В мирный декабрь 1940 года я был принят на работу в Ленинградский геологоразведочный трест, который основными своими отделами размещался на улице Герцена в доме №15. Зачислен я был на должность техника-топографа и с января 1941 года должен был проходить обучение в геодезической группе вечернего института, созданной при тресте.
 

Для жилья учащимся группы трест арендовал этаж дома в поселке Ольгино за Лахтой. По окончании занятий в институте я был зачислен в Плесецкую экспедицию в топографическую группу, которую возглавлял Табаков Владимир Маркович. 20 или 21 мая группа выехала из Ленинграда в Плесецкий район Архангельской области, со сроком командировки до ноября 1941 года.

О начале войны мы узнали, проживая в деревне Савинское, успев подготовить обоснование топографической съемки в масштабе 1:25000 района от станции Емца – разъезд Шелекша – Савинское. С 1 октября 1941 года остатки экспедиции мобилизовали на строительство аэродромов в Савинском, спецпоселке Перекоп, на реке Онега западнее Савинского.

В начале января 1942 года В.М. Табакова и меня передали с геодезическими инструментами «Севдвинлагу», управление которого находилось в городе Вельске. Мы должны были протрассировать ветку с 946 км основной трассы строящей дороги Воркута – Котлас – Вельск – Коноша в гравийный карьер к северу на 15-20 км. В марте 1942 года, когда до карьера были уложены шпалы и рельсы и в карьер был доставлен паровой экскаватор, мне предложили в составе стройпоезда поехать на строительство железной дороги Сталинград – Камышин.

Не зная, что Ленинград блокирован, я стал упрашивать командование вернуть меня в Ленинград в трест. После трех дней проливания слез, мне предложили поехать в Ленинград, но явиться не в трест, а в воинскую часть в Песочном и помочь командованию своим знанием топографии и умением ориентироваться в лесу.

С Вельска на попутном транспорте я добрался до Кабоны на Ладоге, по льду, уже залитым талой водой, перешел ее, на станции Ладожское озеро сел в вагон поезда, не доехав до Финляндского вокзала сошел с него и пешком с Лесного пошел в Песочное искать воинскую часть. Основным пропускным документом мне служил засургучеванный пакет Вельского военкомата с грифом «Секретно, серия К», так началась моя военная служба. Техник-топограф стал консультантом по чтению топографических карт двух подполковников. «Консультировать» иногда приходилось перейдя линию фронта.

В конце декабря 1942 года по моей просьбе подполковники сдали меня в запасной артиллерийский полк, откуда меня в начале января 1943 г. в очередной маршевой команде направили в 599 ГАП РГК, которым командовал полковник Дутов, начальником штаба полка был майор Тонконог, ПНШ – 1 капитан Дъячков-Герцен, ПНШ – 2 лейтенант Мятелкин.

Полк формировался под Москвой. Прибыв на Ленфронт, занял огневые позиции по правому берегу Невы напротив 8-й ГЭС.

В дни прорыва блокады он накрывал своим огнем сооружения ГЭС, превращенные немцами в узел обороны. Будучи окруженным, он оборонялся около 40 дней и огонь по уничтожению его полк вел с прямой наводки.

После мартовских боев за Красный Бор под Колпино, где 599 ГАП РГК понес значительные потери в людях и материальной части, полк передислоцировали в район Синявино, где занимает огневые позиции в роще Тигр в группе подобных полков. Роща Тигр, так на кодированных картах обозначался бугорок сухой земли среди болот узкого коридора, отбитого у немцев в январе. Задача группы: не допустить захвата немцами коридора. С 22 июля по 15 августа и 15 сентября 1943 года каждое утро в районе производилась интенсивная артиллерийско-авиационная многочасовая подготовка с целью захвата Синявинских высот, которые на 10-15 метров возвышаются над болотистой поймой Ладоги, и стратегического узла обороны немцев станции Мги. Но на конец сентября линия фронта практически не изменилась, а в ночь на 17 января 1944г. немецкие войска ушли с занимаемых позиций в северо-восточной части Ленинградской области.

Поднявшись на Синявинские высоты, миновав место, где когда-то стояла станция Мга, колонна полка поздно вечером вошла в покинутую немцами и жителями Ульяновку. Город был цел. На шоссе Ленинград – Москва не видно было повреждений, и разведывательная поездка в сторону Колпина и Тосно на 20 километров не обнаружила немцев. 24 января полк двинулся походной колонной на запад и влился в поток войск, идущих на поселок Дивенский. Немцы не показывались. Дороги были забиты нашими войсками. Кругом все было сожжено и взорвано. Проехав от рощи Тигр до поселка Дивенский 120 километров, полк не сделал ни одного выстрела. По моей оценке топографа полка, немцы покинули территорию площадью 4000 кв. километров. 25 января, получив разрешение командования, полк двинулся на запад, освобождать районный центр Гдов, до которого было от Дивенского 160 км.

Подойдя, до предела забитыми войсками дорогами, к Гдову, 7 февраля полк не встретил немецких войск. Город был полностью уничтожен и местность укрыта девственно белым снегом.

По дороге на юг по-прежнему текут войска. Дорога ведет к Пскову, до которого 100 км.

13 или 15 февраля полк развернулся в боевое положение в межозерье Чутцкого и Псковского озер. Немецких войск там тоже не оказалось. Эстонское население хуторов говорило, что немцев по западным берегам озер нет, и не было, и охотно пускало на ночлег русских.

Простояв в межозерье 7 или 9 дней, полк двинулся к Пскову. В конце первого дня движения, в 10 км от пос. Середка, когда полк входил с дороги в лес на ночной привал, он был бомбардирован с небольшого самолета кассетными бомбами. Были значительные потери в людях. Один из контейнеров раскрылся надо мной. Но я находился в густом березовом лесу и разлетевшиеся с контейнера мины рвались в вершинах деревьев, разбрасывая свои осколки по сторонам. Через день пути полк мылся в походной бане. Прожарку в камерах проходило все: от шапок до валенок.

26-28 февраля в потоке войск полк был у станции Торошино. В очередной длительной «пробке» я, полковой топограф 599 ГАП РКГ Калинин М.В., гуляя у штабного фургона был приглашен двумя женщинами в армейской форме встретится с земляками. С женщинами я зашел в фургончик типа «ГАЗ», где встретил мужчин, одетых в ватные брюки и телогрейки. Один из них, подойдя ко мне, представился сотрудником НКВД и спросил: «Вы сын Василия Михайловича Калинина из деревни Скугры?» Не дожидаясь уточнения о «враге народа» и услышав разговор других мужчин, упоминающих Струги Красные, я задал встречный вопрос: «Что Вы знаете о Стругах Красных?» Это вызвало у присутствующих недоумение и переглядывание. Меня окружили и спрашивали: «откуда и что я знаю о Стругах? Из задаваемых вопросов я понял, что «земляки» не воют деталей моей биографии и рассказал им, что в 1934-1936 годах в Скуграх жители знали, что в Стругах сооружается секретный объект. Из шумного разговора я узнал, что укрепрайон «Струги» до войны достроен не был, но минных заграждений там установлено много. Немцы избегают туда заходить. Но туда уходит население области: в 1941-1943 годах как партизанские отряды, как беженцы из сожженных деревень и поселков – в 1944 году.

В 1941 году в Дно был сформирован партизанский отряд из рабочих депо и станции. Отряд ушел в «Струги». Он мог раствориться в других отрядах. Сейчас очень нужны паровозники, а они сидят в дебрях.

Я понял, что меня хотят «командировать» в лесной массив у Струг Красных для сбора сведений о его населении. Наступило время «инвентаризации партизан» и их разоружения. Это не говорилось прямо. Но я это чувствовал.

Мы вышли из фургончика покурить с мужичком с сединой и оговорили детали. Меня оденут крестьянским сыном, дадут заплечный мешок, немного сухарей, кусок деревенской засолки шпика. Все воинские документы я оставляю, а беру только подлинный годичный паспорт, выданный в декабре 1940 года Дновским РО НКВД, прописанный в пос. Ольтино под Ленинградом. Работаю техником в Ленинградском геологическом тресте. Легенда – ищу мать Калинину Парасковью из деревни Скугры. Моим провожатым в лес будет женщина, которая часто ходит в лес к родным. Она будет знать только мою легенду.

С моей воинской службой «партизаны» все уладят сами. Срок первого моего выхода из леса на Лужское шоссе через 7 дней.

На следующий день меня отвезли по Лужскому шоссе примерно на 20 километров. И я пошел догонять своего проводника, который должен идти пешим, как и я в сторону Струги Красные. Встреча и знакомство с проводником состоялись через час. Она выглядела очень старой женщиной; сразу по православному перекрестила меня, расцеловала, назвала «бедной сиротинкой» и мы двинулись.

В первом же поселении, моего провожатого встретили как хорошего гостя. На меня смотрели с подозрением. Задаваемые вопросы касались больше моей матери. Вскоре я понял, что до поселения недавно дошел слух о гибели от рук карателей женщины по имени «Пашка». Муж «Пашки» погиб в лагере еще до войны. Люди дипломатично устанавливают, не ее ли я сын. Проверить правдивость слуха было не возможно. Но он сделал меня среди лесных людей своим человеком. Душевные, трогательно нежные русские бабы чувствовали сердцем, что прилетевший с Питера в лес птенец не увидит своей матери. Зарыта она где-то в лесу в кормилицу землю. И раскрывали они предо мной свои мысли. Слушал я их и размышлял своим умом. Не поднимет оружия русский человек, живущий сейчас, как зверь в лесах и болотах, на советскую власть. Брошенный властью на произвол судьбы он самоорганизовался, сам создал свою лесную армию и оружием, отнятым у врага, выгнал его со своей земли. В этом лесном обществе под давлением сложившихся условий, произошло разделение обязанностей мужчин и женщин. В лесных поселениях установилась власть женщин. Выдвинутые самой жизнью, они распоряжались как диктаторы и их указания выполнялись беспрекословно. Разговаривая с такими матронами, я читал в их глазах восхищение: они видели во мне новую поросль русских людей, созданную советской властью. Я видел, что они заставили мужиков взяться за оружие; заставят их бросить его и взяться за топоры и пилы.

Но точил мозг и червячок сомнения. Извлечет ли власть полезное из переживаемой беды? Будет ли забыт вопрос: «что ты делал при царе?» или его заменят на: «что ты делал при немцах?» надвигается весна. Под снегом лежит урожай земли засеянной при отсутствии власти. Кто будет его хозяином? Засеватель или «мужичек с сединой», пославший меня в лес?

Эх, Русь! Куда ты несешься? Думаю сейчас, царапая старческой рукой эти строки. Ты опять потеряла женщин из русских селений, на скаку остановивших стальные колонны немецкой армии, и переживших с детьми без изб, под кровом леса и неба военное время.

В течении отведенной недели я побывал в десятке лесных поселений, сопровождаемый парой серьезнейших девочек не старше 10 лет. Провожатые строго инструктировали меня, ходить нужно только по тропинкам и посещать соседей только с разрешения старшей в своем поселении. Придя к соседям, девочки докладывали: «Тетя Клаша прислала к вам дядю Мишу, который ищет свою маму». Все надежно и просто. Живое командировочное удостоверение. Чужой не пройдет. Так «мадонны» организовали комендантскую службу в районе Струги Красные.

Я узнал, что дновский отряд был очень партийным и самовольно ушел бить поджигателей осенью 1943 года. Потом отряд перешел фронт, сдал оружие и был расформирован по воинским частям на выборгской стороне в Ленинграде.

Вооруженных людей в поселениях я не видел. От женщин и детей я часто слышал: мужики должны воевать. Об уходе немецких войск с территории Ленинградской области осенью 1943 года знало все население. У меня сложилось мнение, что уходящие войска не вмешивались в дела лесных поселений, а вооруженные отряды поселений не трогали уходящие войска. Оставшиеся охранные подразделения партизанские отряды вылавливали и уничтожали. Пленных в этой войне не брали обе стороны. Жители поселений знали, что количество немецких подразделений в феврале на территории Псковщины возросло. Идут они со стороны Новгорода. Я часто слышал, что со стороны Ленинграда идет армия Бурмистрова, которую ведут партизаны и эта армия прикроет район Красных Струг от пришлых немцев.

С таким багажом познаний я вышел в первых числах марта на Лужское шоссе в 15-20 километрах к югу от деревни Лудони. Как и было обещано, фургончик НКВД подобрал меня и доставил в пос. Торошино, стоящий не реке Пскова. Партизаны в поселке занимали избу, недалеко от которой у реки сохранилась баня. Я в бане попарился, помылся, прожарил на каменке свои армейские шмотки, изрядно подхарчился деревенскими щами и меня стали допрашивать о моих наблюдениях. НКВДшники меня не перебивали, а я строил свой рассказ из сохранившегося в памяти. Я рассказывал обо всем, что изложено выше: о женщинах, которые создали поселение людей на остатках какой-то огромной крепости; что в поселении сложился устойчивый общественный порядок и дисциплина; никакой партизанщины там нет. Нет старост и председателей. Административно поселение построено по деревням, во главе которых стоят женщины с походкой и взглядом цариц, к которым взрослые обращаются по именам, а подростки с добавлением «тетя». Тети хорошо информированы о происходящем в немецкой армии, так как говорили мне о содержании приказа Гитлера об отводе войск на линию Нарва – Остров, в котором сказано, что славянское осиное гнездо лучше оставить, чем наводить в нем порядок. Тети уже знают, что Волховский фронт воюет плохо. Несколько дивизий его попали в окружение немцев. Что в районе Струг Красных увеличилось количество бродячих немецких частей, идущих со стороны Новгорода, а их партизанские отряды не севере сопровождают армию Бурмистрова.

Собеседование продолжалось два дня, и можно сказать и две ночи, часто возвращаясь к уже хорошо оговоренному. Я чувствовал, что моим наблюдениям довольны. В конце второго дня мне сказали, что армия Бурмистрова – это 224 стрелковая дивизия, которая вместе с отрядами партизан, от самого Ленинграда, как неводом очищает леса от разрозненных немецких подразделений. Передовые полки дивизии уже прошли Струги. В конце марта, когда начнется весенняя распутица, дивизия дислоцируется в районе Карамышева. Мне предложили проходить службу в 224 дивизии, конкретно в её артиллерийском полку.

Мне объяснили, что в целях конспирации были допущены нарушения закона в моем уходе с 599 ГАП. Чтобы эти нарушения не сказались на моей биографии, комендант района известил полковника Дутова, что отставший от его мобильной части Калинин Михаил Васильевич в тот же день явился в комендатуру и просил возвратить его в полк. Но дислокацию полка установить не удалось, и Калинин направлен в распоряжение командующего артиллерией 42 армии.

Я должен был решить сам, в целях той же конспирации, как лучше войти в 111 артиллерийский полк. Было принято решение, что я явлюсь к командиру полка без всяких направлений и рекомендаций.

В последствии из разговоров с разными специалистами полковых служб, я узнал, что недостроенные к началу войны укрепрайоны, прикрывающие Ленинград со стороны Пскова, у Струг Красных, Луге, Порхова, – были заминированы зарядами динамита, который детонирует от малейших сотрясений. Слабый пистолетный выстрел может вызвать взрыв целой цепи зарядов. Разминирование таких заграждений, возводимых в начале 30-х годов, было не возможным. Немцы, обнаружив колючую проволоку ограждений, обходили такие районы. Наши войска, отступая в 1941 году, так же старались не заходить в них, что приводило к конфликтам среди командного состава.

Границы района у Струг на карте №3 мною показаны в пределах моих маршрутов в марте 1944 года. Фактически укрепрайон шел до селения Боровичи к северу от Пархова, где так же укрывалось население.

Одетый в полушубок, в валенках, вооруженный трофейным пистолетом, я иду по цепочке табличек с надписью: «Хозяйство Бурмистрова». Неожиданно слышу свою фамилию и вижу двух сержантов, как своих двойников по внешнему виду, но с карабинами. Меня колотят по плечам и спине, приговаривая: «Не узнал, а помнишь в запасном, в Песочном, в 1942 году, ты уже учил нас топографии? Какой черт занес тебя в расположение нашего 111 полка!» я рассказал сержантам свою легенду и они высказали предложение идти прямо к командиру полка: «Наш старик примет тебя; только он страстный лошадник и ты сразу скажи ему, что можешь управлять лошадью».

Представ в палатке перед старым, седым подполковником, сержанты по всей форме отрапортовали, что они командиры орудий такой-то батареи, встретили своего старого сослуживца, отставшего от своей части и просят принять его в полк. Подполковник подошел к нам и обращаясь ко мне сказал: «Ну, разгильдяй, показывай свои мандаты». Полистав мои «красноармейские книжки» приказал позвать «особиста», который, прочитав к книжке, что я топограф и состоял в должности старшего писаря полка, спросил: был ли оформлен на меня допуск к секретной переписке. Я ответил, что не знаю. «Спецанкету и подписку ты заполнял?» – уточнил особист. Я ответил, что заполнял в январе 1942 года в управлении Севдвинлага в городе Вельск, куда я был послан на пуск железнодорожной линии Котлас – Конаша.

На этом все проверки кончились. Особист возвратил подполковнику мои красноармейские книжки, сказав: «У меня вопросов нет». Вошедшему в палатку майору полковник приказал отвести меня на кухню, накормить, ночевать поместить в палатку ПНШ, а утром подать три лошади для поездки на выводку, которая очевидно была, назначена ранее. Так я стал военнослужащим 111 артполка 224 Стрелковой Гатчинской дивизии.

224 СД выросла из 55 стрелковой бригады, которая боевую биографию начинала под Старой Руссой, где ее утюжила авиация немцев. Уже под Псковом, весной 1944, выжившие старослужащие бывшей бригады вспоминали, как мессеры разыскивали их, как собаки по следам. Бригада прикрывала Ладожскую дорогу жизни в первую зиму ее существования, непосредственно на льду озера. Прорывала блокаду в январе 1943, атакуя немца со льда озера. Летом 1942-го, за счет шефских пополнений архангельского военного округа, бригада сформировалась в дивизию.

25-26 января 224 СД освобождала Гатчину. Получив звание Гатчинской, двинулась на юг, догонять бегущих немцев. У поселка Дивенский, что в 15 километрах южнее станции Сиверская (бесспорно по указанию какого-то штаба), дивизию усилили несколькими партизанскими отрядами, и она двинулась по лесам и болотам на юго-запад, так называемого «партизанского края», оставляя за собой картонные и фанерные таблички с надписью: «Хозяйство Бурмистрова».

Придя в 111 артполк 224 СД в начале марта, я стал свидетелем разговоров и горячих споров, как в конце февраля гостеприимные хозяева партизанского края (или даже республики) привели полк в особо охраняемые ими деревни на реке Плюсса Почеп, Комарово, Игомель. Была масляная неделя и по берегам Плюссы дымились бани.

Вскоре в деревни стала входить еще одна воинская часть, изрядно покрытая инеем и снегом. Ее приняли как подразделение 224 СД. Но когда эта часть уже выходила с деревенских улиц, по ней открыл огонь батальон одного из полков дивизии. Пехота оказалась более бдительной, чем артиллеристы и, распознав в занесенных снегом немцев, открыла пальбу. Пушки 111 мгновенно развернули на прямую наводку и открыли огонь картечью вдоль улиц. Немцы, кто еще был жив, стали сдаваться.

Стало выясняться, что разгромили немецкую артиллерийскую бригаду на конной тяге, которая идет со стороны Новгорода. Братья-славяне, хорошо подхарчившись за счет бригадного обоза (предварительно попарясь в банях), начали отмечать масленицу. Началось катание на бельгийских першеронах с немцами ямщиками, с русскими гармонистами и песнями.

Утром, по спящим улицам деревень пошли немецкие танки, очистившие проезжую часть от остатков разгромленной бригады. Танки ушли в сторону станции Плюса, уже занятую нашими войсками. До сидящих в избах деревень Почеп, Комарово, Игомель партизанах и братьях-славянах у танкистов ни мозги ни руки не дошли. Действительно, было о чем спорить и говорить, когда полк был в своей стихии, в заснеженном лесу, в добрых 60 километрах от гостеприимных Почепа – Комарово к югу.

Вспоминается, что до окончания войны, во взводе управления 111 полка был на вооружении Цейсовский теодолит, мерная проволока длиной 50 метров, очень удобная в пользовании, ручной пулемет бельгийского производства, несколько буссолей и прочих сувениры от веселой масленицы на реке Плюса.

Першероны, взятые как трофеи, не выдержали условий жизни в нашей армии и все погибли, не пройдя 50-60 километров пути. Командир полка, на следующий день моего прибытия в 111-й проводил выводку конского состава с целью установить количество поголовья и заставить нерадивых возвратить в строй наших, русских лошадок, не осмотрительно оставленных на Плюсе.

Разумеется, я не могу быть летописцем 111 артполка за период до марта 1944 года. Поэтому еще раз заявляю, что события на реке Плюса я описал со слов непосредственно участвующих в них.

После конской выводки командир полка (фамилию его я не могу вспомнить) в присутствии меня приказал начальнику штаба полка назначить Калинина М.В. начальником топовычислительной команды с окладом 150 или 170 рублей, с правом получения доппайка и использованием лошади, обслуживание которой будет делать комендантский взвод.

Подполковник представил меня начальнику топографической службы полка старшему лейтенанту Филиппову Юрию Михайловичу, пошутив, что, наконец, в полку появился интеллигент, могущий сидеть в седле.

В середине марта полк дислоцировался к востоку от Пскова на реке Кеб. Показанная на карте №3 линия фронта условная. 000000000000000 Она, как невидимая черта отделяла немецкую армию от Красной. На ней не велось военный действий. Не строились заграждения, не рылись окопы и немцы не освещали её. Не было и стрельбы.

Поток армии на юг не прекратился. Войска рассредоточивались к северу и востоку от Пскова. По-видимому, в штабах решали, где установить границы фронтов или ждали приближающуюся весеннюю распутицу. Все это я наблюдал лично, появляясь у черты при выполнении заданий, в основном почтовых.

Топографический взвод 111 артполка, к моему приходу к ним, состоял из трех человек. Возглавлял его Аранзон Яков Беркович 1918 года рождения. Польский еврей. В Варшаве окончил классическую гимназию. В Советский Союз попал убегая от немцев. По-русски говорил сносно, но часто употреблял польские и немецкие слова. Я сразу понял, что Аранзон был образцом порядочности и честности, за что был уважаем во всех подразделениях полка и командир полка всегда называл его Яша.

Вторым был Чувахин Павел 1923 года рождения. Клоун архангельского цирка. Очень подвижный, всегда веселый и исполнительный парень. Известен и любим во всех подразделениях полка за часто исполняемые акробатические номера.

Третий Кучумов, примерно мой и Пашкин ровесник. Имя его в моей памяти не сохранилось. Он был молчалив, исполнителен, но часто спрашивал: «А почему идти должен я?» Или «Опять я?..» Кучумов любил живопись, содержание его вещевого мешка составляли открытки и репродукции. Все они дожили до конца войны, пройдя кровавые бои под Стремуткой и десантирование в Финском заливе.

Техническое оснащение взвода было богатым: два теодолита двухсекундника, мензула с кипрегелем, две стереотрубы, пехотный перископ и несколько наших и немецких буссолей. Все это содержалось в образцовом порядке, хотя хранитель богатства не знал, для чего оно предназначено и нужно ли на войне.

В двадцатых числах марта Яков Беркович объяснил мне, что на днях должен возвратиться из Ленинграда начальник химической службы полка, которому было назначено место встречи с полком на станции Карамышево, которая сейчас расположена в 7-9 километрах. Приказано взводу организовать там дежурство на 3 дня. Получив у старшины сухари и пакеты концентрата каши, мы с Павлом двинулись на станцию Карамышево и, придя в нужный район, станции не увидели. В пределах видимости расстилалась белая снежная пустыня без каких-либо следов. Когда я неожиданно одной ногой провалился в укрытую снегом яму с чем-то горячим, мы поняли, что пришли в нужное место. Вскоре мы обнаружили емкость железнодорожной цистерны, лежащей кверху горловиной, но с наклоном. Убедившись, что емкость нагрелась со стороны мартовского солнца, я взобрался на нее и спустился внутрь с целью почистить валенки и ватные брюки, на которых висело изрядное количество дерьма. В емкости было тепло, в одной стороне ее скопилась вода. Выполнив стирку, я уснул в сухой части емкости. Проснулся я от холода. Валенки и брюки мои сушились на стяжке днищ емкости. Одетый я подтянулся на стяжке, стоя стал тянуть руки к горловине, стяжка закачалась, и я спрыгнул на дно емкости. Так повторялось несколько раз. Слыша шаги Павла, я звал его криками, потом стал стрелять из пистолета, расстрелял весь запас патронов, но Павел не слышал меня. Я разделся, почти обнаженный, все же дотянулся руками до горловины и покинул «гостеприимную» емкость. Павел сидел в 20-30 метрах и уверял, что не слышал моих криков и выстрелов. По-видимому, звуки уходили через горловину емкости, минуя Павла, сидящего на земле.

Наругавшись и помирившись, мы ушли на самое высокое место окружающей местности, нашли там под снегом кучку соломы, развели маленький костер, поставили на него измятое, ржавое ведро и стали таять из снега и греть воду для туалета. Тут, с вечернего неба послышался грохот самолета. С быстротой пули, раскатившись от костра мы ощутили разрыв гранаты, угодившей в костер. Осколки пощадили нас, ведро улетело. Разрывы гранат слышались в стороне улетевшего самолета. Фашист видно нашел цель. Небольшой костерок, как маяк, мы поддерживали всю ночь.

На следующий день химик не появился, и мы провели ночь по очереди, зарываясь в солому для сна. Утром нас разыскал связной от Якова Берковича. Он принес сухарей и сообщение, что химик прибыл в полк по шоссе Ленинград-Луга-Псков попутным автотранспортом. Дежурство снималось.

1 или 2 мая, когда 224 дивизия, хорошо потрепанная немцем под Стремуткой возвращалась, в 15 километрах к югу от Пскова, – я увидел на станции Карамышево людей, монтирующих шпалы, рельсы, стрелочные крестовины и стоящий под парами ободранный паровоз, мне подумалось, что НКВДшники приложили к этому свою руку. Собрали дновских партизан. Не простое дело за десяток дней восстановить верхнее строение пути от Дно до Карамышево.

По восстановленной дороге пришла первая цистерна спирта для поздравления войск с праздником 1-го мая. С огорчением вспоминаю, что цистерну разбомбил наверняка тот же асс, который бомбил меня и Павла в марте.

В первых числах апреля 111 артполк вместе с другими подразделениями 224 дивизии вечером снялся со своей стоянки и двинулся в сторону Карамышева по дороге. Движение продолжалось всю ночь. Поднявшись на южный берег реки Череха, пройдя около 30 километров, остановились в развалинах какой-то деревни. Управление полка разместилось в картофелехранилище.

Вечером движение возобновилось. Ощущалось, что колонна спускается в низину, и к утру мы стали размещаться на торфянике с болотной растительностью и невысоким кустарником. К западу, насколько позволяла видимость и горизонт, простирались поля, лежащие под снегом. Торфяник, кроме нас, принимал стрелковые части, которые не спешили зарываться в землю.

За следующую ночь полк продвинулся к западу на 12-15 километров и стал на лугу. Кругом плотно размещались войска. Огневые позиции батарей полка были впереди нас. Это означало, что управление полка сдвинут к западу.

В бинокль видны дороги, идущие из Пскова к Острову по высоким насыпям. Видна Стремутка, на севере которой видно сооружение типа элеватора. Вечером мы переехали километра на 2-4 к западу. На наше место стали устанавливать реактивные установки: шары диаметром 0,6 метра, с ввернутыми в них трубами длиной 2 метра. Это были так называемые «Андрюши».

Прибыл туда и 599 ГАП РГК, где я служил месяц назад. Я узнал это по фургону и капитану, начальнику клуба полка, который спорил со старшиной управления 111 полка за право проехать по его территории. За следующую ночь прибыло большое количество дивизионов «Катюш», которые втиснулись в плотные боевые ряды войск. Я с Павлом Чувахиным ушел на командный пункт полка, который размещался в песчаном карьере километров в трех от насыпи выше упомянутых дорог.

Утром загрохотала реактивная и стальная артиллерия. Булавы «Андрюш» сорвавшись с конструкций, напоминающие стальные кровати, с огненными хвостами уходили в небо, плавно переходили на траектории и исчезали за «китайской стеной» дорог. Но много их возвращалось на землю, в 200-300 метрах от старта, но не взрывалось. Немцы почти не отвечали.

Через полтора часа пошла в атаку матушка пехота. В бинокль (да и без него) была видна полоса для атаки 224 СД. Ориентиром справа была Стремутка; слева какая-то седловина в дорожной насыпи. Ширина – 2-3 километра. Через несколько минут бегущих в полосе людей накрывает град мин, летящих явно из-за дорожных насыпей. Оттуда же открыла огонь немецкая артиллерия. Снаряды ложатся на позиции «Катюш» и батарей. Нам хорошо видно, как «Катюши» быстро разворачиваются и уходят. Огонь наших батарей заметно утихает, но вскоре как-то вспыхивает. Командиры батарей 111 полка видно подняли мужество своих огневиков и орудия, установленные на прямую наводку, сами находясь под огнем, начали огненным смерчем хлестать по насыпям. Но это мало помогает. Начинают строчить немецкие пулеметы, установленные в 200-З00 метрах от дорог в нашу сторону. Пехота ложится, не добежав до первой линии обороны немцев. Немцы, конечно, просматривали полосу, где производилась атака и наши огневые позиции, и в течение дня неоднократно устраивали минометные и артиллерийские налеты. Наша артиллерия явно не знала огневых позиций немцев и ее ответный огонь был не эффективен.

На следующее утро начальнику топослужбы полка Филиппову было приказано пройти к немецким позициям по полосе атаки с целью вывода оставшихся там людей. Филиппов взял с собой меня. Мы прошли при наступающем рассвете более двух километров. Немцы молчали. Встречались трупы, но не много. Было много воронок от наших «Андрюш». По-видимому, наша пехота, пересидев светлое время в воронках, ночью ушла, собрав раненных и часть трупов. В сумерках утра мы чуть не напоролись на немецкое пулеметное гнездо с двумя пулеметчиками. Не доходя метров 100 до него, мы заметили своего бойца, сидящего в воронке и подающего предупреждающие знаки. Мы спрыгнули в воронку и это спасло нас. Очередь эмга пронеслась над нашими головами. Проматерив нас за ротозейство и показав, как можно проползти с воронки в мертвом секторе пулемета, он категорически отказался уходить с нами, объясняя, что он еще подежурит в воронке для предупреждения очередных, вроде нас ротозеев. И с такими людьми сводила меня судьба! Воронка наполняется апрельской водой, в 100 метрах немецкий пулемет, а он «еще подежурю...».

224 СД уходила во второй эшелон, передавая заменяющим ее войскам часть личного состава. 111 артполк передавал 140 человек и его человеческий состав в сумме с боевыми потерями уменьшился более, чем на половину. Дней через 5-6, по утренним заморозкам, ибо днем земная твердь становилась непроезжей и не проходимой, полк возвратился в район Карамышева.

Какой фронт готовил и проводил операцию под Стремуткой в апреле 1944 года, я не знаю до сих пор. Какова была ширина запланированного прорыва к берегу реки Великой, и сколько личного состава там было оставлено, сохраняется в тайне. В мемуарах Жукова и Василевского данное сражение отсутствует. В моей памяти Стремутка хранится как самый кровавый эпизод на познавательной тропинке жизни. Ведь шел уже 1944 год. Красная Армия прошла обучение в академии войны. Даже взводные уже хорошо знали, что позиции, занимаемые на возвышенности, всегда лучше позиций в болоте. И вот, как бы в назидание потомкам, армия могучим потоком людей и техники прошла мимо никем не охраняемых ворот в Псковско-чудское межозерье. И как нашпигованная наркотиками бросилась штурмовать китайскую стену под Стремуткой. Осмыслить это я до сих пор не могу, хотя на путях жизни от 21 до 84 лет я видел много таких примеров безрассудства.

Разместившись в районе не существующей, но уже восстанавливаемой станции Карамышево, потрепанный под Стремуткой 111 артполк, 5 мая 1944 г. провел подписку на государственный заем и, погрузившись в вагоны для лошадей и ободранные платформы, двинулся в сторону станции Дно. Сидя на платформе с трофейным пулеметом, на которой стояли повозки с седлами и разной утварью, я размышлял, что в восстановлении дороги принимали участие и бывшие партизаны, которых я разыскивал в лесах под «Красными Стругами». Молодцы НКВДэшники, не простое дело – пустить движение. Вспоминал 599 ГАП: как они вышли из-под Стремутки? Вроде обидно было, что я оставил мобильный, современный полк и теперь привязан к царице – пехоте.

Вечером, прибыв на станцию Дно, я сразу стал искать кого-нибудь из жителей своей родной деревни Скугры. Мне повезло: я встретил Ефремова Ивана, который и до войны работал на станции составителем. Он рассказал, что Скугры осенью 1943 г. сожжены. Жители ушли в леса. Но сейчас уже вернулись и живут в землянках. Мои сестры живы: построили землянку на участке бабушки. Младший брат Евгений уже учится в школе ФЗО. Мать погибла. Брат Александр где-то партизанит: сведений о нем нет.

Оставив Ефремову номер полевой почты полка, я вскочил на свою платформу: состав уже двигался в сторону Ленинграда. Так я узнал 6 или 7 мая 1944 г., что моя мать Парасковья Ивановна Калинина, была убита немцами 5 или 6 января 1944 г. и похоронена где-то в лесу в 16 км к северо-западу от Скугров. Конечной станцией нашего эшелона оказался город Кингисеп. Пройдя полуразрушенный город, полк вышел на шоссе Кингисеп – Нарва и оставив позади гранитный монумент в память сражений Великого Петра со шведами под Нарвой, – занял огневые позиции в болотистом лесу.

Через день, во главе с начальником топослужбы полка Ю.М. Филипповым, я и весь топовзвод сидели на деревьях у г. Нарвы, делая зарисовки крепости для сооружения ее макета. Но макета нам делать не пришлось. 15 или 16 мая вся 224 дивизия, двигаясь только короткими ночами, ушла в город Ораниенбаум.

В Ораниенбауме в 111 артполк пришел новый командир полка в форме моряка и полк начал каждую ночь делать посадки на десантные суда с борта полузатонувшего крейсера «Аврора». Суда выходили в Финский залив и импровизированные десанты «штурмовали» городской берег.

Из воспоминаний маршала Василевского в настоящее время известно, что 17 июня 1944 г. И.В. Сталин провел заседание Ставки с вопросом скорейшего вывода Финляндии из участников войны. Наверное, как следствие этого 21 или 22 июня днем к крейсеру «Аврора» была подана большая десантная баржа, на которую погрузился 111 артполк. Вечером полк выгрузился на берег в Кайвисто (ныне – Приморск) и двинулся по шоссе к Ремпетти (ныне – Советский). Дня через три я с Павлом Чувахиным рано утром вошли в город Транзунд (ныне – Высоцк). Город был оставлен финнами. Но тогда мы во дворе многоэтажного дома, вероятно банка, на костре из бумаг стали варить из концентрата кашу, во двор полетели 50 мм мины. Мы укрылись в доме, но котелок с кашей был исковеркан.

Днем в подвале дома (предположительно банка) был устроен командный пункт полка. В окнах подвала были установлены стереотрубы, с которых просматривался через пролив соседний остров. Никаких признаков нахождения там войск не наблюдалось. День и следующую ночь финны молчали. Но когда утром после короткого артналета через пролив на остров (Равансаара) стала переправляться пехота, – вода в проливе вскипела от пуль и мин по окнам подвала очень точно вели огонь финские снайперы. Огонь прямой наводкой наших пушек на полосе берега уменьшил плотность огня финнов, и пехота вышла на их берег. К вечеру командный пункт артполка перешел на освобожденный остров. Подразделения стрелковых полков дивизии сумели зацепиться за берега соседних островов. Создалась угроза для финнов выхода наших войск на материк.

На следующий день III артполк поддерживал своим огнем продвижение стрелковых частей, корректируя его с острова Равансаари (ныне – Малый Высоцкий).

4 июля 111 артполк на десантных катерах стал высаживаться на остров Тейкарсаари (Игривый). Высаженный на остров 1 июля морской десант, по-видимому, погиб. Высаженный за ним 160 стрелковый полк 224 дивизии попал под ракеты нашей авиации и держал часть острова.

Успешная высадка на остров артполка открывала дорогу успешной высадке десанта на материковый берег Финляндии, что отрезало группировку войск финнов у Выборга. Десантирование артиллерии на конной тяге на остров прошло успешно и этим 111 полк и другие стрелковые части 224 стрелковой дивизии ускорили выход правительства Финляндии, 5 сентября 1944 г., из гитлеровского блока.

20-25 сентября 1944 г. 224-я дивизия была дислоцирована к северу от реки Вуокса, южнее поселка Хийтола. Всю зиму 1944-1945 гг. дивизия получала пополнение и совершенствовала свое боевое мастерство.

В конце апреля 1945 г. 224 Стрелковую дивизию по железной дороге доставили с Карельского перешейка под Либову на станцию Гробиня. Я знал, что уже идет операция по разгрому «Курляндии». Но 8 и 9 мая в районе Либавы грохотала наша артиллерия. Готовился штурм, хотя все уже знали, что война кончилась. Говорили: генерал Штерн не признал капитуляцию. Слух этот шел от самих немцев через эфир и из непосредственных выкриков солдат. Только 12 мая мы, воины-победители, одетые в прожженные ватные брюки и телогрейки, хаотично расположившись, смотрели, как четкие четырехугольники немецких рот подходят к месту сдачи оружия. Они шеренгами подбегали к куче винтовок, автоматов, пулеметов, бросали свое оружие, строились в четырехугольники и уходили, подсчитывая шаг. Парад продолжался и днем и ночью до 17 мая. Но 14 мая командир полка Ремезов приказал мне взять самого опытного знатока немецкого языка и пройти по бывшим тылам немцев, не дальше 10 километров от их передка, и главное посмотреть, не заготовлена ли там для нас каверза. Мы ушли и увидели, что на дорогах и полях немцев нет; по обочинам дорог как вешки стоят винтовки, воткнутые штыками в землю; много брошено штабных автобусов и автомобилей разных марок; на подходе к месту сдачи очередь колонн километра 2-3. 17 мая, когда парад сдачи оружия кончился, полк развернули по Балтийскому берегу севернее Либавы для стрельбы прямой наводкой в сторону моря. Командный пункт полка разместился на самом берегу в фанерных домиках, где у немцев тоже был пост управления огнем. Сохранился даже дальномер «Цейса» и телефонные линии к позициям батарей. По верней бровке берега проходила траншея во весь рост с хорошо укрепленными стенками. В метрах 30 от дальномера находился блиндаж, загруженный фаустпатронами, шашками тола, капсулами и бухтами бикфорового шнура.

К вечеру было установлено, что в лесах, в одном километре от берега, расположена зона складов с продовольствием, фуражом, обмундированием, разным оборудованием связи и всеми прочими вещами, нужными человеку для выживания на войне. На командный пункт стали приносить плитки шоколада и красивые банки с консервами. Появились первые, к стыду офицеры хватившие хмельного.

По заведенному в полку порядку, исходные данные для стрельбы в дивизионы выдавала команда топовычислителей, начальником которых был я. Крутясь у телефонов, я видел, что надвигается пора, когда разум исчезнет: управление полка поглотит пьянка. Но как всегда в жизни: жизнь сохраняет себя. К складам были отправлены парные фуры с приказом: привести мешки с сахаром и всего из чего можно будет готовить щи и кашу. Калинина М.В. посадили на сухой закон и лишили права уходить от телефонов. Принесли большой ящик, явно от комода, прибили его к стене, и он стал быстро наполнятся плитками шоколада. Из рассказов менее пьяных я слышал, что склады громят: тысячи людей ищут там водку, а находят красивые бутылки с «кислятиной» вместо тушенки в банках какая-то свекла; махорки и той нет, какие-то не пригодные к куреву табаки. Лес завален ящиками с галетами, печеньями, кофе и прочим. Со смехом говорили, что молодые солдаты из дивизии НКВД, введенной в зону складов, разоружаются пьяной ордой фронтовиков. Новенькие винтовки их с кинжальными штыками тут же разбивают. В склады въезжают с песнями на танках. Побывавшие в городе Либава свидетельствовали, что там, в ресторанах пьянствуют братья-славяне в обнимку с немцами. По улицам на вилиссах катаются наши генералы, обнимаясь с женщинами. По секрету говорили, что коммунисты-латыши связывались с самим ИВ. Сталиным, и уже в Либаву прилетела комиссия, которая уже отрезвляет верхи командования. Вмешивался ли в этот разгул, опьяневшей от победы и складов, армии Сталин, я не знаю. Только к 30 мая веселье кончилось. На берег Балтики с восходом солнца высыпалась орда людей, которая, разведя костры и раздевшись, занялась стиркой, купанием, загоранием. Утром следующего дня, 224 Ордена Красного Знамени, Гатчинская Стрелковая Дивизия отошла от Либавы на один дневной 30 километровый переход и стала лагерным порядком.