«Давно мы дома не были,

Цветёт родная ель,

Как будто в сказке-небыли

За тридевять земель…»

Воистину, «давно мы дома не были». Считай, с призыва в Красную Армию, с октября 1939 года, не бывал Николай Дмитриевич в милых сердцу краях — селе Шумиха, что под самым Кемерово. Тянул солдатскую лямку в зенитной артиллерии, на границе с Монголией и Маньчжурией и, освоив баллистику и материальную часть на ускоренных курсах младших лейтенантов, успешно сдал экзамены и был произведён в офицеры. Может, новоиспечённому командиру с «кубарём» и пушками в петлицах предоставили бы отпуск на родину, если бы не полыхнула пламенем Великая война.

В 1942 году их, восточный резерв державы, засидевшийся без дела на казённых харчах, перебросили наконец-то на Южный фронт (чуть позже он станет Юго-Западным), и свидание с отчим домом так и не состоялось.

Из глубинного Забайкалья литерный поезд летел без задержек, и в дороге было не до лирики: политруки и командиры прорабатывали с личным составом знаменитый сталинский приказ «Ни шагу назад!», морально подготавливая сибиряков, свежее пополнение Красной Армии, к грядущим суровым испытаниям, прежде всего. Фронтовые сводки вновь звучали тревожнее одна другой: те же танковые «клещи» и роковые бои в окружении, как в 41-м, оставленные немцам сёла и города…

— Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило, — доносились до слуха красноармейцев июльские тезисы 1942 года, и эти слова обжигали даже в далёкой Сибири.

Впритык с дорожным полотном тяжко вздыхал Байкал, тоже взволнованный не на шутку по случаю явных военных неудач.

Начальство призывало к бдительности, страховало себя от ЧП — случаев возможного дезертирства и строго-настрого запрещало на станциях отлучаться из вагонов. Командир зенитного взвода младший лейтенант Глазов смотрел на эти вещи проще, жалел бойцов и доверял им, разрешая прикупить на вокзалах кое-что. В обмен на паёк можно было побаловаться семечками. А если повезёт, то и дарами сибирской тайги, смолистым кедровым орехом прямо с дерева. В дальней дороге эти излишества становились милее махры.

Может, потому-то и доехали его люди без злоключений, увидев в своём командире не только орудие подавления собственной воли, но ещё и заботливого товарища, который не отделял себя от рядовых. Человеческий фактор и табель о рангах — вещи на фронте зачастую несовместимые, и выигрывает в сражении тот, кто сумел сродниться с бойцами, научился дорожить каждым из них.

Характерная деталь: в том же составе, ускоренно летевшем на запад, ехали моряки, снятые с кораблей. Экипажи Тихоокеанского флота готовились пополнить отдельные стрелковые бригады под Сталинградом, это потом их назовут соединениями морской пехоты, а немцы — «чёрной смертью». Они вливались в сухопутные части, и не всегда комсостав, который усиленно воспроизводили военные училища, находил с морпехами общий язык.

Один бравый лейтенант, не успевший понюхать пороху и намеренно напускавший строгость, к примеру, так и сгинул в никуда, едва поезд с зенитчиками Глазова проследовал «славное море, священный Байкал». И где оказался несчастный — одному Богу было известно: догонял ли на перекладных свой литерный и нервно курил от волнения в тамбуре, или же кормил омуля в чистейшей на планете воде…

РЕКОГНОСЦИРОВКА В ВЕРХОВЬЯХ ДОНА

Глазову, безусловно, запомнился этот изначальный период Великой Отечественной, когда учились воевать все — от генералов до рядовых. Но среди серых фронтовых буден всплыл один эпизод, который удивительным образом заставлял задуматься о скрытых возможностях человеческого сознания либо о предопределении Свыше.

Было это под Воронежем, в том же 1942 году. После проведения рекогносцировки и занятия боевых позиций показалась эта местность молодому лейтенанту, к полному его изумлению, до боли знакомой. Чем больше надвигался рассвет, чем сильнее уплывал туман, тем меньше оставалось сомнений: эти верховья Дона он в поразительной точности видел … во сне. Мальчишке, который ещё учился в седьмом классе, отчётливо явился не какой-нибудь — именно этот воронежский пейзаж, который спустя много лет стал полем брани, здесь его пушки заняли огневой рубеж.

Было чему подивиться. Сон стал явью, а действительность походила на сон, причём страшный сон. У белгородского населённого пункта Шебекино, где зенитчики в самом начале лета 43-го создавали огневой заслон, их прихватили упорные бои за Курский выступ. Налетевшие однажды утром немецкие пикировщики изрядно потрепали боевое расположение советских войск. Раскидало даже 37-миллиметровые пушки, которые годились на все случаи: в самых критических ситуациях их можно было тут же переводить на прямую наводку, сражаясь с лёгкими танками и бронетехникой. На глазах был убит лейтенант Андрей Погорелый, командир соседнего взвода зенитчиков. Сегодня — гибель боевого товарища, а завтра?..

Жизнь и смерть — на фронте они шли нога в ногу, поминутно меняя шаг, принуждая живых всё ещё верить в свою счастливую судьбу, тогда как над всеми уже была занесена убийственная коса. Именно здесь, на войне, становилась наиболее ощутимой призрачность бытия, заставляя в глубине души совсем по-другому, без пропагандистской помпы задумываться не только о смысле жизни, но и о том, насколько она скоротечна, прежде всего. Чем глубже будет докапываться до Истины человек, тем неизбежнее он придёт к существованию Бога. Война — лишь катализатор этой мысли, не более того.

Николай Глазов пошёл на войну верующим человеком. Родившись в 1919 году, он, разумеется, учился в обычной атеистической школе. Никаких модных ныне «белых» корней. Отец — простой рабочий, причём крестьянской закваски, что не помешало ему в 37-м уйти из дома по «ежовскому набору», мать — домохозяйка. Но семья была православная, иначе бы не пел мальчуган в церковном хоре, да и Николаем его назвали неспроста, а по Святцам: день рождения 19 декабря стал для него одновременно и днём ангела, имя было дано родителями в честь самого почитаемого на Руси святого — Николая Угодника.

Для того сурового времени сама причастность к религии автоматически заносила человека в чёрный список сначала в школе, среди сверстников, активно впитывавших «воинствующий материализм». А юноша перед армией стал сразу же преподавать географию, поступив заочно на педагога. Сибирскому самородку возможность учительской практики предоставили, приняв во внимание незаурядные способности и тягу к знаниям, а ещё — лидерские качества, умение расположить к себе и взрослых, и молодёжь. Сыну «врага народа» не отказали в доверии. И это тоже было приметой той, непростой эпохи, на которую служитель Русской Православной церкви никогда зла не держал.

Глазов благодарил Бога, что его служба протекает в зенитной артиллерии. Да, конечно, защита Отечества для верующего — высший подвиг (вспомним хотя бы иноков Пересвета и Ослябю на Куликовом поле), и всё-таки не так-то это просто — воевать. Потому что воевать — значит убивать.

По прошествии пятидесяти лет после залпов Великой Победы архимандрит Нифонт не стыдился признаться журналисту, что было бы с ним при другом раскладе вещей:

— Представления не имею, как бы я поступал, окажись вдруг в пехоте и не столько в окопе, сколько в атаке, а тем более — в штыковой…

Искренне при этом говорил, не рисовался, не боясь, что его не так поймут, обвинят в пацифизме, хотя и впрямь был тот самый случай, когда от него требовалось для диктофона заявить: мол, побеждает, безусловно, сильный духом, и вооружённая сила во все времена опирается на силу духовную…

Воевать в артиллерии ему действительно было несколько проще, ведь самолёт, захваченный в прицел наводчиком, казался летящей игрушкой, и никогда бы в нём не мелькнул взгляд врага, участь которого была решена. Командир Красной Армии Николай Глазов, управляя огнём своих орудий, только и делал, что всматривался в небо, взывал к небу. Смерть, кстати, порой тоже приходила оттуда же, с неба…

МОНАХ В СТРОЮ ФРОНТОВИКОВ

Но 17 февраля 1945 года она коварно подобралась с земли. В этот злополучный день застигнутое врасплох соединение 2-го Украинского фронта, совершавшее марш по дорогам Венгрии, попало в «мешок», уже непривычный для русского солдата конца Второй Мировой. Самое обидное, буквально только что Красная Армия разделалась в Будапеште с отборной группировкой противника и чувствовала себя победительницей, сломившей отчаянное сопротивление врага. А на войне за оплошность надо платить. Сотнями жизней рассчитались тогда бойцы. С множеством осколков в обеих ногах, с повреждёнными руками командир батареи старший лейтенант Глазов остался беспомощно лежать на чужой земле.

Среди служителей Красноярской епархии долгие годы ходила легенда о том, что, когда был отражён удар фашистов, санитары поначалу Глазова даже и не нашли, не подобрали, да и штабные писари зачислили офицера в список без вести пропавших, а «похоронка», как водится, уже отправилась в родную Сибирь. Очнувшись и осознав весь трагизм, полную безысходность своего положения, старший лейтенант, как и подобает православному, взмолился:

— Господи, спаси и сохрани, весь остаток жизни, какой бы он ни был, буду радоваться и торжествовать о Тебе!

Даже если это легенда, она очень похожа на быль: чем ярче, незауряднее личность человека, тем колоритнее его биография, и что плохого в том, когда в процесс естественного создания героического образа вмешалась молва? Фольклор имеет право на жизнь.

Едва отец Нифонт по указу архиепископа Новосибирского и Барнаульского Павла приехал настоятелем Свято-Троицкого храма и благочинным всех церквей Красноярского края, поселившись в деревянном домике на старом кладбище, стёкла в окнах сразу же перестали бить. А колотили до того нещадно — скорее даже из озорства и желания хоть как-то досадить представителю духовенства, чей образ с лёгкой руки безбожных пропагандистов становился предметом не только идеологических издевательств. Но с приездом отца Нифонта в Красноярск точно чудо совершилось.

Высокий, в чёрных одеждах, цвет которых ещё более подчёркивал рост, устремлённость ввысь, отец Нифонт особенно привлекал к себе внимание, когда в праздник 9 Мая люди шли мимо Свято-Троицкого собора, чтобы отдать дань уважения погибшим на войне. Толпами горожан наполнялся в эти минуты мемориал, который создан был тоже у кладбища, на Покровской горе, где покоились воины, умершие в эвакогоспиталях от полученных ран. Отца Нифонта при всём желании нельзя было пропустить в праздничной толпе: среди церковных регалий священника, имеющего высокий сан архимандрита, сияли ордена Красной Звезды, Отечественной войны первой и второй степеней. А ещё медали «За отвагу», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией».

И тогда с полным правом этот человек в монашеской мантии, представлявший отринутую государством структуру, становился в почётный строй ветеранов-фронтовиков, совершая положенную по рангу службу. Лишь немногие были посвящены в то, как трудно давался отцу Нифонту каждый сделанный шаг…

ТВОЁ СЧАСТЬЕ, БУДЕШЬ ХОДИТЬ…

Сестра Анечка, насмотревшись на людские страдания, так, видно, и не привыкла бесстрастно созерцать чужую боль. Николая Глазова ей было особенно жаль: этот рослый офицер, настоящий сибирский богатырь — сама неподвижность, вряд ли он когда-нибудь двинется без костылей. Такие больные, как правило, эгоистичны, а он, думая о тех, кто лежит рядом с ним, чтобы никто не слышал его пронзительный крик, толкает между зубов полотенце.

Она частенько видела во рту старлея этот собственноручный кляп, хотя тряпица и сливалась с подушкой, куда Глазов старался уткнуться всей головой и спрятать глаза. Сердце медсестры сжималось: как всё-таки жестоко распорядилась война, перечеркнув крест-накрест жизнь молодого, сильного парня, который мог иметь всё: семью, горячую любовь…

О том, что случится с Глазовым на операционном столе в феврале 1945 года, ему, как ни странно, было известно давно и опять же во сне. Будто пилят ему колени, отрезают и вот — совсем он без ног!

Операция длилась весь световой день, и хирург, блестяще справившись со своей работой, ободряюще приговаривал:

— Твоё счастье, старший лейтенант, будешь ходить. Не сразу, дай срок…

Действительность всё же внесла свои коррективы в далёкий, из юности, сон — военврач удалил только коленные чашечки, но в любом случае Глазов был поражён повторением этих, отнюдь не случайных совпадений. Точно кто-то давал уникальную возможность заглянуть в будущее, прокрутив, как в кино, эпизоды грядущей и страшной жизни.

По модным ныне поветриям, впору заносить православного батюшку к ясновидящим, экстрасенсам, но это абсолютно вульгарный взгляд, навязываемый с телеэкранов. В этом плане лишь академик РАН и внучка знаменитого русского учёного Наталья Бехтерева, кажется, более всего приблизилась к пониманию сути отнюдь не случайного явления. Будущее нам дано заранее, оно уже существует, а во сне мы входим в контакт с Богом, с тем, кто непременно владеет этим конкретным знанием о каждом из нас. Только с формулировками опытный физиолог настоятельно просила подождать…

В послеоперационной палате, а затем в госпитале Боржоми, мучаясь ещё и от прихваченной «достопримечательности» Кавказа — малярии, старший лейтенант много раздумывал. Благо и время позволяло — девять месяцев он провёл на больничной койке. Заново учился ходить, и первые шаги делал как на огромных ходулях, постоянно опасаясь упасть. Но именно такими — чужими, непослушными стали теперь его ноги, в коленях они не сгибались. Ему, человеку думающему, было о чём поразмышлять.

ФЁДОР СТУДИТ ЗЕМЛЮ СТУДИТ…

Мысль о пути в церковь вызревала медленно, поначалу боролась с привычкой: надо бы вернуться на круги своя, к прежней профессии — учить детей. Труд благородный, это он сможет...

Но всё чаще и чаще Глазов возвращался на поле брани, где офицер-зенитчик был всё-таки зачислен Кем-то в список живых, и этот Кто-то подспудно требовал решительных, поворотных поступков. Фронтовик уже не сомневался в своих дальнейших действиях — выбор был сделан, и чаша весов уверенно потянула в пользу духовного служения, полного отказа от мирских соблазнов и благ.

Вернувшись на родину, как и в детстве, он снова поёт на клиросе, живёт на скромную пенсию, но мысль о монашестве не оставляет его. И вот инвалид-орденоносец, имеющий право на бесплатный проезд по стране, отправляется в святое место Русской Православной церкви — Киево-Печёрскую лавру, старейший в стране монастырь. Здесь, в обители преподобных Антония и Феодосия, он сначала нёс послушание псаломщика, делопроизводителя, а после пострига стал иеромонахом Нифонтом в честь святителя Печёрского и Новгородского. Нифонт — значит, трезвый и рассудительный, и эти качества Глазов демонстрирует в полном объёме, являясь регентом монастырского хора. К своим обязанностям подходит творчески, формируя свой коллектив из лучших голосов. Он же и комплектует нотную библиотеку, убеждая настоятеля в привлечении профессионалов, способных закрепить и приумножить достижения русской хоровой культуры. Даже тем служителям, кому «медведь на ухо наступил», музыкант-самоучка чудодейственным образом прививал слух, и своды древней обители становились естественным камертоном, не давая никому этого права — петь и фальшивить.

Но из Лавры Нифонта в числе других певчих изгнал создатель первой перестроечной «хляби» — Хрущёв. Озабоченный проблемами коммунистического рая, этот генсек продолжил, как известно, главное дело своих предшественников по разгрому русского православия. Куда было идти монаху, который двенадцать лет провёл в стенах древней обители? Уж не ряды ли потенциальных «кукурузников» ширил подобным образом кремлёвский чудотворец? Майоры землю пахали…

Глазову, пострадавшему от дикого волюнтаризма партийного кормчего, можно было хулить власть. Но ведь она — от Бога…

А если от Антихриста, от лукавого, и лишь попущена Всевышним? Открытием для иеромонаха Нифонта стали высказывания святого Иоанна Кронштадского, но об этом — лучше не заикаться:

— Если вы не желаете помазанника Божьего, получите бандитского царя…

А вышло разве не так? Монах, который десять лет провёл в стенах Киево-Печёрской лавры, дивился точности пророчества, за одно упоминание о котором можно было запросто угодить в лагеря.

В пору, перевалившую за возраст Христа, старший лейтенант Глазов проходит тяжёлую школу бурсы. Саратовскую духовную семинарию иеромонах Нифонт окончил по первому разряду, говоря по-мирскому — с отличием. Ему предлагали учёбу в Ленинградской духовной академии, но, приехав в Питер, потрясённый высотой четырёх этажей alma mater, Глазов понял свою неприспособленность к существованию в таких условиях. Каково-то передвигаться по массивным лестничным маршам с ногами, которые плохо слушались своего хозяина!

Первый разряд давал право свободного, без экзаменов поступления и в Московскую духовную академию. Глазов знал, что в этом здании столицы архитектурный размах русских зодчих был не настолько крут…

Когда отец Нифонт дал мне подержать в руках свой документ о получении богословского образования, что-то наподобие светского диплома об окончании вуза, от одного только перечня дисциплин зарябило в глазах. Пять иностранных языков, включая древнееврейский, не в состоянии освоить ни один отличник российского иняза. А тут ещё стилистика русского языка, логика…

Не зря же в той, далёкой России и, кажется, ушедшей безвозвратно, выпускники духовных академий имели право преподавать в вузах и гимназиях основные гуманитарные предметы, добавлялась только география из числа естественных наук. С этой светской ролью священники справлялись прекрасно. Кроме того, по окончании академии её воспитанники писали диссертацию, становясь кандидатами богословия.

Вчерашний командир зенитной батареи блестяще защитил свой труд на историческую, если по научным меркам, тему — «Преподобный Феодор Студит как защитник Православия против иконоборчества». Жил в первом веке новой эры такой преобразователь монашеской жизни, по уставу которого, по сути, и существуют все православные монастыри. В народе он, кстати, тоже почитался, во всяком случае, память о нём зафиксировали церковные календари.

Фёдор Студит землю студит: с этого дня, 24 ноября, начинается на Руси зима, и тут уж на деревне надо большой ложкой хлебать наваристые щи. Чем больше их съешь, тем зима теплее будет, а пока «со дня Фёдора Студита стало холодно и сердито…»

Сколько же сил пришлось приложить отцу Нифонту, чтобы после такого гигантского перерыва (армия, война, монастырь) успешно грызть гранит богословской науки. Трудно это было, разумеется, но жизнь наполнялась для священника особым смыслом, а путеводными становились те евангельские слова, в которых была выражена, кажется, самая суть пройденного им пути:

— Сила моя в немощи совершается…

Мысль настолько глубока, что, соотносясь с нашим днём, она блистает новой гранью. Не так ли и ты, Русь, ослабевшая, уронившая былую славу, продолжаешь нести свой тяжкий крест, чтобы в немощи проявить величие? В разгуле «свобод», в освобождении похоти и инстинктов, преимущественном праве опять-таки материи одна тебе дорога — вспомнить силу своего духа! Возвернуть то былое богатство, которое целый пласт в мировой культуре, а где-то и затмевает её.

«Познай, где свет, поймёшь, где тьма». Это — почти светское, но есть и евангельское:

— И вот благовестие, которое мы слышали от Него, и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в нём никакой тьмы.

На удивительные размышления наводит порой знакомство с человеком, чей жизненный путь может служить примером гражданского и духовного служения Отечеству. Предвижу слова отца Нифонта, очень здесь уместные: на всё — Промысел Божий.

И ЛЕЙТЕНАНТЫ ОБРАТИЛИСЬ ВО СЛУХ

Впервые на квартиру к архимандриту Нифонту я пришёл несколько раньше назначенного срока. Был конец мая, стоял тёплый из череды холодных дней. Отцвели яблони и сирень, настал черёд черёмухе, и улицы наполнились последним дурманом весны.

Коротая время, я присел на лавочку возле подъезда. С иной точки горизонта собор, затерянный среди безликих строений миллионного города, стал намного величественнее. Эта первозданная внушительность, наверное, пришла к будущему кафедральному храму только тогда, когда здесь завершился чисто светский образ жизни, и он возродился, открыв свою новую страницу. В своё время, испугавшись колокольного звона в самом центре элитных построек, партийные власти собор прикрыли, разместив на его площадях выставку картин.

Так получилось, что и квартиру здесь отец Нифонт получил практически к этой важной в жизни Красноярской епархии дате, будучи уже выведенным за штат. И даже, собственно, не получил — сменял на ту, что предоставил ему в своё время краевой военный комиссариат. Не будь этого, жил бы да жил на Троицком кладбище, рядом с единственным действующим храмом. Отец Нифонт всегда отличался скромностью, не понимая тех людей, кто за «горло берёт». Радость в связи с новосельем была и впрямь несказанная: иконы в квартире, храм в окне…

Под церковные своды собора Покрова Божьей Матери вновь вернулась молитва и жизнь, и, конечно, в этом обновлённом храме был по-прежнему востребован отец архимандрит.

Рассказывает новосибирский протоиерей Виталий (Бочкарёв):

- Я помню, как в июне 1990 года в собор пришли курсанты Красноярского военного училища ПВО и попросили отслужить молебен по случаю присвоения лейтенантских званий. Настоятель и все мы, священники, единодушно решили, что слово к молодым лейтенантам должен, конечно, сказать архимандрит Нифонт.

В назначенный день несколько десятков лейтенантов в новеньких мундирах с блестящими погонами вместе с родителями, невестами, а кто-то и с молодыми жёнами появились в храме. После молебна на амвон вышел семидесятилетний старец в рясе, украшенной не только высокими наградами Русской православной церкви, но и многочисленными орденами и медалями. По рядам новоиспечённых офицеров прошёл какой-то вздох удивления, и они обратились во слух.

О чём говорил ветеран войны? О любви к Отчизне и офицерской чести, сравнивая воинское служение с христианским исповедничеством. Тогда, в 1942-м, они, такие же молодые лейтенанты, отправлялись на фронт, и каждый из них прекрасно понимал, что с войны они могут не вернуться. Новая смена начинает свою службу в иных условиях, где тоже трудности и опасность, и не меньшая ответственность за души и жизни подчинённых, поэтому им, молодым командирам, следует быть очень требовательными к себе.

К сожалению, время, старые раны и болезни брали свое. Три последних года архимандрит Нифонт провёл, почти не выходя из своей квартиры. Это затворничество вполне объяснимо: к фронтовым болезням его ног добавились ещё и сахарный диабет, и гепатит. Но даже и эти испытания пригвождённый к постели герой Великой Отечественной встретил мужественно, не жалуясь на судьбу.

- Благодарю, Господи, что не кому-то, а мне ниспослал испытания Свои, — говорил он.

Скончался Нифонт 28 июня 2004 года. Благочинный погребён в соборной ограде, близ алтаря Свято-Троицкого храма, где двадцать лет прослужил настоятелем.

Духовный подвиг учителя продолжили ученики, подхватив его увлечение хоровым пением. Так птицы смыкают свой клин и продолжают долгий и трудный полёт. Архиепископ Уфимский и Стерлитамакский Никон мальчишкой ходил на клирос Свято-Троицкого храма, в котором его духовно окормляла гордость Русской Православной церкви — архимандрит Нифонт. В свободное от учёбы время нёс здесь послушание певчего студент училища искусств Александр Скорняков, будущий выпускник вокального отделения ГИТИСа и Ставропольской духовной академии.

Живут в Сибири церковные песнопения. Молитва и вера вселяют надежду в новую Русь.

СПАСЁННЫЙ БОГОМ
(очерк)

Опубликовать

В музее связи Сибири (Красноярское отделение) мне потребовалась стремянка, чтобы достать катушку, но конечно, только каркас, без провода, в противном случае снимать его было бы затруднительно. Как-никак, но вес у этой легендарной реликвии времен Великой Отечественной войны пудовый. А вот связист-железнодорожник Владимир Медюк впервые познакомился с ней ещё в 1942 году, когда учился на курсах ШВТ. Была такая школа военных техников в Красноярске и готовила она классных специалистов. Многие из них пополняли и военно-эксплуатационные отделения (ВЭО) Народного Комиссариата путей сообщения СССР. Сибирь, как и вся страна, также выставила под ружьё эти железнодорожные формирования, без которых трудно было бы представить фронтовые перевозки по стальным коммуникациям.

В музее связи Сибири, кстати, одном из лучших в России, Владимир Елисеевич частый гость. Он по-прежнему мобилен и держит форму, насколько это позволяют годы и перенесённые операции. Вот и в канун майских праздников при парадных регалиях, не по годам подтянутый и улыбчивый, он вновь заглянул сюда, отворив дверь в исторический мир. И к стенду, где сразу же бросается в глаза портрет Верховного Главнокомандующего Иосифа Сталина, как примета действительно грозного и противоречивого времени, ветеран подошёл не просто как зритель. Иногда история способна говорить только с теми, кто по-настоящему ей интересуется не в силу обычного хобби, а по причине богатейшего жизненного опыта, и только он избавляет от поспешных оценок.

А с другой стороны, возможно, и не было бы такой тяги идти туда, где всё уже знакомо, если бы хранитель уникальной кунсткамеры Ольга Дорофеева не отличалась той душевностью, которая помогает ей организовывать радушный приём ветеранов. И не беда, что Владимир Медюк, которому далеко не сегодня перевалило за восемьдесят, способен поддерживать разговор и час, и два, — скорее достоинство. Держать в напряжении собеседника и при этом его не утомить — согласитесь, нужно иметь определённый дар.

Но никогда Владимир Елисеевич, какие бы высокие кресла ни занимал, не любил краснобаев. Не терпит их и сейчас — политиков разного пошиба, способных завести народ в тупик.

На посту начальника Красноярского краевого производственно-технического управления связи (1975-1988) он трудился самозабвенно, появляясь в здании по проспекту Мира раньше всех — в семь утра, а уходил одним из последних — в девять-десять.

— Рабочий день с восьми был у меня музейной редкостью, — как о самых лучших годах своей жизни вспоминает ветеран. — А суббота становилась своего рода отдушиной. По крайней мере, в своём кабинете можно было без суеты решать текущие вопросы. Да и о глобальных проблемах связи в то же время не забывать…

При такой нагрузке не оставалось времени даже на спорт, способный выступить в качестве разрядки, и лишь в воскресенье вместе с супругой Раисой Аверьяновной, тоже, кстати, связисткой, он выезжал «на грядки» — дачей номенклатурного работника огородные посадки трудно было назвать.

Что тут скажешь? Связь иногда сравнивают с нервами страны, и если так, то в Красноярске эти нервные окончания действительно находились в надёжных руках очень крепкого и профессионально подготовленного человека, который умел спросить с других, потому как не давал поблажек себе.

Пытаюсь понять столь завидную способность выдерживать колоссальное нервное и физическое напряжение, и невольно возникает вопрос: может быть, всё дело в наследственности, в тех недюжинных силах, что передавались на генном уровне из поколения в поколение и чем всегда отличались люди на Руси? Ведь родился Владимир Елисеевич в 1926 году в сибирской глубинке, в Манском районе, и условия жизни той поры были поистине спартанскими, а воспитание в семье строилось строго на любви к нелёгкому крестьянскому труду. Трудности, как известно, закаляют.

ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ СВЫШЕ

— Корни крепкие у нас, — любил повторять своим сыновьям отец Елисей Савельевич, инвалид Первой Мировой, который сразу с объявлением мобилизации в 1914 году в первых рядах отправился на германский фронт.

По-другому и быть не могло у «государева человека», казака. Отдельный Сибирский казачий полк, оказавшись в Восточной Пруссии в «августе четырнадцатого», стал такой же жертвой просчётов и предательства, как и вся печально известная 2-я Армия генерала Самсонова. Лучшие бойцы, свято верившие в царя и Отечество, расплачивались за ошибки командования либо гибелью, либо пленом.

В кайзеровской Германии плен и в те далёкие годы был довольно изощрённым, и её правопреемник — Третий Рейх только перенял опыт старшего поколения, качественным образом модернизировав и доведя до «совершенства» в самых жестоких формах геноцида.

— Владельцам шахт, педантично подсчитывающим свой капитал, раздавали пленных в качестве дармовой рабочей силы, — так, интерпретируя рассказы своего отца, вспоминает Медюк-младший. — Только раз в месяц разрешали выбраться наружу, чтобы уж совсем русский Иван не обессилел, всё остальное время — под землёй.

Возможно, судьба казака Елисея Савельевича могла бы сложиться самым печальным образом, если бы не предопределение свыше. Давая по Святцам имя новорождённому, церковный батюшка как в воду глядел: Елисей — значит «спасённый Богом». Восемь человек во главе с офицером после четырёх лет заточения всё-таки решились на побег, но осуществить его на вражеской территории, добравшись к своим, оказалось, конечно же, очень нелегко.

Что помогло? Расчёт или везение? Наверное, и то и другое, потому что без подготовки, которую давали офицерам императорской армии, невозможно было осуществить столь дерзновенный план. Ночью двигаться вперёд, а днём прятаться в озёрах, используя для дыхания дудки камыша. Были ли это те самые Мазурские озера и болота, в которых гибла русская армия, наверное, не столь важно. Важно другое: казак остался жив, правда, пришлось валяться по госпиталям в то самое время, когда в стране полыхала Гражданская война. Инвалидом с усохшей рукой он всё-таки сумел добраться до Сибири и благополучно народить троих сыновей.

— Это судьба, — говорит Владимир Елисеевич, — а от судьбы, я верю в это, не уйдёшь…

Как бы то ни было, через многие годы младший сын чуть-чуть не дойдёт до те самых мест, где довелось побывать отцу, но это была уже другая война, в которую линейный электромеханик ВЭО-44 окунулся в составе 1-го Белорусского, 1-го Украинского и других фронтов.

Военно-эксплуатационное отделение, которое формировалось на Красноярской железной дороге, уходило на фронт со станции Боготол в 1943 году. Шли одним эшелоном, двигаясь по направлению к Гомелю, который удерживали не только фашисты, но и выставленные заслоны уже сколоченной армии Власова. Семнадцатилетний сибиряк ехал с твёрдым убеждением мстить за старшего брата Николая, тоже военного железнодорожника, помощника машиниста паровоза. Это была та самая смерть, которая уносит только одного человека, действуя избирательно: осколок разорвавшегося снаряда разбил стекло кабины машиниста паровоза на станции Кунья в районе Пскова и нашёл-таки живую цель.

— Тогда, если помните, был такой сталинский лозунг: «Кровь — за кровь, месть — за месть!», — афористично воссоздаёт колорит ушедшей от нас эпохи человек, который умел быстро реанимировать, казалось бы, полностью разрушенные средства связи. Всё это зачастую без сна, под вражескими бомбёжками и обстрелами гаубичной артиллерии.

В августе 1944 года, под занавес Ясско-Кишинёвской операции, сибиряки ехали по солнечной и цветущей Молдавии, и, казалось, не было войны. Местные жители встречали на станциях с удивлением, а «смуглянки-молдаванки», набравшись смелости, подходили как можно ближе и первым делом старались дотронуться рукой до лба. Как выяснилось, геббельсовская пропаганда, искушённая в теории низших рас, теперь старалась создать страшный образ сибиряка: это полузверь, у него есть рога…

Так вот и ехали по своей же стране воины-победители.

— В вагонах жара, решили взобраться на крышу. Тут-то нас и застала немецкая авиация, — вспоминает Медюк.

Ударной волной связиста в секунду смело с крыши, и жёсткая посадка закончилась, к счастью, только сильным ушибом в области почки, а могло бы сложиться всё гораздо трагичнее. Назвать ли это ранением? Да кто ж тогда на такие мелочи смотрел? Всё скажется значительно позже: фронтовые раны — понятие долгосрочное.

Война показывала и ту сторону человеческих отношений, за которую люди перешагивали под страхом смерти, поступаясь при этом достоинством и честью. Въезжая в оккупированные города, особенно на границе между Украиной и Белоруссией, сибиряк сразу же отмечал кардинальные различия не по каким-то особым признакам или архитектурной застройке. Всё было гораздо прозаичнее: где сгоревшие дотла хаты и торчащие печные трубы — это Белоруссия. И наоборот — целёхонькие здания говорили в пользу Украины. Бойцы знали, кто сражался в партизанах, а кто предпочёл встретить врага хлебом и солью. Владимир Елисеевич, предки которого были белорусских кровей, это тоже навсегда зафиксировал в своей памяти.

Но более всего отложилась у военного связиста встреча с командующим I Белорусским фронтом маршалом Константином Рокоссовским, которая состоялась в 1944 году. Железнодорожные коммуникации были притягательным местом для диверсантов, сумевших подорвать дозорный паровоз, а следом, по заведённым на войне правилам, должен был проследовать состав командующего. Связисты вовремя доложили, что впереди опасность и путь закрыт.

— Рокоссовский был в кожанке, — рассказывает фронтовик. — Первое впечатление, что это действительно обаятельный человек, какая-то доброта шла от него…

За образцовое выполнение задач коллективу ВЭО-44 в апреле 1945 года торжественно вручили переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны. Красноярские железнодорожники оправдывали доверие Родины, делом доказывая, что военно-эксплуатационные объединения были созданы отнюдь не напрасно. Это внушало гордость и в молодого связиста. Приближалась выстраданная и долгожданная Великая Победа.

— Этот радостный день застал нас в Варшаве и был как будто на заказ, — делится впечатлениями ветеран. — Ни тучки, ни пылинки, но идёт пальба. Как выяснилось, бои ещё не закончились под Краковом и Люблином. Но уже в июне нам объявили, что ВЭО-44 передислоцируют на два года в Германию. В Варшаве мы развернули в западном направлении уже два состава — так за время войны разрослось наше ВЭО-44. Сто километров отъехали, стоим. Сутки, вторые — новая вводная: отменяют Германию. А куда двигаться? Пока на Москву. Я тогда ещё не знал, что встреча с родным домом предстоит уже очень скоро…

«СЕКРЕТНОЕ» ОРУЖИЕ СВЯЗИСТОВ

Есть в трудовой книжке моего героя запись: «За систематическое допущение браков снят в рабочие связи» (стилистика сохранена. — Прим. Н.Ю.). Так в мае 1946 года прораб колонны 2-й дистанции сигнализации и связи Красноярской железной дороги вновь вернулся к тому, с чего начинал четыре года назад, когда шестнадцатилетним подростком пришёл на предприятие. С той лишь разницей, что за плечами теперь была суровая школа войны, да и супругой повидавший мир молодой мужчина успел обзавестись. Переживали вдвоём с Раисой Аверьяновной, телефонисткой дистанции. Неужели же теперь их планы не придётся осуществить?

А главе семьи очень хотелось профессионального роста, прежде всего — учиться дальше, не останавливаться на семи классах среднего образования и курсах ШВТ, а поступить по профилю, в железнодорожный вуз.

Так что же случилось в судьбе фронтовика, который, безусловно, никогда не был случайным человеком на транспорте, всегда осознавая всю меру ответственности за огрехи в работе?

В ту пору на мосту через Енисей, построенном ещё при царе-батюшке, шла реконструкция, и этот стратегически важный объект, охраняемый по высшему классу, с зенитными орудиями и ходами сообщений, потребовал большой концентрации сил и средств. Они и находились, но когда на небольшом пространстве много людей, то немало и путаницы, а если приплюсовать сюда постоянные возгласы сверху «давай-давай», то итог предугадать нетрудно. Всегда возникнут недоделки, те маленькие отступления от норм и схем, которые и приведут к сбоям технических средств. А наказывать у нас умеют, особенно на железной дороге, где существует жёсткая авторитарность, мнение только одного человека — начальника, и нередко правый становится виноватым. Тем самым «козлом отпущения», за которого потом можно отчитаться перед вышестоящим чиновником: меры приняты, человек наказан…

Став сварщиком, молодожён стоически выдержал испытание: на когтях взбирался по опорам, на высоте сваривал провода, и это продолжалось полгода, пока руководство предприятия не посчитало, что с «перевоспитанием» пора завершать. Так он стал электромехаником станции Злобино. Но мечта не угасла: непременно нужно учиться.

— Когда мы восстанавливали Варшавскую станцию для польского правительства, — вспоминает он, — пришлось заново монтировать средства связи. Вот где я почувствовал, что у меня знаний не хватает. Техника-то вся немецкая, а вскоре она пришла и к нам, в нашу страну…

Первая попытка получить среднее техническое образование в Киеве по льготам для фронтовиков, совершенно справедливо установленным советским правительством, закончилась полным провалом. Но и конкурс говорил сам за себя: двадцать человек на место. Значит, было из кого выбирать, кому давать от ворот поворот. Преподаватель математики, несмотря на сдачу сибирским абитуриентом письменного экзамена, на устном решил «додавить» и вынес приговор: молодой человек не знает элементарного — арифметики. Самодуров у нас, к сожалению, хватает и среди вузовской интеллигенции.

Тогда оставалось действительно не рассчитывать на ускоренную и адаптированную подготовку, а идти обычным путём, как все: сначала получить полное среднее образование, потом — высшее. А это — девять лет обучения, если вместе со школой рабочей молодёжи! Страшно подумать, как только хватило терпения и настырности у человека, чья должность не предполагала наличия свободного времени: не бывает его у связистов-железнодорожников, вновь вызываемых на службу в ночь-полночь. А ведь ему порой так хотелось углубиться в любимого Жюль-Верна, восхищаясь и словом, и технической мыслью писателя.

«И всё-таки мы победили»: в конечном счёте диплом Омского института инженеров транспорта был защищён на «отлично».

На всю жизнь запомнив печальный опыт на реконструкции моста, теперь уже полноправный инженер-электрик и заместитель начальника дистанции сигнализации и связи решил однажды проучить коллег, которые свои недостатки любили списывать на отказы средств связи и выходили сухими из воды.

У авиаторов Владимир Елисеевич сумел приобрести суперсовременный по тем временам магнитофон, способный вести запись по двенадцать часов, и даже комнату для него оборудовал: чем не «прослушка»? Да она и была такой, и потребовалась с той целью, чтобы записать переговоры поездных диспетчеров. Когда при первом же «разборе полётов» отдел движения перевёл «стрелки» на связистов, начальник дороги Борис Саламбеков, личность легендарная и по-кавказски грозная, вызвал виновных к себе. Тогда и пришлось пустить в ход «секретное» оружие, а оно сработало с большим эффектом: главного фальсификатора просто уволили, а дальнейшие поползновения со стороны движенцев прекратились.

— Чему меня научила железная дорога? — спрашивает и как бы подводит итог своей деятельности на транспорте Владимир Медюк. — Высокой дисциплинированности в исполнении любых задач. Не откладывай ничего на завтра, малейшее упущение может обернуться потом большими потерями.

ГРАНИТ ВИШНЁВОГО ЦВЕТА

Перевод Владимира Елисеевича на новую должность заместителя начальника Красноярского краевого производственно-технического управления связи по капитальному строительству в 1970 году был инициирован, разумеется, крайкомом партии. Коммуниста вызвали для беседы и участливо спросили:

— Здоровье-то как?

Поинтересовались не зря. «Болячку», заработанную на железной дороге самоотверженным трудом, нервотрёпкой и перманентными экстренными вызовами, пришлось действительно лечить долго, на хадыженских водах, что потребовало даже перевода главным инженером в Тихорецкую эксплуатационно-техническую контору связи Министерства нефтяной промышленности СССР. Был такой промежуточный этап длиною в год на жизненном пространстве Владимира Елисеевича, но он не стал поворотным для него, прикипевшего к Сибири раз и навсегда. Эта как длительная командировка, пришла и ушла, а южные края, видимо, уготованы для других.

Столь неожиданное продвижение по служебной лестнице при согласовании в Москве вызвало вопрос у министра связи СССР Николая Псурцева:

— А справитесь?

— Этот справится, — неожиданно для всей коллегии бросил такую ремарку заместитель министра связи СССР Иосиф Равич, курировавший вопросы капитального строительства. — Мы знакомы ещё по фронту. Сработаемся.

— И разве это не судьба, что меня, какого-то линейного электромеханика, всё-таки не забыл комбат наших военно-железнодорожных формирований? — в очередной раз задаёт этот вопрос Владимир Елисеевич.

Конечно, новый руководитель строительного блока краевой связи вскоре отправился в посёлок Шушенское — место сибирской ссылки вождя, столетие которого, правда, уже миновало, но многие вопросы остались. В частности, не удалось завершить полную автоматизацию междугородной телефонной связи района, что было одним из первых и довольно смелых тогда экспериментов в развитии телефонизации Красноярского края. Так и не появилось в Шушенском нового здания районного узла связи — один торчащий пустыми перекрытиями «долгострой».

— Кабель закопали в землю, а отдачи не получили, — сокрушается рассказчик. — Неожиданно вскрылись приписки: деньги подрядчики получили дважды — и по смете строительства, и по смете капитального ремонта.

Разбираясь детально в этой ситуации, которая потребовала вмешательства Москвы и повторного исполнения работ недобросовестными военными строителями из Читы, он даже представить себе не мог, что Шушенское привяжет к себе очень крепко. Случится это буквально через три года, когда Медюк будет уже в новом качестве — начальника управления капитального строительства Красноярского крайисполкома, занимаясь непрофильным, казалось бы, делом — установкой памятника Ленину в мемориальном музее Шушенского. В принципе, ровесник Октября и народный художник СССР Владимир Цигаль гипсовую модель работы уже выполнил, но всё застопорилось в силу той причины, что не могли отыскать нужный гранит сочного вишнёвого цвета, чтобы это было в точном соответствии с проектом Всесоюзного производственно-художественного комбината Министерства культуры СССР.

С высоты наших дней кажется: эка невидаль? Разве мало другого гранита, взяли бы у соседей и тоже в Саянах? Но, нет, тема большого политического звучания в то время не предполагала альтернативы, тем более — какого-то отступления, уклона влево или вправо. Нельзя, не моги!

И всё же нужный материал, разумеется, нашли, но тот самый Новониколаевский карьер находился на Украине и к тому же числился по ведомству внутренних дел, и было это обычное зековское производство, закрытое на сто рядов, куда полпреда Красноярского края никто бы и не пустил. Ему помогла в очередной раз судьба: однополчанин Георгий Синченко занимал высокий пост министра связи Украинской ССР.

Интересная деталь: заключённые, узнав, что глыба предназначается для памятника вождю мирового пролетариата, согласились трудиться даже в свой единственный выходной день и, безусловно, выполнили задание.

Когда 35-тонная громада, облачённая в металлическую раму, прибыла в Абакан, речники придумали свою схему транспортировки с использованием баржи малой посадки, чтобы можно было войти в речку Шушь, а далее, до посёлка, — уже тракторами, волоком.

Вскоре из Москвы приехал и сам скульптор Владимир Цигаль, уже имевший опыт сооружения ленинского монумента в Ульяновске. У автора сразу же начались сомнения: сначала по размерам глыбы, её пропорциональности и возможности отделки. А потом муки творчества обуяли уже в полной мере: а куда же будет смотреть монументальный Владимир Ильич?

— Для меня, дилетанта, — говорит Медюк, — какая разница, но скульптору виднее. Все варианты перепробовали, Владимир Ефимович бракует. Понятно: памятник союзного значения. Утром вижу: мужики возле мемориального комплекса сидят и разговаривают. Оказывается, их тоже интересует, куда смотреть вождю. Они решили высказаться: пусть Ильич смотрит на восход солнца, с этого, кажется, начинается подоплёка жизни человека…

С прославленным скульптором Владимир Елисеевич Медюк с тех пор подружился, даже бывал у него в гостях и по мере возможности старается следить за новыми работами плодовитого мастера и завидного творческого долгожителя.

А памятник в Шушенском по-прежнему стоит и так же смотрит на восход солнца. Это — глыба. Нам бы не стать пигмеями, доверчиво откликаясь на призывы тех, кто, как и прежде, пытается посеять в России смуту.

ТЕЛЕФОННЫЙ ДЕФИЦИТ

Говорят, у каждого человека бывает свой «звёздный» час, наступил он и у Владимира Елисеевича, когда в 1975 году он возглавил Красноярское краевое производственно-техническое управление связи. Да по большому счёту это был также наивысший расцвет в жизни всего нашего региона, гигантской строительной площадки на востоке страны. Но связь не успевала адекватно реагировать на появление новых промышленных заводов и комплексов, новых микрорайонов, лишь частично закрывая потребности при таком всплеске производительных сил и наплыве всё новых людей, прибывающих за сибирской романтикой.

Разумеется, возникали проблемы с той же телефонизацией, которая в Красноярске становилась притчей во языцех. Обычная разговорная трубка в квартире была чуть ли не предметом роскоши и показателем успешности человека. Всем хотелось иметь телефон, но встать на очередь, подать заявление в ГТС ещё не значило ничего.

— К сожалению, вводились жилые дома и объекты соцкультбыта, — делится воспоминаниями ветеран, — с так называемой «условной» телефонизацией, то есть только в объёме внутридомовой кабельной сети. Квартиры считались телефонизированными, но вот ведь парадокс: телефоны установить было нельзя, поскольку не было нужных сетей АТС.

Безусловно, проблема требовала скорейшего решения, но не всё зависело от регионального управления связи, поскольку в большей степени замыкалось именно на Москву.

Новый начальник управления, всё больше входя в дела, понимал, что чиновные барьеры становятся тормозом на пути научно-технического прогресса в отрасли. В первую очередь сюда следовало бы отнести то «двоевластие», которое сложилось и мешало движению вперёд. Существование двух министерств — союзного и республиканского и двойная подчинённость региональных управлений создавали серьёзные трудности.

А когда ошибку вроде бы осознали и решили наконец-то ликвидировать это пресловутое чиновное разделение, единой структурой назначили командовать Эдуарда Первышина, под началом которого промышленность средств связи выпускала низкопробное оборудование, от которого отказывались на местах, а министр всё-таки пролоббировал поставки даже отдельными узлами. Загнивала рыбка сверху…

Понятно, что если у панов не всё в порядке, то и холопам приходится нелегко. Но работать-то надо. С каких сторон начала мести «новая метла» красноярских связистов?

— Ничего не трогал, никого не уволил, работал с теми, кто был, — заявляет Медюк.

И это здорово, поскольку соблазн перенять стиль и методы, царившие на железной дороге, где, собственно, могли «отвернуть» голову любому, присутствовал. Пришёл-то откуда? С дороги, зато хорошо помнил всё и не думал использовать ту именно практику.

Может быть, поэтому связисты, как очень корпоративный народ, откликнулись и пошли за руководителем? И производственные успехи — они ведь тоже отсюда, от готовности людей прежде всего. Строились и сдавались в эксплуатацию новые здания городских и сельских узлов связи, в том числе в Норильске, Диксоне, Игарке, Туре, Лесосибирске, вводились современные корпуса для АТС — и в Красноярске, и в Хакасии. Появилось нынешнее здание междугородной телефонной и телеграфной связи в краевом центре, причём сделано это было на год раньше намеченного срока. Нужна была позарез современная коммутация, способная предоставить клиентам удобства по выходу на междугородные линии. Сказался, безусловно, опыт работы Владимира Елисеевича начальником управления капитального строительства крайисполкома: связь получала хорошие вливания для своего дальнейшего развития.

В 1981 году Владимир Елисеевич Медюк за трудовые достижения был награждён орденом Трудового Красного Знамени.

«ГЕНЕРАЛ» ДЛЯ ПОРУЧЕНИЙ

Почти тринадцать лет он возглавлял краевое производственно-техническое управление связи и даже перебрал тот лимит, который раньше не допускалось превышать. То есть пенсионера быстренько отправляли на заслуженный отдых, а Владимир Елисеевич ещё два года продолжал трудиться в полном объёме. Движением по накатанной колее это не назовёшь: он оставался инженером и хотел воплотить все технические новшества, о которых тогда только могли мечтать.

Один из способов реализации этих планов теперь уже пенсионеру республиканского значения предложил министр связи СССР Василий Шамшин:

— Мы переводим вас в министерство, в Межведомственный координационный совет при Министерстве связи СССР в должности советника, а жить будете в Красноярске, надеюсь, рабочий кабинет вам там выделят?..

Так совершенно неожиданно после полутора месяцев преподавательской работы в учебно-курсовом комбинате краевого производственно-технического управления связи Медюк получил очень большие полномочия, по сути стал генералом для поручений. Географической зоной деятельности теперь была вся восточная часть России — от Енисея и до Камчатки, Сахалина и Приморского края. В межведомственный совет входили двенадцать союзных министерств, и такое представительство, как оказалось, далеко не случайно: в центре внимания были оборонные вопросы, готовность средств связи на случай войны. Государственники ещё пытались спасти страну, чётко определяя её болевые точки, другое дело — им уже не давали это сделать известные ныне товарищи, тайно возмечтавшие стать господами.

Именно отдалённые районы нашей страны нуждались в инспекционных проверках опытнейшего специалиста. Он с первого взгляда мог наиболее точно оценить ситуацию, подготовить аналитический материал и достучаться до правительственных верхов. Всё — в полном соответствии со своими полномочиями. Но в духе модных слоганов «перестройка, Горбачёв» военные уже начинали занимать круговую оборону, отчётливо ощущая откровенную сдачу национальных интересов.

И всё-таки новая работа приносила удовольствие, ведь она давала свободу и независимость, о которых раньше можно было только мечтать. Не тогда ли и родилась у Медюка мысль написать книгу о том, как развивалась в Красноярском крае связь, какие перед ней стояли проблемы? Не о себе, родимом, во всех ракурсах изложить, как модно нынче, — об истории отрасли применимо к региональному уровню рассказать.

Сегодня эта идея постепенно, страница за станицей воплощается в жизнь. Объёмный краеведческий и в то же время научно-технический труд, в котором чувствуется дыхание эпохи, практически готов, но кто его будет финансировать — большой вопрос. Некогда единая отрасль разведена по отдельным квартирам, и даже не коммунальным, а на особицу, привилегированным, куда не сунься. А кто такой Медюк без коммерции, в которую ударились нынче едва ли не все? Да и говорит он порой не в тему, критикует, зацепляя при этом людей, которые занимают высокие отраслевые посты. Как-то уж слишком ершист и от времени подотстал.

…Когда-то геройский казак Елисей Савельевич, вернувшись из германского плена, учил сына уму-разуму. Лично у меня не возникает сомнения, что своей воспитательной цели отец достиг. Продолжается крепкий казачий род, всё больше ответвляясь, как и подобает большому древу: совсем недавно Владимир Елисеевич стал прадедушкой, вступил, что называется, в былинный возраст, но по-прежнему не стареет душой.