молодой военный галантно помог ей сойти с подножки трамвая.

«Интересно, был бы он так же любезен, если бы узнал, что я немка?!» – вдруг обожгла женщину неприятная мысль.

Опустив голову, она торопливым шагом пошла мимо Татар-базара, мимо черноглазых татарок, торгующих прямо с земли краснобокими астраханскими помидорами (которые почему-то в нарушение всех правил русской грамматики именовали здесь помидора ) и тёмно фиолетовыми баклажанами (местные называли их демьянки).

«А голову у рыбы они называют башка, а хвост – махалка»– нарочно вспоминала Ханна местные диалектизмы, стараясь скорее отвлечься от неприятных мыслей.

Обер-лейтенант Абвера Отто фон Райнер даже представить себе не мог, насколько ему повезло! Службой наблюдения ВНОС был зарегистрирован пролёт вражеского транспортного самолёта и выброс небольшой группы парашютистов. К счастью для Отто, выброс второй группы, в которую входил он сам, замечен не был. Зато на перехват первой группы были срочно высланы истребительные батальоны НКВД, в составе одного из которых служил сержант Батуров. Их подняли по тревоге перед самым рассветом и на грузовиках перекинули в район Чёрных земель (это примерно полторы сотни километров от Астрахани, на границе с Калмыкией). Там, рассредоточившись, чекисты приступили к поискам. Задачу затрудняла обширность территории и наступившая уже буквально после восьми часов утра убийственная жара.

Райнер в это время находился более чем в двухстах километрах южнее, ниже Астрахани по течению – в дельте Волги. «Прежде всего, надо закопать парашют и рацию» – подумал он и, найдя приметное место под одиноким кривым деревом, он сделал это немедля. Затем оглянулся, решая, что делать дальше.

Потихоньку светало, где-то в ближнем селе кукарекнул петух, ему отозвался другой, третий, и вот уже целый многоголосый деревенский хор радостно зазвучал, приветствуя наступающий день. Да-а, здесь в Нижнем Поволжье пока глубокий тыл, даже не верится, что где-то на западе уже больше месяца громыхает война, и гибнут сошедшиеся в ожесточённом сражении солдаты. А здесь пока деревенская идиллия.

Путь разведчика лежал на север, за три часа быстрого хода он рассчитывал добраться от маленькой деревушки Асадулаево, где он приземлился, до города, который находился примерно в двадцати километрах выше по течению.

Быстрые ноги несли Отто по пыльной дороге вдоль реки, а перед глазами, словно лента в немом кино, разматывались картины его недолгой двадцатичетырёхлетней жизни. Вот он с босоногими мальчишками гоняет тряпичный мяч посреди изжаренной солнцем площади: вот он во дворе многоквартирного дома колет дрова, чтобы растопить печь в маленькой кухне; вот тащит в ведре воду из колонки; вот рыбачит, сидя на волжском берегу, чтобы сварить на обед хотя бы уху. Полуголодное, оборванное детство сироты, растущего на руках у старой бабки. Мать умерла вскоре после переезда в Астрахань, не перенеся непривычного климата.

Сзади послышался шум мотора, затем, поравнявшись с путником, машина остановилась.

– Тебя подбросить служивый? – раздался хрипловатый голос из кабины.

– Конечно, буду благодарен, – отозвался без всякого акцента Отто и легко вскочил в машину.

– Я еду только до храма Святого Владимира, – предупредил шофёр – А тебе, мил человек, куда?

– А мне до Эллинга, – улыбнувшись от мысли, как ему повезло, сказал разведчик. Именно там располагалась данная ему в Абвере явка.

Шофёр явно подобрал незнакомого человека на дороге с целью иметь собеседника. Почти сразу же русский начал бойкий разговор, основной темой которого было положение на фронте. Он громко возмущался вероломным нападением Гитлера, сетовал на слишком быстрое продвижение немецких войск в глубину советской территории. Олег осторожно задал несколько наводящих вопросов, пытаясь прощупать настроение первого встреченного им за линией фронта советского человека. Анализ этих настроений ему тоже следовало включать в свои радиограммы. Как бы хотелось абверовцу сообщить в своей очередной шифровке «В тылу Красной Армии царит паника, местное население более не верит в силу Советской Власти». Но пока ничего похожего не наблюдалось!

– Ничего, наша армия скоро соберёт резервы, и мы ещё будем бить врага на его территории! – с непостижимой для Райнера уверенностью говорил русский солдат.

В результате обескураженный Отто решил прервать разговор, и остаток пути они ехали молча. Немец смотрел на расстилавшийся перед ветровым стеклом пустынный степной пейзаж, лишь кое-где оживляемый купами запылённых кустарников, а перед его мысленным взором пролетали картины из его недалёкого прошлого. Он вспомнил, как буквально из небытия возник в 1934 его отец, как устроил ему переезд в Германию; вспоминал их жизнь в скромной комнатушке на окраине Берлина, затем учёбу в офицерской школе. Конечно бедного юношу-эмигранта, даже пишущего по-немецки с ошибками, ждала бы незавидная участь, но как оказалось, его отец ещё с двадцатых годов сотрудничал с германской разведслужбой, и сын пошёл по его стопам. Молодой Райнер был доволен своей судьбой. Ну, подумать только, что бы ждало его, останься он в Советском Союзе: учёба в ФЗУ, нудная работа на судоремонтном заводе, тогда как сейчас он армейская элита, рыцарь плаща и кинжала!

Тем временем машина въехала на окраину города и понеслась вдоль бесконечного ряда однообразных деревянных строений с покосившимися заборами и зарослями камыша перед дворами. То и дело путь преграждали лужи с пьющими из них воду курами, а кое-где через дорогу вальяжно переходили коровы, нисколько не обращая внимания на бешеные сигналы клаксона.

«М-да наша патриархальная Астрахань нисколько не изменилась» – улыбнулся про себя немец. Согласно данному в Абвере заданию его группа сначала не должна была предпринимать никаких активных действий, рекомендовалось закрепиться и найти контакты среди антисоветски настроенного местного населения, подготовить базы для переброски других агентов. Особое внимание при вербовке следовало уделять работникам железнодорожного транспорта, нефтебаз и плавсоставу с танкеров, перевозящих вверх по Волге бакинские нефтепродукты. В дальнейшем с их помощью намеревались осуществить ряд диверсий, направленных на срыв снабжения частей Красной Армии горючим для танков и самолётов.

Но пока, в первый день Райнеру было необходимо просто найти себе квартиру для жилья. В Абвере ему дали адрес одного бывшего царского чиновника, завербованного немецкой разведкой ещё в конце тридцатых годов.

Спрыгнув около храма Святого Владимира, превращенного большевиками в склад, обер-лейтенант Райнер прошел по дамбе через неширокую речку и вошел в район так называемого Эллинга, где несколько кварталов частных домишек располагались на неширокой полосе земли между основным руслом Волги и Приволжским затоном.

Маленький деревянный домик на улице Сен-Симона буквально до середины окон врос в землю. Некрашеные ставни были наглухо закрыты, миниатюрный дворик зарос сорной травой и имел явно нежилой вид.

– Кого ищешь, солдатик? – окликнул незнакомца шамкающий старушечий голос. – Нету хозяев-то, уж поди год как нету.

– Вот тебе и первый неприятный сюрприз, – подумал про себя разведчик. – Первая явка провалена, хорошо хоть на засаду не натолкнулся. Однако, где же теперь жить? Есть ещё запасной адресок, это поволжская немка, портниха Амалия Рольгайзер. Её младший сын учился классом старше Олега, но ребята часто встречались в кружке радиолюбителей. Рольгайзеры жили достаточно недалеко отсюда, около Татар-базара. Пройдя вдоль излучины волжского затона, Олег очутился перед миниатюрным каменным домиком с чахлыми розами в палисаднике и постучал в калитку. Раздался заливистый лай крохотного шпица, и из двери вышла пожилая женщина в полотняном переднике. Она отогнала собачонку и, отряхивая от муки руки, подошла к калитке, подслеповато оглядывая пришедшего.

– Амалия Францевна, это я, Олег Райнер. – тихо по-русски сказал Отто – Впустите же меня скорее!

Всплеснув руками, старушка, отворила калитку и пригласила гостя в дом. Радостно бормоча, усадила его на расшатанный венский стул, налила чаю в надтреснутую фаянсовую чашку, полезла в буфет за повидлом.

Олег сидел словно в гостях у родной, ныне покойной бабушки – так вся обстановка вокруг напоминала квартирку его детства: и накрахмаленные белоснежные салфетки на изящной этажерке, и ряд фарфоровых слоников на полочке, и расписные тарелки на стене, и пёстрые половички на дочиста натёртом полу.

Олег пил чай с корицей, ел свежий домашний «кухен», и его душа словно таяла от нахлынувших сентиментальных воспоминаний. Речь старушки журчала, словно кошачье мурлыканье, Олег наслаждался звучанием привычных с детства «бабушкиных оборотов старонемецкого языка» (местные немцы говорили на своём собственном диалекте).

На кресле-качалке лежали спицы и недовязанный шерстяной носок, маленький котёнок лапкой катал под столом клубок из синей шерсти. На оклеенных дешёвенькими обоями стенах висели старинные портреты многочисленной родни: вот тётушка Марта в накрахмаленном чепце, вот дядюшка Эрвин из кантона Гнаденфлюр, вот свадебная фотография четы Рольгайзеров на фоне кирхи.

Райнер почти ничего не рассказывал о себе, больше старался расспрашивать о нынешней жизни их общих знакомых, старушка была в курсе всех последних сплетен и новостей. Конечно, Олега очень интересовало, где сейчас сыновья хозяйки. Амалия Францевна с гордостью начала рассказывать ему о своём старшеньком, который служил техником в авиационном полку и недавно получил очередное воинское звание. Вот на трюмо стоит групповая фотография в резной деревянной рамочке – улыбающиеся бравые парни в форме РККА, с алыми звёздочками на пилотках; сразу и не скажешь, который из них немец. Фрау Рольгайзер открыла большую шкатулку из слоновой кости и благоговейно вынула оттуда сложенный треугольником листок клетчатой бумаги.

«Meine liebe Mutter, – начала читать старушка.– Ich sehne mich nach dir (Моя милая мамочка, я очень скучаю по тебе! За меня не беспокойся, у меня всё хорошо, служба идёт нормально. Наш полк ПВО успешно отражает налёты фашистских стервятников…»

Амалия Францевна читала, а слух Олега неприятно резали постоянно повторяющиеся слова «наши самолёты», «наши лётчики», «наша армия». Они звучали вроде бы привычно, по-немецки «unsere Flieger, unsere Armee», но означали «наша Красная Армия», и разведчик отлично понимал, что писавший письмо солдат воспринимал армию страны Советов как свою родную, а противостоящую ей германскую армию – как вражескую!

– А где же младшенький? – абверовец не выдержал и перевёл беседу на другую тему. Он осторожно, намёками старался подвести мысли старушки к истинной цели своего визита. Но по мере разговора лица у обоих собеседников вытягивались всё больше и больше, а обстановка за столом постепенно менялась от тёплой и почти родственной до прохладной и подозрительной. Дело в том, что большинство астраханских знакомых не знали, что Олег эмигрировал в Германию. Поэтому в начале беседы фрау Рольгайзер была свято уверена, что Райнер был призван в Красную Армию, так же как и её сыновья. Поняв, наконец, с чем пришел её ранний гость, старая дама упрямо поджала губы и произнесла: «Вот что, сынок. Плохое дело ты затеял. Вряд ли кто из наших возьмётся тебе помогать», и на все попытки Отто переубедить её только укоризненно качала головой. Примерно через полтора часа разведчик понял всю бесперспективность дальнейшего разговора и был вынужден встать из-за стола.

– Danke fur den Tee! Ich hoffe, es bleibt unser kleines Geheimnis, – с нажимом сказал он по-немецки. (Спасибо за чай! Я могу хотя бы рассчитывать, что мой визит к Вам останется нашей маленькой тайной?)

– Намекаете, что я могу выдать Вас большевикам, герр офицер, – печально усмехнулась старушка.– Неужели Вы сомневаетесь в моей порядочности? Ступайте с миром, но обещайте подумать о моих словах.

Приложив руку к фуражке, лейтенант Отто фон Райнер откланялся и покинул дом своего однокашника.

Он был не то чтобы разочарован, нет, он был искренне потрясён! Как это так, воюют в Красной Армии! Как это так, отказать офицеру вермахта, собрату по крови, наконец, в приюте?! Непонятно, что сделала большевистская пропаганда с этой немецкой женщиной!

Прильнув лицом к оконному стеклу, Амалия Францевна долго взглядом провожала своего незваного гостя и огорчённо покачивала головой. На её сморщенном, как печёное яблоко личике были явственно написаны одолевающие её сомнения. С одной стороны, как законопослушная гражданка, она обязана была бы тут же сообщить о визитёре в «компетентные органы». Но, Боже ж мой, её кузену Якобу уже пришлось однажды познакомиться с НКВД, и результатом этого знакомства стали выбитые зубы и приговор на несколько лет лагерей. Причём Якоба тоже обвинили в сотрудничестве с фашистскими шпионами, хотя подумайте сами – что может связывать со шпионами простого колхозного конюха?! Всё село прекрасно знало, что донос в НКВД накатал один пьянчуга, приревновавший к красавчику Якобу свою жену и, тем не менее, против кузена Рольгайзера сработала его национальность. Не одна подобная история шёпотом передавалась из уст в уста, и бедняжка Амалия просто побоялась сама накликать беду на себя и на своих ушедших на фронт сыновей. Она боялась, что начнутся разборки, допросы, а там как в анекдоте «то ли он украл, то ли у него украли» и докажи потом, что «ты не верблюд»! Фрау Рольгайзер в отчаянии махнула рукой, и принялась убирать со стола посуду.

А в это время сержант Батуров вместе с другими бойцами истребительного батальона НКВД рыскал по степи в поисках сброшенных с самолёта вражеских агентов. Их внимание привлёк свежий бугорок разрытой земли, под ним они нашли пару закопанных немецких парашютов. Это уже было кое-что: всего два парашюта – значит парашютистов тоже только двое. Ободрённые первым успехом, чекисты продолжили поиски дальше, внимательно, до рези в глазах вглядываясь в землю под ногами. Вот один из них нашёл окурок от сигареты и обгорелую спичку; другой заметил нечёткий след кованого сапога на мягком песке. Отлично, значит поисковая группа на верном пути, а по отпечатку обуви 39 размера можно сделать вывод, что один из мужчин не очень высокого роста и обут в стоптанные на правый бок сапоги армейского образца – это уже кое-что, хоть какая-то примета.

Но вы хорошо представляете себе, что означают подобные поиски в калмыцкой полупустыне посреди летнего дня?! Под прямыми лучами солнца ровная песчаная степь раскалилась, как сковородка. Чекисты шагали в насквозь пропитанном потом обмундировании, пот заливал глаза и струился по спине, оставляя на гимнастёрках солёные белесые разводы; но скинуть гимнастёрки было нельзя – безжалостное солнце за короткое время могло бы сжечь кожу до пузырей. Мучительно хотелось пить, но воду во фляжках необходимо было экономить; максимум, что можно было себе позволить – это прополоскать рот парой глотков воды и идти дальше. Вот вроде на горизонте замаячило в мареве степное озеро, обрадованные бойцы прибавили шагу, но подойдя поближе были глубоко разочарованы: перед ними расстилался солончак – обширное пространство, покрытое коркой кристаллической соли, которая отражала солнечный свет подобно водной глади, создавая обманчивую иллюзию прохладного водоёма.

Вокруг на десятки километров не было ни единого деревца, только бесконечные заросли полыни и верблюжьей колючки, изредка попадались песчаные барханы, и тогда пустынный пейзаж становился один к одному похож на Кара-Кум. Сходство усилили появившиеся из-за небольшого пригорка горбатые силуэты верблюдов, на их покрытых свалявшейся шерстью спинах восседали старик в войлочном халате и мальчишка лет двенадцати. Чекисты бурно замахали руками, приказывая калмыкам подойти ближе: величаво ступая мозолистыми ступнями, верблюды приблизились и по знаку погонщиков опустились на колени. Плоские, дочерна загорелые лица пастухов вопросительно уставились на красноармейцев; узкие глаза мальчишки с интересом оглядывали винтовки за плечами бойцов, старик был невозмутим, как Будда. Было большой удачей то, что мальчишка немного понимал по-русски и кое-как мог перевести вопросы деду. Ещё большей удачей было то, что несколько часов назад калмыки видели в степи двоих неизвестных, которые расспрашивали у них дорогу к населённому пункту Улан–Хол. Всё это было очень подозрительно – подумайте сами, двое посреди бескрайней степи: не пастухи, не местные, один из них был светловолосый и светлоглазый.

Это как раз были капитан Галлер и калмык Очиров, именно они расспрашивали дорогу, не зная, что нужный им Улан-Хол находится намного дальше. По логике вещей, дед и внук могли бы быть убиты, как нежелательные свидетели, но абверовские агенты были уверены, что население Калмыкии будет помогать им. Согласно имеющимся в Абвере сведениям калмыки были сильно недовольны политикой Советской власти, особенно гонениями на исповедуемую ими буддистскую религию. Ещё в середине двадцатых годов был снят с поста глава калмыцких буддистов Бакши Чимид Балсанов, введены высокие индивидуальные налоги для лам, закрывались монастыри. С начала тридцатых годов была развёрнута активная антибуддистская пропаганда, опустошались и сравнивались с землёй буддистские храмы, отряды комсомольцев и «Союза воинствующих безбожников» ходили по юртам, изымая и уничтожая священные для калмыков культовые принадлежности. В тридцать седьмом были репрессированы сотни лам. Агенты немецкой разведки должны были заняться разжиганием националистических настроений среди калмыцкого народа, создать банды повстанцев, наладить снабжение их оружием, обеспечив в степи посадку транспортных самолётов люфтваффе.

Не время согнуло шестидесятилетнюю Зайтуну-апа, а тяжёлая работа. Всю жизнь её натруженные маленькие руки не знали покоя: возились в огороде, стирали, готовили, растили пятерых детей. Теперь три дочки работают в колхозе, двое её сыновей на фронте, младший – Зариф пропал без вести ещё в первые дни войны, оставив ей невестку и маленького внука, теперь надо поднимать мальчишку. А мальчишка, вот шайтан, недавно чуть не сбежал на фронт, высадили из воинского эшелона на последней станции. Так он чуть не подрался с милиционерами – кричал, что хочет отомстить за погибшего отца. А кто знает погиб Зариф или не погиб, но Сталин всё равно заявил, что пленных у нас нет, одни предатели.

Все эти мысли кружились в голове у женщины, пока она привычными движениями доила свою толстобокую рыжую корову.

– Надо будет послать внука на лодке на остров, пусть сена на зиму запасать начинает, – пробормотала старая татарка.

С трудом разогнувшись, женщина встала и оторопела, полное ведро молока чуть не выпало у неё из рук. У калитки стоял и улыбался её пропавший без вести сын!..

Зариф, наслаждаясь, ел домашние кайнары, а отец, хмурясь, решил отложить неприятный разговор на послеобеденное время.

Наконец мужчины вышли из-за стола и сели на завалинку покурить.

– Улы (сынок), не позорь семью! Как людям-то в глаза глядеть станем, – начал старик, непослушными руками скручивая козью ножку.

– Отец, не волнуйтесь, – твёрдым голосом сказал Зариф. – Завтра же я сам пойду в НКВД. Неужели ты думаешь, что я действительно намеревался работать на фашистов? Их вербовщики приехали в наш лагерь для военнопленных, уговаривали перейти на сторону Вермахта, но я согласился, надеясь таким образом вернуться через линию фронта к своим.

Зайтуна слышала этот разговор, она тихонько заплакала и вытерла слёзы краешком тёмного татарского платка.

А тем временем, обер-лейтенант Райнер, вскочив на подножку переполненного трамвая, отправился в сторону завода Сталина. Особо абверовский агент пока не отчаивался – у него были в запасе ещё адреса. Через фрау Рольгайзер он узнал, что его дальняя родственница и бывшая соседка по двору Ханна Гейт работает теперь в управлении железных дорог . Немецкая разведка была бы очень заинтересована в её сотрудничестве. Через неё они могли получать важные сведения о движении воинских эшелонов в сторону фронта, а в случае необходимости даже произвести диверсию.

Ханна укладывала спать своего четырёхмесячного сынишку, когда услышала тихий стук в окно. Она отодвинула накрахмаленную занавеску, за окном маячила смутно знакомая физиономия, мимикой и жестами показывая просьбу открыть дверь. Ключ в замке со скрежетом повернулся, и перед молодой женщиной предстал её бывший сосед по двору Райнер.

– Аннушка, сколько лет, сколько зим! – давний знакомый широко раскинул руки, словно желая обнять её, но что-то во взгляде молодой женщины остановило его.

Он любовался её изящной фигуркой и тонкими чертами фарфорово-бледного лица в обрамлении длинных белокурых локонов. Ханна и в детстве казалась ему симпатичной, как ангелочек, а за эти годы она превратилась в цветущую двадцатилетнюю женщину с горделивой осанкой. Вот только глаза печальные и припухшие, словно от слёз.

– А он остался таким же красавчиком, с лёгким налётом аристократизма, как был в школьные годы, – отметила про себя Ханна. – Только стал ещё выше и шире в плечах. И ему очень идёт лётная форма, хотя… почему он в такой форме?

– Как дела, как жизнь молодая! – тараторил Олег, весело улыбаясь во весь рот. Но молодая женщина не спешила поддержать его веселье. С подозрительным видом она оглядела его с головы до ног и с ходу задала каверзный вопрос:

– Райнер, ты же вроде в Германию уехал. Тогда почему ты в красноармейской форме?

– А ты умная девочка, не зря в школе училась на одни пятёрки! – захохотал Отто и шутливо погрозил ей пальцем. – Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз! Ну что ж, если ты сама всё поняла, нам легче будет работать вместе! Abgemacht? Hast du nichts dagegen?

– Договорились о чём? Ich bin dagegen! – голос Ханны не потеплел ни на градус, а её светло-голубые глаза стали холодны, как у Снежной королевы.

– Ну, ты же не откажешь своему братику в приюте?! – полушутливо начал Олег. – Я предлагаю Вам…

– Братику?! – голос Ханны почти зазвенел от негодования. – Да я в страшном сне не могла бы представить себе, что мой брат вернётся в родной город как нацистский шпион! Какой позор! Внук российского офицера, героя обороны Севастополя, и вдруг стал предателем! Да наш дед в гробу бы перевернулся, если бы узнал, что его сын и внук подручные в армии бесноватого ефрейтора Гитлера!

Олег буквально оторопел.

– Аннушка, успокойся, что ты такое говоришь! Фатерланд…

Но женщина вдруг подошла к старинному комоду; выдвинув верхний ящик, достала из него какую-то официальную бумагу с расплывшейся синеватой печатью и сунула её под нос оторопевшему разведчику.

– Lies! (Читай!)

Охрипшим от поразившей его догадки голосом Олег прочёл: «Ваш муж Дёмин В. А. пал смертью храбрых 10 июля 1941 года в боях под городом Смоленском…

– Понял ты?! Или тебе ещё чего-то объяснять надо?! – голос молодой вдовы повысился почти до крика.

В соседней комнате захныкал разбуженный ребёнок, мать подняла его с кроватки и прижала к своей груди, с вызовом глядя в глаза Райнера, по её щекам катились крупные капли слёз.

– Entschuldige bitte! Ich wusste nicht! (Извини пожалуйста, я не знал!) – воскликнул Олег, только теперь обративший внимание на её чёрное платье. Он был в замешательстве, ему хотелось обнять и утешить свою бывшую маленькую подружку, как делал это в далёком детстве, когда её обижали чужие мальчишки. Но времена изменились, и он не решился даже прикоснуться к ней, а только смущённо пробормотал какие-то сочувственные слова. Он и сам был в шоке – надо же, Васька Дёмин погиб! Не какой-то там абстрактный солдат Красной Армии, о гибели которых сообщали в победных сводках вермахта, а его бывший приятель, сосед по двору, с которым он плавал наперегонки, и который учил его делать воздушные ружья из камышинок. А теперь он убит, и его вдова с укором смотрит на него, словно он в чём-то виноват!

– Господи, ты хоть сам осознаёшь парадоксальность ситуации?! – со стоном в голосе произнесла Ханна. – Ты же служишь в гитлеровской армии, которая повинна в смерти моего мужа!

Маленький сын на её руках, тонко реагируя на настроение матери, расплакался ещё больше.

– Geh weg! (Уйди прочь!) – безутешная боль, прозвучавшая в тоне Ханны, обожгла Отто. Вздохнув, он закрыл за собой тяжёлую дверь и растворился в наступающих сумерках.

Конечно, вторая неудавшаяся за день вербовка ещё не трагедия. Но ему элементарно негде провести эту ночь. А в городе наверняка комендантский час, и его не устраивает иметь проблемы с ночным патрулём.

Ну вот, помяни чёрта, и он появится! Навстречу, грохоча по брусчатке тяжёлыми сапогами, приближались старший лейтенант и пара моряков в чёрной форме и бескозырках. Внешне спокойный, но в душе трясясь от волнения, Отто протянул офицеру свои документы. Видимо, фальшивки в Абвере делали хорошие специалисты, проверка прошла гладко. Олег с облегчением засунул бумаги в нагрудный карман гимнастёрки и, откозыряв ушедшему патрулю, стал усиленно думать, куда направиться дальше. Был у него ещё один адресок, но инженер Беккендорф жил на той стороне реки, и рассчитывать добраться до него сегодня было бы наивно.

А что если?! Разумеется, это нарушение, но кто узнает?! Война подождёт, у него сейчас более романтический настрой.

– Мне всё равно надо где-то искать ночлег, – улыбнулся Отто. – У меня любимая девушка на Косе живёт. Интересно, помнит ли она нашу юношескую влюблённость? Ведь женщина в 24 года уже вполне может быть замужем, и даже иметь детей, волновался Райнер.

Терзаемый такими мыслями, Отто шагал по извилистой улице мимо маленьких деревянных домишек с резными наличниками; мимо полуразвалившейся церквушки, превращённой в керосиновую лавку; мимо обшарпанных купеческих особняков, с развешанным во дворах пёстрым бельём, затем свернул в проулок и дошёл до Кремля. Его сильно тронутые временем белокаменные башни возвышались над кварталами низеньких двухэтажных домов, крест с высокой колокольни был сбит, а так восхищавший Петра Первого пятиглавый Успенский собор печально смотрел на город пустыми окнами. Может быть, кому-то эти картины показались бы бедными и невзрачными, но для Олега они были милыми и трогательными, ведь это был его город, город его детства и юности, где с каждым уголком были связаны сентиментальные воспоминания!

Узкая, мощённая булыжником улица вела от боковой башни к реке. Старательно обходя лужи, Отто двинулся на поиски знакомого дома. Вот и он, нижний этаж сложен из разъеденного солью красного кирпича, а верхний сколочен из почерневших от приморской влажности досок. Теперь надо обогнуть это довольно длинное строение и, нырнув под полукруглую арку, попасть во внутренний двор.

«Таня, Танечка, Танюша» – нежным шёпотом произнёс Олег дорогое для него имя, и перед мысленным взором возникла стройная девичья фигурка с длинной каштановой косой, милые карие, чуть раскосые из-за примеси восточной крови глаза, задорные ямочки на щеках. Они учились в одной школе и сидели за одной партой, целый год он молча вздыхал о ней, а восьмом классе решился признаться ей в любви. Два года он чувствовал себя самым счастливым человеком на земле! Они гуляли по набережной Волги, крепко держась за руки; он читал ей стихи, сидя на лавочке в городском парке Аркадия, они украдкой целовались под цветущими акациями около кинотеатра «Модерн» и по-братски делили одну порцию мороженого в летнем кафе – на вторую у него просто не было денег! Таня с восхищением смотрела, как он метко стреляет из воздушного ружья в тире «ОСАВИАХИМА» и отважно прыгает с парашютной вышки. Летом они на маленьком пыхтящем катерке переплывали через узкий рукав Волги на городской пляж и часами плескались в прохладных волнах. А потом посиневшие от холода, растягивались рядом на тёплом песке и ели прихваченные из дома мягкие переспелые абрикосы.

Эти абрикосы росли на огромном старом дереве посреди их общего двора, с нижних ветвей ребятня обдирала их ещё зелёными и потом дружно страдала животами, лишь на самом верху плоды умудрялись достичь к середине июля степени янтарной зрелости. Олег, по-обезьяньи вцепляясь в ребристую кору пальцами босых ног, рисковал взбираться на самую верхушку и, напихав за пазуху оранжево-жёлтые абрикосы, спускался вниз под радостные возгласы своей подружки.

Да вот же оно, это дерево так и растёт посреди большого пыльного двора, только несколько старых засохших сучьев отпилили. По-прежнему на высокорастущей горизонтальной ветке болтаются самодельные качели из пенькового каната и деревянной дощечки, на качелях с визгом раскачивается какая-то девчонка с синими бантиками в коротких косичках, снизу на неё с завистью смотрит мальчуган в штанишках с одной оторванной помочей, ему очень хочется прокатиться, но он терпеливо ждёт своей очереди.

Подумать только, всего десять лет назад и он также раскатывал Танюшку, и она, звонко хохоча, взлетала почти до самого второго этажа. Вообще во дворе мало что изменилось: так же сидят на лавочке старушки, лузгая семечки и покрикивая на чересчур расшалившихся внуков; так же кто-то из пацанов чистит рыбу от вечернего улова, а коты разных мастей трутся об его ноги, выпрашивая подачку.

Не показываясь пока из подворотни, Олег с волнением наблюдал милую, с детства памятную сердцу картину и вдыхал щекочущий ноздри аромат ухи, которую варил кто-то на керосинке; запах явственно доносился из распахнутой по случаю жары двери на первом этаже.

Один из малышей неловко оступился коротенькими пухлыми ножками и упал, на его рёв из одной из квартир выскочила молодая мать и подолом длинного платья стала утирать ему слёзы. На секунду у Олега ёкнуло сердце – ему показалось, что это Татьяна. Поняв, что это совсем другая женщина, он облегчённо вздохнул и решительно шагнул вперёд.

Пройдя по диагонали весь двор, Райнер по скрипучей деревянной лестнице поднялся на второй этаж и тихонько постучал в оббитую рыжим дерматином дверь.

За дверью послышались лёгкие шаги и такой милый, до боли знакомый девичий голосок кокетливо пропел: «Кто там?»

Сердце Отто, казалось, от волнения пропустило один удар, с трудом преодолев спазм в горле, он прошептал: «Танечка, открывай. Это я, Олег!»

Дверь распахнулась, на пороге стояла потрясённая Татьяна.

– Господи, Олежек, откуда?! Да что же мы стоим, заходи в дом, а то вон уже соседи любопытные…

И вправду, из соседней квартиры уже высунулась голова какой-то тётки в папильотках, торчащих из-под пёстрого платка. Таня схватила Олега за руку и затащила в полутёмный коридор, одновременно служивший и кухней. На закопчённом примусе грелся медный чайник, на придвинутом к окну столе лежал нарезанный чёрный хлеб и жирная каспийская селёдка.

– Так откуда ты, откуда? – не переставала повторять Татьяна, пристально разглядывая вновь появившегося друга.

Естественно, перед приходом Отто долго думал, как объяснить своё появление любимой девушке. Разумеется, легенда, состряпанная для него в Абвере, не годилась. Подруга его детства прекрасно знала, что он никакой не Виктор Белов, лейтенант Красной Армии, возвращающийся из госпиталя после контузии. Она была весьма неглупая девочка, помнила, что семь лет назад он эмигрировал именно в Германию, и подобно Ханне могла догадаться, в чём дело. Впрочем, он и не собирался ей врать, Отто прекрасно знал, что отец Тани был репрессирован, как враг народа ещё в тридцать третьем, что за нежелание отречься от отца её исключили из комсомола, и надеялся найти в ней полное сочувствие своей миссии. Но пока ему не хотелось даже говорить на эту тему. Буквально опьянев от знакомого запаха её волос, парень привлёк девушку к себе и нежно обнял:

– Неужели не рада меня видеть? Тогда какая разница, откуда? Главное, что я здесь!

Вдоволь наобнимавшись, Таня усадила его за стол. Олег с удовольствием, как в детстве, чистил исходящую паром картошку в мундире и накалывал на вилку кусочки присыпанной лучком и политой постным маслом селёдочки. Господи, и ещё щучья икра – малосольная, янтарно-оранжевая, меленькая, зернистая, словно бисер, она так и таяла во рту, заставляя млеть от наслаждения. И зелёный чай в пиалах с татарским орнаментом, терпкий, ароматный, обжигающе горячий. И ласковые Танюшкины глаза напротив и её изящные руки с тонкими запястьями, заботливо подливающие ему чаю и подкладывающие очередной кусок пилёного сахара.

Они хохотали, вспоминая свои детские шалости и подсказки на уроках, как вдвоём прогуливали контрольные и бегали вместо этого в кино. Олег намеренно старался поменьше говорить о своей жизни в Германии, особенно старательно обходил тему учёбы в спецшколе Абвера. Он вообще больше старался расспрашивать, чтобы установить, чем сейчас дышит Татьяна. После случая с Ханной он стал более осторожен и стал подозревать, что советская идеология пустила более глубокие корни в душах людей, чем ему представлялось вначале.

Два часа пролетели незаметно. Сполоснув в тазике посуду, Татьяна проговорила:

– Всё же тебе лучше уйти, в десять часов Миша обещал со службы зайти.

– Какой Миша? – оторопел Отто.

– Ну, Мишка Батуров, из 10 Б, помнишь он тоже был неравнодушен ко мне? Ты уехал, а он все эти годы бегал за мной, вот недавно сделал предложение.

– И ты…

– Милый, мне уже 24 года, засиделась в девках-то! Пора уж было подумать о своей личной жизни, подруги все уже замужем, да детей нарожали. Откуда ж я знала, что ты как снег на голову свалишься, – усмехнулась Татьяна.

– А разве Батуров не на фронте ? – задал запоздалый вопрос Отто. – Ему сейчас тоже 24 , самый призывной возраст.

– Нет, он сейчас служит в НКВД, так же как и отчим, – без задней мысли спокойно проговорила Таня.

Ничего себе новость! Немец чуть было не подпрыгнул на диване. Вот это семейка! А ведь Мишка вроде собирался работать на судоверфи. Не желая показывать обострённый интерес к этой теме, Олег, однако, начинает быстрее натягивать сапоги и, торопливо чмокнув Танечку в щёчку, стремглав скатывается по лестнице.

Только торопливо пройдя пару кварталов, он, наконец, смог перевести дух. Вот это да, как близко он мог быть к провалу! Не хватало только встретиться с этим бешеным комсоргом Батуровым! Свято верящий в идеалы революции, тот и в юности недолюбливал Олега, считал его сыном белого офицера и классово чуждым элементом, и справедливости ради надо сказать, что ничуть в этом не ошибался. Олег навсегда запомнил «тёплые слова», которыми молодой русский напутствовал его при отъезде в Германию.

Олег и Таня со слезами прощались на пристани, а Михаил, резко дёрнув девушку за руку, ожесточённо воскликнул: «Ну и пусть себе катится в свою Германию! Видать, фашисты ему дороже тебя!»

Да и вообще, надо признать это была безумная идея – так прийти и тем более остаться у Татьяны. «Я же офицер, на боевом задании! – сам себя одёрнул Отто. – А веду себя как влюблённый мальчишка!»

Наконец найдя чей-то заброшенный дом, он влез в окно, и кое-как устроившись на продавленном диване, провёл свою первую тревожную ночь на родине. Несколько раз его будили голоса, доносящиеся с улицы и мерные шаги ночных патрулей, он чувствовал себя как заяц в норе, но на его счастье патрульным было не до осмотра развалин. Только под утро разведчик, наконец, забылся тяжёлым тревожным сном.

Зато Михаил Батуров лёг спать с сознанием честно выполненного долга: он только что вернулся домой после успешной спецоперации.

Через несколько часов после встречи с пастухами истребительному батальону НКВД удалось настичь и окружить диверсантов. В ответ на предложение сдаться фашисты открыли ожесточённый огонь, в завязавшейся перестрелке один из них был тяжело ранен, а второй, видя неизбежность плена, застрелился из собственного пистолета.

Смертельно раненому врагу чекисты оказали первую медицинскую помощь и тут же допросили. Выяснилось, что с ними был ещё один, но он спрыгнул позднее, его далеко отнесло ветром, и найти его гауптман Галлер не сумел. Впрочем, у немца сложилось впечатление, что Семёнов сам не очень-то хотел воссоединиться с их группой и намеренно прятался. Грязно выругавшись в адрес своего русского «помощника», фашист принял решение больше не пытаться искать Семёнова, а двигаться в сторону Улан-Хола, где надеялся найти поддержку со стороны антисоветски настроенного калмыцкого населения. Но уже с самого начала его планы потерпели полный провал.

Впрочем, особо много на допросе выяснить не удалось: Очиров говорил медленно и с трудом – одна из пуль попала ему в грудную клетку на несколько сантиметров ниже левой ключицы, пробила лёгкое и повредила важные кровеносные сосуды. Ранение было смертельным, вот на губах диверсанта показалась кровавая пена, несколько раз конвульсивно дёрнувшись, он закатил глаза и затих.

«Конечно, лучше было бы взять их живыми обоих, гауптман наверняка знал намного больше простого исполнителя. Но не всё коту масленица» – подумал Михаил, вытягиваясь всем своим ноющим от усталости телом на скрипучей кровати. «Жалко, что не удалось навестить сегодня Танюшку, но уж очень поздно вернулся после этой многочасовой гонки по степям. Пыльный весь, потный, только и хватило сил кое-как сполоснуться во дворе холодной водой. А теперь – спать, к ней завтра пойду».

Ханна уже полтора часа пыталась укачать на руках маленького сынишку. Она уже буквально падала с ног от усталости (сегодня работала допоздна, а завтра с утра опять на работу). Ребёнок то затихал на несколько минут, то вновь начинал хныкать. Лобик у него был немного горячий, возможно он немного простыл на сквозняке, и у него начинала подниматься температура. Эти мысли скакали в голове измученной женщины вперемешку с мыслями о неожиданном приходе Райнера.

«Как он мог пойти на службу к фашистам! – возмущалась она. – И какая я всё же глупая, надо было задержать Олега в доме, расспросить обо всём поподробнее. Но я была потрясена до глубины души, я была вне себя от злости! Надо же прислали с таким заданием! Надо было попытаться поговорить с ним, как-то переубедить! Наверняка фашисты просто задурили ему голову, ведь наш Олежка всегда был такой увлекающийся и доверчивый. Но он же ничего толком не знает! Почитал бы он нашу газету «Stalinist» на немецком языке, о том, какой патриотический и трудовой подъем охватил всех трудящихся немцев Поволжья. Ханна была комсоргом и каждую неделю проводила политинформации в своей комсомольской ячейке, она помнила строки из газеты почти наизусть: «Работницы и инженерно-технический состав фабрики им. К. Либкнехта в г. Бальцере работали в выходной день и всю заработанную сумму – 10 770 руб. передали в фонд обороны. Колхозники колхоза им. Сталина Лизандергейского кантона собрали для раненых бой¬цов госпиталя в г. Энгельсе по одному центнеру масла и молока, три цент¬нера мяса, 50 кг сыра. Широкое распространение получило донорство. В августе кровь сдали: в Энгельсе – 470 доноров, в Шиллинге – 233, в Байдеке – 255, десятки и сотни людей в других населенных пунктах.

– Ведь это всё надо было рассказать Олегу, – пришла к Ханне запоздалая мысль. – Чтобы понял: ему и другим диверсантам никогда не найти поддержки у нашего народа!

Но наверняка он прибыл не один, с ним ещё целая команда фашистских диверсантов. Раз обратились ко мне, возможно, хотят что-то взорвать на железной дороге. Конечно, если бы с таким предложением вместо Олега ко мне пришёл незнакомый фашист, я бы не задумываясь, сдала его в НКВД.

Но ведь это Олежка, я знаю, что он неплохой парень. Но ведь никто не будет разбираться, его расстреляют, как фашистского диверсанта. По одному подозрению сколько людей расстреляли, а тут… Нет, я не хочу быть причиной его смерти, всё таки он мой дальний родственник! Но, что же делать?!»

Наконец малыш на её руках насосался молока и, отпустив сосок, закрыл глазки. Дыхание его стало ровнее, он засопел и потихоньку стал засыпать.

«Завтра надо как-то найти Батурова, он ведь служит в НКВД и сможет что-то посоветовать» – решила для себя Ханна.

ЧАСТЬ II
Дети Бекендорфа

Утром Ханна встала пораньше и повезла сынишку к фрау Рольгайзер (старушка с удовольствием сидела с малышом в качестве няньки).

Гроссмуттер Амалия с трудом смогла открыть ей дверь: из-за переживаний и тяжёлых мыслей у неё подскочило давление.

– Доченька, я посижу с малышом, а ты найди Батурова и поскорее возвращайся, – после недолгого разговора сказала она, принимая на руки пищащий свёрток в голубом одеяльце. – Голова так болит, что целый день мне не выдержать.

Но все поиски Михаила оказались тщетными. Дежурный на вахте подозрительно оглядел взволнованную молодую женщину и сказал, что ничего о местонахождении сержанта Батурова сказать не может, так как это является военной тайной. Молодого безусого мальчишку, только недавно надевшего военную форму, буквально раздувало от гордости и важности собственной персоны, когда он ломающимся баском произносил эту фразу «военная тайна!» Поняв, что его не уговоришь, Ханна махнула рукой и пошла в ближайшую аптеку, чтобы купить лекарства для бабушки Амалии и своего сына, затем побежала на работу (ей и так грозили крупные неприятности, по законам военного времени опоздания на службу карались очень сурово).

Утро было свежим и солнечным. Разминая затёкшие от спанья в неудобной позе руки и ноги, Отто решил, не теряя времени, отправиться к инженеру Бекендорфу. Гуго Карлович работал на бывшем судостроительном заводе Нобеля, переименованном большевиками в судоремонтный завод имени Ленина, и поэтому жил недалеко от завода на Трусовской стороне.

Олег шёл, как в детстве любуясь на стоящие у пристани пароходы и лавируя среди толчеи речного вокзала. Разноплемённая, разноязыкая, типичная для многонациональной Астрахани толпа окружала его со всех сторон. Совсем светлокожих лиц было немного, в основном преобладали тёмные широкоскулые и узкоглазые лица татар, казахов и калмыков, слышалась их быстрая речь, перемежающаяся с ядрёными русскими матерками, и надо всем этим летали звонкие выкрики торговок, наперебой предлагающих связки сушеной воблы. Сторговавшись, Олег купил несколько истекающих жиром, просвечивающихся на солнце рыбин и, постучав воблой по причальному кнехту, с наслаждением разорвал её пополам.

– Эх, пивка бы! Конечно, русское пиво не сравнить с баварским, но сейчас по такой жаре я не отказался бы и от кружечки астраханского пойла – подумал он про себя по-русски. До войны летом на пристани всегда продавали холодное пиво из бочек на колёсах, но сегодня ничего подобного видно не было.

– Solche schrekliche Hitze! Kакое пекло! – Олег расстегнул ворот гимнастёрки и платком вытер со лба выступивший пот. Было ещё только около девяти утра, но температура окружающего воздуха поднялась уже выше тридцати пяти градусов. С юго-востока дул довольно крепкий ветерок, но он не нёс желанной прохлады. Наоборот дуновение ветра из знойных казахских степей ощущалось как жар, идущий из огромной раскалённой духовки.

Неожиданно чёрные, похожие на угловатые колокольчики, репродукторы на столбе словно ожили. Сначала из них полился какой-то военный марш, затем чёткий голос Левитана произнёс:

«От Советского информбюро: …наши войска продолжали вести бои на Смоленском и Белоцерковском направлениях. Наступление противника на этих направлениях разбивается о стойкость и упорство наших войск. Наши войска местами переходят в решительные контратаки и наносят противнику тяжёлые потери».

– Нашли что сказать «Наступление противника на этих направлениях разбивается о стойкость и упорство наших войск». Да Вермахт наступает по всем фронтам! – весело подумал Отто, он чуть было не улыбнулся во весь рот, но тут же опасливо прикрыл лицо ладонью, только представив себе, что сделала бы с ним разгневанная толпа, узнав, что он фашистский шпион.

– Неужели они верят в свою победу? – покачав головой, продолжал думать обер-лейтенант Райнер – Сила немецкого оружия покорила всю Европу, только слепой не может видеть очевидного!

В этой обстановке долг каждого фольксдойче помочь своей исторической родине, что бы там ни говорили фрау Рольгайзер и Ханна – заключил он. Всё-таки их строгие, осуждающие лица продолжали немым укором стоять перед его мысленным взором. Ничего, вот пойду к инженеру Бекендорфу, он образованный человек, умеет рассуждать логически и сразу решит, к какому берегу стоит причалить.

С близкой реки потянуло свежестью, и Олегу вдруг захотелось, как в далёком беззаботном детстве окунуться в Волгу. Не в силах противиться возникшему желанию, он спустился по крутому берегу к самому урезу воды и, на ходу скинув одежду, с головой нырнул в набежавшую волну. Муттер Волга приняла своего блудного сына в ласковые материнские объятия. Несколькими широкими взмахами он выплыл на стремнину, вывернулся в воде как огромная рыба, ушёл на глубину и, оттолкнувшись рукой от дна, пробкой вылетел на поверхность, всплеснул руками, осыпая каскад водяных брызг. Оh, mein Gott , как хорошо!

Разрезая воду уверенными движениями спортсмена, Олег некоторое время плыл против течения, наслаждаясь борьбой со стремниной, затем повернул назад. Над ним с криками летали белоснежные чайки, порой они резко пикировали к воде и ловким движением выхватывали бьющуюся серебристую рыбёшку. Издали донёсся протяжный гудок парохода, ему ответил другой. Проходящий по середине фарватера трудяга-буксир разрезал тупым носом водную гладь и погнал к берегу сильную волну. Закинув руки за голову, парень лёг на воду и, закрыв глаза, отдался плавному течению реки. Муттер Волга качала его на своих волнах, словно в колыбели; сквозь сомкнутые ресницы радугой просвечивало сияющее в беспредельной голубизне неба солнце.

Так не хотелось выходить из прохладной воды, но он выбрался на песчаный берег, оделся и пошёл искать перевозчиков.

К торчащим из воды сваям были привязаны несколько небольших деревянных лодок, на корме одной из них дремал с удочкой старый рыбак. Молодые женщины в подоткнутых повыше (чтобы не замочить) юбках полоскали в Волге бельё, рядом на мели плескались загорелые озорные ребятишки; когда они начинали визжать особенно громко, старик просыпался и незлобиво ворчал на них .

Отто договорился с лодочником, разбитным чернявым подростком с цыпками на босых ногах, и уселся на корме юркого куласика. Мальчишка оттолкнул лодку от берега и стал табанить левым веслом, загребая под углом к течению. Путь предстоял неблизкий, и Олегу захотелось поболтать с пацаном, так напоминающим друзей его детства.

– Как тебя зовут? – начал разговор он.

– Ринат! – охотно отозвался собеседник, блеснув светлой белозубой улыбкой на смуглом лице.

– Татарин что ли?

– Ага! А вы, дяденька с фронта? Как там наши, фашистов скоро победят?

Олег промолчал, но юный лодочник не очень нуждался в его ответе.

– Мне семнадцать только на тот год будет,– с сожалением произнёс он. – Боюсь, к тому времени всех фашистов уже разобьют, и я не успею повоевать! А так хочется всыпать этим гадам по первое число!

Отто сразу же расхотелось болтать со стремящимся в герои татарчонком. Отделавшись несколькими односложными замечаниями, он попросил дать ему самому сесть за вёсла, на что лодочник охотно согласился.

Олег правил поперёк стремнины, крепкие мускулистые руки ровно и сильно загребали вёслами воду, но могучая река упорно сносила его вниз по течению. Грести было очень тяжело, лодку кидало и кренило на высоких волнах. Набегавшие под порывистым ветром водяные валы били в бок лодки, перехлёстывали через невысокие борта, и утлое судёнышко то и дело рыскало вправо-влево, пытаясь приспособиться к неровному плеску волжской волны. Поставить лодку носом на ветер означало поплыть по течению, а учитывая большую ширину реки, они наверняка бы проскочили пристань.

«Да, дяденька, силы вам не занимать, да знания норова реки маловато, этак мы только на Кучергановке к берегу пристанем» – подумал про себя подросток, но вслух предложил грести вместе.

Молодой мужчина и юноша сели на скамейку рядом, ритмично и слаженно опуская скрипящие в уключинах вёсла, и куласик уверенно повернул носом к правому берегу. Они проплыли под самым бортом огромного сухогруза, его ржавый металлический борт на несколько метров возвышался над их головами, и Олег вдруг почувствовал себя таким маленьким и слабым по сравнению с могучей силой реки. Он встряхнул головой, отгоняя невесёлые мысли, и спрыгнул с носа лодки, очутившись по щиколотки в тёплой, покрытой разводами нефтяных пятен воде. Кинув мальчишке несколько монет, он не прощаясь, зашагал прочь от пристани.

Инженер Бекендорф жил в двухэтажном восьмиквартирном доме, незадолго до войны построенном заводом для своих специалистов. По лестнице с деревянными перилами Рейнер поднялся на второй этаж и нажал кнопку электрического звонка. Тот отозвался заливистым трезвоном, и вот уже на пороге двери возник сам хозяин квартиры, высокий благообразный старик, одетый по-домашнему в тёмно-синий халат и с коротенькой трубочкой в зубах. Увидев нежданного гостя, он сначала слегка опешил, но затем гостеприимным жестом предложил тому войти в дом, ведь Олег представился ему как сослуживец его сына Альберта, лейтенант Тихомиров.

В доме ароматно пахло свежезаваренным кофе, чашечку которого инженер сразу же предложил выпить визитёру. Пока хозяин возился с ручной кофемолкой и турочкой, заваривая дополнительную порцию черного кофе, мнимый лейтенант Тихомиров рассказывал, как подружился с Альбертом, говорил, что его мама тоже из поволжских немцев; затем начал с душераздирающими подробностями описывать трагедию отступления «своей» воинской части под сокрушительными ударами моторизованных частей Вермахта.

– Да Вы, милый мой, вроде боевой офицер, а такую панику разводите! – отмахнулся инженер, нарезая тонкими кусочками сдобную булку и намазывая её маслом. – Наполеон вот тоже в двенадцатом году до Москвы дошёл, а чем всё окончилось?!

– У Бонапарта не было возможности взять Кутузова в танковые клещи! – съязвил Райнер и начал с якобы трудно скрываемым восхищением расписывать техническое и тактическое превосходство немецкой армии, не забывая попутно возмущаться ошибками красных командармов.

Бекендорф слушал странного визитёра со всё более возрастающим недоумением.

– Вы такой странный молодой человек, – наконец прямо спросил он. – Мне кажется, или Вы действительно больше сочувствуете противоположной стороне?!

– А Вы сами, Гуго Карлович, как истинный немец, разве в глубине души не сочувствуете…

Абверовцу показалось, что собеседник клюнул на его наживку и теперь сам вызывает его на более откровенный разговор. И Райнер начал осторожно излагать цель своего визита. Постепенно он перешёл на немецкий язык, Бекендорф не возражал. Отто был уверен, что старый интеллигент, получивший закалку ещё в царское время, охотно прислушивается к его доводам.

«Однако, какой самоуверенный мальчишка, – думал про себя Бекендорф. – Действует довольно нагло, вербовку ведёт без обиняков, можно сказать прямо в лоб. Похоже, он полностью убеждён, что все местные должны с радостью броситься ему на шею, объясниться в любви к Фатерланду и наперебой предлагать ему свои услуги. Ну, что ж, пора ему услышать нечто неожиданное…»

Гуго Карлович поудобнее уселся на софе напротив Райнера и раскурил свою коротенькую трубочку.

– Мой мальчик, – начал он. – Я уже немолод, разменял шестой десяток и надеюсь, что-то понимаю в этой жизни. Надеюсь, что ты прислушаешься к моим советам. Ещё старина Бисмарк советовал Германии не воевать, а дружить с Россией. Тем более мы, немцы, рождённые на этой земле…

– Герр Бекендорф, о чём Вы?! – взвился разведчик. – В то время когда Фатерланд ведёт молниеносное наступление на всех фронтах, долг каждого арийца…

– Разве Вас учили перебивать старших, герр лейтенант?! Извольте дослушать меня, и уже потом изложите своё видение проблемы. Мы, советские немцы, словно дитя от смешанного брака. Но если ваши родители ссорятся на кухне, неужели Вы поднимете руку на свою русскую мать? Вы скорее удержите пьяного отца…– усмехнулся в седые усы старик.

– Образ впечатляет, – в свою очередь улыбнулся Отто, – но, почему же именно пьяный отец? Продолжая вашу аллегорию, мужчина должен руководить женщиной, а она обязана подчиниться.

– Образ агрессивного от выпитого шнапса немца возник оттого, что вся Германия словно опьянена фашизмом и не осознает, что творит. Вы ввязались в жуткую кровавую мясорубку, где одна за одной будут перемолоты ваши хвалёные армии. Не мне тебе говорить, как огромна и могуча эта страна…

– А Вы знаете, где сейчас на самом деле находится Ваш сын?! – всё же перебил его Отто. – Именно в ходе панического отступления этой могучей русской армии он был захвачен в плен солдатами Вермахта.

Старик дрогнул, его белая как лунь седая голова слегка поникла.

– И что, неужели мой Альберт согласился сотрудничать с Абвером?! – медленно и с волнением произнёс он.

– Майор Бекендорф был взят в плен тяжелораненым и пока находится на излечении в немецком госпитале. Но мы надеемся…

– Зря надеетесь! И меня шантажировать этим зря надеетесь! – в голосе Гуго Карловича появились стальные нотки. – Я уже выразил Вам своё мнение, герр офицер. И менять его я не намерен. Я не намерен заниматься шпионажем в пользу фашистской армии!

В комнате воцарилась зловещая тишина. Было слышно, как ходики на стене чётко отстукивают секунды, и как колотится участившийся от гнева пульс у обоих собеседников.

– Я буду вынужден доложить в Абвер о вашем «особом мнении» – наконец проговорил обер-лейтенант Райнер.

– Если обязаны, то докладывайте, – произнёс инженер вставая. – Mir ist es egal. (Мне на это наплевать!). А теперь, как говорят в России: «вот Бог, а вот порог!» – Отто заметил, что последнюю фразу Бекендорф намеренно произнёс по-русски.

Тогда Райнер, тоже намеренно эпатируя, вскинул руку в нацистском приветствии и, круто развернувшись на каблуках, выскочил из квартиры.

В душе его бушевал целый вихрь. Какого чёрта, третья неудачная вербовка! Ладно, эта старая гусыня Рольгайзер, выжившая из ума домохозяйка, ладно обезумевшая от горя молодая вдова Ханна, они всего лишь женщины, но мудрый старик Бекендорф! Вот уж сюрприз!

Яростно пнув подвернувшуюся под ноги кудлатую собачонку, разведчик присел покурить на лавочке под акацией. По двору с громкими криками носилась ватага ребятишек лет десяти-двенадцати, они размахивали деревянными автоматами и азартно горланили «Бей фашистов! Ура! Победа!». За ними еле поспевал один помладше, Отто даже показалось, что этот белоголовый пацанёнок в штанах до колен чем-то напоминает инженера Бекендорфа.

– Возможно его внук?! – пришло в голову немцу.

Олег подозвал к себе детей, и те охотно подбежали, привлечённые его красноармейской формой – мальчишки всего мира обожают военных.

Самый высокий паренёк в дворовой команде, внимательно рассматривая кубари на его петлицах, бойко затараторил:

– Товарищ командир, а вы лётчик? Я тоже, когда вырасту стану красным командиром!

А тот, белоголовый, которого Отто принял за внука старого инженера, восхищённо уставился на его кобуру и робко дотронулся до неё пальчиком.

– Дяденька, а у тебя там пистолет? – наивно спросил он.

– А то что же – огурец?! Глупый ты, Гошка. – засмеялся мальчик постарше, метящий в красные командиры.

– Я не глупый и не Гошка. – насупился малыш.

– А как тебя зовут? – встрял Отто.

– Гуго, это имя мне дали в честь дедушки! А моего брата зовут Фриц! – малыш ткнул пальцем в старшего. – Только он не хочет, чтобы его так называли.

Конопатый старший брат погрозил младшему крепеньким кулачком и с негодованием заявил:

– «Фрицами» теперь фашистов зовут. А я не хочу, чтобы меня так же звали. Федька я теперь, понял!

Сузив свои светло-зелёные глаза, он сурово оглядел всю компанию, и мальчишки согласно закивали в ответ.

– Твоего отца зовут Альберт Бекендорф? – продолжил расспросы Райнер.

– Да! А вы откуда знаете?! – и вдруг Федьку-Фрица осенило, и он аж подпрыгнул от радости. – Я знаю, вы к нам от папы приехали !

– Надо же, почти угадал, – усмехнулся про себя разведчик, но вслух был вынужден сказать. – Нет, ребятки, вашего папу я не видел. А где он сейчас?

– Наш папка на фронте, воюет с фашистами! – гордо заявил Федька. – Скоро он победит их и вернётся домой с орденом!

«Нет, я сойду здесь с ума! – психанул Отто и в сердцах смял недокуренную сигарету. – Этот пацан последняя капля в чаше моего терпения. На кой чёрт я вообще позвал их, неужели не ясно какие дети могут быть у такого деда и такого отца!»

Он поднялся с лавки и двинулся к выходу со двора, а мальчишки бежали следом за ним и кричали: «Дяденька офицер, как поедете на фронт, так крепче бейте там проклятых фашистов!», причём громче всех орал таки горластый Федька, урождённый Фриц Бекендорф!

«Ну да ладно, Бог с ним, с мальчишкой, er ist noch klein, маленький он ещё, ничего не понимает. Вот победим, и тогда из него и братишки воспитают настоящих арийцев» – успокаивал сам себя лейтенант Райнер.

Собственно, обер-лейтенант Райнер мог бы рассказать мальчишкам об их отце много интересного. Отто соврал старому инженеру про паническое отступление – воинская часть, которой командовал его сын Альберт, жертвуя собой, прикрывала отход беженцев и раненых. Красноармейцы заняли позицию у железнодорожного моста, обороняли его около двух дней, а потом взорвали. Отто мог бы рассказать, как тяжело раненый майор РККА Бекендорф до последнего патрона отстреливался вместе с остатками бойцов из своей роты. И отец, и сыновья красного командира Бекендорфа могли бы им гордиться!

Отто вспомнил, как сидел в немецком полевом госпитале у постели тяжелораненого Альберта. Его непосредственный начальник в Абвере знал, что майор Бекендорф уроженец Астрахани и специально послал к нему Райнера, надеясь, что земляку будет легче найти с упрямцем общий язык.

И вот на прикроватной тумбочке стоит початая бутылка дорогого французского коньяка, лежат золотистые испанские апельсины и чёрный швейцарский шоколад. Но Альберт вовсе не торопится выпить с Отто за победу немецкого оружия. Его глаза, обведённые синеватыми кругами страдания, отстранённо и строго смотрят из под белых бинтов, которыми обмотаны голова и грудь раненого.

– Я гражданин СССР и солдат Красной Армии, я давал присягу на верность своей Родине. Мои дед и прадед были офицерами российской армии и в своё время тоже давали присягу на верность России. Эту присягу давал и твой отец, как же он мог нарушить её?

– Мой отец клялся на верность императору, а сейчас в России у власти большевики. Но скоро они проиграют войну, и всё на нашей Родине станет как прежде: восстановится порядок, вернётся частная собственность и свободная торговля…

– О чём ты?! Какой порядок?! Неужели ты не видишь, кто находится сейчас у власти в Германии? Эти кровавые палачи – враги немецкого народа, они уничтожают в тюрьмах и концлагерях его лучших представителей, они жгут книги лучших немецких поэтов! Они опозорили Германию перед всем миром, заставив все народы ненавидеть само слово «немец»; раздули пожар мировой войны, в котором скоро сгорят и сами! Тысячи немецких коммунистов сражаются с фашизмом …

– Ты коммунист? – перебил его Отто.

– Да! И горжусь этим! А ты, – тут Альберт презрительно усмехнулся. – Уже успел вступить в их национал-социалистическую партию?

В общем, разговор члена НСДАП Райнера с членом ВКП(б) Бекендорфом закончился на повышенных тонах. Все аргументы, которые приводил Отто разбивались о твёрдую и принципиальную позицию Альберта, вспоминать о своём поражении в споре, а фактически о неудачной вербовке, даже спустя две недели было противно. Олег даже резко встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Его непосредственный начальник в Абвере был страшно недоволен достигнутым (а скорее недостигнутым) результатом.

– Вы совершенно не умеете работать с людьми, – герр оберст разочарованно скривил тонкие губы.

Но что мог сделать Отто, ведь потом самому оберсту ничего не удалось добиться от пленного, упрямец попросту отказался с ним разговаривать!

Никто из сотрудников Абвера не ожидал встретить в этническом немце такую фанатичную преданность большевистской идее.

– Он ещё больший красный, чем некоторые другие русские военнопленные! – возмущался герр оберст. – Какой там голос крови, этот парень обрусел на все двести процентов!

Райнер не стал тогда возражать разбушевавшемуся начальнику, но про себя вспомнил слова майора Бекендорфа «Эта война идёт не между двумя нациями, а между двумя идеологиями. Я немец, но я ненавижу нацизм. Я воевал не против Германии, я воевал против позорного для Германии нацизма! Разве мало немецких коммунистов, рождённых и выросших в Германии, так же твёрдо отстаивают свои взгляды перед палачами в застенках гестапо?!».

В целом разговор с раненым, но не упавшим духом Альбертом, произвёл на Отто потрясающее впечатление, породив где-то в глубине души странные мысли и сомнения. Обер-лейтенанту Абвера были чужды и непонятны идеалы, о которых так пламенно говорил этот коммунист, но его упорство и убеждённость вызывали невольное уважение.

Но сейчас Олегу надо было идти на встречу с «Есаулом», это оперативная кличка Шульги, тот должен ждать около Селенских Исад, там всегда полно народу и легче затеряться в толпе.

Уже на подходе Олег ощутил специфический запах рыбного рынка. Целые кучи свежей, ещё шевелящейся рыбы были навалены на длинных прилавках, огромные сазаны дышали, округляя рот и шевеля жаберными крышками, рыба помельче выгибалась и била хвостами, только сомы лежали сонно , словно примирившись со своей участью.

«Ах, как я соскучился по жареной рыбке» – подумал про себя Олег. Он так живо представил себе большую чугунную сковороду с шипящим растительным маслом, и как бабушка кидает туда обвалянные в муке толстые ломти судака, и они становятся золотистыми, и от них идёт такой аппетитный аромат, а он хватает куски жареной рыбы прямо со сковородки и, обжигаясь, сует их в рот!

«А я ведь с утра ничего толком не ел» – вспомнил Отто. Он купил у татарки большой кусок пирога с вязигой и, жуя на ходу, двинулся дальше.

– Закурить не найдётся, господин хороший? – раздался над ухом знакомый голос. Отто обернулся и увидел Шульгу, тот ощерил желтоватые зубы и, слегка нагнувшись, прикурил от протянутой лейтенантом зажигалки, затем присел на лавочку рядом.

Рассказ Отто очень разозлил «Есаула».

– Проклятый коммуняка, – сплюнул он, имея в виду Бекендорфа. – Как пить дать побежит стучать на тебя в НКВД. Надо было бы тебе сразу пришить его…

Но натолкнувшись на возмущённый взгляд Райнера, Шульга только махнул рукой:

– Ой, какие мы все из себя нежные, словно барышня-гимназистка! Идёт война, а Бекендорф враг! Никогда не жалел коммунистов, какой бы они нации не были!..

В общем, разговор получился очень неприятным, так и не достигнув единого мнения, глубоко недовольные друг другом разведчики разошлись.

– Однако, какие зверские глаза у этого казачьего есаула, – думал Олег. Этот тип всегда вызвал у него неприязнь своим невежеством, воинствующим хамством и бешеной ненавистью к большевикам. Любимым занятием Шульги было, выпив бутыль водки, в очередной раз шумно разглагольствовать о том, как он сначала участвовал в черносотенных еврейских погромах, затем ногайкой разгонял рабочие демонстрации в Питере, а в годы Гражданской войны расстреливал пленных красноармейцев Будённого. Товарищей по диверсионной школе уже буквально тошнило от его кровожадных россказней.

– Странный визит, – думал Гуго Карлович, раскуривая погасшую трубку. – Он терялся в догадках: сначала было он поверил, что Райнер прибыл «с той стороны», затем из-за грубой игры принял визитёра за провокатора из НКВД, поэтому так резко выпроводил его. – Не доверяют, проверяют, всё шпионы им мерещатся! А по логике чекистов кому как не немецкому инженеру, занятому на таком ответственном производстве, якшаться с германской разведкой?!

В памяти ещё свежи были события прошедшего 1940 года, когда его и двух других работников завода обвинили в саботаже – почти на неделю был задержан спуск на воду отремонтированного танкера. Инженер Бекендорф не забыл, как «чёрный воронок» прямо посреди ночи доставил его в зловещее здание областного НКВД, до сих пор в ночных кошмарах ему иногда снилась тесная одиночная камера с решётками на окнах и бесконечная череда допросов. Но повезло: тогдашний начальник НКВД, курирующий их дело, оказался разумным человеком и смог понять, что истинной причиной срыва плана был не саботаж заводчан, а бракованные детали, поставляемые смежниками. Рассмотрев так называемые «улики», чекист пришёл к выводу, что никакого злого антисоветского умысла у работников судоремонтного завода не было, и их оправдали за отсутствием состава преступления.

Инженер Бекендорф глубоко вздохнул и решительно набрал номер телефона. Нельзя сказать, чтобы этот поступок дался ему легко.

В трубке раздались длинные гудки, затем мужской голос по-военному чётко произнёс:

– Секретариат приёмной полковника Лукьянова, капитан Екименко… Я Вас слушаю…

– Я Гуго Карлович Бекендорф, главный инженер судоремонтного завода. Мне срочно необходимо встретится с полковником Лукьяновым, – сказал Гуго Карлович и добавил. – Он знает меня лично. У меня есть для него важная информация.

– Полковник сейчас на совещании, но Вы можете зайти после пяти вечера, он будет у себя.

Но инженеру Бекендорфу пришлось встретиться с работниками Особого отдела НКВД при других обстоятельствах:

Трое военных моряков шагали по двору в районе завода Ленина, когда навстречу им из подъезда выскочил взволнованный мальчишка лет двенадцати. Зелёная клетчатая рубашка на нём была разорвана, взъерошенные медно-рыжие волосы стояли дыбом, а лицо буквально пылало от ярости. Увидев на прохожих чёрную морскую форму, он кинулся прямо к ним и, схватив одного за рукав, потащил в дом, тараторя на ходу, жутко заикаясь и путая русские и немецкие слова:

– Ой, дяденька красный командир, коммен зи, то есть пойдёмте шнелле, то есть скорее со мной!

– Мальчик, ты кто? Что тебе нужно?! – удивился моряк.

– Я Фриц Бекендорф, там у нас фашистский шпион дедушку хотел убить!

– Кто?! Фриц?! Пацан, хватит играться! Это не смешно! – возмутился один из матросов, но двое других переглянулись и, сняв оружие с предохранителей, ринулись в квартиру.

На полу, схватившись за сердце, сидел пожилой человек в разбитых очках, его отчаянно теребил плачущий мальчик лет пяти, а в углу без движения, скорчившись в неестественной позе, лежал в луже крови мужчина в синей косоворотке, рядом с ним валялся финский нож.

Моряки срочно занялись пострадавшими, один из них побежал звонить в НКВД. Опергруппа прибыла буквально через полчаса.

– Ну, этот не жилец, – медэксперт для проформы проверил зрачковый рефлекс у Шульги. Он покосился на пробитый череп с вдавленными внутрь раны полуседыми волосами и торчащими осколками теменной кости, затем двумя пальцами брезгливо прикрыл трупу оловянные глаза.

Потом он ободряюще улыбнулся потрясённому Бекендорфу и накапал в мензурку сердечные капли.

– Ну и тяжёлая у Вас рука, папаша! Дубовым стулом, с одного удара такого матёрого волка завалили! – вслух проговорил Батуров, приступая к описанию в протоколе места происшествия. А про себя подумал «Чёрт его знает, из-за чего у них вышел спор с «Есаулом». Может Бекендорф был давно завербован немецкой разведкой. Кто его знает, может старый белогвардеец раскаялся и хотел перейти на нашу сторону, как явившийся с повинной Сайфулин, а инженер за это убил его?!»

За годы службы в НКВД Михаил чётко усвоил одну истину – кругом полно скрытых врагов, и поэтому никому нельзя доверять!

Подполковник Лукьянов успокоил младшего из детей и приступил к опросу старшего. Мальчишка рассказал следующее:

– Пришли мы с братом после футбола домой, а в комнате этот гад на дедушку нож наставил. Я тогда как заорал и как кинулся на шпиона, а он меня схватил за шею и говорит дедушке, что «сначала на глазах у него убьёт этого щенка!» И тут я изо всех сил вцепился зубами в руку фашисту, тот заорал от боли и от неожиданности и выронил оружие. Дедушка схватил стул и огрел гада по башке, но у того голова крепкая оказалась – стул чуть в щепки не разлетелся. Но всё равно упал, обливаясь кровью. Дед сказал мне, чтобы я бежал звонить в милицию. Остальное вы знаете.

– Да уж, внучок у меня боевой, настоящий «вождь краснокожих » – добавил пришедший в себя инженер.

– Это как у О Генри, когда мальчишка двух взрослых бандитов одолел?! – засмеялся Лукьянов и ласково погладил Федьку по жёстким рыжим вихрам.

Труп Шульги с головой накрыли брезентом и погрузили в кузов полуторки. Инженера Бекендорфа усадили на заднее сидение легковушки, между Батуровым и другим чекистом, сам Лукьянов сел на переднее, шофёр вдавил в пол педаль газа, и обе машины, стремительно сорвавшись с места, понеслись в сторону здания областного НКВД.

Вечером после работы Ханна зашла забрать сынишку у фрау Рольгайзер.

– Мальчик простыл, весь день у него была температура. – рассказывала пожилая женщина. – Я заварила ему липового цвету и чабреца.

– Ich danke! Спасибо, – от души поблагодарила её молодая мать. – Пойду, попробую ещё раз застать Михаила, может теперь он будет в казарме.

Но в этот раз всё вышло ещё хуже, чем в первый. На вахте рядом с дежурным стоял офицер, окинув Ханну неприязненным взглядом, он подозрительно спросил

– А Вы, гражданка, Батурову кем будете?

– Я?! Да просто знакомая, – смутилась Ханна.

– Эта девка и утром, и в обед приходила, – шепнул на ухо командиру солдат.– Но это точно не невеста Мишкина. Невесту я знаю, та тёмненькая, а эта светленькая… Товарищ капитан, а вдруг она немецкая шпионка? Гляньте, говорит с каким-то странным акцентом, и сама из себя белобрысая, и отирается тут возле НКВД. Подозрительно всё это!

– Бдительность это хорошо, – усмехнулся офицер. – Только у ей вона дитё на руках, какая она тебе шпионка?

Бедная женщина услыхала обрывки разговора, и ей стало по-настоящему жутко. А вдруг настырному часовому захочется проверить её документы?! Да, теперь по мужу она Дёмина, но имя отчество Ханна Генриховна, а только дурак не знает, что это немецкие имена. Бдительный чекист наверняка арестует её, она будет долго доказывать следователю свою историю, но что же тем временем станет с маленьким сынишкой, ведь он и так болен?!

Ханна жалобно улыбнулась, пробормотала – «Тогда я попозже зайду», медленно повернулась к чекистам спиной и пошла прочь. Она старалась идти спокойно и уверенно, гордо подняв голову, как ходила всегда; её каблучки четко постукивали по асфальту, но между лопатками она явственно ощущала подозрительный, сверлящий взгляд часового и ждала его окрика с приказом остановиться. Слава Богу, никакого окрика не последовало!

– Ну, вот, – огорчённо думала Ханна, – И этот молодой красноармеец готов видеть в каждом советском немце фашистского шпиона! Показать бы ему нашу газету Nachrichten (Известия). Хотя бы вот эту передовую статью:

«10 августа 1941 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР орде¬ном Красного Знамени был награжден уроженец АССР НП командир тан¬кового батальона старший лейтенант А. Шварц. В представлении к ордену говорилось следующее: «В период боев под Сенно с 6 по 10 июля 1941 г., у старшего лейтенанта Шварца в батальоне была отличная организация боя, в результате чего противник от огня батальона понес большие потери. Бы¬ло уничтожено 8 танков противника и 4 противотанковых орудия. Благо¬даря отличной маневренности батальона на поле боя и правильной системе огня противник был введен в заблуждение и его передовой отряд был пол¬ностью уничтожен.

Тем же указом от 10 августа орденом Ленина был награжден командир 153 стрелковой дивизии полковник Н. Гаген».

ЧАСТЬ III
Чужая кровь

В кабинет подполковника особого отдела НКВД Лукьянова вошёл щеголеватый офицер и бойко отрапортовал:

– Товарищ подполковник, разрешите доложить. В 21.00 нами зарегистрирован выход в эфир вражеского радиопередатчика, передача велась из окрестностей села Асадулаево.

Лукьянов поднял голову от бумаг.

– Срочно выслать опергруппу на поиски радиста и передатчика, прочесать весь лесной массив, ужесточить контроль на дорогах. Проверку документов, а при необходимости и досмотр личных вещей проводить у всех мало-мальски подозрительных лиц, невзирая на звания и занимаемые должности. Дешифровщикам срочно приступить к расшифровке вражеской радиограммы. Пеленгаторам быть готовым засечь вражеского «пианиста» при следующем выходе в эфир.

– Откуда же вёл передачу этот фашист и куда он засунул свою рацию?! – ломал голову сержант Батуров. Шёл третий день поисков, бойцы НКВД заканчивали прочёсывание прибрежных зарослей у села Асадулаево. Но искать в них спрятанную рацию было всё равно, что искать иголку в стоге сена! Подобно ищейкам, буквально уткнув носы в землю, оперативники обшаривали каждый кустик и каждую подозрительную кочку. Их поиски были бы существенно облегчены, если бы вражеский радист вновь вышел в эфир и был бы запеленгован – тогда бы чекисты знали местонахождение передатчика с точностью до квадратного километра и смогли бы оцепить район. Но проклятый фашист затаился и не выходил в эфир.

– Ну, опять мессеры налетели! – Михаил отмахнулся от стаи надоедливого комарья, поднявшегося из потревоженных его сапогами зарослей и, звонко хлопнув себя по щеке, раздавил одного из них. Всё его лицо распухло и горело от многочисленных укусов ненасытных кровососов. Целые тучи назойливых насекомых плодились в оставшихся от весеннего половодья лужах и озерцах, а потом жили под тенистым пологом леса, терроризируя любого посмевшего проникнуть в их владения. Размазав по шее кровь от очередного раздавленного комара, Батуров двинулся дальше.

Шёл пятый день после прибытия, обер-лейтенанту пора было отправлять очередную радиограмму в Абвер. С первым сообщением, отправленным вскоре после приземления, особых сложностей не возникло: в центр ушла шифровка «Прибыл благополучно. Осматриваюсь, ищу связи». Но вот со следующей возникли большие сложности. Начальство ждало от Райнера отчёт о проделанной работе, но ничего позитивного он сообщить не мог!

За прошедшее время он вдоволь намотался не только по городу, но и по ближайшим сёлам, и всюду получил только одно – отказ!

Он не ожидал такого поворота событий: люди, в которых он надеялся найти своих единомышленников, отторгали его, как отторгает здоровый организм инородное тело в виде занозы. Отто говорил с ними на родном немецком языке, но казалось, что они беседуют на разных языках – настолько различны были их жизненные цели и идеалы. Сначала, когда он ради интереса читал издаваемые в Республике немцев Поволжья газеты, ему казалось, что всё описываемое в них обычная красная пропаганда, и он пренебрежительно посмеивался. Но по мере разговоров с местными жителями до него постепенно начало доходить, что газеты не врут!

Иной раз Отто казалось, что не он вербует своих соплемёнников, а они своими беседами постепенно перетягивают его на свою сторону. И дело было не в том, что поволжские слишком «обрусели», как выразился про Альберта герр оберст. Местные оставались немцами, они продолжали чтить свою старинную культуру и обычаи, пели немецкие песни; матери, как и два столетия назад продолжали рассказывать своим детям немецкие сказки. Но все они чувствовали себя частью этой огромной страны и любили её, как свою Родину! Всё это было немыслимо, непостижимо, но это было так!

В довершение всех неприятностей куда-то пропали Сайфулин и Шульга, ни один из них не явился на встречу в условленное время. Вообще в последнее время у Олега появилось ощущение зафлаженного, обложенного со всех сторон охотниками волка, он чувствовал, как вокруг него постепенно сжимается смертоносное кольцо. Райнер решил не рисковать, и пропустить очередной выход в эфир, отсылать объективную сводку о настроениях местных немцев ему не хотелось – он был уверен, что начальник опять обвинит его в неумении работать. Отто знал, что герр оберст за глаза зовёт его «раздолбаем» и что тот был категорически против включения Райнера в разведгруппу. Но тут решающую роль сыграло знание Райнером Астрахани и то, что он говорил по-русски без малейшего акцента.

Отто решил пойти на последнюю явку. Она находилась возле старой мечети, в районе Больших Исад.

Уже смеркалось, когда обер-лейтенант Райнер дошёл до трёхэтажного кирпичного дома на углу и вошёл в полутёмное парадное. На лестнице отвратительно воняло кислой капустой и кошачьей мочой. Пушистая чёрная кошка, сверкнув глазами, стремительно спрыгнула откуда-то сверху и пулей проскользнула между ног Отто. «Дурная примета – подумал он, – или это только если перебежала дорогу действует?! А она перебежала или нет, если вот так, между ног?!»

Электрические лампочки в подъезде были выкручены, и он почти вслепую пробирался по коридору коммунальной квартиры, ежесекундно увёртываясь то от висящего на стене цинкового корыта, то от стоящего за шкафом ржавого велосипеда с проколотыми шинами. Но вот в конце коридора замаячила выкрашенная бурым суриком деревянная дверь; Олег постучал условным стуком, два длинных, три коротких, затем снова два длинных. Дверь почти мгновенно отворилась, на пороге стоял высокий парень в очках, но с явно военной выправкой.

– Вы от папаши Питера Глюка? Интересуетесь антиквариатом? – видя, что Олег настороженно молчит, сам сказал условный пароль хозяин явки. – Что же вы стоите, проходите в комнату!

Он посторонился и любезным жестом пригласил гостя войти. Олег заглянул в комнату и обмер: из-за накрытого алой бархатной скатертью стола навстречу ему поднимались двое в гражданском, однако пистолеты в их руках не оставляли никакого сомнения в том, что это были сотрудники контрразведки.

«Вот те и примета – чёрная кошка!» – отчаянно подумал Отто. Натренированным ударом, вложив в него всю свою ярость и обиду, абверовец ударил кулаком в лицо опешившего хозяина квартиры, резко захлопнул тяжёлую деревянную дверь, принявшую на себя пистолетные пули, и стремглав побежал назад по коридору. Следом за ним неслись чекисты, он слышал топот их подкованных сапог, грохот упавшего цинкового корыта и яростный мат одного из преследователей. Выпущенная из нагана пуля впилась в стенку буквально в нескольких сантиметрах от его головы, осыпав волосы штукатуркой.

– Стрелять только по ногам, он нужен живым! – донеслась до него команда старшего из НКВД.

Рейнер уже практически добежал до поворота коридора, как вдруг ему наперерез из-за шкафа ринулся ещё один чекист. Отто изо всех сил ударил его в живот, враг охнул и согнулся пополам. Воспользовавшись этим, немец ударом ноги выбил хлипкую оконную раму и выпрыгнул во двор. Буквально через несколько секунд следом за ним тем же путём выпрыгнули оба чекиста.

– Ну, что ж, попробуйте взять меня! – выкрикнул Отто по-немецки. Подпрыгнув и подтянувшись на руках, он перемахнул через забор и попытался скрыться в путанице проходных дворов. Но его преследователи явно знали район не хуже него. Отто выстрелил в болтающийся на высоком столбе фонарь, лампочка со звоном разбилась, подарив беглецу несколько секунд спасительной темноты. Он воспользовался этим и, пробежав через открытые чугунные ворота, выскочил на улицу и прицепился сзади к кузову проезжавшей мимо полуторки.

– Уйдёт ведь, уйдёт, гад! – вылетевший на дорогу чекист дал ещё один выстрел по удаляющемуся грузовику. Отто уже практически перевалился через борт, когда острая боль обожгла плечо и разлилась по всей левой руке. Охнув, он опустился на кучу мешков и зажал рану здоровой рукой. Из под пальцев, пульсируя, струилась алая кровь, заливая рукав гимнастёрки. Разведчик достал носовой платок и, помогая себе зубами, кое-как перетянул рану. Похоже, водитель не услышал выстрелов, или не понял в чём дело, но полуторка стремительно неслась по улице Свердлова по направлению к центру города.

«Однако, чекисты всё равно запомнили машину, и увяжутся за ней, а мне лучше покинуть её» – подумал Отто. Когда автомобиль переехал мост около Стрелки и остановился на ближайшем перекрёстке; немец, убедившись, что никто его не видит, покинул кузов и побежал по переулку. Бежать становилось всё тяжелее, от потери крови темнело в глазах, и подкашивались ноги.

Инстинкт вёл его в единственное место, где он рассчитывал найти хоть какую-то помощь и сочувствие – к любимой девушке. Слава Богу, в этот поздний час во дворе уже никого не было. Из последних сил цепляясь за перила, Райнер взобрался на второй этаж и буквально ввалился в дверь Татьяниной квартирки.

– Олежек, милый, что случилось? – девушка встревожено уставилась на его окровавленный рукав. – Не бойся, я помогу тебе.

Конечно, теперь он опасался всего. Но, господи, разве у него есть выбор?! Шатаясь и почти теряя сознание, разведчик дал завести себя в комнату и без сил рухнул на диван. Словно сквозь туман он чувствовал, как Татьяна умелыми руками промывает его рану и накладывает чистый бинт, слышал её утешающие слова: «Удачно, что пуля прошла навылет, не задев кость». Затем она напоила его горячим крепким чаем для поднятия сил и сказала:

– Знаешь, ведь тебе в доме оставаться нельзя. Но куда ты пойдешь в таком состоянии? Давай я спрячу тебя в дровяном сарайчике. Летом туда всё равно никто не ходит.

Сказано – сделано. Таня устроила в старом сарае подобие лежанки и помогла перейти туда парню.

– Ты всё-таки меня любишь – благодарно улыбнулся он и поцеловал её руку.

Девушка зарделась и смущённо выдернула ладонь.

– Да что ж я зверь что ли, выгнать раненого. Я всё же клятву Гиппократа давала, – пробормотала она. – Сейчас я уйду, но буду навещать тебя.

А в это время сержант Батуров вместе с остальными бойцами истребительного батальона методично, квартал за кварталом прочёсывали город. Сказать, что сержант Батуров был зол – означало бы практически ничего не сказать! Он был готов буквально рвать и метать – ещё бы, проклятый фашист ускользнул прямо у них из под носа! Конечно, если бы был приказ стрелять на поражение, меткая пуля из его револьвера наверняка бы настигла убегавшего, но командир строго-настрого предупредил, что вражеский агент нужен им только живым. А теперь ищи его, как иголку в стоге сена! Чекисты старательно осмотрели все подъезды, облазили все чердаки и подвалы, расспрашивали жильцов окрестных домов, дворников, вездесущих старух на лавочках и глазастых пацанов. По приказу подполковника особого отдела НКВД Лукьянова обзвонили все поликлиники и больницы на случай, если кто-то обратился со свежим огнестрельным ранением, обошли все аптеки – вдруг кто-то похожий по описанию покупал перевязочный материал и дезинфицирующие средства. Ориентировки на вражеского агента были розданы всем милиционерам и управдомам, но диверсант словно растворился в большом городе!

– И как назло, эти поиски опять продлились всю ночь и продолжатся завтра, и опять я не смогу даже на полчасика заскочить к Танюшке! – сокрушался Михаил.

Увольнительные в город из-за чрезвычайной ситуации были временно отменены.

24 августа Ханна, как обычно вытащила из почтового ящика газету «Комсомольская Правда», открыла её и обмерла: заголовок гласил «Мы отомстим за тебя, товарищ!», а под ним был помещён большой фотоснимок обгоревшего, с пятнами крови комсомольского билета №12535944. Этот комсомольский билет принадлежал Генриху Гофману, призванному в армию из села Шендорф Краснокутского района АССР немцев Поволжья. В газете было написано, что этот двадцатилетний юноша, попав в плен, выдержал ужасающие пытки, но не изменил военной присяге. Фашистские изуверы прикололи комсомольский билет штыком к груди воина, расчленённого на куски.

Ханна в ужасе закрыла лицо руками, её разум отказывался верить прочитанному. И это сделали цивилизованные люди, европейцы! Да они хуже зверей! Какой кошмар, неужели Олег не понимает, с какими кровавыми бандитами он связался!

– Но я не могу так просто оставить это дело! – продолжала терзаться молодая женщина.– Если меня не пускают к Батурову, то попробую найти хотя бы Таню, а она уж пусть сама с ним поговорит.

Вечером, после работы Ханна пошла к госпиталю. Но ей опять не повезло – как раз прибыли санитарные машины с ранеными, началась разгрузка, и у Татьяны не было ни одной свободной минуты для разговора. Тогда Ханна сама напросилась помочь и целый час таскала тяжеленные носилки с изувеченными солдатами. Её нежные руки, привыкшие к канцелярской работе, быстро налились свинцовой тяжестью и покрылись кровяными мозолями от шершавых деревянных ручек носилок. Но немка, закусив губу, буквально сама загоняла себя, находя в тяжёлой работе какое-то своеобразное искупление. Напрягая последние силы, она упорно поднималась вверх по ступенькам, затаскивая в паре с Татьяной очередного раненого на второй этаж. Наконец последний боец был уложен на койку в палате, и подруги смогли прекратить работу. Выйдя во двор госпиталя, они в изнеможении упали на лавочку у окна. Некоторое время, привалившись спиной к нагретой за длинный солнечный день стене, девушки просто молчали, не в силах даже пошевелить языком, всё тело ныло, словно избитое.

Ханна первая нарушила молчание. Татьяна слушала подругу, не произнося ни слова, только изредка кивая головой. Не могла же она признаться, что просто боится говорить об этом с Батуровым! Как бы ни была она в юности откровенна со своей лучшей подружкой, но всё равно не посвящала её во все хитросплетения и подробности своего любовного треугольника. Возможно, в этом сыграла свою роль разница в возрасте: всё же на пороге зрелости три года – огромная разница в восприятии одних и тех же вещей. Ханна даже не представляла, насколько напряжёнными и неприязненными были отношения между двумя воздыхателями красавицы Татьяны. Та даже не рискнула рассказать ей о первом визите Олега, изобразив неподдельное удивление и негодование на лице при рассказе Ханны о возвращении его в качестве немецкого шпиона.

– Вот уж никогда бы не подумала, что Райнер станет работать на фашистов. А ты, Анька, молодец, здорово его отбрила! Ладно, ты иди, я обязательно поговорю с Мишей, – пряча глаза, пообещала старшая из женщин. – А сейчас мне надо возвращаться к больным, вон уже доктор меня разыскивает.

Олег лежал в сарае уже несколько дней. Благодаря заботам Татьяны его раненая рука успешно заживала. Девушка навещала больного по вечерам, приносила еду, подолгу беседовала с ним.

Однажды Таня забежала утром и оставила ему газету «Комсомольская Правда».

– Почитай. А сейчас мне бежать надо, на работу опаздываю.

Отто взял газету, жирным красным карандашом в ней был отмечен очерк известного писателя Цезаря Солодаря «Разговор с красноармейцем Генрихом Нейманом», рядом красовался портрет воина, сбившего четыре бомбардировщика «Юнкерс». Выпускник Марксштадского педагогического техникума Генрих Нейман на вопрос писателя о своей национальности ответил: «Да, я немец. Но всей душой ненавижу того, кто смеет называть себя вождём немецкого народа. И с ордами этого насильника я буду бороться так, чтобы… Впрочем, вам же известен текст присяги воина Красной Армии».

Обер-лейтенант тяжело вздохнул и отложил газету подальше. «Похоже, начальство в Абвере просчиталось, и наша миссия изначально была невыполнима!»

Да, он просто провалил своё первое задание, и неизвестно как будет отчитываться перед Абвером. Но зато эти несколько дней были самыми счастливыми днями в его жизни! «Mein Gott, не было бы счастья, да несчастье помогло» – часто посещали обер-лейтенанта грешные мысли.

Таня была так нежна и ласкова с ним, словно он не был офицером вражеской армии, словно не было вокруг никакой войны, а сама она не была сестрой и дочерью сотрудников НКВД.

Собственно, Лукьянов и не был её родным отцом, а только отчимом. Но, по словам Тани, относился к ней как к родной дочери, и сама она испытывала к Василию Дмитриевичу чувство глубокого уважения и любви. Танина мать жила с ним гражданским браком, переехав на ведомственную квартиру, а свою оставила дочери.

– В каком же чине твой отчим и чем занимается? – как-то раз осторожно поинтересовался Олег.

– Вроде подполковник особого отдела НКВД – пожала плечами Татьяна. – Я точно не вникала, чем он занимается. – А Миша там простой сержант.

– Мило! – размышлял про себя Райнер – Папаша и жених усиленно ловят диверсантов по всей Астраханской области, а я лежу тут прямо у них под носом, да ещё наслаждаюсь приятным обществом их красавицы дочки. От этой мысли ему стало смешно.

– Чего ты смеёшься? – спросила Татьяна, поднимая голову с его плеча.

– Да так, о своём, о девичьем, – отшутился Олег, покрепче обнимая лежащую рядом девушку. Он старался не говорить с любимой на спорные темы. В своих разговорах влюблённые старательно, как полыньи на реке, стороной обходили тему войны, фашизма, кто победит, да и вообще чурались идеологических споров. Конечно, он знал, что Таня была комсомолка, но она ни разу не поинтересовалась, был ли он членом нацистской партии. А если бы и спросила, он наверняка соврал бы ей. Они были просто одержимые страстной любовью, они говорили друг другу милые глупости, которые говорят влюблённые всего мира. Языком их любви был русский, за все десять дней Райнер не произнёс ни одного немецкого слова. Они придумывали друг для друга шутливые интимные прозвища, ворковали как голубки, целовались и нежно ласкали друг друга.

Первой завела неприятный разговор всё-таки Татьяна.

– Олег, не считай меня дурочкой, – глядя прямо в глаза начала она. – Я догадываюсь, что ты прислан сюда, как разведчик. НКВД уже вторую неделю ловит сброшенных с самолёта шпионов, об этом судачит весь город!

Скоро ты выздоровеешь и, что мы будем делать дальше? Ты же понимаешь, что и речи не может быть о том, чтобы я помогала тебе в твоих грязных делах!

– Что же ты предлагаешь? – осторожно осведомился Отто, внутри у него всё опустилось.

– Я попробую осторожно поговорить с отчимом. Если ты добровольно явишься с повинной и поможешь НКВД найти остальных диверсантов, то…

– Я не рассчитываю на милость чекистов! Меня наверняка расстреляют! – перебил её Райнер. – Однако и продолжать свою миссию я тоже не намерен. Я многое понял, находясь здесь; на многие вещи стал смотреть иначе, с моих глаз словно спала пелена. Я не хочу больше воевать на стороне фашистов! Но и сдаваться в НКВД я тоже боюсь!

– Танечка, послушай, – вдруг горячо зашептал он, схватив её за руку. – У меня есть свой план. У меня железные документы на имя Виктора Белова. Поверь, в Абвере умеют делать прекрасные подделки, никто не придерётся. Белов детдомовский, родни нет, зато есть справка, что он контужен и более не годен к строевой службе. Давай вместе уедем куда-нибудь подальше от Астрахани, где меня не могут узнать. Поженимся, я возьму твою фамилию, это ещё больше запутает следы. Будем жить где-нибудь на Алтае, в глухой деревушке, медики везде нужны…

За неделю в областное НКВД поступило сразу несколько сообщений от местных жителей немецкой национальности. Сопоставив данные допросов, следователи пришли к выводу, что речь во всех случаях идёт об одном и том же человеке: он описывался как молодой мужчина в лётной форме со знаками различия лейтенанта РККА, выше среднего роста, худощавый, волосы прямые светло-русые, глаза серо-голубые, нос прямой, губы тонкие, изредка передёргиваются нервным тиком, на правой щеке родинка.. При разговоре слегка картавит, бурно жестикулирует руками. Из особых примет – на левом предплечье татуировка, напоминающая контуры сердца с буквой «Т». Утверждает, что местный житель…

– Кажется, я знаю этого «местного жителя», – Батуров чуть не хлопнул себя рукой по лбу от неожиданной догадки. – Помнится мне, подобную татуировку сделал себе один мой «хороший знакомый» из далёкого солнечного детства. То-то мне даже спина удирающего фашиста показалась смутно знакомой. Неужели, действительно Олег?! Да ведь и остальные приметы сходятся! Но тогда где эта сволочь залегла на дно? К кому из знакомых он мог бы обратиться за помощью? Он не на явке – это однозначно: все их явки провалены, все адреса, куда он должен был обратиться, выдал явившийся с повинной Сайфулин. Он не смог сообщить только одного – так как действительно не знал настоящей фамилии Райнера, члены разведгруппы в целях секретности называли друг друга по оперативным псевдонимам.

– Кто же мог дать приют фашисту? – ломал себе голову Михаил. – Надо обязательно заглянуть к Ханне – ведь она дальняя родственница Райнера. Все они одним миром мазаны, небось, Анька спала и видела, как немцы нас победят! А тут нате – троюродный братец-шпион буквально с неба свалился!

Сам себя подзуживая подобными мыслями, Батуров грубо заколотил кулаком во входную дверь.

К его удивлению молодая немка не только охотно открыла ему, но и чуть не бросилась на шею!

– Мишенька, слава Богу, ты пришёл! Значит, Таня уже всё рассказала тебе про Олега?!

Батуров оторопело уставился на неё, медленно переваривая услышанное.

– Рассказала что?!

Теперь пришла очередь удивляться Ханне.

– Разве она ничего не сказала тебе?! – опешив от своей догадки, пробормотала женщина.

– Танька! Мать твою! – проревел Батуров и, круто развернувшись на каблуках, вылетел из дверей. Он нёсся по пыльному переулку как вихрь, сжав пудовые кулаки и изрыгая на ходу самые страшные ругательства; несколько успокоиться и отдышаться он заставил себя только у самого Татьяниного двора.

Уже несколько дней Татьяна продолжала уговаривать Отто на явку с повинной, а он упорно склонял её в сторону своего, как ему казалось, беспроигрышного плана. Неизвестно, чья точка зрения в результате одержала бы верх, но тут буквально грянул гром среди ясного неба! Дверь сарайчика, снесённая сильным ударом, упала с петель с жутким грохотом и тучей пыли. В зияющем дверном проёме зловещим чёрным силуэтом стояла широкоплечая фигура сержанта НКВД Михаила Батурова.

– Так вот кто прячет фашистского диверсанта, – ледяным голосом произнёс он. – Не ожидал я, что собственная невеста станет предательницей и пособницей врага!

– Миша, я сейчас всё объясню!– Татьяна кинулась к жениху и схватилась за него, не давая идти дальше.

– Что ты мне объяснишь?! – озлобленно крикнул чекист. – Как с фашистом снюхалась?!

– Мишенька, ну какой же это фашист. Это же Олежка Райнер, неужели ты его не узнаёшь, я же с ним в школе сидела за одной партой!

– Это он был Олежка, а теперь он враг и прибыл сюда не в игрушки играть. Он воспользовался твоей бабьей глупостью, а ты… – Михаил буквально выплюнул ей в лицо унизительное матерное слово, затем пренебрежительно оттолкнул девушку, и она упала на пол, потрясённо глядя, как жених двинулся к Олегу.

Но тот уже сам вскочил на ноги и шагнул к чекисту.

– Батуров! Кем бы я ни был, но это не повод обижать девушку!

– Оба на! Рыцарь – защитничек выискался ! – аж хлопнул себя по бокам сержант. – Мы уж тут свои семейные споры как-нибудь сами решим. А ты сейчас получишь, за то, что опозорил мою невесту!

И понеслась! Сцепившись в один яростно рычащий клубок, парни катались по пыльному полу, а Таня бегала вокруг в тщетной попытке разнять их. Хлёсткие удары и не менее хлёсткие матерные выражения (причём оба ругались по-русски!) эхом отражались от хлипких стенок сарайчика. Но силы были явно неравными, раненая рука не оставляла Райнеру шансов на победу в этом поединке. Буквально через несколько минут русский прижал немца к полу и, отвесив ещё несколько оплеух, слегка успокоился. Олег лежал, глядя на него снизу вверх, и, тяжело дыша, слизывал солёную кровь из разбитой губы.

– Ну, ты, встать!– Михаил грубо завернул руки Отто за спину, туго стянул их ремнём, а затем толкнул к выходу.

Таня тихонько плакала, сжавшись в уголке.

– А с тобой, фашистская подстилка, я ещё разберусь по-свойски! – кинул ей жених.

– Она ни в чём не виновата !

– Да ты о себе думай! – буркнул Михаил.

Внезапно он дёрнул пленного назад.

– Падла фашистская, а ведь на допросе выяснится, где ты скрывался всё это время. Ни мне, ни товарищу Лукьянову это ни к чему. Что же с тобой делать? Может вывести за город, пристрелить, да и концы в воду? – вслух размышлял сержант.

– Мишенька, не надо! – чуть не завыла Татьяна.

Батуров ещё о чём-то подумал про себя, затем решительно сказал:

– Вот что, Танька, беги, приведи сюда отчима, а я тут с твоим фрицем пока посижу. Да не боись, не съем я его! Как Василий Дмитриевич решит, так и будет.

Радостно закивав головой, Танюшка вытерла слёзы и, накинув платок, выскользнула из сарайчика, а Михаил поставил на место сорванную с петель дверь.

Отто лежал, скорчившись и уткнувшись лицом в пол. Выкрученные назад руки затекли и болели, кожаный ремень больно врезался в запястья. Про себя он решил, что терять ему уже нечего и готовился умереть достойно, как настоящий немецкий солдат.

– Вот ведь дрянь, – со злостью пнул его ногой в бок сержант. – Говори, что у тебя тут с ней было?

– Товарищ чекист, не значит ли, что вся Ваша пролетарская злость объясняется элементарной мужской ревностью?! – попытался изобразить разбитыми губами улыбку Райнер.

– Моя злость объясняется тем, что ваши фашистские ублюдки напали на мою Родину! Вы грабите и насилуете, – гаркнул сержант.

– Вот насчёт последнего обвинения хочу сказать…– в голосе Отто несмотря на безысходность положения промелькнули странные нотки.

– Лучше ради спасения своей шкуры заткнись! – сжал огромные кулаки Батуров. – Я понимаю, что тебя как вражеского диверсанта важно допросить. Иначе сразу бы шею свернул!

– Я о том, что твоя невеста ни в чём перед тобой не виновата, – твёрдо сказал немец.

– Клянёшься?!

– Клянусь!

Русский покачал головой, но было видно, что немного успокоился, и ближайшие полчаса они провели молча.

Дверь распахнулась, впустив в полумрак сарая поток солнечного света и высокую фигуру подполковника НКВД Лукьянова, а также маячащую за его спиной взволнованную Татьяну.

– Ну, здравствуй, залётный! – иронически поприветствовал он лежащего на полу Райнера. – Это ж надо, какую ты штуку отчудил! Давай поднимайся, будем знакомиться! Сержант, развяжите ему руки.

Отто сидел на полу, растирая затёкшие кисти рук, и смотрел на чекиста. Над ним возвышался, постёгивая прутиком по начищенным сапогам, седовласый офицер с прямой армейской выправкой и строгим волевым лицом. Сержант услужливо подвинул командиру ящик, и тот сел, устремив проницательные карие глаза на пленного.

– Итак, имя, фамилия, звание, – начал он допрос.

– Он же Вам уже наверняка сказал, что я Олег Рейнер из местных, – кивнул Отто на стоящего рядом Михаила. – Я приехал навестить свою старую школьную подругу.

– Вы нас за дураков держите?! – рявкнул подполковник. – Один из вашей группы на следующий же день после выброски добровольно явился с повинной в НКВД и рассказал всё, что знает.

– И кто это был? – не смог сдержать удивления Райнер.

– Некто Сайфулин из Татаро-Башмаковки. Он сказал, что не желает воевать против собственной Родины на стороне захватчиков. Просил дать возможность кровью искупить свою вину. А Вы, как я понимаю, тоже родились в России? Как же Вы воюете против страны, вырастившей Вас?

– Я подданный Рейха.

– Неважно. Вся ваша группа провалена. Гауптман Галлер и калмык сразу после приземления наткнулись на пастухов, которые сообщили о них в НКВД. Диверсанты оказали яростное сопротивление при попытке ареста и оба были убиты на месте. Третий из них был обнаружен позднее, на допросе клялся, что не собирался заниматься диверсионной деятельностью, а хотел просто залечь на дно в глубоком тылу и спокойно дождаться конца войны. Благо в Абвере дали ему с собой достаточно большую сумму советских денег на вербовку агентов. Что же ещё можно ожидать от жулика, сидевшего в советской тюрьме за растрату казённых средств, – засмеялся чекист.

– Надо же, а в Абвере сказал, что сидел в Гулаге за антисоветскую пропаганду, по политической статье.

– Уголовник ваш Семёнов, нашли, кого вербовать. Такой и нашим, и вашим за копеечку спляшет, а за две копейки мать родную продаст, – встрял Батуров.

Была суббота 30 августа 1941, когда по приказу Лукьянова Батуров вошёл к сидящему в камере Астраханского НКВД Райнеру и буквально швырнул ему в лицо свежую, ещё пахнущую типографской краской газету. «Nachrichten» прочёл Отто знакомое название.

– Ну и что там, очередные статьи о подвигах на фронте и перевыполнении планов? – нехотя спросил он.

– Нет! – язвительно воскликнул Батуров. – Доигрались! Читай!

– ERLASS DES PRASIDIUMS DES OBERSTEN SOWJETS DER UNION DER SSR. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. – недоумённо начал читать Олег.

«По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья.

О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям никто не сообщал, следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов советского народа и Советской власти».

От удивления глаза обер-лейтенанта Райнера готовы были вылезти из орбит. Боже, что за чушь?! Ах, если бы это было правдой, но лично он не смог найти себе ни одного помощника!

– В случае, если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в республике немцев Поволжья или в прилегающих районах, случится кровопролитие, и Советское правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья. – читала Ханна, и по её щекам катились слёзы от горечи незаслуженной обиды.

– Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районах Поволжья, в другие районы, – прочёл инженер Бекендорф и в отчаянии сжал голову руками.

Маленький Гоша испуганно смотрел на деда, он понял только, что их насильно увезут куда-то из его дома, от его друзей, и не будет больше в его жизни ни великой реки, где он только этим летом чуть-чуть научился плавать; ни старой голубятни во дворе, где он так любил сидеть и мечтать. Он чувствовал себя маленьким листком, сорванным жестокой бурей с родимой ветки, ветер подхватил его и кружа, понёс далеко на восток, в чужие и негостеприимные земли…

– Я никуда не поеду! – вдруг заорал Федька и сжал кулаки. – Я на фронт убегу! А ты не реви! Всё равно наши победят! И тогда мы обязательно вернёмся домой!

ЭПИЛОГ

Что же было дальше? Семёнов был расстрелян, как изменник Родины и фашистский диверсант. Обер-лейтенант Абвера Отто Райнер был перевербован и стал работать на советскую разведку, однако в 1946 всё равно был репрессирован и попал в лагеря. Михаил Батуров погиб под Сталинградом в жарких боях августа 1942 года. Вдоволь хлебнувшая вдовьего горя Татьяна одна растила рождённого посреди войны ребёнка. Её подросший сын Игорь Батуров в пятидесятых годах поступил в суворовское училище и стал офицером-десантником, погиб в восьмидесятых в Афганистане. Трагично судьба сложилась и у семьи Бекендорфов: вместе с другими советскими немцами они были депортированы в Сибирь, где старый инженер умер от туберкулёза и истощения. Мальчики попали в детский дом, там им дали другие имена и фамилию.

«Скверный конец!» скажете вы и будете правы. Но разве мы придумали такой конец?! Этот конец написала жестокая война.