В одной из распространенных энциклопедий Интернета «Википедии» говорится «Александровская – посёлок городского типа, муниципальное образование в составе Пушкинского района Санкт-Петербурга. Численность населения по переписи 2002 года 1184 чел». За этими сухими энциклопедическими строками скрывается моя малая родина, уникальный поселок, который мы еще детьми исследовали вдоль и поперек: выкапывали патроны, пулеметы, находили заброшенные блиндажи; гоняли гусей и кур; бегали босиком по утренней росе, строили запруды по речке Кузьминке. Уже после войны многие жители подрывались на минах, потому что именно здесь проходил передовой край обороны Ленинграда, именно здесь стояли на смерть наши отцы и деды, чтобы не пустить врага в город трех революций. И моя родная Александровская, где в восьмилетней школе №462 я была председателем клуба красных следопытов «Поиск», пылала огнем на подступах к великому городу. Мы по всему свету разыскивали родственников погибших героев, захороненных в братской могиле поселка Кондакопшино. Каждый год на 9 Мая организовывали торжественные митинги, проводили экскурсии по школьному музею боевой славы. Родственники погибших героев благодарили нас за то, что после многолетних безрезультатных поисков, уже отчаявшись найти последнее пристанище своих родных, теперь они узнали, где можно поклониться и куда привезти горсть родной земли…

Я разыскивала о чужих людей, а про своего отца ничего не знала, ведь он был несовершеннолетним узником концлагеря и всю жизнь стыдился этого клейма, никому не рассказывал о мытарствах, и только незадолго до своей кончины рассказал о своей жизни. Этому способствовало огромное желание отца дожить до очередной годовщины Великой Победы.

     У каждого человека есть своя заветная мечта. И мой отец, Георгий Леонидович Карпов, несовершеннолетний узник концлагеря, в свои 80 лет больше всего мечтал дожить до 60-летия Великой Победы, но ему не хватило пяти месяцев до осуществления своей мечты. Внезапная тяжелая болезнь 8 декабря 2004 года безжалостно вырвала его из малочисленных рядов свидетелей той человеческой трагедии.

     Родился отец в деревне Александровская Ленинградской области 10 августа 1924 года в большой семье рабочего, где воспитывалось 8 детей. Окончил 7 классов, затем учился в специализированной артиллерийской школе, но стать кадровым военным помешала война. Шел ему в ту пору восемнадцатый год…

     Карповых в поселке Александровская, без увеличения сказать, чуть ли не треть всех жителей, я даже со многими родственниками не общалась, но знала, что это троюродная, четвероюродная или пятиюродная какая-то родня. С Екатерининских времён наши деды и прадеды служили при царском дворце, служили дворниками в великолепных парках, работали от зари до зари, чтобы прокормить свои большие семьи. Разные судьбы выпали на долю каждого из рода Карповых, но характера, силы воли, гордости за свою знаменитую фамилию не потеряли. Великая Отечественная война перевернула все жизненные планы и моего отца Георгия Леонидовича Карпова, словно кто-то проверял его на выносливость, верность и преданность, посылая тяжелые жизненные испытания. И куда только не забрасывала его судьба! По разным странам Европы пришлось скитаться молодому парню без звания и документов, ежедневно и ежечасно глядя смерти в глаза. И выжил, благодаря огромному желанию вернуться в родной поселок, кинуться в ноги к родителям с благодарностью за подаренную жизнь и воспитание преодолевать трудности и надеяться только на себя.

     – Тяжёлое было время – весна и лето 1941-го. Зловещее дыхание войны ощущалось повсюду. И пускай не говорят, что мы не готовились к защите своего Отечества, – вспоминал отец. – Я учился в 91-й специальной артиллерийской школе в Ленинграде, там сейчас размещается гимназия. Закончил 9-й класс, нам выдали военное парадное обмундирование и должны были отправить в летние лагеря под Лугой. Но вместо этого нас откомандировали рыть противотанковые окопы в районе посёлка Тайцы.

     Фашистские захватчики рвались к Ленинграду, окружая его кольцом грядущей блокады. На пути к городу-легенде находилась и маленькая деревушка Александровская, которая в дальнейшем была разорена, сожжена дотла, а женщины и дети угнаны в Восточную Пруссию, город Эльбинг.

     Вот так начались военные мытарства юноши, мечтавшего посвятить себя военной службе. Не так всё было гладко, как писалось. Военные – тоже люди, и все слабости человеческие им также присущи. Попав под сильную бомбёжку, испытав первый страх военного времени, некоторые командиры ретировались обратно в Ленинград, оставив «молокососов», как называли девятиклассников в школе, на произвол судьбы. Ребята, как могли, добирались в спецшколу, их перевели на казарменное положение. И всё бы ничего, да парадный костюм моего отца остался в Александровской, а его полагается сдать старшине. Добрался отец в Александровскую 15 сентября вечером. Отпарил, отутюжил форму, а утром решил одеть. К обеду 16-го началась перестрелка, появились немцы. Брат Михаил получил ранение в голову, Владимир – в живот, отец – в руку. Георгий стал оказывать помощь раненым, начал перевязку, за этим занятием и застали его эсесовцы. Увидев военную форму, отправили к советским военнопленным в дом Леммергирдта, немца по происхождению, на краю Александровской.

     Пользуясь военной неразберихой, мой дед Леонид с тылу пробрался к военнопленным и сумел передать гражданскую одежду для сына Георгия. Под покровом ночи удалось незамеченным уйти в свой дом, в котором Карповы пробыли до 4 апреля 1942 года...

     – По времени, казалось бы, и немного, но каждую минуту нужно было пережить... – вспоминал отец. – Дом наш располагался на Ленинградском шоссе, на возвышенности. Отсюда хорошо просматривается всё пространство до города. Лучшего места для корректировки стрельбы артиллеристов по нашему переднему краю и не придумаешь!

     Давно известно, что человек раскрывается полностью в час суровых испытаний. И война подтвердила это, ещё раз убедила в том, что нельзя о человеке судить только по его национальной принадлежности, вероисповеданию, образованию и интеллигентности. Встречались нелюди и в нашей советской действительности, были люди и среди немцев.

     Большой семье Карповых повезло: корректировщиком артобстрелов был назначен грамотный немецкий унтер-офицер, до войны он работал учителем. Но главное состояло в том, что он был из числа антифашистов, отец в спецшколе неплохо овладел немецким языком, хорошо изъяснялся и вскоре нашёл общий язык с унтер-офицером. Немец старался помочь не только Карповым, но, не раскрывая себя, старался уберечь передний край советских войск от прямого попадания немецких снарядов в траншеи. Однажды он подозвал к себе Георгия, предложил ему бинокль и сказал: «Ты немного знаком с этим, погляди, куда лягут наши снаряды!» В бинокль Варшавская железная дорога и наш передний край были видны, как на ладони. Прогремел залп, и снаряды легли точно перед бруствером.

     – He нужна война немцам, никому она не нужна! – покачал головой немец.

     В конце ноября 1941 года некоторые немецкие части снимали с Ленинградского фронта и перебрасывали под Москву, их места занимали поляки, румыны, венгры. На прощание немец оформил бумагу, вручил моему деду Карпову Леониду Николаевичу и сказал, что она является гарантией неприкосновенности семьи Карповых. Так было до апреля 1942-го, когда всех жителей Александровской выгнали из их домов, некоторые из них направились в сторону Гатчины. Большую семью Карповых определили в г. Пушкин. Несколько семей разместилось в маленьком домике у немецкой комендатуры. Через дорогу была оборудована виселица.

     Моему отцу, по его словам, повезло. Его определили на работу на хлебозавод, по окончании рабочего дня выдавали буханку хлеба. Но этого явно не хватало для большой семьи. Говорят в народе: «Голь на выдумку хитра!». Заприметили мужики трубу, которая шла со второго этажа в подвал здания, как бы под отходы. С большой осторожностью они опускали буханку в трубу, а вечером забирали её из подвала. Но и тут не обошлось без предательства: Георгия поймали в подвале, избили и отправили в лагерь смерти под Гатчину. В то время ему казалось, что пришёл конец, что смерть неминуема.

     Но снова выручило знание немецкого языка. При допросе уже в концлагере сумел убедить немцев, что попал сюда случайно при облаве. Полностью убедить хозяев «нового порядка» в своей невиновности не удалось, и отправляют Карпова в Данциг (Польша), затем в концлагерь Штутгоф под городом Гдыня. Вот здесь-то Георгий Леонидович Карпов получил свой пожизненный документ – лагерный номер 33335 узника концлагеря, который, как страшное клеймо, как память о жутком времени, отец пытался выводить уже после войны, но этот обжигающий душу знак сохранился на его руке на всю жизнь.

     Невольники работали на кирпичном заводе, отца определили на транспортный конвейер. У каждого колеса стоял заключённый, наблюдая за исправностью ленты, в случае аварии в одном месте конвейер разваливался, унося многие человеческие жизни. Работа тяжёлая и изнурительная.

     Спасала скудная кормёжка, отец подружился с французом, работали рядом, тот первого не ел и отдавал моему отцу. В конце рабочего дня проводилась проверка и перекличка. Стояли строем, если кто не выдерживал и падал, того сразу же отправляли в крематорий.

     Не минула сия беда и моего отца. После очень трудного рабочего дня на проверке силы оставили парня и он начал медленно опускаться на землю. Но товарищи не дали ему упасть, подхватили под руки и изо всех сил поддерживали на своих измученных плечах. Спасло то, что проверка подходила к концу. Полуживого Карпова притащили в барак и начали спасать, кто как мог. Задумали устроить парню побег. Война подходила к концу. Нескольких человек обложили на барже кирпичом и отправили в Швецию. Но побег таким образом не удался. Беглецов поймали, жестоко избили, бросили в холодный карцер, морили голодом до полусознательного состояния. Слабых и больных расстреливали, а над выжившими продолжали издеваться, заставляя выполнять непосильную работу. И после этого неудачного побега мой отец все равно не мог смириться с участью несовершеннолетнего узника концлагеря и задумал новый побег: под сумраком ночи его скрытно перевели в расположенное рядом поселение, где проживали и работали русские. Прежде всего, отца переодели, сбросили с него арестантскую робу. Затем начали советовать, в какую сторону ему податься. На восток двигаться было опасно, по всему пути расставлены ловушки, за голову беглеца немцы платили 10 марок. На запад идти самому не хотелось. Самое благополучное направление – Югославия. Продвигался осторожно, присматриваясь к окружению, всё дальше уходил от Штутгофа. Очень хотелось есть, все мысли были только о еде, а тут на пути встретился средних лет мужчина, разговорились, и он предложил зайти к нему и попить кофе. Когда вошли в дом, сразу же нагрянула проверка. Конечно же, документов у Карпова никаких не оказалось. Заключают в камеру для опознания на 40 дней.

     В камере интернационал: француз, поляк и ленинградец. Началось томительное ожидание. Чего можно ожидать, если нет надежды на документ, которого не было?! Первым вывели из камеры поляка, за ним француза. Через пару дней пришли и за Карповым. Заковали в кандалы, отправили на место бывшего заключения. Вдруг монотонный стук колёс прекратился. Георгий стал на колени, вокруг поднялась беспорядочная стрельба. Что происходит – непонятно! С силой распахиваются двери теплушки и вовнутрь врываются люди. Чехи! Они поднимают с колен Карпова, узнав, что он русский, начали обнимать и хлопать его по плечу: «Братушка!». Состав разворачивают и отправляют к Праге: там восстание! Это чешские партизаны спешат на помощь восставшим.

     – Нам выдали винтовки,— вспоминал отец, еле сдерживая слезы. – Какое счастье ощутить себя человеком! В тебя поверили, тебе вручили оружие – защищай себя! Многие наши в Праге сложили свои головы, но сражались мы до конца. И вот наступило утро. Горсточка восставших забаррикадировалась в церкви. Отбили несколько немецких атак, в руках остались винтовки и по нескольку патронов на человека. И вот на площадь выскакивает танк. Как тяжело ощущать свою беспомощность и свой конец, не познав сладости жизни!.. Мы застыли в ожидании смерти! И вдруг над танком взмывает красное знамя! Наши! Ура, ПОБЕДА!

     Восторг и ликование были неописуемы. Победа! Прага спасена! После того, как все улеглось, отобрали девятнадцать человек из числа невольников и уже советское командование поставило им задачу: очистить станцию от разрушения и хлама – и свободны!

     – Станцию мы расчистили быстро, каждый работал за двоих-троих. Каждый мечтал поскорее добраться домой, – с неподдельной грустью рассказывал отец, – и никто не подозревал, что нас ждёт впереди, как встретят на родной земле, каким проверкам нас подвергнут...

     Эшелон формировался в Дрездене, собирали невольников по всем местам, комплектовали группы по направлениям. Команда, в которую входил Карпов, направлялась на Украину в город Новгород-Волынский. На руках у отца никаких документов не было, кроме лагерного номерного знака. По прибытии в Новгород-Волынский каждый невольник проходил проверочную комиссию. Многие безвинно пострадали в результате этого «просеивания». Карпову бояться было нечего, никаких огрехов за собою не ощущал. Поэтому смело переступил порог кабинета проверяющего офицера, изложил свои мытарства, все до мелочей. Пожилой майор внимательно вслушивался в рассказ человека, который в сыновья ему годился, а прожил за военные годы больше, чем он сам.

     – Верю я каждому твоему слову, сынок! Что же я могу сказать тебе? Прости нас, старых, что не сумели сберечь нашу смену, что довелось мотаться по всему свету, – он достал из ящика какую-то бумажку, сделал на ней несколько пометок и протянул моему отцу. – Возьми, сынок, и береги её, как зеницу ока, ибо для тебя ещё война не закончена!.. Прощай! – и тепло пожал худенькую руку взрослого юноши.

     Много раз вспоминал отец напутственные слова своего спасителя. Контингент проверяемых был разношёрстным, но в большинстве своём народ в годах, Карпов был один из самых юных, но опытных. Если старики и тени своей боялись и пытались обойти кабинет проверяющего стороной, то Георгий, учуяв в словах майора важность и магическую силу полученной справки, решил ещё раз попытать свою судьбу. Когда очередь перед вторым кабинетом «тормознулась» и никто не решался быть первым, он объявил:

     – Эх, будь что будет, пошёл!! – и, не ожидая очереди, двинулся вперёд в кабинет. Все облегчённо вздохнули:

     – Выручил нас малец!

     В кабинете за столом сидел молодой старший лейтенант с забинтованной левой рукой, поддерживаемой повязкой через шею. Георгий понял, что здесь никакого сочувствия он не получит, что для этого начальника все входящие сюда – предатели. Сам, наверное, и пороха не нюхал, а всех вокруг презирает.

     – Слушаю, милок! Что, чего да как? – строго спросил начальник, брови его сошлись на переносице. – Ну-с, как мы оказались в Германии?

     Карпов собрал все свои силы, чтобы не сорваться и не нагрубить. Надо же, он ещё и виноват!.. Как можно спокойней и сжато изложил свой путь скитаний по концлагерям, вспомнил об участии в Пражском восстании.

     – Так, где же твоя хвалёная винтовка, повстанец? – ехидно оскалился старлей.

     Мой отец видел, что над ним издеваются, хотят вывести из себя, но надо терпеть, иначе загремишь в концлагерь уже здесь, на родной советской земле.

     – Винтовка, гражданин начальник, была не моя лично, она принадлежала чешским партизанам, которые вырвали меня из неволи,— Карпов старался говорить как можно спокойнее. – Им я её и сдал.

     – А кто может подтвердить это? — спросил проверяющий, заранее зная, что внятного ответа от подследственного юнца он не получит. Но старлей глубоко ошибался!

     – День Победы я встретил, гражданин начальник, в Праге, которую освобождала армия Родимцева, а поддерживали её «катюши» 91-го гвардейского минометного полка. Как юнга артиллерии, я встретился с офицерами 378-го гвардейского миномётного дивизиона. Они запомнили юного ленинградца в День Победы!

     Такого поворота событий старлей не ожидал. Он привстал, на лицо его легла кривая гримаса, видимо, давала знать боль в раненой руке.

     – Ладно, чего там... – пробурчал начальник. Покопался в папке, разостланной на столе, достал бланк справки, что-то долго в нерешительности думал, затем сделал какую-то пометку в своём журнале, поставил пометки в бумажке, вздохнул тяжело и протянул бумажку Карпову. – Возьми. Пока будь свободен.

     Мой отец на дрожащих от злобы ногах поднялся с табуретки, окинул невидящим взглядом военного чинушу, взял ненавистную бумагу, медленно развернулся и вышел.

     В коридоре с нетерпением ждали появления Карпова. Увидев расстроенное лицо юноши, старики ещё больше посерели, на лицах некоторых появился нервный тик. Карпов встряхнул головой и криво усмехнулся:

     – Не робей, старина! Вперёд смотреть, орлы! – и сам удивился своей смелости.

     Оказалось, что рисковал он не зря. При оформлении в лагерь перемещённых лиц справки изымались, а без справок выход в город был запрещён. Отец сдал справку, выданную старлеем, а первую, вручённую ему седым майором, припрятал. При погрузке в вагоны Карпов подружился с охраной и офицером, став для них родным.

     – Ты береги свою охранную грамоту, она тебе добрую службу сослужит, – напутствовал командир. – А мы тебе, дружок, поможем, чем только сможем. Соскучился, небось, по Ленинграду?

     – Конечно, но его теперь, пожалуй, не узнать... – вздохнул Карпов.

     Отец добрался до Киева, благо документ на руках имелся! Солдаты отсыпали ему килограмм сухарей и усадили на поезд, направлявшийся в Нежин. Всё шло как нельзя лучше. В Нежине народу – тьма! Не только на пассажирский, но и на товарняк не влезть. Всё же умудрился залезть на крышу вместе с мешочниками, даже девчонку с собой усадил. И поплелись на Брянск.

     На крыше вагона доехали с девочкой до Брянска. Хорошая дивчина попалась, умная, пробивная. В Брянске даже в вагоны залезли, доехали до Лихославля. Здесь поменяли состав и решили прорваться в Ленинград, но в Бологое бдительные блюстители порядка высадили незадачливых пассажиров. Им пришлось следовать в родной Ленинград через Псков. Прибыли на Московский вокзал, пешочком перешли на Варшавский, а там и Александровская! И везде выручала «бумага»!

     – Странное дело, простой листик бумажки, а какую магическую силу имел! – с удивлением вспоминал отец. – То ли майор какую-то закорючку нарисовал, то ли бланк другой, но справка действовала на всём пути следования безотказно. А двигались мы черепашьими шагами.

     Действительно, добирался Георгий Леонидович Карпов к своему родному дому медленней, чем морские черепахи. В окошко родительского дома постучался лишь поздним вечером 8 ноября 1945 года!

     – В окошко пришлось стучать дважды, родители уже отдыхали. Спросили: «Кто?». Я ответил, – вспоминал отец и грустно улыбнулся. – Первым вопросом родителей было: «А где Мишка?» Они решили, что мы были вместе. Ответил, что не знаю. Позднее нам сообщили, что старший брат Михаил пропал без вести.

     Выписали отцу временный паспорт, а с ним никуда не берут: ни учёбы тебе, ни работы. Что делать? После многих мытарств решил написать письмо И.В. Сталину. Изложил всё, как есть на самом деле, переслал по надёжному каналу. Через два месяца приходит ответ из канцелярии Сталина за подписью председателя канцелярии Евдокимова. Письмо вручают под расписку.

     – Это письмо открыло мне дорогу в жизнь. Принимают меня в станкостроительный техникум с условием на полгода. Благодаря тому, что обучение в спецшколе было поставлено на высшем уровне, испытание прошёл успешно и всю жизнь посвятил станкостроению.