НИКОЛАЙ КУЛЬТЯПОВ,
ветеран спецслужбы в отставке,
член Союза писателей России.

События происходят в 1941-1944 годах, в мемуарах фронтовика описывается разведывательно-диверсионная деятельность в немецком тылу, в частности, в Белоруссии. Произведение интересно тем, что в нем указаны конкретные люди и населённые пункты, где проходили реальные события, приводятся примеры мужества диверсионных групп и партизан во время Великой Отечественной войны. Для полноты картины того тяжёлого времени используются исторические факты и цифры, а также приводятся данные, как зарождалось партизанское движение в СССР и чего добились соединения в ходе кровопролитных боев с фашистами.
 

Солдат, солдат — защитник жизни новой,
Скажи, какой нам памятник тебе отлить?
Скажи, солдат, каким великим словом
За подвиг твой тебя благодарить?

С начала Великой Отечественной войны минуло уже несколько десятилетий — это не только целая жизнь, но и больше, чем жизнь! — но фронтовики, которым суждено было выжить, события тех огненных лет не могут вычеркнуть из своей крепкой памяти, ох, и цепкой солдатской памяти. Наверное, потому, что в ней, кроме всего прочего, бережно хранится еще и неугасающая, как Вечный огонь, память о всех воинах, сложивших свои головы в борьбе за общую победу над коричневой чумой — германским фашизмом.
Когда я стою у Вечного огня в День скорби или в священный День Победы, то мне кажется, что это горит не природный газ, который тоже из недр нашей матушки-земли, а горячая кровь сердец погибших солдат: даже после смерти она способна пылко гореть, напоминать о воинах-героях и согревать души благодарных потомков. Хочется верить, что этот огонь будет гореть даже спустя столетия и находить отзыв в признательных сердцах последующих поколений, и этот яркий свет никогда не померкнет, освещая массовый героизм и мужество павших в бою, искалеченных и раненых, а также тех, кто остался в живых. Они выстояли, чтобы страна, родные и близкие продолжали жить, развиваться и чтить подвиг своих отцов, дедов и прадедов.

Нелёгкая судьба выпала моему поколению, вместе с которым и я был призван в Красную Армию накануне Великой Отечественной войны. А случилось это в сентябре 1939 года: до сих пор помню, как меня тепло провожали и напутствовали родители, коллеги по работе и товарищи. Тогда я даже не подозревал, что меня ожидает впереди, поэтому в душе ощущалась некая праздничность и волнительная ответственность за оказанное доверие защищать Родину. Хотя о войне, конечно же, даже не помышлял, просто я, как все молодые люди и граждане СССР, должен был честно исполнить свой воинский долг. А служба в рядах непобедимой РККА — каждый житель страны считал е` именно таковой — тогда считалось высокой честью.
Вместе с другом моего детства и юношества Павлом Даниловым нас призвали в воинскую часть 92-го артиллерийского полка, где мы успешно проходили службу — в тот момент пока мирную. Но 22 июня 1941 года грянула война — как же мы её не хотели, — и наши пути разошлись: его сразу отправили на фронт, а меня эта незавидная участь пока миновала. Страшная война как бы дала мне временную отсрочку, поскольку я в то время находился в полковой школе младшего командного состава. А знания в современной войне просто необходимы были, причем на всех уровнях: от рядового до комбрига и выше.

* * *

Как же она началась? Что происходило накануне? Итак, весна 1941 года. До демобилизации оставались считанные месяцы, и настроение у «стариков» приподнятое: ещё бы, скоро домой. Мой однополчанин, ставший мне другом и напарником по радиосвязи, Григорий Демчук, уроженец Полтавы, часто рассказывал о своих родных местах, заявляя, что краше их просто нет. После окончания службы он по-простецки приглашал меня к себе в гости, чтобы убедиться, как же прекрасна живописная Полтавщина: «А якие гарные дивчины, бачил би ти, — улыбаясь, приговаривал добродушный Григорий. — А як спивают, чи душу спирает. Поидимо до мене, побачимо хату и батька мово и красиву мову дивчину Наталку».
Я слушал его, а сам невольно представлял те богатые края. Поддавшись его уговорам, я даже пообещал уважить его. В то время мы не загадывали, что нас ожидает уже в ближайшее время. Но он напористо продолжал нахваливать свою дивную родину, а я, слушая его, уносился на свою, которую считал ничем не хуже. Но все наши приятно щекочущие души представления и солдатские мечты оставались призрачными желаниями. А пока нас ожидали будничные занятия и каждодневная военная подготовка: обстановка в мире и служба требовали этого. Хотя ещё раз повторюсь: о предстоящей в ближайшее время войне и тем более о скорой смерти мы как-то даже не думали — полны были оптимизма, юношеского задора и уверенности в себе.
Вскоре в нашу часть прибыло пополнение для переподготовки, однако это был не ожидаемый молодняк, а резервисты из числа ранее отслуживших солдат в возрасте 30-35 лет. Так что с мобилизованными «дедами» забот нам прибавилось. Да и им трудно было привыкнуть после гражданки, поэтому в их подразделении дисциплина хромала — а порой и не на одну ногу, — к тому же многое из того, что они знали и ранее осваивали, просто-напросто подзабыли. Пришлось вспоминать, напрягаться и переучиваться, а главное, перестраиваться на военный лад, где в отличие от гражданки главенствуют свои порядки и требовательные командиры, а жить приходится по воинским уставам.
После завтрака начинался солдатский день с политических занятий; в основном освещались важнейшие партийные документы и события в нашей стране, а также международное положение. Все прекрасно понимали, что время сейчас очень напряжённое: в Европе уже полыхает война, фашизм наращивает военную мощь и наглядно демонстрирует свою силу, с лёгкостью захватывая и покоряя европейские государства. Он все ближе и ближе приближается к советской границе. Руководство нашей страны делает все возможное, чтобы избежать войны или оттянуть её начало. Для этого предпринимались меры по недопущению всевозможных провокаций как с нашей стороны, так и не поддаваться на провокации со стороны Германии, чтобы не дать ни малейшего повода для объявления фашистами войны. Каждый день работал на нас, и мы старались использовать их с пользой.
Как сейчас помню политрука Курбаша, который во время очередного занятия на вопросы бойцов отвечал следующим образом:
— Генштаб предупреждает, что на границе со стороны врага могут быть различные провокации. И наши пограничники неоднократно сталкивались с этим. Полагаю, без серьёзного повода Германия не рискнёт пойти на нас войной, так как между нашими странами заключён договор о ненападении. А ей не хочется выглядеть в глазах мировой общественности позорным агрессором и наглым хищником.
В его голосе ощущалась такая уверенность, что складывалось впечатление, что он искренне в это верит. Почему у некоторых командиров присутствовала такая уверенность и самоуспокоение, мы не могли понять. А перед самой войной политзанятия вообще прекратились, что нас крайне удивляло.
В начале мая 1941 года наша часть, 103-й гаубичный артиллерийский полк, и соседнее подразделение из казарм военного городка выехали в летние лагеря для проведения боевых стрельб. Находясь в одной палатке с Григорием Демчуком, мы беседовали с ним на самые различные темы. Почему-то вспомнили и последнее политзанятие, где затрагивался злободневный вопрос о возможности военных действий на границе. В отличие от других наиболее активных солдат тогда мы отмолчались, а вот теперь обменивались своими мнениями: видимо, созрели для этого.
— Не знаю, как другие, а я чую, что в воздухе пахнет военной грозой, — откровенно поделился Григорий, — а у нас как всегда тишь да гладь да божья благодать. Нас успокаивают, а у меня что-то на душе неспокойно.
Меня насторожил серьёзный тон друга.
— Гриш, ты уж сильно-то не терзай себя. Все будет хорошо, и мы с тобой обязательно побываем на твоей родине и навестим прекрасную Наталку-Полтавку, — успокаивал я его. — Мы же с тобой солдаты, и приказы командира для нас — закон. Так что раньше времени не болей душой, а лучше переключись на более приятную тему и поведай другу: где ты впервые увидел и как познакомился со своей Полтавкой? Как же тебе удалось вскружить ей голову?
И он в захлёб начинал восторженно рассказывать о ней, её родителях и подругах. Так мы коротали с ним вечера в армейской палатке. А с утра новые привычные занятия и тренировки на походной радиостанции, где мы совершенствовали своё мастерство связистов. Вот так день за днём проходили солдатские будни в полевых условиях. Иногда мы из любопытства или внесения хоть какого-то разнообразия в обычной армейской службе включали радиостанцию на приём, что позволяло узнать об обстановке в мире. Теперь мы обретали все большую уверенность, что грозные тучи неминуемой войны действительно сгущаются над нашей страной, следовательно, и над нами.
Ночью наш полк подняли по тревоге, поступил приказ в считанные минуты все вооружение, оборудование и снаряжение собрать и упаковать, затем погрузить на машины и подводы. Работа закипела, а в душе и в голове беспокойство: не просто так. Вскоре мы походным маршем выдвинулись в сторону военного городка.
— Ну, Гришуня, ты как бабка-повитуха — все угадываешь наперёд. Неужели и вправду война?
— Да, закадычный мой дружок, ты угадал. Но ты же знаешь, мы к этому готовы. Или во всяком случае должны быть готовы.
Прибыли в военный городок, и сомнения наши полностью развеялись. На большом плацу вдоль казарм были выставлены в ряд самодельные столы из армейской столовой, на них отдельно разложены обмундирование, противогазы, каски и прочее солдатское снаряжение. Старшина каждому выдал все необходимое. Вот теперь все было готово для отправки нашей части. Но куда? Каждый мысленно задавался этим вопросом.
Затем последовало общее построение, и командир части полковник Рухавец произнёс краткую речь: «Дорогие воины, случилось то, чего мы ждали и одновременно боялись: фашистская Германия вероломно, без объявления войны напала на нашу Родину. Над страной нависла смертельная опасность, и наш священный долг — защитить завоевания Октября. Враг будет разбит, победа будет за нами».
«Старички» и «дедочки» — так мы называли прибывших на переподготовку — стояли с нами в одном строю. По их лицам было понятно, что многие крепко приуныли, а некоторые не сдержались и даже всплакнули. Ведь у каждого остались дома семья и дети. Но солдат всегда солдат, и как бы ни было грустно и печально, а в поход идти надо.
Вскоре прибыли на железнодорожную станцию Воронеж. Состав из вагонов-теплушек уже ждал нас. Сначала погрузили лошадей, повозки, орудия, боеприпасы, походные кухни и прочее, затем мы заняли свои места. Без промедления поезд спешно устремился на запад. Мы были молоды и физически крепкие, однако многого еще не понимали, что нас ожидает, поэтому заряженные оптимизмом подбадривали себя, громко веселились, под гармошку пели любимую в то время песню «Катюша». Всем своим поведением и задором убеждали себя и проявлявших степенность и солидность «старичков», что война будет короткой и победоносной. Однако им, умудрённым хоть каким-то жизненным опытом, почему-то было не до веселья. Вроде бы едим вместе, в одной теплушке, а они выглядели какими-то унылыми, словно заранее горем побитые, и все печально смотрели на удаляющие от нас населённые пункты, будто прощались навсегда или пытались запомнить их очертания и названия.
«Не унывайте, — говорили мы им, — война продлится недолго, враг будет разбит, и вы с победой вернётесь домой живыми и невредимыми». Но это их не убеждало и не заряжало, да, честно сказать, мы и сами-то толком не знали, как все обернётся в ближайшее время. Да тогда никто даже не догадывался, как все обернётся на самом деле, какие суровые испытания и невзгоды ждут нас впереди.

Теперь началось совсем другое время — отныне оно воспринималось и ощущалось совсем иначе, — но солдатская служба текла своим чередом, напоминая о военных действиях только сводками с фронтов. А мы пытались уловить любую информацию: как будто от этого зависела наша жизнь.
Эшелон прибыл на станцию Ельня Смоленская области. Город не очень большой и жил обычной жизнью — никакой паники и признаков разгоревшегося совсем недалеко военного пожара и массового горя, которые безжалостная война привнесла в другие города, расположенные западнее. Но большое скопление подразделений, конечно же, напоминало военное положение. Мы быстро разгрузили вагоны, и наша батарея отправилась занимать огневую позицию: оказалось, совсем близко от Ельни. Начались сапёрные работы по сооружению блиндажа и индивидуальных окопчиков для каждого бойца. Орудия почему-то установили на открытой позиции... Дальнейшие работы велись в ускоренном темпе: днём и ночью. После короткого отдыха, мы сменяли друг друга, словно куда-то торопились, но не на тот свет — уж точно. Настрой был только на победу: пусть враг только сунется.
Старшина Кривчук приносил нам пищу в термосах и фронтовые сто грамм. Иногда он рассказывал о свежих новостях и сложившейся обстановке вокруг оборонительных позиций. Но нас война пока не касалась, и мы некоторое время пребывали в состоянии ожидания. Однако помимо нашей воли напряжение все же ощущалось, поэтому мы радовались даже временному затишью. Совинформбюро регулярно передавало по радио последние сводки с западных фронтов, но нам этого казалось мало, поэтому мы часто включали свои «приёмопередатчики» походной радиостанции 6 ПК. Вместе с Григорием Демчуком втихаря от комбата Крайчука вслушивались в каждое слово дикторов из Москвы и, конечно же, сильно переживали в то тревожное для нашей страны время. Даже после отключения приёмников в ушах звучали отрывки сводок: «Красная армия вела ожесточённые оборонительные бои с немецко-фашистскими захватчиками... Наши бойцы защищают каждый клочок своей земли и осуществляют контратаки. Тем самым срывают планы германских войск по продвижению вперёд, выматывают силы превосходящего противника и уничтожают военную технику...» С особой горестью мы воспринимали сведения о том, что наше командование после кровопролитных боев вынуждено оставить тот или иной город или населённый пункт. Но мы твёрдо верили, что это временное отступление.
А фашистские орды настойчиво рвались к столице нашей Родины. Эхо войны приближалось и к нашей батарее. В небе стал часто появляться немецкий самолет-разведчик, или, как называли его солдаты, «рама». Он нагло парил в небе словно коршун, выискивая добычу. А затем появлялись так называемые «жабы». Регулярно налетали стайкой «фоки-моки», и не бомбили, а на бреющем полете разбрасывали листовки, которые приносило ветром и к нам: Из любопытства и мы их читали: «Дорогие дамочки, не ройте ямочки — пройдут таночки, зароют ямочки». Эти слова в основном были обращены нашим женщинам, которые ударно работали на возведении противотанковых рвов.
С каждым днём фашисты наглели все сильнее и сильнее, так как чувствовали свою безнаказанность. Прилетали и другие самолёты, которые с большой высоты сбрасывали пустые бочки из-под горючего, продырявленные насквозь. Они издавали очень неприятный свист, который действовал на психику. Однако этим немцы не ограничивались и на нас снова падали целые пачки провокационных и агитирующих к сдаче в плен листовок. К сожалению, фашисты чувствовали своё превосходство в небе. Но бывали редкие случаи, когда наши ястребки давали «мистерам» прикурить: не один немецкий стервятник полыхал после удачной атаки наших пилотов, а потом клевал носом в землю. С волнением наблюдая за такими боями, мы с восторгом восхищались нашими бесстрашными соколами, которые смело вступали в единоборство с хвалёными асами и выходили победителями. Но, что греха таить, в большинстве своём эти воздушные бои были неравными, да и наша в основном фанерная авиация значительно уступала фашистской.
Военная обстановка накалялась, вскоре стали доходить слухи, что немецкий десант высадился то в одном месте, то в другом. Мы, конечно, готовились к отражению внезапной атаки, но где находились основные силы врага, мы не знали, хотя поступивший приказ предусматривал следующее: если немцы перейдут в наступление, поддержать огнём впереди окопавшуюся пехоту наших войск. В один из вроде бы обычных дней уже вечерело. Включив рацию на приём, мы услышали печальную весть: «Наши войска после ожесточённых боев с фашистами оставили город Смоленск». Мы срочно доложили комбату Крайчуку.
— Да, ребятки, — озабоченно обратился он ко всем бойцам, сидевшим в блиндаже, — это, по моим предположениям, примерно 100-110 километров от нас.
Всю ночь мы не смыкали глаз и зорко наблюдали за оборонительной полосой наших войск. Немного успокоились только с наступлением рассвета. Однако тревога все равно не покидала нас да ещё время словно специально издевалось и тянулось неторопливо. Ожидая первого боя, мы, конечно же, нервничали, перед бессонными глазами рисовались самые различные картины, но всегда почему-то безрадостные. Но мы брали себя в руки и настраивались. А то, что нервы на пределе, так это объяснялось просто: ведь нам, не знавшим запаха пороха, мальчишкам предстояло боевое крещение. Предусмотрительный комбат Микола Крайчук принял решение перенести свой наблюдательный пункт на возвышенное место, предпочёл укрыться в небольшой каменной церквушке, возвышавшейся на самом краю города. Она и издалека выделялась своей высокой колокольней. Вместе с командиром ушёл и мой напарник Григорий Демчук, который прихватил с собой походную радиостанцию. А другая осталась для связи при батарее.
Вскоре за пределами оборонительной полосы лучи восходящего солнца слились с предрассветным заревом военного пожара. Мы отчётливо наблюдали, как впереди наши войска мужественно приняли на себя массированный удар гитлеровцев. Судя по всему, это была артподготовка перед наступлением. Наш комбат с наблюдательного пункта передавал координаты для ответной стрельбы. Батарея открыла прицельный огонь по противнику, нас поддержали орудия соседних батарей. Таким образом натиск врага на какое-то время был приостановлен. Но недолго длилось это затишье: фашисты оправились, подготовились и вновь обрушили всю мощь на наши позиции, а затем ринулись в атаку. Однако наша батарея снова вступила в бой и вела огонь по гитлеровцам и надвигающимся танкам: их было так много, что они казались сплошной стальной лавиной. Но немецкий металл тоже плавится, а крестоносная броня на гусеницах горит — и ещё как! — поэтому мы проверяли их на прочность и свою точность. Наш первый бой выдался очень жарким, мы оборонялись героически и действовали на автомате. Я с гордостью отмечал про себя: значит, наша выучка заслуживает высокой оценки, если мы так успешно противостоим превосходящему противнику. Фашисты поняли, что в лоб не прорваться, поэтому предпочли обойти наши позиции. Мы полагали, что они сразу устремятся к городу — ведь именно он их конечная цель в этом бою. Но вскоре выяснилось, что немцы совершили этот хитрый манёвр совсем с другой целью. Мы вовремя получили команду с наблюдательного пункта и по приказу комбата развернули орудия и открыли беглый огонь по надвигающим с тыла танкам — так вот для чего они обошли нас. К сожалению, вскоре связь с командиром прервалась. Видимо, немцы запеленговали радиостанцию Демчука, который находился вместе с ним, и прямой наводкой открыли огонь по колокольне. Прямым попаданием снаряда они уничтожили её. Так погибли комбат Микола Крайчук и мой лучший друг Гриша Демчук, с которым мне так и не пришлось побывать на его прекрасной Полтавщине.
А батарея и без командира продолжала вести огонь по фашистским танкам, хотя как нам недоставало точных координат. На длительный бой мы не рассчитывали, поэтому снаряды были на исходе. Да и людей становилось все меньше, а немцы продолжали напирать, чтобы подавить нас. Несмотря на все наши героические усилия, их танки все же прорвались к окраине города. Но я этого не видел, да и не мог при всем моем желании. А там возникла паника, этим воспользовались фашисты, и вскоре им удалось войти в Ельню. Беспомощные жители города, в основном женщины, старики и дети, а с ними и воинские подразделения отходили по большаку вглубь нашей обороны. Но немецкие самолёты не оставляли их в покое: они беспощадно бомбили и яростно стреляли из пулемётов по беззащитным людям. Наблюдая за подобными картинами, складывалось впечатление, что колонна беженцев попала в ад кромешный, где все грохочет и горит, где все смешалось вместе с землёй, травой и едким дымом. А в ушах взрывы, крики, стоны и детский плач.
Что касается нашей батареи, то в результате прямого попадания огромной авиабомбы она была уничтожена. После взрыва я потерял сознание, а когда очнулся, ничего не помнил: по-видимому, меня ударной волной отбросило в сторону, иначе как бы оказался в десятке метров от орудий. Сколько времени я пролежал без памяти — я не знал, только смотрел вокруг и долго не мог понять, где нахожусь. Руки и ноги онемели, в голове страшная боль, а в окровавленных ушах шум. Отлежавшись, я первым делом попытался встать... Когда мне удалось приподняться, снова ощутил невыносимую боль во всем теле, в голове все закружилось, и я вновь рухнул на землю. Тогда я понял, что меня контузило. Попробовал крикнуть, однако никто не откликнулся, да и помощи не последовало. Так что надеяться не на кого. Тогда, превозмогая боль, из последних сил я все же встал на ноги и поднял голову: перед глазами открылась ужасная картина... В смрадной дымке я разглядел груду искорёженного металла, все орудия разбиты, а вокруг огромной воронки от разрывной авиабомбы лежали тела моих товарищей. Горечь и траурная печаль нахлынули в душу, я задыхался, а вздохнуть не мог. От бессилия я снова упал, уткнувшись лицом в сухую землю, чтобы только не видеть окружавшей меня со всех сторон смерти. Мелькнула мысль: неужели она и за мной пришла? Нет, я буду сопротивляться. Рано мне ещё на тот свет — я должен посчитаться с фашистами.
Отдышавшись, я пришёл к выводу, что оставшиеся в живых солдаты, вероятно, ушли, а раненых увезли. Но куда? Определив направление, я пошёл: стиснув зубы и шатаясь, все же брёл к своим. Постепенно мелкими шажками я доковылял до безжизненного большака, ведущего в город и из города, по которому не так давно бежали люди и отступающие солдаты. Но сейчас здесь заправляла странная тишина, она словно возвещала, что наступил временный мир. Или это было затишье перед очередной бурей? Но я здесь оказался не один, так как обратил внимание, что тела погибших, военных и гражданских, беспорядочно уложены варварской смертью вдоль всей дороги. На спинах кровавые пятна: видимо, с воздуха расстреляли. А собирать и хоронить их было некому — один я остался. Неужели и вправду я один на один остался с проклятой войной? И смертью? Эта внезапная догадка показалось мне страшной, однако вместо страха во мне проснулись гнев и возмущение: не только за себя и от своего имени, но и за всех и от имени всех, кто уже погиб и не может ответить — отомстить. Ситуация оставалась сложной и непредсказуемой. А вдруг сейчас появятся немцы... Как же мне хотелось увидеть хоть кого-то из живых — после пережитого и увиденного для меня это был бы настоящий праздник. Вот в какие минуты и часы ценится человеческая жизнь и придаётся ей истинное значение! А я продолжал неуверенно вышагивать с одной мыслью, чтобы быстрее кончилась эта дорога смерти, которая таила в себе полную неизвестность, во всяком случае для меня. В конечностях и во всем теле слабость, а на душе такая безутешная тягость, что хотелось упасть и забыться.
«А что дальше, когда проснёшься? — спрашивал я себя. — Война к тому времени еще не кончится. Зато я от родной земли наберусь сил. Какое же сегодня число? 19 июля... К сожалению, чёрный день для Красной Армии, так мы не устояли... Ничего, мы еще устроим им реванш».
Мне ничего не оставалось, как плестись, а состояние такое, что будто я оказался в совершенно глухом безвременном пространстве: наши уже ушли, а немцы ещё не пришли, хотя смертоносные следы оставили... с воздуха. Но почему же я не слышу грохот пушек? И только сейчас до меня дошло, что я оглох во время взрыва на своей батарее и у меня окровавленные уши, поэтому-то и воспринимаю окружающий мир, ставший в одно мгновение войной, только глазами.
Сколько шёл, не помню, потому что несколько раз падал, от полного бессилия и болей куда-то проваливался, а когда приходил в себя, снова вставал и продолжал путь в неизвестность. Миновав небольшой перелесок, я встретил трёх бойцов, также пробиравшихся на восток. Какое же счастье осознать, что ты все же не один на всём белом свете. Вот тут я дал волю своим трогательным эмоциям, но, глядя на суровые и удивлённые лица красноармейцев, быстро усмирил свои разыгравшиеся чувства, чтобы не раздражать бойцов-пехотинцев. Хотя полностью унять в душе бушующую радость был просто не в силах. Взаимных расспросов не последовало — не до этого в такой ситуации, главное — выйти к своим. Но где они сейчас?
После совместного пути мои попутчики услышали шум и стремительно ринулись в том направлении. Я за ними, а, когда мы вчетвером оказались на открытой поляне, перед нами открылось радостное и в то же время удивительное по тем временам зрелище: вокруг сиротливо застывших автомашин суетились люди, много людей! Когда мы подошли ближе, то убедились, что машины нагружены всевозможным обмундированием, продуктами питания, посылками и даже водкой. В моей голове сразу родилась шальная мысль: «Такой бы склад на колёсах да в мирное время. Загнали бы в какую-нибудь глухую деревеньку — так целому полку доставили бы удовольствие! А тут неизвестно кто растаскивает армейское имущество и провиант. Позже я увидел брошенную легковушку с открытой дверкой, а на заднем сиденье лежал генеральский китель, видимо, замещавший в этот сложный момент своего куда-то исчезнувшего хозяина. Неужели, убили? А вдруг он принадлежит командиру, который переоделся и сбежал, бросив своих подчинённых? От такой безрадостной мысли я сразу огляделся. Повсюду бродили ошалелые и заторможённые солдаты, многие показались даже изрядно выпившими. У некоторых в руках были наполненные водкой противоипритные чулки, у других они были связаны и перекинуты через плечо. Зрелище не из приятных: вот так алкоголь превратил некоторых обезумевших бойцов регулярной Красной армии в мародёров-махновцев времён Гражданской войны.
На опушке перелеска собралась обособленная группа бойцов из многих родов войск; тут были артиллеристы, сапёры, танкисты и связисты. Старший лейтенант Бураков взял на себя командование нашей боевой группой, вероятно, оказавшейся в тылу фашистов. Мы полагали, что тыл этот неглубокий, поэтому держали путь к предполагаемой линии фронта. Эх, если бы ещё точно знать, где эта загадочная и засекреченная войной линия! Рядом или десятки, а может, уже и сотни километров? Тогда придётся пробиваться с боями — мы единодушно готовы были и к этому развитию событий, лишь бы только скорее добраться до наших. Конечно, мы догадывались, что многие части попали в окружение и разрозненные группы солдат или поодиночке стремятся вырваться из этого ада по-своему усмотрению. Что касается нас, то мы предпочитали использовать лесные массивы, а открытые местности пересекали только в ночное время. Оружия было маловато — всего несколько винтовок, — поэтому старались, как можно меньше натыкаться на немцев.
Заканчивалась уже третья неделя нашего нелёгкого пути. За это время мы прилично измотались, заметно обросли, да и армейская одежонка — иначе её трудно было назвать — поистрепалась и требовала заплаток. Прихваченные на поляне дармовые продукты питания быстро иссякали, несмотря на строжайшую экономию, всем грозил голодный паек. Командир нашей небольшой группы из десяти человек принял смелое и вполне оправданное в данной ситуации решение в дальнейшем держаться населённых пунктов. Причина была понятна: находясь в лесах и сознательно минуя все деревни, мы не имели возможности узнать об обстановке на фронтах и в данной округе, да и без питания дальнейший путь становился невозможен.
Когда миновали очередной перелесок, заприметили крайние дома небольшой деревеньки. Решили разведать. Командир направил меня и танкиста Петра Иванова, однако почему-то без оружия. Зашли в одну скромную хату, а там нас встретила молодая на вид хозяйка. В ответ на наши искренние улыбки она отнеслась к нам не очень-то вежливо и гостеприимно: с какой-то недоброй подозрительностью.
— Сновигають тут всякі. — И тут же пояснила своё недовольство: — Вашого брата тут стільки бовтається: йдуть і йдуть. І так з ранку до вечора. Ну, чого потрібно?
Ее горькие и обидные слова возмутили моего напарника Петра — он даже вскипел:
— Не озоруй, женщина. Или по душе пришлась тебе новая власть, что так презренно относишься к нам, к своим? Мы же не разбойники и не дезертиры, а с боями выбираемся из окружения, чтобы снова оказаться в родных частях. А вот с питанием совсем худо.
— Та в мене немає нічогісінько, — убедительно развела руками молодая женщина, а сама бросила на Петра такой лукавый и заинтересованный взгляд, что уже не хотелось верить её словам, оброненным, видимо, больше по привычке, а не от души. Возникла немая сцена, а её большие карие глаза так загорелись: только искр и треска не хватало. Ещё бы — Петро внешне был видным и красивым парнем. Мы обменялись между собой немыми взглядами и без слов сразу поняли друг друга. Я уловил его намёк: напрямую не вышло, тогда придётся заходить с тыла. Бог не выдаст — свинья не съест.
— Красавица, а бывают ли у вас немцы? — сменив тон, спросил Петро и ослепил её широкой улыбкой.
— Заглядають, правда, не дуже часто. Їм теж потрібні яйця, молоко, тому дуже не пустують, — открыла она фашистскую тайну с твёрдой уверенностью, что ей за это ничего не грозит. А сама как заворожённая не сводила глаз с уверенного в себе Петра, который чётко держал марку, будто в этот момент представлял не только нашу измотанную и голодную группу, а всю мужскую половину человечества. Заметив в поведении хозяйки значительные перемены, он и сам повеселел. Она тоже это уловила, и сразу ответная привлекательная улыбка украсила её пухлое розовощекое лицо.
Загадочная и напряжённая сцена по времени продолжалась недолго, но какой она казалась нам многообещающей. И все мы — хотя в её глазах, наверно, выглядели обыкновенными просителями — рассчитывали на успех, и мизерная надежда не покидала нас. Некоторое время мы терпеливо молчали, переминаясь с ноги на ногу. А в горле пересохло, в пустых животах урчало: как же чертовски хотелось есть. В моей голове мелькнула пословица «Соловья баснями не накормишь», но мы даже этого позволить себе не могли, а с её стороны — колебание и неопределённость. Нам же ничего другого не оставалось, как ждать дальнейшего развития событий. И самым желанным и благоприятным из них нам виделось понимание, проявление элементарной чуткости и человеческой жалости со стороны этой приятной на вид женщины. Думаю, в этот момент любая показалась бы нам милой и симпатичной — лишь бы только накормила и дала харчей для ожидающих нас товарищей.
Я был уже далеко не мальчик, поэтому в женщинах тоже кое-что понимал. В ту минуту я не сомневался: чем больше хозяюшка так заворожённо смотрит на моего напарника по разведке, тем быстрее её душа растает и проявит сочувствие, так как «потепление» на её лице уже проступило. И я не ошибся. Она вдруг преобразилась, темпераментно вскинула руки и заголосила.
— Ой, яка я дурна баба, та що ж ви стоїте, сідайте, братці рідні, сідайте, а я зараз, — засуетилась она и указала на скамью, а сама скрылась за занавеской около печи.
Мы с другом переглянулись: он напоминал полководца-победителя — его подбородок невольно дёрнулся вверх, — а я с трудом проглотил слюну: у меня она просто так не появлялась. Предчувствие и рефлекс не обманули меня: вскоре на столе появились крынка холодного молока и аппетитный каравай чёрного хлеба.
— Ижте, хлопчики дороги, ижте на здоров’я.
Тут мы с голодной радостью налетели и наглядно продемонстрировали, что действительно только что вышли из леса. А чего нам обманывать эту прелестную хозяюшку. Продолжая торопливо работать челюстями, сначала было не до разговоров и благодарности. Главное, заморить червячка, а когда это произошло, мы уже смаковали. Неторопливо пережёвывая очередной кусок и запивая молоком, довольный Петро поинтересовался:
— А как тебя звать-величать, милая прелестница?
— Мария, — машинально ответила хозяйка, а сама не спускала с его глаз. А он словно увлёкся житейскими расспросами:
— Ты уж прости нас за нескромный вопрос, — снова обратился он от обоих, — а как ты оказалась на Смоленщине? Украинский акцент никуда не денешь.
— Ну, это длинная история, — махнула она пухлой ручкой и последней фразой продемонстрировала, что может говорить и на чистом русском языке.
Мы продолжали набивать животы, а она поделилась последними новостями. Немцы всюду устанавливают свои порядки, а в деревне Кривцы избрали старосту. Все чужие, беженцы и даже родственники, которые останавливаются на ночлег, должны зарегистрироваться у него. Так что теперь очень строго и за всякую даже пустяковую провинность наказывают беспощадно. Но беженцев от этого меньше не становится, в том числе и солдат: сама видит. Голодные, ободранные, без оружия. Видно, из окружения пробираются. Поэтому немцы создают всякие группы из местных мужиков, лояльно относящихся к новой власти, и отряды из полицаев. Они по всем деревням разъезжают и спрашивают о посторонних, а кого увидят на дороге, сразу забирают: им все равно, в форме ты или гражданский. Как они говорят: «До выяснения». Чтобы спастись, многие парни остаются в чужих семьях примаками. Тем более что молодых женщин в округе сколько угодно. А если задуматься, жизнь-то одна: к чему рисковать и погибать раньше времени.
После этой фразы Мария положила свою нежную руку на его мозолистую ладонь и так ласково взглянула на разомлевшего Петю, что в голове танкиста разом все помутнело. Вот как вскружила голову моему напарнику, что он даже пошевелиться не мог. Но тут я вмешался и стал его поторапливать: думаю, надо спасать друга. Мы уже встали, но чернявая и кареглазая Мария и не думала отступать, продолжая использовать свои колдовские чары. Она подошла к Петру и прямо ему:
— Останься, Петенька, я намою тебя в баньке и спать уложу. А понравится — станешь хозяином. Тяжко мне управляться без мужика, да и одиночкой куковать не сахар. А я ещё в соку. Подумай, куда тебе драпать? Хватит, набегался, видишь, что в округе творится?
Безусловно, откровенное предложение цветущей Марии выглядело заманчивым: Петро колебался. В моей душе забилась обоснованная тревога: неужели он соблазнится? А как же присяга, война? А он застыл и как-то неопределённо смотрел на нее, а сам словно собирался со своими мыслями. И хорошо, что рядом с ним оказался я и своим взволнованным взглядом требовал от него проявить твёрдость и следовать своему воинскому долгу. Сам-то я в таких вопросах — кремень: мне хоть и не поступало такого заманчивого предложения, но я даже не задумываясь отказался бы. Уж так был воспитан. А вскоре и он созрел обнародовать своё непростое решение:
— Милая женщина, я тебя прекрасно понимаю. Всем ты хороша, как раз в моем вкусе. И душа у тебя прекрасная, но... и меня ты должна понять. Не могу я раздвоиться. Не время сейчас прятаться по чужим хатам, заводить семьи, детей... Идет война. Жестокая и беспощадная. В любой момент каждый из нас может погибнуть: в бою или от шальной пули. И наш священный солдатский долг — сначала прогнать заклятого врага с земли русской, а потом уже строить своё личное счастье. Спасибо тебе за хлеб за соль, мир дому твоему, — взволнованно высказался Петро, а я стоял радом и ликовал: ведь он все мои мысли выразил вслух. Молодец! — Если можно, собери что-нибудь нашим боевым товарищам из провизии — век будем тебе благодарны. А то оголодали, истощали они. Поверь, мы не посрамим своей чести: будем мстить фашистам, в том числе и за тебя и твою нелёгкую одинокую жизнь.
Волнительная тишина повисла в притаившейся избе и ждала своей развязки. Медленно тянулись секунды молчания, они казались словно замороженными. Мария вдруг встрепенулась и всем своим видом показала, что не обиделась на него. Наоборот, в её решительном взгляде я уловил, что она по достоинству оценила его прямой мужественный ответ, поэтому и среагировала соответственно. Привстав на цыпочки, она крепко обняла его за шею и сладострастно, с каким-то необычным трепетом и вдовьим жаром сочной женщины поцеловала в губы: словно в последний раз в жизни.
Уже простившись, я обернулся и прочитал в её глазах: «Кто знает, сколько вас вернется с этой проклятой войны».
Друзья встретили нас с нескрываемой радостью. Разделив скромный паек между бойцами, мы устремились дальше в надежде рано или поздно добраться до передовой и вернуться в свои боевые подразделения, временно отступившие на заранее подготовленные позиции. Эта лирическая история надолго засела в нашей памяти. Наедине со мной эмоциональный Петро часто добрым словом вспоминал красивую и щедрую Марию, которая отрыла перед ним свою озабоченную душу.
Наш дальнейший путь во вражеском тылу по-прежнему лежал по однообразному лесному бездорожью, он казался нам до того трудным и изнурительным, что иной раз создавалось впечатление, что ему никогда не будет конца. Но мы упорно продвигались вперед, не теряя надежды, что все равно доберёмся.
Натолкнувшись на очередную деревеньку, мы прислушались, затем долго присматривались, есть ли в ней немцы. Как правило, мы предпочитали именно такие — небольшие и отдалённые, но практика научила нас, что и в подобных они оказывались по закону подлости. Поэтому не хотелось опять напороться на них, чтобы потом не вступать в бой и не отступать в спасительную лесную зону. А дикий лес в ту военную пору для нас был родным домом. И все же мы не рискнули сунуться в один из домишек и решили потерпеть.
Пересекая просёлочную дорогу, ведущую в соседние деревеньки, неожиданно увидели шесть немцев, уверенно шагающих в нашу сторону. Заметив нас, фрицы что-то закричали и открыли огонь. Мы залегли, а те, кто были впереди, приняли на себя смертельные пули. Завязалась перестрелка, и в этой короткой схватке погиб и наш командир Николай Бураков. Однако он все же успел из пистолета убить одного фашиста, а мы выстрелами из карабинов уничтожили остальных фашистов. Подбежав к убитым немцам, мы забрали автоматы и один ранец, набитый продуктами: салом, хлебом, яйцами...
От злости и обиды, что так глупо потеряли своих товарищей, наворачивались слезы, поэтому, несмотря на проснувшийся голод, было не до еды. Оставив трофейное оружие и провиант под кустом, мы начали перетаскивать тела погибших. Вскоре похоронили своих в укромной яме под небольшим холмом. Сверху укрыли братскую могилу хвойными лапами и соорудили крест, чтобы видно было это захоронение. Далее задерживаться здесь мы не могли, так как на место боя вполне могли нагрянуть фашисты и организовать поиск пропавших. Ускоренным маршем мы преодолели как минимум полтора-два десятка вёрст, затем решили отдохнуть. Горькая обида прочно обосновалась в наших душах: ведь мы так неожиданно потеряли сразу четверых товарищей! Одно утешало: они погибли в бою, и мы за них отомстили.
Холодный октябрь был уже на исходе. Истощённые, полуголодные мы продвигались вперёд по незнакомой местности. Где же наши? Почему так долго мы не можем выйти на них? Неужели так далеко отступила Красная армия? Эти вопросы мучили нас, и я должен честно признать, что они не придавали сил, а в моменты усталости и опустошённости только разрушали наши последние надежды. Но утром мы просыпались уже совсем другими — полные энергии и уверенности в себе, продолжали путь, нисколько не сомневаясь, что не сегодня-завтра мы доберёмся до своих.
Однажды у старой заброшенной водяной мельницы мы случайно встретились с небольшой группой людей. Что за отряд? Одеты в гражданскую одежду, плохо вооружённые, именовали себя партизанами. Насторожились, но деваться некуда: пришлось познакомиться поближе. В дружеской беседе мы узнали, что эта группа содействует переходу людей через линию фронта. Это откровение нас сильно обрадовало, и мы заспешили. Помню, что один из проводников был по фамилии Марков: говорили, что он в этом деле руку набил, да и сам считал себя самым опытным. Решили довериться именно ему, а сами размышляли: «Как же нам повезло, что мы вышли на них».
При прощании партизаны разделили свой скромный паек, чтобы мы подкрепились перед последним броском, а мы в свою очередь отдали им трофейные автоматы. Со своими карабинами мы выдвинулись в восточном направлении, чтобы наконец-то достичь долгожданной заветной цели. Рассчитывали, что доберёмся быстро, а пришлось пройти порядочное расстояние. С наступлением ночных сумерек шли более осторожно. Вскоре показалось заграждение из колючей проволоки, а справа на пригорке виднелась какая-то деревушка. Несмотря на туманную дымку, отчётливо различались дома. Указав на них, Марков шёпотом пояснил, что там немецкий гарнизон. Мы очень тихо, один за другим пролезли через лаз в проволочной преграде и оказались на нейтральной полосе. По-пластунски проползли десятки метров, которые показались нам целыми километрами, и вдруг нас остановил голос часового. Окрик прозвучал на русском!.. Уткнувшись лицами в сырую землю, как же мы ликовали, услышав обрывки родной речи. Наконец-то мы добрались, доползли!
Проводник ринулся вперёд, мы с нетерпением остались ждать. А через некоторое время мы оказались уже в расположении наших войск. Невольно физическая усталость отступила на второй план, так как она компенсировалась небывалой радостью и всплеском положительных эмоций. В мыслях было только одно: мы все же дошли и сдержали своё слово.
Несмотря на ночное время, встретил нас капитан-артиллерист, стоявший на пригорке в окружении подчинённых бойцов. Вид у него был суровый. Оружие, с которым мы вышли из окружения, а значит, из немецкого тыла, он приказал немедленно сдать. Мы подчинились, так как согласны были на все. Нас накормили из походной кухни да ещё в дорогу выдали соответствующие солдатские паки. Однако такими мы оказались не единственными. Вскоре всех, собравшихся в достаточно большом количестве, которые благополучно вышли из окружения, отправили на машинах в глубокий тыл.
В дороге познакомились с попутчиками и разговорились. Поделившись своими соображениями, пришли к выводу, что мыслим одинаково: с одной стороны, захлёстывала радость, что остались живыми и добрались до своих, а с другой — поселилось в душах некое беспокойство за свою дальнейшую судьбу. Мы готовы драться с заклятым врагом, а нас почему-то увозят с передовой. Неизвестность пугала, однако мы не теряли надежду, что совсем скоро вернёмся в строй. При этом согласны на любой род войск и любое подразделение — лишь бы дали возможность бить фашистов. Но дальнейшие события показали, что все не так просто и нам пришлось не только многое объяснять, описывать, но и доказывать свою невиновность.

* * *

А пока наше путешествие в тыл продолжилось. Воинским составом в тех же примитивных теплушках в сопровождении уполномоченных мы прибыли в город Иваново, а с железнодорожной станции пешим маршем дошли до города Южа. Когда миновали все КПП и сборные пункты для военнослужащих, перед нами открылось печальное зрелище.
— Ой, мамочки, куда же мы попали? — не удержался сапёр Миша родом с самой Одессы.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — также удивился танкист Григорий, который последние километры рукой опирался на моё плечо, так как в пути сильно натер ногу.
Все без исключения были поражены от увиденного — а ведь нас без малого прибыло около пятисот человек! Мы застыли в полном недоумении: перед глазами нашей ошалелой толпы уныло красовались не менее двух десятков деревянных одноэтажных бараков, вокруг которых слонялись без дела сотни людей. Дымились какие-то самодельные печи-шкафы, где, по-видимому, «прожаривали» завшивевшую вместе с хозяевами одежду. Мы видели, как её потом выгружали и на подводах развозили по баракам. Так вот какой нас ждал сюрприз! От кого? От своих! На душе сразу стало пасмурно и так тоскливо, что хотелось выть от злости и обиды.
Вот так вместо пересыльного пункта мы попали в лагерную зону с колючей проволокой, обнесённой по периметру в два ряда, а между ними свежевспаханная полоса земли.
После переклички новичков распределили по разным баракам, и я больше не видел своих боевых друзей, с которыми прошёл трудный путь в тылу противника. Так случилось, что мы просто потерялись в этой огромной людской массе. Ознакомившись с нелёгкими условиями пребывания в этом фильтрационном пункте, невольно пришёл к выводу, что я и все присутствующие здесь из полымя попали в самое пекло. Так мне казалось в тот период, поскольку я не знал условия пребывания в немецких концентрационных лагерях. Но легче от этого не становилось.
Начались мучительные, терзающие душу дни, насыщенные не только однообразным утомляющим бездельем, но тяжкими мыслями и нудными переживаниями. Но я был не один. Горькая обида от проявленного недоверия и всевозможных проверок то обжигала, то крепко и до боли сжимала наши раненые сердца: сразу вспоминалось пережитое в пути по тылам немецких войск, когда мы, рискуя жизнью, осторожно или с боями пробирались к своим... чтобы в итоге столкнуться с подобными испытаниями и откровенными унижениями. Находились и отчаянные пессимисты, которые заявляли: «Вот он, результат нашего мужества и желания во что бы то ни стало вернуться к своим!»
Подобные черные мысли — особенно ночные — давили и забивали любые другие: светлые, добрые и здравые, которые касались довоенного прошлого и воспоминаний о родных семьях. Во время допросов мы уверяли, клялись и доказывали правдивость своих показаний, а от нас каждый раз требовали конкретных деталей и фактов. И все же мы верили в справедливость разбирательства, так как не чувствовали за собой вину.
А вот упущенное время было жалко, лично у меня не укладывалось в голове, почему ко мне и моим товарищам такое недоверие и зачем нас и каждое наше слово проверяют и перепроверяют. В тот период никто из нас ещё не знал, что был специальный приказ, согласно которому всех, кто вышел из окружения, подвергать тщательной проверке органами МГБ и НКВД, невзирая ни на чины, ни на прежние заслуги. Вопрос стоял жёстко и строго: никаких поблажек, а с врагами разговор короткий — по законам военного времени.
Через неделю меня вызвал к себе в кабинет майор государственной безопасности Гарипов — так он представился. В тот раз он особенно долго беседовал со мной и на все вопросы получал откровенные и чёткие ответы, которые для первого раза, видимо, вполне удовлетворяли его. В тот же день я поинтересовался:
— А что с Ельней?
— 19 июля 10-я танковая дивизия вермахта заняла Ельню, но её дальнейшее наступление в направлении Спас-Деменска было остановлено. Противник вынужден был перейти к обороне. Образовался так называемый ельнинский выступ, глубоко вдававшийся в советскую оборону и создававший угрозу частям Красной армии на вяземском направлении. В июле?августе соединения 24-й армии несколько раз пытались срезать этот выступ и выровнять фронт, но безуспешно. После соответствующей подготовки 30 августа наши войска предприняли новую попытку, обрушив огонь на вражескую оборону, однако за двое суток углубились на отдельных участках только на два километра. 3 сентября советские войска возобновили наступление. В тот же день под угрозой окружения противник начал отвод своих сил из ельнинского выступа, правда, по всем направлениям оказывал упорное сопротивление. Только 6 сентября Ельня была освобождена.
У меня на душе отлегло: ведь этот город для меня стал почти родным — ведь на подступах к нему столько полегло моих товарищей, а сам я чудом остался жив.

Спустя десять дней меня вновь вызвали, и Гарипов мне прямо заявил:
— Относительно вас, товарищ Громов, мы разобрались и внесли полную ясность. Вы будете направлены в действующую армию.
«Вот, совсем другое дело», — выразил я про себя радость.
Майор по моему виду сразу ощутил, что я испытал огромное облегчение, и продолжал изучать меня. А я старался не выказывать своего приятного волнения. Видимо, устав блуждать в моих искрящихся глазах, Гарипов после паузы обратился с предложением:
— У меня к вам будет особое задание, — я насторожился, так как догадывался о методах, используемых сотрудниками госбезопасности. — Да вы заранее не пугайтесь, ничего страшного с вами не случится: мы в этом не заинтересованы, — сразу попытался успокоить майор, который словно читал мои мысли. — Слушайте внимательно и запоминайте, — хладнокровно продолжил он. — Среди вашего брата, окруженцев, всяких хватает. Да и немцы не дураки: плодотворно поработали. Для этого и существует разведка. Так что нет сомнений, что они успели кого-то завербовать, наспех подготовить и забросить к нам в тыл. А цели самые разные: начиная от распространения панических слухов и враждебной пропаганды о мощи непобедимой германской армии и кончая разведывательно-диверсионной деятельностью. Перед нами стоит задача выявить и изобличить предателей Родины. Но сделать это, сидя в кабинете, сложно, а нам надо знать каждого: кто и что собой представляет. Поэтому необходима ваша — и не только ваша — негласная помощь. Делается это очень просто: не замыкаться в себе и вести беседовать на самые различные темы, постепенно войти в доверие подозрительных на ваш взгляд лиц. Доверительный контакт позволит выяснить нутро того или иного человека: его мысли и планы, в том числе и возможные враждебные замыслы. Так что собирайте все необходимые для органов сведения, что поможет разоблачить шпионов, диверсантов и прочих изменников Родины. Я уверен, что у вас все получится, желаю удачи в этом серьёзном и ответственном деле.
Майор закончил привычный для него инструктаж и закурил, наслаждаясь запахом табака. Это для него обычное дело, а на меня столько сразу навалилось всего, что все разом и не переварить. Напряжённые секунды отстучали уже несколько минут, а мы продолжали молчать: каждый думал о своём и по-своему, но тема была одна.
— Да, чуть не забыл, — спохватился довольный майор. — Вот вам пачка махорки — используйте, при знакомстве очень помогает, тем более что здесь с куревом туго. Да вы и без меня это прекрасно знаете. Я надеюсь на хорошие результаты во благо нашего общего дела, периодически буду приглашать, а если что-то срочное — немедленно ко мне. В таких делах порой не только минуты — секунды играют роль.
На этом наша знаменательная и судьбоносная для меня встреча закончилась: она оказалась поворотной и многое предрешила. Прошло несколько невзрачных дней, однажды под утро я почувствовал себя плохо: поднялась высокая температура, по всему телу сильный озноб. Из барака меня перевели в примитивный лазарет, что находился внутри зоны, где я в беспамятстве провёл десять суток — лишь временами на короткое время приходил в сознание, а потом снова проваливался в бредовое забытьё. Об этом позже рассказала мне сестра милосердия Клавдия, родом она из Сибири, а объединяло нас одно: так же, как и я, она с группой солдат выходила из окружения, а теперь ей определено место здесь, с больными. Мой истощённый организм, хотя и молодой, с большим трудом одолевал внезапно навалившуюся болезнь, поэтому заботливая сестричка Клавдия часто просиживала около моей постели. Она поила меня только клюквенным морсом, а хлеб и сахар, что мне приносили в качестве пайки, выменивала на клюкву. Какое благородное, милое и душеное сердце оказалось у этой Клавдии, оно не озлобилось, не зачерствело в этих невыносимых условиях, а продолжало делиться целебным светом и словом. На всю жизнь она осталась не только в моей, но и солдатской памяти тех, кто, по несчастью, соприкоснулся с ней и благодаря ей излечился от всяких болезней и прочих недугов.
Два раза навещал меня и майор госбезопасности Гарипов. Беспокоился и каждый раз строго наказывал медперсоналу внимательно следить за мной, чтобы как можно быстрее поставить на ноги. Об этом мне доверительно сообщила Клавдия, которая почему-то прониклась ко мне. А меня все мучил вопрос: так чем же я так приглянулся Гарипову? Что во мне и в моей биографии особого?
И все же мой организм одолел проклятую болезнь. Через месяц я покинул надоевший и пропахший лекарствами лазарет, но общая слабость все же ощущалась. Майор Гарипов не дал мне опомниться и вновь вызвал к себе. Теперь отношения между нами носили уже совсем иной характер: за стаканом чая с холодной закуской мы непринуждённо беседовали на самые различные темы. А начал он с вопроса:
— Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно! — бодро ответил я, хотя вид у меня был форменного доходяги.
— Вот и хорошо, — обрадовался он моему настрою и ослепил открытой улыбкой.
«Не такой уж он и страшный и беспощадный, как его рисуют некоторые мои товарищи по несчастью», — отметил я про себя, продолжая слушать.
Затем он переключился на другие темы, в том числе затронул вопрос о моей семье и последнем письме из дома. И вдруг так шарахнул, только одним словом, вызвавшим во мне беспокойство — словно кипятком ошпарил:
— Пора!
А далее многозначительная пауза. Я уже все передумал, а он молчал, наслаждаясь потоком и разнообразием моих мыслей. А потом словно сжалился.
— Вот что, надолго задерживать вас мы не собираемся — время напряжённое. Да и каждый человек на счету. Поэтому я сразу к делу: не желаете ли вы ещё побывать в немецком тылу?
Оказывается, вон к чему все клонилось! От подобного предложения я был не только удивлён, но и ошарашен: как же так? Опять к фашистам? А майор не дал мне опомниться:
— У меня создалось впечатление, что не очень. В то же время вы имеете опыт, так как прошли немалый путь в тылу противника. Дело в том, что мы организуем специальные группы для заброски на оккупированные территории. Вы правильно подумали: разведывательно-диверсионные. — Уловив на моем окаменевшем лице естественную растерянность, он пояснил: — Это произойдёт не сегодня и не завтра. Для начала вы пройдёте соответствующую подготовку в спецшколе 2Б. Жду вашего ответа, но времени на раздумья практически нет.
И я без колебаний дал согласие, посчитав такое предложение за честь.
Так я связал свою военную судьбу — теперь уже прежнюю, хотя и сопредельную с новой — с грозными органами государственной безопасности Гомельского управления Белоруссии.

* * *

Но такое доверие было оказано не только мне. Как потом выяснилось, отобранную группу из 25 человек направили в спецшколу города Иваново, где нас готовили по ускоренной программе. Мы получили азы по самым различным дисциплинам, в том числе по вербовке агентуры, подрывному делу, получению разведданных, прыжкам с парашютом. Кормили, правда, неважно, но по сравнению с прежней «зоной» выглядело вполне терпимо. Насыщенное до предела время пролетело быстро, а, следовательно, пришла пора действовать и на деле продемонстрировать полученные навыки.
Однако из Иванова нас почему-то направили в город Сухиничи Смоленской области. Мрачный на вид город только что был освобождён от немецко-фашистских захватчиков частями 16-й Красной армии под командованием Рокоссовского. Обстановка в нем оставалась тяжёлой, а тут ещё почти ежедневно фашисты бомбили его, словно хотели взять реванш за наземное поражение. Однако постепенно мирная жизнь налаживалась и всё, начиная от снабжения водой и питанием, понемногу нормализовалось. Нашу группу разместили в одном из неприметных пустующих домов. Мы находились в постоянной боевой готовности, но нас — людей привычных ко всему — это вполне устраивало: понимали, что на фронте гораздо сложнее. Вскоре прибыл представитель штаба армии, и сразу улучшилось наше снабжение и обеспечение, в первую очередь продуктами. Я догадывался, что нас специально подкармливают, чтобы мы окрепли и набрались физических сил. А через два дня нам выдали обмундирование: теперь мы ничем не отличались от бойцов регулярной Красной армии.
Навещавший нас офицер госбезопасности регулярно проводил с нами беседы и тем самым продолжал спецподготовку... Ежедневно мы по пять часов повторно изучали пройдённое в разведшколе, в основном вопросы касались диверсионно-разведывательных операций. Нам прямо говорили, что готовят нас для работы во вражеском тылу, а в таких делах мелочей не бывает — все важно: от внешнего вида и документов до мыслей и настроения.
— Врага не надо бояться — его надо бить и так крепко, чтобы он вас боялся.
— Да он и так уже побаивается нас, особенно в лесах, — высказался я, так как наслышан был о подвигах партизан.
— А надо так его громить, чтобы у него не только руки и ноги тряслись, а весь дергался в страшных конвульсиях. И пусть они будут страшными для него же, а не для нас.
От имени своих товарищей я заверил:
— Тогда мы постараемся сделать его эпилептиком.
Вот так день за днём мы как губки впитывали все полезное, что может нам пригодиться. Так силами госбезопасности Белоруссии была сформирована и тщательно подготовлена к действиям в глубоком тылу противника еще одна группа разведчиков.
Через три недели мы теоретически и физически окрепли, и фактически были готовы к заброске в тыл немецких войск для выполнения любого специального задания. Снова объявился всем знакомый майор Гарипов, только что прибывший из города Иваново. Он побеседовал с нами и поинтересовался, как идут занятия, и предложил разделить нашу группу на две. Командиром первой был назначен лейтенант Петухов, в её состав вошли: Тетцов, Мацюта, Гаврилов, Громов, Шилин, Чулков, Орлов, Тулупов, Турцевич. Всем выдали удостоверения из шёлкового материала. На пишущей машинке был напечатан следующий текст: «Всем партизанским отрядам оказывать содействие в выполнении специального задания». Далее следовали подпись и должность: майор государственной безопасности Белоруссии Гарипов М., а также гербовая печать наркомата БССР. Несколько дней спустя к нам в группу майор привёл молоденькую, на вид такую очень хрупкую, девушку и уважительно представил:
— Принимайте ценное пополнение, не обижайте и берегите её, в вашей работе без неё не обойтись. А звать её Леля Нефедова.
Нам выдали новое боевое оружие: автоматы ППШ, запасные диски и все необходимое для бойца-разведчика. Сначала командование планировало перебросить нашу группу через линию фронта с помощью небольшого танкового десанта, но в последний момент приняло решение сделать это без шума. Для этого из штаба прислали трёх фронтовых разведчиков, которые после сопровождения нас в немецкий тыл должны были выполнить и своё задание.
В той лесистой местность, куда нас планировали забросить, царило временное затишье, поэтому и использовали образовавшуюся на линии фронта лазейку, или, как её называли разведчики, окно. Пока оно свободно и не закрыто немцами, решили поспешить. На рассвете мы под покровом густого тумана двинулись в путь. Чтобы не упустить благоприятное время, шли в ускоренном темпе: шаг в шаг и молча, прислушиваясь к каждому шороху. А обострённый слух реагировал на каждый отдалённый выстрел. Опытные армейские разведчики вели нас уверенно. Через некоторое время мы оказались на краю перелеска, перед нами замаячила сонная деревушка. Но на всякий случай мы затаились и выждали. Туман к тому времени уже рассеялся, поэтому идти туда всей группой, да ещё в хорошую видимость посчитали рискованным. Тогда послали в деревню Лелю, которая предусмотрительно была экипирована в простую крестьянскую одежду. Мы остались в укрытии ждать её возвращения. Изнурительно медленно тянулось время — счёт пошёл на часы, — а её все нет и нет. Наступали вечерние сумерки, а известий никаких. Групповое волнение усилилось и переросло в серьёзное беспокойство. Теперь не было никаких сомнений — она попала в немецкую западню. Тогда мы приняли решение с окончательным наступлением темноты самим наведаться в деревню и вызволить из плена нашу Лелю. Мы уже оказались на самой окраине и как раз в этот момент увидели, что из крайней хаты кто-то вышел и осторожно направился в сторону леса. А вскоре мы по худой фигуре и по лёгкой походке узнали Лелю Нефедову. Встретили её радостно и сразу замучили вопросами.
А она поспешила доложить, что в этой деревне немцев и полицаев нет. Впереди деревня Михалино, а от неё в четырёх вёрстах проходит шоссе, по которому местные жители наблюдали большое движение немецкой техники: танков, автомашин, орудий, а также живой силы. И вся эта армада направляется в сторону фронта. Затем юная разведчица пояснила, что в этой хате, где она была, проживает дед Матвей — он и рассказал об этом. Одно плохо: делал он это уж больно неторопливо и неохотно, словно боялся сказать лишнее слово, за которое ему грозит неминуемая смерть. Поэтому с большим трудом удалось его разговорить. А чтобы соседи случайно не увидели её и не вызвать хоть каких-то подозрений, он — тот ещё конспиратор — специально продержал её до наступления темноты. Ещё он предупредил: если сумеете миновать большак, то по ту сторону будет деревня Митрошино, от неё держите путь на деревню Колодезь, а там не так далеко и до глухой лесной зоны — в такие места немцы обычно не суются. Но вместо них по деревням часто наведываются полицаи...
По карте командир определил, что мы уже на границе с Белорусской ССР. Армейские разведчики, получив сведения от Нефедовой, решили идти своим маршрутом. После тёплого прощания с ними мы двинулись дальше. Путь предстоял нелёгкий, за ночное время нам предстояло уйти как можно дальше, чтобы вырваться из этой опасной зоны. Мы спешили и с каждым шагом все дальше углублялись в лесные дебри неведомого нам края.

* * *

Блуждать по чащобам на оккупированной фашистами территории, не зная особенностей данной местности, было крайне рискованно, тем более без здешнего проводника. А с учётом нашего задания контакты с немцами для нас были нежелательны. В деревне Запруды Витебской области мы все же уговорили одного жителя — мужчину средних лет, который сначала всячески отказывался помочь нам, так как не желал рисковать, предпочитая спокойно отсидеться на тёплой печи. Он откровенно признался, что его хорошо знают здешние полицаи, поэтому внезапное исчезновение сразу вызовет подозрение и может принести всей семье беду. Но выглядело это неубедительно, а во-вторых, мы через соседей предварительно выяснили, что никакой семьи у него нет, поэтому не приняли во внимание его надуманные отговорки. А выбор пал именно на него, Никиту Хрусталя, только потому, что лучше его никто не знает здешние места. Нам же плутать и рисковать собой не имело смысла. В тылу врага мы были наделены большими полномочиями и могли действовать жёстко, но предпочли не злоупотреблять, а только малость припугнуть. И Никита с красивой и хрупкой фамилией Хрусталь, в принципе мужик неплохой, дал добровольное согласие сопроводить нас до ближайшего партизанского отряда, если они, конечно, не покинули эти места. А подозрения на этот счёт у него были. Прилично удалившись от деревни Запруды, мы упорно приближались к глухим местам, где могли существовать замаскированные базы и действовать партизанские отряды. Понимая нервозное состояние Никиты, мы отпустили его, полагая, что дальше справимся и без него. Таким образом, дальнейшее передвижение в тылу немецких войск мы продолжали самостоятельно и с особой осторожностью, никак не рассчитывая обнаружить крупное соединение в этих отдалённых диких краях. Однако иногда на нашем пути встречались хутора и мелкие населённые пункты. Мы не игнорировали их, и местные жители информировали нас, что в том или ином районе имеются полицейские отряды, которые под командованием оккупационных войск устанавливают повсюду новые порядки и ведут беспощадную расправу с неугодным мирным населением, а также за связь с партизанами.
В целях предосторожности мы, как правило, наведывались в деревни только в ночное время. При этом иногда сталкивались с трудностями, поскольку далеко не каждый хозяин открывал двери в такое время суток. Обычно мы наведывались ненадолго, но в одной хате в деревни Круглино с удовольствием задержались, поскольку приняли нас там с почтением и откровенной радостью, хотя время было уже за полночь. В жизни ничего не происходит случайно — это только кажется так. Вот и нам сильно повезло: разговорившись, мы наконец-то нашли нужного нам человека — им оказался отчаянный молодой паренёк по имени Василий, который был тайным связным одного из партизанских отрядов. Усидеть мы уже не могли и той же ночью отправились в путь. Василий молодец — кратчайшей дорогой привёл нас в район расположения партизанской базы. Только мы вышли на лесную тропу и приблизились к преграде из внушительных брёвен, нас предупредительным окриком остановил недремлющий дозор. На голос из густого кустарника отправились командир нашей группы Петухов и связной Василий.
Спустя полчаса мы оказались в крайней хате деревни Куряки, где размещался партизанский отряд имени товарища Сталина. На первое время нам было предложено базироваться в нем, где мы с нескрываемой радостью разместились, чтобы отоспаться и отдохнуть. Вскоре выяснилось, что на расстоянии трёх-четырёх вёрст друг от друга находились другие деревни. И не простые, а партизанские: в них располагались отряды имени Чапаева, Щорса, Буденного, Котовского. А вместе они представляли приличную силу! Так начались наши лесные будни, которые чередовались с боевыми действиями в составе партизанского отряде имени товарища Сталина.

* * *

Поначалу Центр не мог в полной мере обеспечивать партизанские отряды оружием и боеприпасами, а также обмундированием и питанием, поэтому они снабжали и обеспечивали себя за счёт полицейских и немецких гарнизонов. Периодически нападая и уничтожая живую силу противника, завладев складами продовольствия и вооружения, партизаны затем эффективно использовали трофейное оружие против оккупантов.
В один из дней командиры отрядов имени Чапаева и Сталина согласовали боевую операцию по уничтожению полицейского подразделения, лютовавшего в тех местах. По сведениям связных, прибывших в отряд, от жителей окрестных деревень поступила настоятельная просьба-наказ отомстить изменникам Родины — немецким холуям, которые безнаказанно зверствуют и издеваются над мирным населением. Партизанам и от других источников было известно, что они в порыве гнева и страха расстреливали всех подряд, даже ни в чем неповинных стариков и детей. В намеченный срок сводные отряды отправились в дальний поход на конных подводах, а другие напрямик пешим строем. А ещё раньше по заранее отработанному маршруту выдвинулась мобильная конная разведка.
В этой операции приняла участие и наша группа. Во время похода жизнерадостные молодые бойцы в шутку поговаривали: «Идём тревожить «бобиков». Мы им зададим такого жару, чтобы больше ни руки, ни ноги не поднимались на наших граждан».
Когда выходили из леса, наша колонна сталкивалась с сожжёнными дотла деревнями. Только обугленные печные трубы напоминали о наличии здесь в прошлом домов и жизни. Одновременно они служили наглядными памятниками недавних зверств, учинённых палачами. Видя все это своими глазами: спаленные избы и другие постройки, трупы изуверски замученных мирных жителей и обгоревших домашних животных, мы с горечью в сердцах переживали о случившихся трагедиях. Без всяких сомнений — все это следы злодеяний фашистских карателей. Не обошлось, конечно, и без участия продажных прихвостней — полицаев, которые, как верные псы, покорно служили своим немецким хозяевам. Поэтому злость и желание немедленно отомстить накапливались в наших душах.
— Как жесток и несправедлив этот мир. Как же так можно? Как же таких извергов земля носит? — гневно возмущались партизаны: стар и млад, идущие с нами в одном строю.
— С фашистами все ясно — они фрицы, чужеземцы, потому и пришли на нашу землю, чтобы бесчинствовать и упиваться безвинной славянской кровью. Нет у них к нам никакой жалости, ни сочувствия, ни снисхождения — только патологическая ненависть. А вот полицаи! Как они-то могли так низко пасть и проявить самые низменные чувства и звериные повадки? Продались за кусок немецкой тушёнки и бутылку шнапса, — задавался вслух вопросом пожилой партизан Коваль и продолжал размышлять: — Тех, кто выступали против завоеваний Октября, считались врагами народа, а вот полицаи-«бобики», изменившие своей Родине в такое грозное время — войны не на жизнь, а на смерть с фашизмом и перешли на их сторону, — заклятые враги вдвойне. Враги всей нации!
— Не будет им от нас никакой пощады, — вынес им смертный приговор Саша Тетцов. Его дружно поддержали остальные, у которых глаза горели от предстоящих боев.
Незаметно мы приблизились к деревне, которой партизаны дали название «Осиное гнездо», а настоящее же её название Миньково. Уже стремительно темнело, поэтому пришлось поторапливаться. Вперёд ушла группа разведчиков, а основные силы остались ждать распоряжений на краю перелеска. Долго ждать не пришлось: когда ловко сняли часовых, охранявших склады, в небе вспыхнула ракета, озарив густую облачность. Партизаны по сигналу ринулись вперёд и быстро блокировали деревню с двух сторон, специально оставив свободной только открытую поляну для возможного отхода немцев и полицаев. Однако она тщательно контролировалась пулемётным взводом, готовым уложить любого, кто попытается вырваться из окружения и удрать от справедливой расплаты. С криками и шквальным огнём из винтовок и ручных пулемётов лесные мстители ворвались в дремавшую деревню. Завязался бой с полицейской охраной, которая находилась в здании комендатуры. Очухавшись, она открыла ответный пулемётный огонь. К великому сожалению, в том ночном бою погибло несколько партизан, но здание все же удалось захватить. Боевое противостояние длилось часа два, его окончательный итог: уничтожено десятка полтора немецких офицеров и вся полицейская охрана, захвачены ценные документы, запасы продовольствия, оружие и боеприпасы. Ненавистное здание комендатуры было предано огню. Раненых и погибших в бою партизан разместили отдельно на конных подводах, и сводный отряд двинулся в обратный путь. С рассветом в лесу на возвышенном месте в общей братской могиле с почестями похоронили павших товарищей. Прогремели прощальные выстрелы, и каждый в очередной раз поклялся отомстить за них. Рядом с холмом, усыпанным скромными лесными цветами, поставили временный памятник, на котором указали фамилии и инициалы. Выполнив свой долг, мы продолжили путь. Только спустя двое суток партизаны — многие из них в том бою получили боевое крещение, — несмотря на усталость от длительного похода, но все же довольные результатами всей операции, прибыли на свои базы, чтобы приступить к подготовке новых: более дерзких и действенных.
Задерживаться надолго в отряде мы не могли, потому что цель нашего задания — проникнуть глубоко в тыл противника, на территорию Гомельской области. А мы пока находились в Витебской.
После небольшого отдыха наша разведгруппа решила идти дальше. Для нашего сопровождения командир партизанского отряда Никифоров выделил опытного проводника. Им оказался Микола Протащук. Мы преодолели порядочное расстояние по лесному массиву, в том числе и по заболоченным местам, но в поведении и внешнем виде Миколы чувствовалась уверенность, а поскольку он наглядно демонстрировал прекрасное знание этой местности, то и нам было как-то спокойнее. Однажды, переходя небольшую наезженную дорогу, на которой четко обозначились свежие следы от автомашин и конных повозок, мы не в силах были стерпеть такой откровенной наглости: как хозяева разъезжают тут. Поэтому единогласно решили оставить свои незаметные следы и ловко замаскировали две мины, после чего со спокойной душой отправились дальше.
Позже, ещё на выходе из леса, мы увидели впереди жалкую деревеньку и небольшое поле, которые заботливо были окружены почти со всех сторон густой растительностью. Возникла необходимо выяснить обстановку, однако всем вместе идти никак нельзя: даже в такой глуши опасно, — а вдруг засада? Уверенный в себе Микола, хотя и хорошо знал эту округу, но название всех деревень не помнил, поэтому мы некоторое время пребывали в недоумении. Посовещавшись, приняли решение опять послать в разведку нашу находчивую и смекалистую Лелю Нефедову.
— Ну, дитя малое, пошли тебе бог удачу, — перекрестил её Микола Протащук и нежно прошёлся рукой по её густым волосам.
Он никак не мог поверить, что эта хрупкая Леля являлась полноправным членом нашей разведывательной группы, а не временной попутчицей. Она приветливо улыбнулась всем и пошла, а мы провожали её взволнованными взглядами. Когда совсем скрылась из вида, нам ничего другого не оставалось, как напряжённо ждать её возвращения. Вернулась быстро, и не пустая: в руках маленькая корзинка, наполненная сырыми яйцами и кусками сала.
— Ну, дитя Христово, молодец! — Микола как пушинку поднял её на руки, а сам сиял от искренней радости. Ведь он переживал за нее — это хрупкое юное создание — не меньше нашего.
Причина открылась позже: он откровенно пояснил нам, что у него в деревне остались жена и дочь Светлана, очень похожая на Леля.
— Рассказывай, что узнала? — с деловым видом спросил Шилин. — Только подробно, здесь все важно.
— Деревня эта называется Ненашино. Так сказала мне Пелагея, добрая милая старушка, у которой я потом харчей раздобыла. Я поинтересовалась, наведываются ли к ним полицаи и немцы. Она пояснила, что зазіраюць нейкія службовыя, самі гавораць па-руску, а шукаюць нейкіх партызан. «Так, ты сядай, касаточка, — пригласила она меня, когда я в нерешительности застыла у двери, боясь без разрешения пройти дальше. — Мне нічога ўжо не трэба — старая я, — подчеркнула она и тяжело вздохнула. Затем она угостила меня молоком и хлебом, потом что-то ей показалось, она засуетилась, глянула в окно, вышла на крыльцо и убедилась, нет ли кого. Вернулась, быстро собрала корзинку, что я вам принесла и перекрестила меня: «Идзи з богам и беражы сябе».
— Как же люди запуганы, — признал Шилин и с досадой покачал головой.
— Видать, и в этой деревне мир не без добрых людей, — улыбнулся Протащук, затем он припомнил, что где-то недалеко отсюда пролегает железная дорога.
Действительно, пройдя совсем немного, мы вышли на пути. Стоя на высокой насыпи железнодорожного полотна, мы прикидывали план дальнейших действий. А вокруг стояла удивительная тишина — даже привычного гомона птиц не слышали. От нервозности на душе стало как-то жутковато. И все же именно здесь мы решили провести нашу первую диверсионную акцию на «железке». По указанию командира я и Тетцов направились по рельсам в одну сторону для возможного прикрытия в случае появления немецкой охраны, а в другую — Мацюта и Гаврилов. Сам же Шилин вместе с Протащуком взял на себя самую ответственную и опасную часть операции. Ни я, ни мои товарищи не сомневались, что сделают они это профессионально — как учили: лишний песок они бросали на плащ-палатку, затем в ямку уложили мину и тщательно все замаскировали. И только после этого удалились с насыпи и залегли в густом буреломе. Вскоре и мы присоединились к ним.
Не менее часа мы провели в этом естественном укрытии, нервно поглядывая то налево, то направо, но железная дорога словно вымерла, даже полицейская охрана не соизволила проявить себя. Увидеть собственными глазами плоды своего диверсионного труда нам так и не довелось, так как мы вынуждены были удалиться в глубину леса. Шли след в след, а мысли только об одном: когда же? С каким нетерпением мы ожидали взрыва — должен же наступить победный финал всей нашей изнурительной операции. Ведь мы сюда, в эту глушь, столько суток добирались! Минуло уже два с лишним часа, а мы, несмотря на общую усталость, в первую очередь от внутреннего напряжения, даже думать о другом не могли. Во время привала я прикрыл веки, но даже дремота не брала: вот как был заряжен на взрыв — только он мог принести радостное облегчение. Так пойдёт сегодня вражеский эшелон или нет? И сработает ли наша «закладка» — мина хоть и мощная, а вдруг не взорвётся? Неужели как в поговорке: «Первый блин всегда комом»? Я осмотрелся: у всех вид озабоченный, только Сашка Тетцов пытался шутить, но его никто не поддержал. Удивительно медленно тянулось время, а долгожданный состав словно специально задерживался и испытывал нашу нервную систему на прочность.
— Тс, хлопцы, тише. Слышу шум, — прошептала Леля Нефедова и прижала крошечный указательный палец к тонким губам.
Мы обрадовались даже намёку и взволнованно насторожились. Вскоре и сами убедились, а он нарастал... или нам так казалось. И вдруг взрыв, да такой мощный, что даже эхо выглядело совсем необычным: каким-то чрезмерно сильным, дрожаще-глухим и горячим. «Вот вам и пламенный привет. А то заждались», — обрадовался я. Мне показалось, что я увидел бурное пламя, затем последовал ещё один взрыв, другой, третий... С какой же радостью мы наблюдали за густым черным дымом, поднявшимся над лесом. Все догадались, что подорвался состав с горючкой, следовавший из Витебска в сторону фронта.
— За удачную первую операцию не мешало бы и по «граммулечке», — предложил Тетцов, а сам от предвкушения уже потирал руки.
Не менее довольный командир не возражал. Дружно, но скромно закусили — и дальше в путь. На всю жизнь я запомнил тот памятный день. А случилось это 22 июня 1942 года — несложно запомнить эту зловещую дату годичной давности.
Затем мы совершили немало и других — не менее значимых и опасных операций, — но главной задачей для нас было вести так называемую рельсовую войну. А всего за весь период действий в тылу фашистских войск нашей группой было уничтожено двенадцать эшелонов с живой силой и техникой врага. Мы уничтожили не одну сотню фашистов — они так и не доехали до линии фронта, не вступили в бой, следовательно, сколько жизней красноармейцев нам удалось спасти.

* * *

А масштабная война продолжалась, и для этого использовался каждый клочок земли и любая возможность. В один из дней на рассвете мы приближались к большаку и вдруг услышали ржание лошадей, голоса, скрип и стук колёс. Пришли к выводу, что это подводы. Предчувствие подсказало: вперёд! Осторожно приблизились и убедились: всего насчитали шесть подвод, и на каждой по четыре солдата в зелёных шинелях. Куда они? Вероятно, где-то недалеко находится их военный гарнизон. В бой решили не вступать, а, когда фашистские холуи скрылись из вида, Шилин заложил на дороге оставшуюся у нас последнюю мину. Все предыдущие чётко срабатывали, поэтому мы не сомневались, что и эта скажет своё веское слово. А когда немцы или полицаи подорвутся, мы уже будем далеко отсюда.
Спустя несколько суток под вечер мы благополучно добрались до своей базы. О проведённых операциях на «железке» и собранных разведанных о противнике доложили командиру нашей диверсионной группы Петухову. Однако впоследствии выяснилось, что он на нервной почве пристрастился к спиртному и вёл себя непристойно. К сожалению, в результате его халатности наши сведения своевременно не были донесены до командования партизанских отрядов. Это было ЧП! Назревал серьёзный конфликт, так как добытые нашей группой разведданные не были учтены при проведении совместных боевых операций. Таким образом, Петухов совершил тяжкое преступление. Чувствуя за ним большую вину, он на самолёте У-2 был отправлен на «большую землю». Больше мы этого офицера не видели, а группу возглавил Николай Шилин.
Обстановка менялась не только на фронте, но и лесу, что порой создавало нам трудности. Но мы преодолевали их. Из-за скопления вражеских войск и полицейских отрядов наша группа не могла выдвинуться глубоко в тыл противника, а именно в Гомельскую область, где мы планировали продолжить свою разведывательно-диверсионную работу. Тогда решили базироваться в партизанском отряде имени товарища Сталина, ставшем для нас родным. Перед нами ставились самые различные задачи, поэтому в нашей группе появилось пополнение. Мы с радостью приняли в свой состав двух смелых девушек — жительниц деревни Куряки, изъявивших желание воевать вместе с нами. К тому же сестры Феня и Дуся оказались медиками.
Партизанское движение в Белоруссии разрасталось, создавались все новые и новые отряды, которые беспощадно уничтожали врага на своей территории. Однако иногда встречались вооружённые группы так называемых местных партизан, которые под видом народных мстителей занимались разбоем, грабежом, мародёрством. Было и такое. После внезапных набегов на деревни они увозили награбленное у жителей в свои отдалённые селения. Такие банды представляли серьёзную опасность, так как они дискредитировали советскую власть. О них нам неоднократно рассказывали пострадавшие жители, и командиры настоящих партизанских отрядов вынуждены были принимать соответствующие меры, вплоть до уничтожения и публичного расстрела.
Быстро мелькали обычные партизанские будни, которые мы использовали для небольшого отдыха. А руководство партизанских отрядов решило не ограничиваться мелкими акциями в борьбе против фашистов. Уже несколько дней тщательно готовилась новая, совершенно непохожая на предыдущие, боевая операция по уничтожению крупного немецкого гарнизона. А он дислоцировался далеко за пределами партизанской зоны. Совместными действиями отрядов имени Щорса, Чапаева, Котовского, Сталина планировалось нанести внезапный и сокрушительный удар всеми силами и имеющими средствами боевой техники.
После соответствующей подготовки настал день выдвижения в назначенную точку. В общую колонну влилось огромное количество партизан. На подводах, в конном и пешем строю привычно продвигались мы по лесному массиву. Добирались долго, но терпеливо, а когда оказались в своём бывшем лагере, где сохранились ещё добротные землянки, то искренне обрадовались. Партизаны часто использовали тактику внезапного нападения и делали это, как правило, в ночное время. Это в какой-то мере обеспечивало им превосходство в бою. Вот и на этот раз, прибыв в расположение своего старого лагеря, командир первым делом куда-то отправил конную разведку и минёров. А перед ними была поставлена задача выполнить особо важное задание. Мы же разместились в отдельной землянке и вполне могли бы действовать самостоятельно, так как перед нами стояли совершенно иные цели, но, находясь в партизанском отряде, мы не могли не принять участия в совместных боевых действиях. Поэтому эту грандиозную операцию с учётом масштабов и условий её проведения мы также считали своей.
Конная разведка тихо вернулась с задания и доложила о результатах. Наступило короткое время отдыха перед последним марш-броском и неизбежным боем: отступать партизаны не привыкли. Тёмная осенняя ночь, мелкий моросящий дождь стали надёжными союзниками и скрывали передовой отряд, двигавшийся по дороге через поле. Другие осторожно следовали по бездорожью: каждое подразделение занимало свою позицию. Вскоре большая деревня, где разместился немецкий гарнизон, оказалась в плотном партизанском кольце. Свободной осталась одна дорога, ведущая в райцентр, но сапёры под покровом темной ночи её заминировали. С обеих сторон вытянутой на сотни метров деревни были установлены засады из двух надёжных боевых групп. Чтобы на помощь немцам не успела подойти подмога, телефонная связь с городом предусмотрительно была прервана. Перед наступлением я обратил внимание на то, что во многих избах почему-то горит свет. «И чего это они полуночничают?» — удивился я, доставая гранату. По единой команде партизаны с криками «Ура!» бросились в атаку, чтобы вызвать панику в рядах фрицев. Однако, когда мы добежали до первых домов, нас встретил мощный пулемётный огонь. Первый атакующий отряд залёг. Но другие подоспевшие группы все же ворвались в деревню. Завязался ближний бой: жаркий и жестокий. Прекрасно понимая своё положение, немцы яростно сопротивлялись, хотя вряд ли они знали о своём численном преимуществе. К тому же избы, в которых они засели, служили им хорошим укреплением, а мы-то были на виду. Тогда в ход пошли гранаты, и фашистские пулемёты постепенно умолкали. Внезапное нападение и совместные слаженные действия позволили партизанам полностью овладеть ситуацией, инициатива боя перешла в их руки.
Среди окружённых немцев возникла паника, некоторые ринулись отступать: послышались взрывы — это сказали своё веское слово мины. Наша группа держалась вместе. Непрерывным огнём из автоматов, ручных пулемётов и винтовок мы уничтожали фашистов, в бешенстве выбегающих из домов. Сашка, я и Костя, прижимаясь к углам бревенчатых изб, вели прицельный огонь по своим жертвам. Лично у меня боеприпасы второго диска уже были на исходе, поэтому пришлось стрелять короткими прицельными очередями.
Вскоре вспыхнуло яркое зарево: это запылали несколько домов. От устрашающих пожарищ сразу стало светлее, зато опаснее. Бой продолжался, но с каждой минутой выстрелы становились все реже и реже. И только когда все стихло, наступила выжидательная тишина.
Сколько же прошло времени с начала таки? Точно ответить никто не мог. Часа два, а может, и больше — в бою не только забываешь, но и сам теряешься во времени. Вдруг посветлевшее небо озарила яркая жёлтая ракета. Это был сигнал для сбора всех отрядов. Проверив все дома и пристройки, партизаны взяли в плен десять власовцев и одного немецкого офицера. К большому сожалению, наши ряды тоже не обошлись без потерь. На подводы положили своих убитых и раненых: фрицев и полицаев сразу добили — лечить их негде, да и ради чего? К радости командиров, на этот раз победителям заслуженно досталось много трофейного оружия, боеприпасов и даже немецкая походная кухня.
Вскоре мы организованно покинули эту деревню, получившую свободу от поработителей. Связанных пленных партизаны под конвоем сопровождали отдельно. Шли долго, так долго, что и не рассчитывали выйти к вечеру на свою ближнюю базу. Да и нам, уже опытным разведчикам-диверсантам, обратный путь тоже казался намного длиннее: вероятно, от нервозности после боя, навалившейся усталости, раздражительности и тяжёлых переживаний о погибших товарищах. И все же мы, хотя и с трудом, но добрались до лагеря. Пленных поместили в землянку, заперли снаружи и выставили круглосуточный караул.
После короткого отдыха днём состоялось общее построение партизан, где последовал разбор проведённой боевой операции. Трофейное оружие: пулемёты, автоматы и винтовки — было вручено особо отличившимся. От командования и нашей группе объявили благодарность: за активное участие и проявленный героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками. А затем приступили к похоронам. Как всегда, состоялся траурный митинг по погибшим бойцам, на котором первым выступил командир отряда Никифоров, затем другой, третий... Говорили кратко, но ёмко, и каждый заслужил эти добрые душевные слова. Когда зарывали, прогремели оружейные выстрелы — последние почести павшим за советскую Родину.
К этому времени опытные поварихи уже освоили и так раскочегарили походную немецкую кухню, что издалека доносился запах вкусной гречневой каши с мясом. Партизаны, на своих желудках познавшие голод и его последствия, не скромничали и на правах победителей прихватили в деревне почти все продовольствие. Даже не побрезговали немецким шнапсом и коньяком: последний напиток свидетельствовал о том, что немцы — скорее всего, офицеры — даже воевать предпочитали с изысканным вкусом. После пробы мы рассаживались вокруг костров небольшими группами и вели непринуждённые душевные разговоры. А когда после трогательных воспоминаний кому-то взгрустнётся, то запевали любимые партизанские песни, которые с радостью отогревали их беспокойные души.
Холодные осенние ночи с каждым днём уже давали о себе знать, но партизаны не спешили возвращаться в свои обжитые и деревни, а предпочли пока базироваться в лесном лагере. Поэтому на всякий случай заранее готовили свои жилища к зиме: всякое могло случиться. А диверсионные группы, в которые на полном основании включили и нас, трижды уже побывали на железной дороге. Подрывники отряда прекрасно знали своё дело и действовали расчётливо, а если надо, то самоотверженно и смело. Обстановка на фронтах осложнялась, фашисты день и ночь гнали составы на восток, и перед нами стояла задача воспрепятствовать этому. И мы делали все возможное, чтобы справиться с этим. Поэтому в последние месяцы наша группа все реже находилась на базе, а большую часть времени проводила в неблизких походах, где мы собирали ценные сведения о противнике и выводили из строя пути.
В один из ясных дней — он выдался на редкость удивительно тёплым и солнечным: с осенним многоцветьем красок изумрудного белорусского полесья — появился вражеский самолёт-«рама».
— Это не к добру, — закачал головой сидевший рядом со мной Костя. Не отрывая от него пристального взгляда, он о чём-то задумался. А я продолжал чистить свой автомат и ждал: что же интересное он там усмотрит? — Что-то вынюхивает, фриц проклятый. И что же он хочет и может увидеть сверху? Неужели надеется обнаружить нас в этом необъятном лесном пространстве? Глупые. Мы же не валенки.
— Не скажи, — возразил более реалистичный Иван Чулков. — Видать, тебе мало пришлось хлебнуть лиха в начале 41-го. Как прилетит «рама», сделает несколько парящих кругов — жди беды.
— Это уж точно, — поддержал его Сашка Тетцов. — Потом жди «мессеров», а когда они нагрянут, тут такое начиналось, что хотелось укрыться метровым слоем земли. Да, лето сорок первого на всю оставшуюся жизнь будет мне помниться — прочно застряло в сердце. Особенно тяжело дался выход из окружения и лагерь, где мы пробыли порядочное время. — Он взглянул на меня и осёкся. — Ну, да ладно, все уже позади.
Обрадовавшись, что белорусское небо очистилось от немецкого разведчика-стервятника, он затянул свою любимую песню «Летят утки». Мы дружно подхватили, а закончили словами: «Кого люблю, кого люблю, да не дождуся».
— Да, хороша песня: трогательная, задушевная... Согласись, Митюха? — спросил Василий у молодого партизана, примкнувшего к нам. А тот среагировал как-то прозаично и просто:
— Все народные песни такие.
Тут и я вмешался:
— В этой песне «летят утки», а над нами только что летал страшный «коршун». К сожалению, нам эта «жаба» давно знакома, с самого начала войны, а тебе, Митюха, видно, впервой довелось? Не так ли?
Он честно кивнул, а тут и Шилин с вопросом:
— О чем гутарите, хлопцы?
— Да так, кто про что. О чем мыслит, о том и говорит... или молчит, как партизан, — ответил Мацюта, продолжая ловко наполнять диск автоматными патронами.
— Спешу «порадовать» вас не очень приятной новостью. Я только что из штаба, там сообщили, что вокруг нашей зоны сжимается вражеское кольцо. Никак немцы решили разом покончить с партизанами. По непроверенным пока данным, в этом районе сосредотачиваются большие силы, — пояснил Шилин, у которого от нас не было секретов. — Из отряда недавно умчалась конная разведка, которой поручено все уточнить и как можно быстрее доложить. — После раздумий он продолжил: — В этом, видно, и заключается партизанская война: ни враг не знает, когда на тебя нападут, ни ты не знаешь, с какой стороны и когда ждать противника. Иногда не поймешь, где фронт, где тыл? Так что кругом круговая оборона.
Я поделился своими мыслями:
— Но нам легче, чем фашистам: нашими союзниками являются наша земля, лес, а главное, люди, готовые на смерть биться с врагом.
За мной высказался Василий:
— А раз так, то к бою мы всегда должны быть готовы. Ежеминутно. Такая наша служба.
Озабоченные бойцы призадумались: как же обезопасить себя и весь отряд? Решили ждать внесения хоть какой-то ясности. Напряженно тянулось затормозившее время, а мы с нетерпением ждали возвращения разведчиков. Над лесным массивом, вновь появился вражеский корректировщик. «Рама» долго кружила над лесом и приближалась к нашему квадрату. Последовала команда: «Все костры немедленно погасить и никаких движений». Все подчинились и замерли, а минут через десять над нами угрожающе прошили небо пять вражеских бомбардировщиков. Даже сквозь густую листву мы видели, как они один за другим заходили на цель в нескольких километрах от нашей базы. Послышались страшные взрывы, а вскоре полыхнуло огненное зарево: это лес горел. Но кого же они бомбили? Мы не знали и радовались, что не нас. Скорее всего, им что-то показалось подозрительным — вот они и разрядились, чтобы отчитаться. Но какую-то цель они все же обнаружили — не будут же они просто так сбрасывать бомбы. Однако мы не заморачивались их проблемами — нам и своих хватало...

Начало Продолжение