журнал СЕНАТОР
журнал СЕНАТОР

ДЕНЬ КОМАНДАРМА ПОТАПОВА
(рассказ)


 

МАКСИМ ЗАРЕЗИН,
журналист, член Союза журналистов Москвы.

«Гибнут стада,
Родня умирает,
И смертен ты сам;
Но смерти не ведает
Громкая слава
Деяний достойных» –
«СТАРШАЯ ЭДДА»,
древнеисландский эпос.


 

КОМАНДАРМ МИХАИЛ ПОТАПОВМАКСИМ ЗАРЕЗИНТяжесть и темнота… Тяжесть давила сверху, с боков, отовсюду. Наплывающая волнами завеса мрака казалась неоднородной, слипшейся из грязных ошметьев разного оттенка. Время от времени его затягивало в забытье, в нечувствие, но когда слабое сознание возвращалось, вместе с ним возвращались тяжесть и темнота. Однажды тяжесть стала слабеть, темнота разбегаться в стороны, в расплывшемся сверху пятне света возникли фигурки в мышастые расцветки форме.
Немцы!
Вот так…
Он поднялся почти сразу, словно готовился к подъему те три дня, что пролежал контуженный под телами погибших. Назвал фамилию, должность и звание. Он не услышал своего голоса, почувствовал лишь шевеление губ, но, судя по озадаченным физиономиям фрицев, те его поняли. Он даже сделал несколько неуверенных шагов, но остановился – сначала от непривычки к движению и быстро проявившейся слабости, затем от резкой боли в груди. Впрочем, немцы не торопили, обсуждая нежданно свалившуюся на них удачу. Еще бы: тот самый Потапов, командующий той самой армией.
«Каин, где брат твой Авель? Генерал, где твоя армия?». Нет, это не немцы, – незнакомый глухой голос, проникающий то ли со стороны, то ли изнутри него самого. Причем здесь Каин? Или Авель? Чушь какая-то! Армия… Армии не стало. Раскрошили по полям и перелескам, как крошки по скатерти, перемололи жерновами в промежутке между Днепром и Десной. Ту самую Пятую армию, его армию, которая наносила по врагу по восемь-десять ударов за сутки, которая из всех армий от Балтики до Черного моря отступала на восток последней, отставая от соседей на сотню с лишком верст.
«Где твоя армия, генерал?»
…Как сложилось у деревеньки под Черниговом такое глумливое, почти срамное название, несовместимое со страшными обстоятельствами тех дней. Или ему так тогда показалось, а люди испокон веков тут жили и никакого особенного подвоха в доставшейся по наследству от предков топонимике не замечали.
«Выбли, Выбли, Выбли…»
Как только стало известно о том, что немцы заняли плацдарм на Десне у деревни Выбли, он почувствовал отчаяние. На мгновение, но почувствовал. С начала войны, в самые лихие минуты такого не случалось, а тут мелькнуло: «Не сдюжим». Мелькнула подлая мыслишка и уже не догонишь, не накроешь ладонью: скачет в голове с блошиной сноровкой и повторяет с издевочкой, юродствуя: «Не выдюжим… Не выдюжим…». С запада группа армий «Юг» наседает, с севера, отвернув от Москвы свой танковый клин, двинулся Гудериан. С Окуниновским плацдармом на Днепре не справляемся, а тут еще и немец через Десну перескочил.
Первое сентября 41-го. Дети пошли в школу. Даже в Киеве. А у нас…
Несколько дней пытались выбить немцев с выблинского плацдарма – безуспешно. Оставался шанс спасти армию – отодвинуться от Днепра на рубеж Десны. Но командование фронтом разрешения не дало. А спустя две недели ближе к концу сентября от Пятой армии остались разрозненные группы, с жестокими боями выбирающиеся из окружения. Да что армия – целый Юго-Западный фронт развалился на части и оказался в котле. Таким вот осколочком-обломком выходил штаб его армии, соединившись со штабом ЮЗФ. Кто-то добрался до своих. Он не добрался.
«Выбли, Выбли, Выбли…»
Ему захотелось сплюнуть, как и тогда 1 сентября 41-го в день захвата плацдарма, но, как и тогда – только захотелось; ощутил на губах горькую слюну и проглотил.
И снова провал, и снова погружение в тяжесть и темноту, тягучий подъем наверх и пробивающееся свечение, которое постепенно вызрело в рыжеватый отблеск уличного фонаря, блуждающий по стене госпитальной палаты. В окне – муть предрассветных сумерек. Нет, он поторопился, приняв за признаки восхода ночное зарево неугомонного большого города – до робкого зимнего утра далеко. Но новый день уже наступил. Какой день? 26 января, вторник. 26 января 1965 года от Рождества Христова.
«Что день грядущий нам готовит?»... А что он может готовить пациенту главного армейского медучреждения СССР? Выбор невелик – бессмысленные процедуры, столь же бессмысленные расспросы и назначения докторов. Еще кормежка, к которой как нельзя лучше подходит казенный оборот «прием пищи». Впрочем, сейчас не до кулинарных изысков. Мариша придет. Иван Христофорович обещался. Это хорошо. Очень хорошо. Плохо, что не миновать дневного полузабытья – расплаты за ночную бессонницу.
Вот ведь как чудно устроен человек: спи сладко, дорогой товарищ, условия тебе созданы наиблагоприятнейшие, застелено-постелено, заботы не одолевают, боли не сказать, чтобы шибко мучают, а только ворочаешься, или лежишь пластом, обманываешь себя, плотнее смыкая веки, то напряженно пялишься в отсвет на стене и уличное мерцание. А на войне бывало за пару часов желанного сна, кажется, душу продашь с телом в придачу.
Вспомнился июль 41-го, Коростень, здание вокзала, прихотливыми формами вдруг напомнившее московский ГУМ, тревожные паровозные гудки, забитые составами пути, и тот младший политрук в большой не по размеру фуражке, сползавшей на выгоревшие брови. Мальчишка еще, он остался единственным офицером на бронепоезде, поддался уговорам беженцев и, нарушив приказ, взял их с собой. По прибытии в Коростень бабы с ребятишками высыпали из бронепоезда да сразу наткнулись на дюже принципиального воинского начальника, который приказал политрука немедля расстрелять. Но парню повезло: в тот час на вокзале оказался командарм, доложили вовремя, успели. Вместо расстрела пропесочил политрука по первое число. Тот в ответ тупо повторял «Так точно» и «Виноват», в остановившемся взгляде невозможно было отыскать следов ни вины, ни ужаса подошедшей вплотную смерти, ни радости счастливого спасения, ни благодарности – только безмерная усталость и всепоглощающее желание выспаться. Он так и на расстрел брел – равнодушно, предвидя не боль и гибель, а возможность забыться – пусть навеки, а не на час-другой, не сознавая большой разницы.
Забыться, забыться… Дремота все же овладела Потаповым, затянула в свои темные лабиринты. Когда он проснулся, с неудовольствием отметил, что уже светло. Будильник на тумбочке показывал девятый час, а значит скоро обход, а он не успел привести себя в порядок. «Развинтились, товарищ генерал-полковник, определенно развинтились!».
Потапов встретил появление заведующего отделением Гроховского благодушной не без хитринки улыбкой и на приветствие медицинского светилы привычно ответил: «Здравия желаю!». Не по букве устава, так они и не на плацу. Потапова забавляло неизменное секундное замешательство профессора пожеланием здоровья от больного врачу. Что ж, по крайней мере, право на скептическое отношение к эскулапам и маленькое невинное развлечение он заслужил. В заслугах и компетенции Гроховского сомневаться у него не имелось ни оснований, ни желания, только от чего лечить товарища Потапова Михаила Ивановича и как лечить оного товарища люди в белых халатах, судя по всему, не определились. Допустим, с другими у них лучше получается, а ему не повезло. Ну, что ж, на вечное везение рассчитывать не приходиться.
Жена Мариша в ответ на его большей частью напускное бурчание, обычно напоминала, что он «счастливчик». Он и не спорил. Даже в шутейных перепалках зачем опровергать очевидное. Не погиб; руки-ноги на месте; прошел фашистский плен; прошел абакумовскую «фильтрацию» – пусть в аду ему черти углей подсыпят, мерзавцу; вернулся в армию. Бессмертный Сталин давно почил в Бозе, неугомонного Никиту Сергеевича угомонили, а он все еще служит. Противник – и тот, случалось, «помогал». После Халхин-Гола Потапова назначили вести переговоры с японцами, а те возмутились, что делегацию возглавляет не генерал. Потапову срочно присвоили следующее звание, а вместо «шпал» на петлицах заалели комбриговские ромбики. Что еще… Надежными товарищами бог не обделил, на невнимание слабого пола грех жаловаться. А появление в его жизни Мариши – разве не везение. Юная красавица, начинающая актриса вместо того, чтобы делать карьеру в кино, поехала за ним в холода и глухомань несусветную – в Забайкалье. Прямо жена декабриста. Поехала за человеком не первой и не второй молодости, обремененного биографией, которая при определенных обстоятельствах способна погубить и его самого и тех, кто вокруг. Определенно счастливчик.
– Дмитрий Степанович, я похож на любимца Фортуны?
– Что, простите?
Гроховский оторвался от свитка с кардиограммой, и толстые стекла очков испуганно уставились на Потапова.
– Нет, нет, ничего. Это я так…
Вскоре после ухода завотделением в палату забежала смешливая медсестра Нина – принесла направление на физиотерапию. Он глянул на листок с раскосыми фиолетовыми цифрами – временем приема и номером кабинета. Еще целых полчаса – может вздремнуть чуток? Потапов хмуро взглянул на кровать. И тут, словно подарок, в палате посветлело: с неба обильно посыпались пухлые снежные хлопья. На душе полегчало. И даже то обстоятельство, что нужный кабинет располагался двумя этажами выше, его обрадовало – не спеша поднимаясь по лестнице, он пойдет навстречу снегопаду, захваченному белой круговертью небу.
Возле кабинета физиотерапии своей очереди ожидал Виктор Сергеевич. Потапов встречал его в госпитальных коридорах, пару раз завязывался разговор. На вид Виктору Сергеевичу около сорока, служит в штабе ЛенВО, полковник, но на генеральской должности, и чувствуется – до первой большой звезды осталось совсем немного. Только вот иссиня-черные круги под глазами указывали, что здоровье в отличие от карьеры радовать его не собирается.
– Добрый день, Михаил Иванович! На процедуры?
– Да, Виктор Сергеевич. Рабочий день начался.
Потапов присел рядом.
– Вчера навещал приятель из ГлавПУРа. Говорит, в этом году День Победы снова станет выходным, – поделился новостью Виктор Сергеевич, – И это неслух – информация достоверная. Будет постановление Совмина и все что полагается. И парад – обязательно.
– Здорово! Люди это заслужили. Жаль только, победу среди своих встретить не довелось, – прибавил на миг помрачнев Потапов.
Доброй весточкой поделился сосед, только для Потапова главный праздник соседствовал с главной в жизни досадой: встретить самый желанный, самый важный в его судьбе и судьбе миллионов русских людей день на чужбине, среди чужих – надо же приключиться подобной нелепице! «Генеральский» концлагерь Хаммельбург в апреле 45-го освободили американцы и переправили бывших узников французам. Там Потапов и встретил Победу, даже на параде поприсутствовал – в Реймсе. Только что это за парад – баловство одно. Вспомнить нечего. Впрочем, один момент, застрял в памяти – как американки маршировали. Связистки, кажется. Ничего, гладкие такие бабенки. В общем, сплошное баловство, а не парад.
– А я победу встретил на острове Рюген. Еще лейтенантом. Перед высадкой забавный момент приключился, – Виктор Сергеевич явно хотел отвлечь Потапова от невеселых мыслей. – Разместилась, значит, наша рота на палубе, вокруг морячки снуют, нарядные такие, чистенькие. «Вот, – ворчат, – пехота приперлась, навозу нанесла». А у нас народ – кто на корабле впервые, а кто и вовсе моря в глаза не видел. Попритихли, сидим как бедные родственнички. И тут сержант Краюхин – глазастый был мужик – заметил, что у хозяев наших любезных нелады с амуницией. Под бушлатами у них майки с нашитым куском тельняшки – треугольничком, только чтобы вырез закрыть. Видно, беда со снабжением, тельников на всех не хватило, вот и нашли выход из положения. Тут наши острословы и взбодрились: отплясались всласть на морячках.
Сосед едва успел закончить свой рассказ, как его вызвали в кабинет.
Потапов давно заметил, что фронтовики охотнее припоминают не бои, даже самые успешные, а вот такие забавные истории. Наверное, потому что на войне и к славе, и к наградам, и к подвигам неизбежно примешиваются боль, страдания и потери. Ему же и вспомнить нечего. Если только тот случай под Новоград-Волынском в середине июля…
Редкое почти уже забытое затишье. Большое село, площадь рядом с церковью. Водитель с машиной отлучился зачем-то, образовалось несколько свободных одиноких минут. Потапов зашел в храм, внутри никого не было, но все убранство сохранялось в полном порядке. Прошелся по трапезной, постоял у иконостаса, перекрестился. Вспомнил отроческие годы, себя в дьяконском стихаре, путогинскую церковь Святого Игнатия Богоносца, благообразного отца Феоктиста, неожиданно для себя воздел правую руку и сочным баритоном пророкотал: «Заступи, спаси, помилуй, и сохрани нас, Боже, Твоею благодатью. Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу Нашу Богородицу, и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувши сами себя, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим». После того, как заметавшееся в барабане церковного купола «…дим, …дим» притихло, он обернулся и увидел в дверях застывшего от изумления адъютанта.
М-да, со стороны выглядело презабавно.
Ну, наверное, еще и та история с «Зайцевым». Правда, тогда в ночь на 26 июня совсем было не до шуток. Какие там шутки! Немецкие танки прорвались к Луцку, и часть 135-стрелковой дивизии оставила позиции и бежала по шоссе на Ровно. На исходе короткой ночи Потапов и несколько штабных офицеров загородили дорогу охваченной паникой людской гуще. Командарм пошел вперед, лихорадочно соображая, чем кроме матюков, угроз и увещеваний, да выхваченного из кобуры пистолета он сможет остановить скопище напуганных, озлобленных, уставших, позорным бегством, переступивших в себе черту человечности.
– Стоять! Стоять, суки, мать вашу-перемать!!!
Толпа замедлила ход, но подталкиваемая инерцией, продолжала движение. Зарождавший рассвет подсветил серые лица передних беглецов. Взгляд Потапова остановился на лопоухом ефрейторе, винтовка висела на его плече почему-то прикладом вверх – может из охотников?
– Что, Зайцев, драпаешь! Драпаешь, тварь!!
– Я… Я не Зайцев, товарищ командующий, – пробормотал ошеломленный боец.
«А почему действительно – Зайцев?», – успел удивиться Потапов, но ответ, оказалось, был у него наготове.
– Не Зайцев, говоришь?! Нет, врешь – самый настоящий Зайцев. Потому что драпаешь, как трусливая, безмозглая зверушка! Драпаешь, когда твои товарищи геройски сражаются. Сражаются, погибают, но стоят. За тебя и из-за тебя погибают, потому что ты, ефрейтор, свою позицию бросил, родине и присяге изменил, товарищей предал! Не бойцом Красной Армии, и не человеком вовсе – куском дерьма себя показал!! Не Зайцев он… Бля…ьи дети! Может, тут вовсе Зайцевых нет!?
– Товарищ генерал, это я – Зайцев, – раздался робкий голос и вперед неуверенно выступил белобрысый красноармеец.
– Ах, это ты оказывается Зайцев? Настоящий!? Ну, с тебя значит и спросу никакого.
По толпе прокатилось глухое хмыканье. Потапов почувствовал: наступил перелом, и пусть из всей колонны лишь малая часть слышала этот нелепый разговор, перемена в настроении, прокатившись невидимой волной, захватит каждого. Значит, ими уже можно управлять.
– Слушай мою команду! Отставить панику! Офицеры и старшины – ко мне.
…Такая вот сценка. Есть ли в ней что-то смешное? Что называется – на любителя.
После кабинета физиотерапии Потапов решил заглянуть в госпитальную библиотеку, располагавшуюся на том же этаже.
– Как себя чувствуете, Михаил Иванович? – рыжеволосая библиотекарша как раз закончила раскладывать свежую прессу.
– Вашими мотивами, Дора Марковна, вашими молитвами.
Библиотекарша довольно мотнула рыжей гривой, будто удостоверившись в действенности своих молитв, и скрылась между стеллажами.
В просмотренных газетах не оказалось ничего любопытного кроме, пожалуй, откликов на смерть Черчилля. Даже «Красная звезда» отметилась. В «Неделе», которую он вчера не успел просмотреть, заметил статью Рокоссовского «Впереди был Берлин» – о Восточно-Прусской операции. Закончив с Рокоссовским, Потапов не удержался и который раз взял жиденькую подшивку «Недели» за начавшийся год. В первых январских номерах публиковалось с продолжением нечто вроде документальной повести. Ага! Нашел. Называется «Коро» вызывает Москву». Про наших разведчиков в Берлине. Один фрагмент касался непосредственно его Пятой армии, хотя в тексте она не упоминалась. Речь шла о директиве Гитлера от 21 августа 41-го, где фюрер в качестве важнейшей задачи до наступления зимы вместо взятия Москвы назвал наступление на Украине. Для этого группе армий «Центр» следовало передать большую часть своих сил группе армий «Юг». Однако, по словам авторов, немецкие разведчики-антифашисты выяснили, что командование вермахта выбрало московское направление, а наступление на юго-западе отложено до весны. Таким образом, по мнению авторов, разведчики спасли тысячи солдатских жизней.
Потапов уже не первый раз перечитывал это место, и каждый раз глаза его темнели от гнева. Как же у нас возлюбили рыцарей плаща и кинжала! Да, пользы они принесли немало, и на их долю выпали испытания, только в ранг главных спасителей страны возводить разведку не излишне. Тем более не стоит ради этой цели противоречить здравому смыслу и хорошо известным фактам. Как это так – Гитлер дает команду, а его генералы решают по-своему?! Не было такого, и быть не могло. Судя по всему, разведчики текста директивы не видели, а узнали про настроения в главкомате сухопутных сил в окружении фон Браухича и Гальдера. Те действительно склонялись к тому, чтобы продолжать наступление на Москву. И кто же тут спас тысячи жизней? Или погубил?
На самом деле, речь в документе шла об операции, целью которой дословно «не вытеснение 5 советской армии за Днепр, а уничтожение этого врага». Это была уже пятая по счету директива, в которой фюрер указывал на необходимость разгрома армии Потапова, но впервые он согласился задействовать все ресурсы для решения поставленной задачи. «Настолько много сил нужно выделить для этого группе армий «Центр» без оглядки на следующие операции, чтобы цель – уничтожение 5 армии – была достигнута». Вот так – любой ценой! А 28 августа начальник штаба ГА «Центр» фон Бок издал следующий приказ: «задачей поставленной верховным командованием является уничтожение 5 советской армии».
А вы тут пишите: «перенесли наступление на весну»! Нет, граждане писатели-сочинители, в конце августа правый фланг группы «Центр», оттеснив Брянский фронт, повернул на юг, в тыл армии Потапова. Почти целый месяц она выдерживали натиск, и только в октябре, разделавшись с Киевским котлом, немцы возобновили полномасштабное наступление на Москву. Получилось все как в директиве – поскольку в октябре, считай, уже началась зима.
Потапов старался не пропускать ничего, что касалось злосчастного «Принципиального указания» Гитлера от 21 августа, решившего его судьбу, судьбу тысяч его подчиненных, целого фронта. Начал собирать сведения еще в плену, с той беседы с Гудерианом, когда «быстрый Гейнц» поведал кое-что о том, что предшествовало роковому повороту его войск на юг. Потом уже после войны стали публиковать исследования, посвященные событиям 41-го – наши и немецкие.
А с Гудерианом тогда весьма мило побеседовали – под коньячок. Только когда следователь абакумовский про коньяк услышал, аж взвился. Впрочем, сам виноват: нашел, дурень, с кем и о чем откровенничать. Надо было еще ему рассказать, про предложение Гитлера возглавить дивизию СС «Викинг». Тогда бы точно – либо в лагерь, либо в психушку. А ведь был такой казус. Хотя теперь ему и самому с трудом вериться. Как и в то, что в концлагере общался с Яковом Джугашвили после того, как тот согласно официальной версии погиб в Заксенхаузене весной 1943-го. Следователь очень интересовался Яковом, правда, не датой смерти, а фактами, порочащими его поведение. Зачем Абакумову понадобился компромат на сына вождя – для Потапова осталось загадкой... Но Сталин-младший сел себя в высшей степени достойно и ничего дурного о нем Потапов сочинять не собирался. А про Гудериана можно было и соврать: сказать – сволочь этот Гудериан, стакана воды не предложил, жмотина прусская…
Потапов усмехнулся.
– Михаил Иванович, может вам что-нибудь подыскать? – раздался вкрадчивый голос библиотекарши.
Оказывается, он до сих пор сидит за журнальным столиком над газетной подшивкой.
– Нет, спасибо, Дора Марковна. Я завтра зайду.
Вернувшись в палату, Потапов обнаружил незнакомую медсестру с недовольным выражением лица, которая изготовилась поставить ему капельницу. Что ж, капельница так капельница. Есть в этой процедуре даже что-то веселое, от весенней капели. Или он научился в разных сторонах нерадостного госпитального быта находить симпатичные черты.
Что ж, скоро придет Мариша, надо с ней поделиться своим достижением.
Как и предполагал, супруге оно пришлось по нраву.
– Молодец, что не хандришь.
– А что мне хандрить. Я генералом помирать не собираюсь.
– Помирать, разумеется, совершенно излишне, только что же тебя так генеральство тяготит.
– А ты послушай: «генерал Потапов». Да еще «Михаил Иванович». Звучит несолидно. Прямо какой-то некрасовский генерал Топтыгин получается.
– Странные у тебя ассоциации, Миша.
– Не ассоциации, а амбиции. Естественные для военного человека. Посмотри на моих бывших подчиненных: Москаленко – маршал, Рокоссовский – маршал, Катуков – маршал…
– …Бронетанковых войск…
– Самых лучших в мире войск! А Де Голль?..
– Бог мой, Миша! Де Голль-то тут причем? Разве он был у тебя в подчинении?
– Нет. Но в 37-м мы были в одной должности – командирами танкового полка. А теперь гляди – президент, скоро опять пойдет на выборы и наверняка победит.
– Ах, вон ты куда метишь…
– Кстати, ты не находишь, что Баграмян похож на Де Голля. Если только немного вытянуть и нос прибавить.
– Нет, уж, давай не будем мучить Ивана Христофоровича. Пусть лучше Де Голль пригнется и нос укоротит. Предложи ему.
– Написать письмо?..
– И сразу копию в КГБ.
– Тогда вовсе без погон останешься.
– Тебе же надоело быть … Топтыгиным.
– Но и в Наполеоны в смирительной рубашке я тоже пока не тороплюсь.
Во время этой пикировки Потапов с трудом прогонял улыбку, стараясь сохранить сосредоточенное выражение лица.
Он радовался и этому разговору, и тому, что удалось показать себя молодцом. Не хватало лишний раз волновать жену унылым видом, а тем паче – жалобами. Только когда пришел Баграмян сил на новую встречу не осталось. Он и рад был старому другу и боевому товарищу, в те первые военные месяцы возглавлявшему оперативный отдел штаба ЮЗФ. Только, как Потапов не старался, раздражение от усталости и немощи против воли, прорывалось в разговоре. Тем паче речь не могла не зайти о проклятом 41-м, гибели армии, развале фронта. Который уже раз заговорили об отступлении, способном предотвратить сентябрьскую катастрофу.
– Ты же знаешь – мы докладывали Сталину. И не раз, – разводил руками Иван Христофорович – Но он ничего не хотел слышать.
– Значит, плохо докладывали, – мрачно буркнул Потапов.
Впрочем, когда от дел минувших перешли ко дню сегодняшнему, беседа пошла пободрее. Начальник тыла ВС СССР Багрямян с лукавой скромностью титуловал себя «тыловой крысой». «Тыловик», однако, провернул такую сложнейшую, глобальную по масштабам операцию, как переброска ракет на Кубу. Правда, чуть третья мировая война не заварилась, но это другой разрез – политический, а маршал свою военную задачу выполнил на пятерку с плюсом.
После ухода Ивана Христофоровича Потапов почувствовал себя совсем скверно. Он лежал и, отвлекаясь от уже привычной тупой боли под лопатками, думал, что в их многолетнем споре с Баграмяном оба по-своему правы. Не все зависело от командования фронтом, от штаба, далеко не все. Василевский вспоминал, что Сталин выходил из себя при упоминании о возможной сдаче Киева, а такое случалось с ним редко. Но и командующего фронтом Кирпоноса Потапов знал хорошо. Не сказать, чтобы Михаил Петрович был мастер приукрашивать ситуацию, только всегда помнил, что хочет слышать начальство, а чего не хочет, что ставило пределы его искренности. А раз так – до конца не шел и почти наверняка о чем-то крайне важном умалчивал.
А разве сам он – командарм Потапов – не оказывался в шкуре Кирпоноса… Еще 18 июня соратник по Халхин-Голу комкор Федюнинский доложил ему о показаниях перебежчика: в воскресенье начнется война. И не только от Ивана Ивановича шли похожие донесения. Его ответ во всех случаях звучал примерно одинаково: «Не поддаваться на провокации». Потапов сообщал о тревожных сигналах в штаб округа, но оттуда получал похожие рекомендации. Из Киева и других округов звонили в Генштаб, чтобы очередной раз услышать про необходимость сохранять бдительность. Из Генштаба звонили Сталину. И только у Сталина не было самого главного телефона, чтобы поднять трубку и спросить: «Товарищ Бог! Немцы сосредотачивают силы на границе, появляются данные о скором нападении. Что нам стоит предпринять?». И в ответ услышать: «Не волнуйтесь, товарищ Сталин. Это всего лишь провокации». В кремлевском кабинете подобный аппарат отсутствовал. Не у кого спрашивать, не на кого досадовать и надеяться. Здесь находилась конечная точка, сюда стягивались все нити. За спиной вождя оставалась лишь темнеющая в окне июньская ночь и огромная безмятежно спящая страна.
Потапов даже поежился, представив тяжесть подобного груза. Нет, не станет он кидать камни в покойного генералиссимуса. И без него избыток умников и стратегов, которые теперь задним числом все могут распрекрасно объяснить – что, кому и когда нужно было делать. В конце концов, в июне 41-го главную ошибку совершил Гитлер, а Сталин не поверил, что тот ее совершит.
Груз ответственности… Штука для военного человека привычная и потому почти невесомая. Почти. Спустя несколько недель нахождения в плену Потапова стало тревожить странное чувство – будто он что-то обронил по дороге, и не может вспомнить, что именно, только идти стало заметно легче. Хотя, казалось бы, какое еще облегчение способен испытывать заключенный концлагеря, пусть даже и «генеральского». Разгадка, хоть и не сразу, но нашлась: впервые после пятнадцати лет командирства он отвечал только за самого себя.
Нет, реальная это штукенция – груз ответственности. А в критические минуты стремительно наливающаяся нешуточной тяжестью, справиться с которой не каждому под силу.
В июне 41-го 1-я противотанковая артбригада находилась в оперативном подчинении 5 армии, но относилась к резерву Главнокомандования. Комбриг Москаленко после тревоги вскрыл мобилизационный пакет, который предписывал бригаде в случае войны выдвигаться на Львов в район развертывания 6-й армии. Реальная обстановка требовала совсем других действий, однако Потапов не имел права приказывать Москаленко, ведь с началом войны бригада подчинялась уже командарму-6, и комбриг в свою очередь не имел права игнорировать мобилизационный план, о чем без обиняков сообщил командарму.
Потапов попросил комбрига подождать у телефона, пока он свяжется с Москвой или Киевом. Бригада готовилась к маршу, Москаленко ждал... А связи не было – ни с Генштабом, ни с командованием фронта. Тогда командарм перезвонил Москаленко и приказал выступать на Владимир-Волынский на соединение с 22-м мехкорпусом. «Всю ответственность за нарушение задачи, предусмотренной мобилизационным планом, беру на себя...».
А вот поддержки от мощной 41 танковой дивизии, на вооружении которой состояли Т-34 и КВ, армия так и не получила. Комдив Павлов, действуя в соответствии со злосчастным мобилизационным планом, выдвинулся в сторону Ковеля. На марше дивизия угодила под бомбёжку. Комдив попытался рассредоточить колонну и загнал тяжёлые танки в болото. Быть может, Павлову не повезло – он лишь следовал плану, не им составленному? Но вот другой пример. Корпус Рокоссовского срочно выдвигался к границе, где начались бои. Только когда бы он там оказался, если пехота следовала пешим строем – большой вопрос. А Рокоссовский на свой страх и риск забрал из окружного резерва в Шепетовке все машины — а их было около двухсот — посадил на них пехотинцев и двинул впереди корпуса. Подход его частей к району Луцка спас положение. И разве можно сказать, что Рокоссовскому повезло?..
Размышления Потапова прервало появление в палате бесцветной личности, пристроившейся у Гроховского кем-то вроде ассистента. Личность сообщила, что назавтра намечен консилиум, на котором ему, Потапову, назначат новый курс лечения. Генерал пожал плечами. Когда личность удалилась, он подошел к окну. Уже давно стемнело, за окном угадывались лишь очертания деревьев, но он и не старался что-либо разглядеть. Вдруг откуда-то из вечернего сумрака чувство бессилия и жалости к себе хлынуло навстречу тугой волной, так что он даже пошатнулся.
– Михаил Иванович, я закончила. Сегодня дежурит Галина Васильевна.
Потапов не сразу понял, что это медсестра Нина сообщает, что ее смена закончилась и наступил черед ночного дежурства, и машинально кивнул. Нина не уходила.
– Михаил Иванович, вам нехорошо?
Неужели он так жутко выглядит? Ну, вот, напугал девушку, генерал Топтыгин.
– Ниночка, это ваш уход на меня так действует. Но завтра вы снова придете, и я воскресну, как египетский бог Озирис.
– Ну, тогда до завтра.
Нина чуть улыбнулась, но взгляд ее по-прежнему выражал тревогу. Она недоверчиво посмотрела на Потапова, кивнула и, чуть помедлив, вышла.
Оставшись один, он не без труда добрался до кровати, и сразу провалился не в сон, а в сновидение или воспоминание. Лето. Теплынь. Убегающий в поля проселок. Нет, это не война, в войну невозможно такое безмятежное небо и радостный солнечный свет – такое бывает только в детстве. Это дорога из родного Мочалова в Путогино. Сегодня туда приедет столичная знаменитость с чудным нерусским именем Карл Булла. Он привезет фотографический аппарат, чтобы запечатлеть здешних клириков и именитых прихожан. Видно петербургский миллионщик Тузов, на чьи средства недавно возвели путогинский храм, еще пахнущий краской и штукатуркой, надоумил фотографа посетить их захолустье. Тот Булла императорскую фамилию портретировал, вельмож разных, писателя Толстого. Теперь до них, чумазых, очередь дошла.
Странно, но подойдя к церкви, вместо ожидаемого столпотворения окрестного народа и начальствующих лиц, он застал беззвучную пустоту. Тихо и безлюдно было и с самом сверкающем украшениями храме, только рядом с царскими вратами он заметил кряжистую фигуру, облаченную в военную форму. Он подошел ближе.
– Георгий Константинович?
– А, наш Михаил Архангел прибыл. Здорово, здорово! Что, земляк, готов?
– Готов, – механически ответил Потапов, хотя не представлял, к чему клонит маршал.
– Ну, тогда с Богом.
Жуков приобнял его за плечо и подвел к окну в притворе храма.
За стеклом серела незнакомая выжженная степь. Вдруг ослепительная вспышка перечеркнула небо, земля вздыбилась, застонала и стала подниматься ввысь, закручиваясь в разбухающее облако. Стены церкви дрогнули, с хрустом посыпались стекла, под самым куполом бог Саваоф испуганно раскинул руки, чтобы защитить свое дитя от страшной беды, недавно придуманной людьми.
Он уже видел этот взрыв. …Почему Жукову тогда потребовалось его присутствие на полигоне? Явно не по служебной надобности. Может, наудачу? Удача, которая сопутствовала им на Халхин-Голе, и которая, возможно, не оставила бы их, будь они вместе в ту страшную войну.
Наступила тишина. Потапов оглянулся. Маршала не было. Злой ветер с крапинками дождя и пепла проникал сквозь развороченные окна и двери, холодил выщербленные стены и остатки фресок, гонял пыль по разбитому кафельному полу. Он почувствовал, как удар боли оглушил его, обездвижил, перехватил дыхание.
Значит, это конец. Значит, это так происходит. У него – так.
Так…
Через некоторое время Потапов обнаружил себя в госпитальной палате на своей кровати. Темно. Пока или еще? Наступил ли новый день? Наверное. Вчера был вторник – значит, сегодня среда. Только имеет ли теперь это значение?
Он встал, накинул халат, приоткрыл дверь, вышел в затемненный холл, немного потоптался на месте, словно раздумывая, потом двинулся направо, проследовав мимо погруженной в детектив дежурной медсестры. Дойдя до лестничной площадки, он вызвал лифт и нажал кнопку подвального этажа. Здесь он прошел бесконечными коридорами до конца до обитой железом тупиковой двери. Он толкнул ручку и вошел в темноту, оказавшись в помещении, которое, похоже, не имело ни стен, ни потолков. Кромешная темнота мешала оценить его размеры, но не мешала продолжать движение. Он не помнил, сколько шел, когда запах сырости стал разбавляться пороховой гарью, а тишина – отдаленным гулом. Гул нарастал, становилось свежее, и наконец, темноту прорезало слабое свечение. Он бодрее шел вперед – на свет и все более яростные звуки. Наконец, подвал закончился, и он обнаружил под ногами ступени, которые вели вверх в дверной проем, озаренный дневным светом. Он чуть не подскользнулся на присыпанной кирпичным крошевом лестнице, но вот еще одни шаг, и он оказался на улице, на миг потерявшись от солнечного сияния, которое свободно пробиралось сквозь редкие полосы дыма, от радостных криков и выстрелов. Вокруг вдоль разрушенных зданий незнакомого города прохаживались солдаты, офицеры – наши военные.
– С Победой, товарищ генерал!
Потапов от неожиданности вздрогнул и только молча кивнул в ответ щеголеватому долговязому сержанту с шальными от радости глазами. Он оглядел себя – ну, конечно: китель, погоны, не станут же именовать генералом незнакомца в больничном халате.
Потапов все понял и ускорил шаг, будто опасаясь, что чудесное видение исчезнет; он спешил туда, где шум был гуще, куда направлялись все прочие. Все верно – вчера был вторник, а сегодня среда – 9 мая 1945 года. За поворотом улицы открылся окутанный затихающей дымкой рейхстаг. Он не помнил, как оказался у одной из полуразрушенных колонн, и, смеясь от счастья, начертал на ней мелком, одолженным такими же смеющимися артиллеристами: «Потапов, 5 армия ЮЗФ. 1941-45. Я дошел».
Теперь надо было отыскать своих: Никишева, Бланка, Писаревского. Он знал, что они здесь: в этой точке бесконечной Вселенной, где все не дошедшие до Берлина, сраженные пулями, голодом и болезнями, получат свою долю заслуженной радости.
Потапов улыбнулся и легко зашагал вперед, щурясь от солнечного света.
Москва, 2014 г.

Портрет генерала Михаила Потапова Фото генерала Михаила Потапова Генерала Михаил Потапов
 

Возвращение генерала Михаила Потапова Подвиг генерала Михаила Потапова Могила генерала Михаила Потапова
 

КОМАНДАРМ МИХАИЛ ПОТАПОВНАШЕ ДОСЬЕ
Михаил Иванович Потапов родился в 1902 году в Калужской губернии в крестьянской семье. Службу в Красной Армии начал в мае 1920 года. В 1937 году был назначен командиром танкового полка 4-й Донской казачьей дивизии, которой командовал Г.К. Жуков. Будущий маршал высоко ценил командирские качества земляка и, отправляясь на Халхин-Гол, настоял на назначении Потапова своим заместителем. В книге «Воспоминания и размышления» Жуков отмечает: «На его плечах лежала большая работа по организации взаимодействия соединений и родов войск, а когда мы начали генеральное наступление, Михаилу Ивановичу было поручено руководство главной группировкой на правом крыле фронта…».
Начало войны Михаил Иванович встретил на посту командующего 5-й армией Киевского военного округа. Жуков следующим образом характеризует его действия в эти трагические месяцы: «В пограничном сражении 5-я армия дралась с исключительным упорством и доблестью. Отходя под воздействием превосходящих сил противника, она неоднократно контратаковала и наносила поражения немцам. Товарищ Потапов армией управлял блестяще». Высокую оценку его полководческому таланту дали в послевоенных воспоминаниях и его соратники Баграмян, Якубовский, Штеменко, и его противники – Гудериан, Кейтель, Гальдер. Рокоссовский пишет: «Оборону армии под командованием Потапова противнику прорвать не удалось. Только с вводом дополнительных сил враг смог потеснить правый фланг и обойти ее…»
Оказавшись вместе со штабом армии в окружении, Потапов сражался врукопашную, но был тяжело ранен. В горячке боя его приняли за погибшего и похоронили, закидав сверху телами павших. Документы Потапова передали Кириллу Семеновичу Москаленко, которому удалось пробиться из окружения: «Я буквально рыдал, когда мне передали документы нашего командарма. Я не знал вообще, что с нами теперь будет, раз погиб Михаил Иванович». О том, что Потапов остался в живых, маршал Советского Союза К.С. Москаленко узнал только в 1948 году.
После возращения из плена и окончания спецпроверки, которая проходила 7 месяцев, Потапов продолжил службу в армии. Смерть застала его в должности первого заместителя командующего Одесским военным округом.


 

SENATOR — СЕНАТОР
Пусть знают и помнят потомки!


 
® Журнал «СЕНАТОР». Cвидетельство №014633 Комитета РФ по печати (1996).
Учредители: ЗАО Издательство «ИНТЕР-ПРЕССА» (Москва); Администрация Тюменской области.
Тираж — 20 000 экз., объем — 200 полос. Полиграфия: EU (Finland).
Телефон редакции: +7 (495) 764 49-43. E-mail: [email protected].

 

 
© 1996-2024 — В с е   п р а в а   з а щ и щ е н ы   и   о х р а н я ю т с я   з а к о н о м   РФ.
Мнение авторов необязательно совпадает с мнением редакции. Перепечатка материалов и их
использование в любой форме обязательно с разрешения редакции со ссылкой на журнал
«СЕНАТОР»
ИД «ИНТЕРПРЕССА»
. Редакция не отвечает на письма и не вступает в переписку.