ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД ПОБЕДЫ

Деду Авдею, как и многим пожилым людям, под утро не спалось. Ныли на непогоду ноги, и на душе как-то не спокойно было. Уже неделю как мело. Сыпало и сыпало сверху нескончаемо. А к концу недели снег хлопьями пошёл. Люди только очистят дороги и тропинки, а снова трактор заводи и лопатой только успевай разгребай.

Ещё не рассвело, а Авдей Старожилов заворочался на кровати, засобирался вставать.

– Куда, Савельич, навострился, ещё и радио не заработало, – окликнула его супруга Прасковья.

– Спи, спи, пойду дорожку к дому очищу, а то почтальон до почтового ящика не доберётся. Может, внучёк Лёша письмо написал, по времени скоро ответ должен дать. Да и мало кому что с утра понадобится.

– Поспишь тут с тобой, полуночник, – заворчала беззлобно супруга. – Ладно, пойду воды вскипячу, почаёвничаем. Ты, щепы для печи настрогай, прежде чем за лопату-то браться.

– Дак, с вечера ещё растопку приготовил, – уже натягивая валенки у выхода, откликнулся Авдей…

Старики жили в небольшом, но добротном бревенчатом доме. Авдею Савельевичу, как участнику Великой Отечественной войны, власти не раз предлагали переехать в благоустроенную квартиру. Но супруги Старожиловы, посоветовавшись промеж собой, напрочь отказались менять дислокацию.

– Здесь свой век доживать будем. Чего в этих многоэтажках мыкаться? Одно мученье от безделья. А тут печь, огород, хозяйство, какое-никакое, кошка с собакой.

В своём доме завсегда работы хватает: забор покосившийся поправить, завалинку починить, в огороде дел невпроворот, всех забот и не перечислишь. Пенсионеры Старожиловы жили ладно, держались друг за дружку, крупных ссор промеж них отродясь не было. Не сказать, чтобы всегда в достатке пребывали, жизнь она столько проблем подбрасывала, только успевай решать. Если кто, бывало, расхворается, брали исполнение его обязанностей по хозяйству на себя. Троих детей подняли-выучили, внуков детям помогли воспитать, сейчас нет-нет, и за правнуками присмотрят. Да и шутка сказать, дед Авдей месяц назад отметил 85 лет, Прасковья была на полтора года его моложе. А свадьбу они сыграли перед самой войной, осенью 40-года.

Родственники, что в городе осталась, не забывают, проведывают, помогают, если что надо. Но Старожиловы стараются своими проблемами родню не обременять, сами потихоньку управляются. Вот только сердце у Авдея Савельевича хандрить стало – три года назад пережил инфаркт, с трудом, но выкарабкался. Сейчас, если какие дела по дому делает, то вроде ничего, а коли разволнуется Авдей, сердце сразу о себе напоминает. Прижмет сердце, Авдей присядет где-нибудь недалече, на время уйдёт от реальности, задумается, и начинают всплывать воспоминания прошлого: о прожитых годах, о детстве, о военном лихолетье, о предках, об ушедших из жизни друзьях и знакомых. Вроде как сигнал, какой сердце подаёт.

Авдей расчистил сперва дорожку размером в лопату, а затем стал расширять подход к дому, откидывая рыхлый, за ночь выпавший снег, в разные стороны. Прохожих не было видно – кто в такую рань встанет? Где-то вдалеке гудел трактор, готовя посёлок к началу рабочего дня. Застудив лапы, жалобно замяукала любимица Прасковьи – серая с белым галстуком на груди кошка Муся, прежде выскочившая за Авдеем на улицу. Запустив кошку в дом, Старожилов сделал несколько шагов до калитки и остановился. Гул от работающего трактора и непрекращающийся снег неожиданно растревожили память. Старожилов, напряжённо прислушиваясь к утренним звукам…

В декабре 1941 года под Москвой было необычно снежно. Захватившая большую часть Европы, «хвалённая» немецкая армия, впервые столкнулась на театре военных действий, с таким обилием снега, крутыми морозами и упорным сопротивлением русских завязла на подступах к городу. Авдей ночью стоял на посту. Уже сверкало, с позиции врага, готовящегося к новому штурму, был слышен рёв танков. В нескольких десятках метров со стороны фашистов к нашим окопам медленно передвигались два тёмных пятна. Приняв их за ползущих немецких разведчиков, Авдей поднял по тревоге отделение.

– Живьём будем брать гадов, – решили тогда солдаты. – Будут знать, как к нам в гости ходить без спроса.

Хорошо, что так решили, а не открыли огонь на поражение. Когда до нашего окопа оставалось около двух метров, «неприятель» неожиданно детским срывающимся голосом попросил:

– Дяденьки-солдаты, ради Христа, не стреляйте, мы свои.

Через несколько секунд солдаты приняли и опустили в окоп двоих ребятишек: мальчика лет 12 и девочку, года на три его младше. Оба были в потрепанной от долгих скитаний одежды, с расцарапанными, обмороженными лицами, на руках мальчика вместо рукавичек, свои он отдал девочке, были надеты рваные носки. Оказалось, что дети, брат и сестра, воспитанники детского дома, которых с другой группой ребятишек, на машине пытались эвакуировать в безопасную зону. Машина по дороге попала под бомбежку, все взрослые и водитель погибли. Дети разбрелись кто куда. Брат с сестрой пошли наугад. Каким-то чудом оставшись незаметными для противника, они смогли пересечь линию фронта. Солдаты отвели детей в штаб полка. Вскоре этот случай стал на их позициях общеизвестен. В те судьбоносные для страны дни воинская часть, где служил Старожилов, дралась с необычайным остервенением, не отступив ни на шаг.

В частном доме напротив загорелся на кухоньке свет, а немного погодя с лопатой у калитки завозилась соседка – баба Настя.

«Опять одна, вон, сын Витька – бизнесмен, свой магазин имеет, родной матери помочь не может, всё она на своём горбу: и снег, и воду, и дрова», – пожалел соседку Авдей и окликнул:

– Как дела, Анастасия? Принимай подмогу.

– Ох, Савельич, а я тебя и не заметила, – разогнув спину, приветливо отозвалась соседка. Прислонив обшарпанную, требующую ремонта лопату к ограде, пожаловалась Старожилову:

– Устала разгребаться. Сыплет и сыплет без передыху.

– Чего ж тебе Витька не поможет? Совсем мать забыл? – спросил Авдей.

– Да некогда ему. Работает, – грустно вздохнув, виновато улыбнулась баба Настя.

«Вот так всю жизнь оберегала своего единственного сына. Всё ему лучшее старалась отдать, всё за него делала, теперь вот вину за него тоже на свои плечи возложила». Продолжая размышлять, Авдей окинул взглядом соседку: «Анастасия была красивая в молодости, а как схоронила мужа, как-то в раз сдала, состарилась. Может, от тоски, может, от одиночества. А ведь всего-то 65 лет».

– Ладно, Анастасия, нам печалится не досуг, разберемся со снегом по-соседски, – отогнав грустные мысли, бодрым голосом поддержал соседку Старожилов.

Соседи принялись расчищать проход возле дома бабы-Анастасии…

– Вот ты где! В работники подался?– окликнула супруга через некоторое время Прасковья и, поздоровавшись с соседкой, добавила: – А я тебя, Авдей, никак найти не могу. Чай давно уже стынет. Передохни немного.

– Настя, пойдём с нами чай пить, – позвал Старожилов соседку.

– Ой, у меня ещё дел невпроворот. В следующий раз обязательно, – опять извиняясь, отказалась от приглашения, засуетившись по-стариковски, Анастасия.

Уже за столом, налив по чашкам чай, Прасковья не утерпела, спросила осторожно у Авдея:

– Что, на молодуху стал заглядываться? На секунду тебя одного оставить нельзя. Не двужильный же.

– Да какая она молодуха? Помог со снегом разделаться. Вот и всех делов-то, – ответил Старожилов, приятно отметив, что Прасковья, как и в молодые годы, переживает, волнуется за него, а может, слегка и ревнует.

– Вон сын у неё есть. Пускай он бы и помог.

– Сама знаешь, какая от него помощь. Да и он один, что ли, такой? – неожиданно распалился Старожилов.

– Ладно, Авдей, не горячись. Побереги сердце. Тебе волноваться нельзя, – уж пожалев, что затеяла этот разговор, заволновалась за супруга Прасковья, – Давай я тебе лучше сахарку положу.

Авдей молча пил чай, думая о своём…

«Ведь всё же сейчас есть: холодильники, телевизоры, вон скоро компьютеры в каждом доме будут стоять. Раньше об этом и не мечтали, а народ дружнее жил, друг за дружку люди держались, стариков завсегда уважали. Чего этой молодёжи не хватает? Может, не видели трудностей? Не было у них момента, когда случалось хлеба наесться вдоволь, воспринималось за счастье, когда перешитые отцовские штаны на парнишке или новая юбка на девчонке заметное событие в их жизни. Задарма всё доставалось, за «так», без труда, без пота, потому и не понимает молодежь настоящую цену простым вещам. Да и разве только молодёжь в этом виновата? После войны как многие думали? На нашу долю трудностей с лихвой хватило, пусть хоть дети всего этого не видят. Вот они плоды такого воспитания. Для современного поколения помочь друг дружке за «так», подать неимущему, предоставить очаг и кров страждущему часто просто пустой звук. Устремились в бесконечной погоне за имущественным достатком, у кого квартира лучше обставлена и автомобиль круче».

Своих детей Авдей не баловал, с детства приучал помогать по хозяйству, на огороде.

– Сердца у тебя нет, – не раз упрекала его по молодости Прасковья, – свои же, не чужие, куда так нагружать-то.

– Ничего, вырастут, легче самим будет. Свой честный кусок хлеба всегда заработают, – не принимал возражений Старожилов.

А ещё взяли сейчас моду по одному ребёнку в семьях заводить. Мол, время тяжёлое, одного бы суметь воспитать. А как потом такому человеку жить, как семью, детей заводить. Ведь он привыкнет, что всё вокруг должно вокруг него крутиться. Привыкнет только брать, а отдавать?..

– Авдей, ты чего там разомлел от чая? Второй час сидишь. Почтальонша только что прошла. Иди погляди, чего там в ящике? – отвлекла от раздумий Старожилова супруга.

Авдей осторожно, чтобы не видела Прасковья, растёр рукою грудь с левой стороны, глубоко вздохнул и направился к выходу.

В почтовом ящике лежали: местная газета и два конверта. В первом конверте, интуиция Старожилова не подвела, находилось письмо от внука Дома, первый раз, чтобы слышала Пелагея, прочитав, исписанное детскими, неровно прыгающими пузатыми буквами письмо вслух. Порадовался вместе с супругой успехам внука. Затем стал перечитывать послание внука во второй раз, внимательно всматриваясь в каждую строчку…

Прикипел Авдей душою к своему внуку, если быть точнее, то к правнуку Алексею. Лёшу в возрасте трех лет, на всё лето привезли родители. В отпуск пошли, собрались к морю съездить, а дитё девать некуда. Любопытный внук оказался, до всего есть ему дело: отчего подсолнухи жёлтые, почему собака не мяукает? Маленький, а такой мудреный вопрос порой задаст, что не сразу найдешься, какой ответ дать. А ещё подметил Авдей у внука тягу к постоянной деятельности и самостоятельности. Оставишь ненадолго без присмотра, так он шурупы из стола выкрутит, то молотком всю мебель обстучит. Хотя и нет у Старожилова педагогического образования, а жизненный опыт подсказал, что сейчас эти качества во внуке нужно развивать. Нельзя от ребёнка отворачиваться и отмахиваться: некогда, мол, не до тебя, займись чем-нибудь сам. Через два дня пребывания Алексея в гостях, вечером на семейном совете, в присутствии внука и говорит старший Старожилов Прасковье:

– Всё, состарилась ты, бабушка, не поспеваешь за мной. Завтра беру себе в помощники Лёшу.

У внука глаза и загорелись разом счастьем и радостью. Чуть свет будет деда, вставай, мол, помощник твой уже проснулся. Что делать, пришлось подниматься. Первым делом позавтракали плотно, и давай деревянного коня-качалку мастерить, чтобы случай чего от неприятеля отбиваться. Изготовили коня, накачался Лёша, пошли они в огород морковь поливать: дед с ведёрной лейкой, внук с литровым ведёрком. Полили грядку, внук предложил проверить результаты работы, большая ли уже морковка выросла? Выкопали, съели по одной сладкой молодой моркови. Пока внук хрустел морковкой, дед пытался ответить на его вопрос:

«Почему вода для полива прозрачная, а морковь красная?»

После хлопот по огороду стали поленицу из дров складывать, затем пообедали, на всякий случай ещё раз отогнали на деревянном коне неприятеля и пошли на реку Амур смотреть, как лодки по воде ходят. Дед Авдей в тот день вечерних новостей не дождался, присел на диване и сон его сморил. А внук тут же, к боку деда прижался и уже полусонный шепчет:

– Деда, завтра надо кошке домик сделать, а то не честно получается, у Тузика есть, где жить, а у Муси нет.

На следующий день всё повторилось вновь: внук с утра проснулся, сколько ещё вокруг оказывается непонятного и интересного, давай своими вопросами деда одолевать, а дед искать способы как всё объяснить, на доступном внуке языке знания преподнести да энергию ребячью в нужное русло пустить. Вечером оба работника, старый и малый, усталые, но довольные друг другом, еле дотянули до постели. Так всё лето Старожилов с внуком и провёл. Забрали Лёшу в конце августа родители, а дед Авдей загрустил, места себе найти не может, словно лишился важного, необходимого. По зиме не утерпел, набрал гостинцев, захватил коня деревянного и съездил в краевой центр, внука с родственниками навестил. А следующим летом внук характер проявил: «Никуда с вами не поеду, родителям заявил, везите меня к деду Авдею, я ему помогать должен». Настоял на своём. С тех пор каждое лето приезжает. Прошлой осенью в первый класс пошёл, грамоте немного обучился, завязалась у них с дедом переписка...

Во втором, вынутом из почтового ящика, конверте было приглашение в совет ветеранов. Не привыкший откладывать на потом имеющиеся дела, на следующий день Авдей сходил по приглашению. Геннадий Иванович, председатель совета ветеранов, встретил его приветливо. Расспросив как здоровье, как дома дела, поинтересовавшись, не нуждается ли он в какой-либо помощи, Геннадий Иванович доверительно обратился к Старожилову:

– Дело у меня к тебе особой важности, Авдей Савельевич. Разнарядка с края пришла. Готовится делегация из края в Москву для участия в праздничных торжествах, посвящённых Дню Победы – 9 мая. Нужно из района ветеранов войны направить.

– Есть и подостойней кандидатуры. Чего меня-то? – спросил Старожилов.

– Не скромничай Авдей Савельевич. Про твои фронтовые заслуги и награды мы знаем, – не согласился собеседник. – Сам знаешь, к сожалению, немного ветеранов осталось. Не одному я тебе предлагал. У кого дела неотложные, но в основном на здоровье фронтовики ссылаются, отказываются. Нужно поехать. Выручай…

Вернувшись домой, застал супругу, смотрящую музыкальную передачу по телевизору. Не торопясь, поделится новостью, услышав, как поёт София Ротару, присел вместе с Прасковьей у телеэкрана. Сорвав, как всегда, многочисленные аплодисменты София Ротару исполнила две хорошо известные, но не «стареющие» с годами песни. После популярной певицы на сцену выбежал накрашенный женоподобный мужик.

– Тьфу ты, как такое можно показывать? Прасковья, переключай канал, – недовольно пробурчал Авдей и, не желая дальше смотреть телевизор, обиженно ушёл на кухню, достал из-за печи старое сухое полено, сел выстрагивать топорище.

«Совсем нравы поменялись, – думал Авдей. – Надел на себя мужик женские тряпки, а люди смеются, довольные хлопают в ладоши. Раньше бы в деревне увидели бы такое дело мужики, пару раз прожилиной поперёк спины приложились, вмиг вся дурь из его головы бы вылетела»...

Гитлеровская армия в конце войны потеряла прежний боевой дух и уверенность в своем арийском превосходстве и непобедимости. После освобождения Будапешта часть, где служил Старожилов, временно остановилась в нескольких сохранившихся домах города. Уставшие бойцы, используя не так часто выпадающие в военное время передышки, наводили марафет и отсыпались. На второй день отдыха откуда-то из глубины дома вынырнула и быстро просеменила мимо одетая в тёмное платье, с большим вырезом на спине, женщина. Соскучившиеся по женскому вниманию бойцы прилипли взглядами к незнакомке.

– Тож це дивчина? Бачите, хлопцы? – первым приобрел дар речи украинец Петро

Так бы и ушла дивчина, если не остановил бы её для проверки документов бдительный патруль. «Дивчина» оказалась немцем, который сначала отсиживался в подвале дома, где расположилась наша часть, а затем, переодевшись в женскую одежду и закрыв короткую стрижку на голове париком, попытался улизнуть незаметно для русских солдат.

Прасковья весь период подготовки супруга к поездке, старалась Авдея из поля зрения не выпускать, но молчала, видно, в себе чувства держала, а за день до отъезда запричитала:

– Всю жизнь тебя жду: то с войны, то когда судно твоё домой с морей возвернется, то когда охотничий сезон закончится. Дома тебе не сидится, опять на старости лет уезжаешь вдаль-то такую. А как же я?..

Прасковья, по-стариковски кутаясь в шаль, уселась с краю дивана. Супруга показалась Авдею какой-то маленькой, беззащитной. Старожилов никогда не отличался сентиментальностью, но на этот раз подошёл к Прасковье, присел рядом с ней на кровати и обнял рукой за плечи. Супруги долго молча просидели рядом друг с другом.

В краевом центре Авдей задержался на два дня. Сводил внука в кинотеатр, в цирк. Внук ходил за дедом как привязанный, просил взять его с собой «на войну». Наконец успокоился, заручившись обещанием деда, что увидит по телевизору, как идут войска по Красной площади.

Столица принимала ветеранов войны с музыкой, с почестями. Разместили их в гостинице, в номерах по два человека. Вечером к ним заглянул ветеран из соседнего номера, позвал:

– Мужики, через час собираемся в угловом номере.

Голос говорившего показался Авдею знакомым, но в тот миг он не смог его распознать. Только когда вечером около двадцати ветеранов собрались в маленьком для таких встреч номере гостиницы, внимательно всмотревшись в него, признал Владимира Савельева, командира роты, где во время войны служил Старожилов. Память отбросила глубокие морщины с лица говорившего и вернула его седой голове прежний чёрный с вороным отливом цвет…

Неба не было видно, тут и там горели вражеские танки, изожженная земля стонала и содрогалась от разрыва артеллиристских снарядов. Авдей потерял счёт дням, сколько длится это сражение под Курском, позднее названное Курской Дугой. Запахом горелого пороха и копоти пропиталось тело и прилипшая к нему гимнастёрка. В тот день их батальон контратаковал противника, но после очередного танкового натиска, не успев закрепиться на новых позициях и понеся значительные потери, откатился на исходные рубежи. Из офицерского состава батальона в строю, самым старшим по званию, остался капитан Савельев. Не растерявшись, Савельев собрал оставшихся в живых младших командиров части.

– Будем атаковать или у себя примем фашистов? Что думаете, командиры? – советуясь, обратился капитан собравшимся и, не получив вразумительных ответов, принял решение:

– Надо атаковать.

– У них же танки. А у нас боеприпасы на исходе. С десяток гранат во взводе, – с сомнением в успех предстоящей операции сказал лейтенант Медведев.

– И у нас не лучше, – заговорили другие командиры.

– Медведев, ты танки не трогай. Не надо, – с иронией и ударением на первое слово, как бы намекая на безусловное превосходство русского солдата по сравнению с какими-то жалкими немецкими танками, начал объяснять свой план Савельев.

– Танки пропустим. Пускай себе едут на свою погибель. А как пройдут, мы выдвинимся вперёд и займем позиции на нескольких холмах. Там позиции стратегически выгодней: немцу тяжелее атаковать будет, и все его маневры хорошо просматриваются оттуда.. Зацепимся и будем там держаться до подхода наших.

Расчёт Савельева оказался верным – немецкие танки, пройдя наши позиции, натолкнулись на танковое подразделение советских войск и были уничтожены. Остатки батальона, не встречая значительного сопротивления, заняли господствующие на местности высоты и, отбивая атаки пехоты противника, дождались генерального наступления советских войск. Капитану за проявленные в этом бою организаторские способности и отвагу хотели присвоить внеочередное звание. И присвоили бы, если бы не подвело Савельева желание иронизировать по любому поводу.

Приехал на позицию проверяющий из штаба округа. Во время осмотра позиций, на безопасном расстоянии от проверяющего, разорвался снаряд от немецкой гаубицы. Штабист, проявив ненужную сноровку, принял горизонтальное положение. Да неудачно залёг, упав в залитую после дождей воронку.

– Умеете вы все в штабе рассчитать, – съязвил не сумевший промолчать в данной ситуации Савельев.

– Чего? – поднявшись, недовольно спросил штабист, пытаясь отчистить свою щеголеватую, видно недавно полученную форму от налипших комков чернозёма с глиной.

– А у нас на позициях эта самая глубокая лужа, – с серьёзным видом доложил Савельев. Штабист побагровел лицом, но промолчал. Уехал и походатайствовал об отзыве представления на Савельева…

– Ну что, мужики, здоровье, я вижу, у вас у всех отменное, а у меня одна бутылка на всех, помянем фронтовиков?

Дождавшись поддержки своего предложения, Савельев скомандовал:

– Быстро по номерам за кружками!

Вернувшиеся фронтовики, тянули кружки:

– Рано меня списываешь командир!

– Давай мои фронтовые, как положено!

– Володя, плесни хоть на донышко.

Каким-то чудом разделив 500 грамм на 20 человек, ротный предупредил:

– Смотрите, по здоровью у меня, в нашем деле главное не навредить.

Затем, выдержав паузу и подняв свою эмалированную кружку, сказал:

– Давайте помянем всех воинов, которые сложили свои головы в годы Великой Отечественной войны, за тех, кто не дожил до наших дней, за наших боевых товарищей…

После минуты молчания, ветераны погрузились в воспоминания прошедших военных лет…

Часа через два, обведя всех загадочным взглядом, командир Савельев сказал:

– Задание я получил! Есть добровольцы?

– Нам сейчас только вместе держаться нужно, иначе нельзя! – выразив общее мнение, сказал один из ветеранов.

– Объявляю задачу. Нужно 9 Мая принять участие в параде. Пройти по Красной Площади. Справимся?

– Справимся. А как, строевым? – взволнованно спросил кто-то из присутствующих.

– Как получится. Два дня тренировок с нашей колонной – и на передовую, – смеясь ответил Савельев.

– Держись, молодёжь, надо идти вперёд, – прохрипел осевшим голосом из второго ряда ротный Савельев, самый пожилой из марширующих по площади в их колонне,

– Авдей, прикрой правый фланг.

Старожилов, посмотрев вправо и увидев, как от усталости побледнело лицо у соседа, не сбавляя шага, подхватил его под руку.

– Я смогу, – задыхаясь, с трудом выдавил из себя сосед, видно, посчитав действие Авдея за желание вывести его из строя шагающих ветеранов.

– Опирайся, браток, не стесняйся, – предложил Авдей.

Приняв действия Старожилова за особый знак, все идущие в первом ряду, подхватив друг друга под руки, продолжали идти по площади в ногу.

Предательски заныло по нарастающей сердце, но Авдей шел вперёд, стараясь не сутулиться. Шёл, как ходил много раз в атаку под Москвой и Варшавой, форсируя Дунай и Днепр, освобождая города России и стран Европы, когда не знаешь, где подстерегает тебя вражеская пуля. Шёл, потому что знал, надо кому-то идти: за своих погибших фронтовых товарищей, за подрастающего внука Алёшку, за непутёвого соседского сына Витьку, за тех, кто ещё пока не готов или не понимает, что надо идти вперёд, защищая обычаи предков, место, где впервые ты увидел чистое синее небо, речку, где купался в детстве, землю, которая позволила тебе вырастить и воспитать детей, за свою Родину. Потому что это главное.

По площади шли ветераны… Ветераны? Нет.

Шли воины, которые уже многое поняли, воины, которые, пройдя тяжёлые испытания, научились не пригибаться от грохота вражеских залпов, при встрече с несправедливостью и жестокостью, не смирились с ханжеством и лицемерием. Люди, которых не обманешь яркой обвёрткой, которые видят корень проблемы. Люди, которые не будут двурушничать и скажут прямо в глаза, что они думают. Воины, которых, если мы не поняли, то нужно успеть понять, потому что для многих из них этот юбилейный парад будет последним.

«ДЕДУШКИНА НАГРАДА»

Егор Митяев проснулся поздно: после вчерашней изрядной дозы алкоголя тупая боль отдавала в затылке, отравленный организм сушил горло. Пошарив рукой под кроватью в поисках возможно оставшейся бутылки со спиртным и ничего не найдя, он перевернулся на другой бок и потянул одеяло накрыв себя с головой. Даже перед закрытыми глазами почему-то мелькала карточная колода: тузы, дамы, шестёрки…

Ещё сравнительно молодой, 40-летний мужик не заметил, как стал спиваться. В совершенстве когда-то владеющий многими строительными специальностями, Егор постепенно потерял интерес к работе и был уволен за систематические прогулы и пьянку. Жена, воспитывающая сейчас одна их единственного пятилетнего сына, уставшая терпеть его пьяные похождения с друзьями-собутыльниками, выдворила около полугода назад непутёвого супруга на дачу – небольшой домик, построенный ещё дедом Егора в далёкие довоенные годы. Сейчас Митяев перебивался случайными заработками– шабашками, и потому торопится с утра особо было некуда. Он еще, наверное, долго бессмысленно валялся в постели, если бы не всё нарастающее чувство жажды.

Пересилив себя, Егор поднялся и, придерживаясь за стену комнаты, с трудом потащился на кухню. Жадно выпив один за другим два стакана воды и зябко поёжившись от холода в нетопленной даче, Митяев решил затопить печь. Как назло, нигде не было ни клочка бумаги. Егор попытался зажечь от горящей спички лежащую в топке тонко наструганную щепу. После нескольких безрезультативных попыток он вспомнил о старом мешке с ненужными вещами, уже много лет бесцельно хранившемся в чулане.

В надежде разыскать хоть лист бумаги Егор принёс с чулана мешок, потряс его, высыпав всё содержимое. На пол упали давно вышедшие из моды, по-видимому, ещё бабушкины вещи, старые пожелтевшие фотографии и перевязанная тесёмкой пачка с письмами, конвертами и поздравительными открытками. Взяв из пачки первое попавшееся письмо, Егор хотел было поместить его в печь, но, случайно выхватив глазами несколько строк письма, остановился. Это было письмо деда, погибшего молодым во время Великой Отечественной войны. Егор знал, что бабушка, поднявшая в одиночку двух детей, никогда больше не выходила замуж, сохранив до конца жизни верность деду. Никаких особенных историй она не рассказывала, но по праздникам часто доставала, как она объясняла, фронтовые дедовские письма и подолгу их читала, бережно гладя морщинистой шершавой рукой бумажные листки. Пробежав несколько строк глазами и увлекшись содержанием письма, Егор прочитал его полностью.

«Здравствуйте, Дарья и дети!

С низким поклонам к Вам ваш муж и отец Василий. Кабы не война, обнял бы вас крепко и расцеловал. Извиняйте, что долго не подавал весточки. Немец давит без передыху. Мы всё отступали, а неделю как закрепились у деревни Тамбовки под самой Москвой и держимся. Вчера увезли в госпиталь моего фронтового друга Саню Пархоменко. Он родом из нашего района. Вишь, как вышло: жили рядом, а познакомиться довелось только на войне. Но, слава Богу, ранение, кажись, не тяжёлое, залатают его раны доктора, и будет наш земляк бегать как новенький.

Политрук убеждает нас, солдат, что отступать дальше невозможно, столица значится рядом, никак нельзя её врагам отдавать. А я, Дарья, всё время глазёнки нашего младшёго сынишки Андрейки вспоминаю и понимаю, что отступать нам действительно некуда, не отдавать же этим фашистам самое святое.

Даша, ты не терзай себя, коли чего. Мои вещи не береги, перешей их себе и детям на рубахи и платья. Дай срок, немца прогоним, вернусь домой, мы этих тряпок ещё столько накупим. Нам главное сейчас детей сберечь.

Всей родне и знакомым низкий мой поклон передавай. Прощай.

Ваш Василий».

Рядом с письмом лежала похоронка, которая извещала, что Василий Григорьевич Митяев геройски погиб при обороне столицы нашей Родины.

Егор, забыв о холоде, ещё долго просидел у не растопленной печи, крепко зажав в руках случайно найденные фронтовые послания. Затем стал перебирать хранившиеся в мешке старые семейные фотографии, нашёл довоенные снимки тогда молодых, счастливо улыбающихся Дарью и Василия. Отметил своё поразительное внешнее сходство с дедом. Вспомнив, как по особенному выделяла его бабушка среди других внуков, только теперь понял, что это не случайно

Позднее найдя всё-таки старую помятую газету, растопил печь, сварил из рыбы и картофеля похлёбку, запив её крутым кипятком, стал прибираться в доме. Делал всё скорее машинально, не задумываясь, мысли были полностью заняты воспоминаниями. Егор впервые почувствовал незримую связь с дедом, свой долг перед его памятью. «А ведь когда дед построил этот дом, ему лет было меньше, чем мне», – подумал внук.

Егор обратил внимание, что половицы плотно подогнаны друг к другу, оконные рамы с годами не провисли, а сам дом построенный дедом 70-лет назад, простоит ещё столько же, а то и больше.

В дом не стучась, широко распахнув входные двери, ввалилась шумная компания. Некоторых из вошедших он знал – случалось, выпивали вместе, вели незатейливый разговор за жизнь, а когда заканчивалось спиртное, расходились. Верховодил «братвой», так они себя называли, имеющий несколько ходок на зону Дмитрий Костылёв, по прозвищу Костыль. «Авторитет», слегка раскрыв рот в фальшивой улыбке, пренебрежительно процедил сквозь зубы, обращаясь к Егору:

– Твой дом, Митяй, завтра едем оформлять. С нотариусом я договорился. Так что жди. К 9 утра заеду с братвой

– Какой дом? Куда оформлять? – растерянно спросил Егор

– Ты чё, Митяй, на попятную пошёл? – угрожающе надвинулся на Егора один из подручных Костылева. – Карточный долг нужно отдавать.

– Ребята, вы объясните толком, кому я чего должен? – так до конца и не поняв, о чём идёт речь, переспросил незваных гостей хозяин дома.

– Ты свою дачу, Митяй, вчера в карты проиграл. Силком тебя никто не тянул. Сам её на кон поставил. За свои дела нужно отвечать, – тоном, не обещающим ничего доброго, разъяснил Егору ситуацию Костылёв.

– Это же не моя дача. Дедовская, – сглотнув подступивший к горлу комок, пробормотал и не услышал себя Егор.

Митяев стал вспоминать, что вчера, с пьяных глаз, с дуру, действительно сел играть в карты на деньги с кем-то из братвы. В начале ставки были небольшие, а дальнейшее под воздействием всё новых доз алкоголя он помнил смутно.

Посчитав молчание Егора, знаком окончательной договорённости, Костыль, напомнив о завтрашней встрече, укатил по своим делам.

Митяев обессилено опустился на так и не подметённый до конца пол. Последнее событие, наверное, доконало бы мужика, в жизни которого осталось мало ценностей, если бы не недавно прочитанное письмо деда. Весь остаток дня и всю ночь Егор перебирал события своей не сложившейся жизни, стиснув с силой зубы, в бессильной злобе на себя бил кулаками по полу, ночью в бреду ходил с дедом в атаку, круша немцев налево и направо, бросал гранаты, скакал на лошади.

Новое появление бригады Костыля он воспринял, как продолжение военных действий. На требование неприятеля отдать дом, Егор, к удивлению окружающих, с нечеловеческой силой вцепившись в ближайшего противника, оторвав его от пола, швырнул в сторону. Бригадовец, ударившись о дверной косяк, тюфяком сполз на пол. Остальные, не ожидая такой встречи, выбежали во двор. На улице, стараясь не показать собственного испуга, бригаду остановил Костыль:

– Куда бежите, шакалы? Я за что вам бабки отстёгиваю?

Затем, окинув всех покровительственным взглядом, приказал самому высокорослому:

– Ну-ка, Шпала, разберись.

Шпала, зайдя со спины к выбежавшему за бригадовцами Егору, пару раз со всего маха всадил свои массивные кулаки в его голову. Ошеломлённого неожиданными ударами хозяина дома повалили на землю и с остервенением стали пинать ногами другие сообщники Костыля.

– Стой, братва. Он нам живой для дела нужен, – остановил через несколько минут отморозков авторитет.

Несмотря на побои, Егор быстро пришёл в себя. Противник не учел, что перед ним уже не прежний безвольный, спившийся Митяй, а внук фронтовика, готовый, как и его дед, не отступать и стоять на своём до конца. Нащупав случайно оказавшуюся под рукой жердь, Егор поднялся и с криком «ура» вновь бесстрашно бросился на превосходящего противника… Егора сбивали с ног, безжалостно били, пинали… Но каждый раз он находил в себе силы подняться и «шёл в атаку».

Не предвидя такого, Костыль со стороны наблюдал за побоищем. Потом поняв, что Митяя психологически и физически не сломить, вместе с братвой уехал в поисках более лёгкой добычи.

С разбитым лицом, обессиленный после сражения, Егор с трудом добрёл до кровати. Отлежавшись, превозмогая растёкшуюся по всему телу боль, поднялся, смыл кровь и, на сколько это возможно, привёл себя в порядок. Митяев понимал, что так просто его в покое не оставят, и на чём свет стоит ругал себя за то, что в пьяном угаре проиграл дедовский ставший ему сейчас таким дорогим дом.

Вечером его навестил один из подручных Костыля. Одобрительно похлопав Егора по плечу и с уважением в голосе, вспоминая утреннюю бойню, сказал:

– Костыль велел тебе передать – дом можешь себе оставить, раз он тебе так дорог, а дальше решай. Хочешь, давай к нам, половина карточного долга долой, остальное отработаешь. А нет, отдашь через месяц вместо дома 50 кусков, и в расчёте.

Оставшись один, Егор лихорадочно пытался найти выход из создавшегося положения. Предложение записаться в банду Костыля он сразу отверг. Но где найти за месяц столько много денег? Занять не у кого. Значит, нужно заработать, но как? Егор перебирал возможные способы легального заработка. Остановившись на мысли попробовать себя на лесозаготовках, Егор решил на следующий день обойти все известные ему предприятия, занимающиеся заготовкой древесины

Со свежими синяками и ссадинами на лице, его как потенциального работника встречали недоверчиво. Разговора об авансе, да ещё в 50 тысяч, всерьёз никто из лесопромышленников не воспринимал. «Пилу с топором я тебе ещё могу доверить, на деляну доставлю, а дальше, сколько заработаешь, все твои, захочешь – 50 тысяч, постараешься, можешь и больше», – предложил ему один из предпринимателей, набирающий рабочих на новый лесной участок.

Договорившись с Костылём об отсрочке выплаты долга под проценты, Егор без сожаления уехал на несколько месяцев в тайгу. Егор с головой ушёл в работу. Освоив нехитрую, но тяжёлую профессию вальщика леса, он, ловко орудуя бензопилой, методично срезал стволы хвойных деревьев.

Оставляя после себя оголённые участки леса, в поисках продуктивных делян заготовители всё дальше углублялись в тайгу. Егор не щадил себя, работал без выходных, выполняя по нескольку норм. Побаиваясь, что, оказавшись дома, сорвётся и снова запьёт, отказывался от поездок в город на выходные и праздники. Подпиленные лиственницы и елки, в последний раз с надрывом хрустнув, разрезали воздух, производя при этом звук, похожий на человеческое «ох», ломая ветки, с шумом падали на землю. На месте бывших деревьев оставались лишь сверкающие желтизной свежего спила пни, опилки и раскиданные тут и там остатки когда-то пышных крон.

Весной стайки появившихся трясогузок и жаворонков, перелетая с одной проталины на другую, пытались между пеньков найти места своих бывших гнездовий. Оживающие после длительной спячки деревья наливались земным соком, который прозрачной слезой сбегал с обрубленных веток. Воспрянувшему было за зиму духом Егору вновь становилось тяжело на душе. Увидев первые стройные клинья летящих на родину гусей,

Егор не выдержал и засобирался домой.

Предприниматель не обманул, рассчитался сполна, достойно оценив его работу, напоследок пригласил:

– Надумаешь ко мне вернуться – приму. Мне бригадир толковый нужен. Заработок посолидней сделаю. Так что подумай.

– Не знаю, смогу ли. Деревья как живые. Жалко, – прощаясь, сказал Егор.

От заработанных денег после расчёта с Костылём даже осталась некоторая сумма, которой хватило, чтобы прикупить продуктов на первое время. Вечером сосед по даче, пенсионер Григорьевич, обрадовавшись его появлению и расспросив, как дела, протянул листок. Листок оказался приглашением на торжественное собрание по поводу празднования очередной годовщины Дня Победы.

– Чего это меня? – непонимающе спросил Егор.

– Почтальон принёс. Раз приглашают – значит надо. Иди, там объяснят, – сказал сосед.

– Так завтра уже надо идти, – посмотрев на дату, проставленную в приглашении, заметил Егор. p align="justify">Тщательно побрившись, нагладив брюки и надев выпрошенный по такому случаю у Григорьевича пиджак, Егор на следующий день отправился к назначенному времени в здание городской администрации. p align="justify">В зале заседаний Митяев оказался самым молодым из присутствующих. Рядом с ним сидели почтенные, уважаемые люди – ветераны войны. Выступающий с торжественным докладом глава города напомнил всем собравшимся о великом подвиге народа, который смог в годы Великой Отечественной войны сплотиться воедино и победить фашистских захватчиков. Докладчик рассказал о войнах – земляках, героически сражавшихся с противником. Поблагодарив участников войны, находящихся в зале за их бесценный вклад в дело Победы, докладчик дальше сказал:

– Уважаемые ветераны войны, дорогие земляки, к сожалению, иногда так бывает, что награды вовремя не находят своих героев. В 1941 году добровольцем ушёл на фронт из нашего города Василий Григорьевич Митяев. Воинская часть, где служил Василий Григорьевич, понесла значительные потери при обороне Москвы. Героически сражаясь, погиб и наш земляк. Представление о награждении долго не могло попасть в нужную инстанцию, затерявшись в архивах. Благодаря деятельности молодёжной группы «Поиск», занимающейся изучением малоизвестных страниц войны, это нужное дело доведено до конца. Разрешите мне объявить о награждении Василия Григорьевич Митяева орденом Красного Знамени и вручить награду находящемуся в зале внуку фронтовика Егору Митяеву.

Получая дедовскую награду трясущимися от волнения руками, Егор заметил, как в знак уважения к его деду первыми поднялись и встали по стойке смирно немногие уже оставшиеся в живых ветераны Великой Отечественной войны…

После собрания ноги сами привели Егора к квартире, где жили жена с сыном. Жена, открыв дверь, не захлопнула её перед его носом, как раньше, когда Егор приходил в подпитом состоянии. Цепким взглядом окинув Егора, супруга, оставив дверь приоткрытой, ушла на кухню, загремев там посудой. Митяев, переступив с ноги на ногу, несмело перешагнул через порог квартиры. Выручил сын, выбежавший в это время в прихожую.

– Папка, почему тебя так долго не было? Ты что, на войну уезжал? – обрадованный внезапному появлению отца, спросил ребёнок.

– Выходит, что так. А хочешь, я расскажу тебе про нашего деда? Вот он воевал по настоящему,– сказал Егор.

– Расскажи, конечно. А я покажу тебе пистолет. Мне Петька с нашего двора дал только на один день, – заговорщицки зашептал сын, потянув отца за руку вглубь квартиры.