Шли годы, октябрятские, пионерские. Теперь уже по ночам он скакал по степи на лихом коне, сверкая шашкой. А днем взахлеб читал научную фантастику и увлеченно изучал марки. В пятом классе им объявили, что у них вводится новый предмет – немецкий язык. Это же здорово! Полмира знает эту речь, правда на уровне нескольких слов, которые имеют весьма неприятный смысл. Но Женька решил, что он освоит иностранный язык по-настоящему. Через год записался на дополнительные курсы.

     С мечтой стать космонавтом пришлось расстаться, врачи сказали, что зрение для полета в космос должно быть 100 процентным. И ни на процент меньше. «Чтобы при посадке не ошибся со страной». И после восьмого класса парень решает пойти на иностранное отделение Ленинградского радиополитехникума. В это время произошло малозаметное, но очень важное для его убеждений событие. Так вспоминал об этом герой очерка.

     - Мой друг собрался поступать в военно-морское училище. Для поступления требовались характеристики. Классная руководительница сказала нам: «Ребятки, вы уже давно дружите. Каждый знает один другого, как облупленного, вот и напишите друг другу характеристики». Мы засмеялись, но, видя, что учительница говорит всерьез, сели за парты. И вот читаю я, что написал обо мне мой друг, и думаю: «Елки-палки, каким же замечательным человеком он меня считает! А я ведь на самом деле не дотягиваю до такой оценки. Но если он таким меня видит, значит, надо оправдать его доверие. Значит, нужно работать над собой». Те же мысли крутились в голове и у друга, когда он читал мой отзыв о нем. Мы дружим уже четыре десятка лет. И друг друга вспоминаем в каждой сложной ситуации. Недавно он рассказал мне, что, когда ему, как морскому офицеру, довелось выполнять ряд специальных заданий и он должен был выбрать псевдоним, он взял мое имя.

     В техникуме все предметы (за исключением русского языка и почему-то физкультуры) преподавались на немецком языке. Для Женьки это было не в тягость, а в удовольствие, поэтому учеба давалась ему легко. Он вдруг заметил, что немецкий народ по-новому открывается для него: через Баха и Гегеля, через Брехта и Гете, через программу немецкой инженерной школы, лежавшей в основе программы, по которой они учились.

     Оставалось время и для занятий самбо, греблей, легкой атлетикой (в последнем виде спорта он побеждал на всех состязаниях, проводимых в техникуме). Сколотил один из лучших в Ленинграде оперативный комсомольский отряд и довел его численность до 200 человек. Мать, работавшая рядовым инженером, была рада, что старший сын все больше проявляет самостоятельный, мужской характер. Скоро сам начнет зарабатывать деньги, и ей легче будет ставить на ноги младшего.

     К окончанию учебы Женька сделал твердый выбор, кем быть. Разведчиком. И подал в военкомат рапорт с просьбой направить его в соответствующее учебное заведение. Тогда он с болью вспоминал отца. Почему же так нелепо у того сложилась жизнь? Прошел две войны. Прошел два плена – фашистский и советский. Да, по всеобщей амнистии его выпустили до окончания срока, но ни одной награды теперь нет на его гимнастерке…

     В военкомате Женька получил отказ.

     Солдатскую лямку он начал тянуть в радиотехнических войсках. Занимался строевой подготовкой и ремонтом помещений, рыл окопы и чистил на кухне картошку. Здесь вплотную столкнулся с армейской сволочью. Три бывалых солдата решили дать новобранцу урок беспрекословного подчинения дембельским прихотям. Евгений оказался крепким орешком. «Ребята, вы, как старшие по званию, можете отдать мне приказ, но не давать барские указания. Если приказ не выполню, можете применить ко мне дисциплинарное взыскание. Но если вы задумали надо мной поиздеваться, то вам надо постараться сразу убить меня. Иначе потом я буду убивать вас. Если останется здоровье, то сегодня же ночью». Один из троицы решил, что «зеленый» солдат берет их на пушку, и взмахнул кулаком. Евгений, как оказалось, не зря осваивал в техникуме приемы единоборства. Нападавший в мгновение ока очутился на грязном полу. Не касаясь противника, Евгений для наглядности «обозначил» на поверженном смертельный удар: «Вот так я бы сейчас прикончил его, если бы он успел меня ударить. Вам пришлось бы не легче…» После этого он отпустил лежащего солдата. Недовольная троица с ругательствами ретировалась.

     После рассказа об этом случае я спросил собеседника, действительно ли он готов был убить своих обидчиков. Евгений задумался и печально кивнул головой.

     – Есть люди, которым не место на земле. Прямо скажу, я за смертную казнь. Есть неисправимые подонки, которые будут долгие годы тихонько сидеть в тюрьме, упорно поджидая удобного случая для побега. Чтобы на воле снова творить мерзости, мучить, убивать. И негодяй, который вопреки закону, вопреки армейскому уставу и человеческим правилам издевается над другим солдатом, достоин самого жестокого наказания. Ведь, начнись война, они вместе должны были бы идти в бой…

     А что касается того случая, он не отбил у меня охоту служить. Я никогда не был сторонником поспешных выводов. Есть в воинской службе очень много вещей, которые и к жизни на гражданке хорошо подходят. Тот же устав, в котором подробно расписано, что и в какой ситуации нужно делать. Помню, приказали нам перенести забор. Я прикинул, как пойдет линия столбов, и понял, что в одном месте она проходит в каком-то полуметре от старой линии. Подошел к сержанту и обратился за разрешением использовать в том месте оставшуюся яму от столба. «Старую яму закопать. Новую – выкопать, где положено. Доложишь через 15 минут», – без раздумий отрезал командир. Как я его костерил про себя, когда долбил грунт ломом. Уже когда я сам стал сержантом, то стал понимать, что в армии приказания должны исполняться точно и быстро. Ведь в боевой обстановке человек всегда находится в состоянии аффекта, и, если дать ему слишком много воли, он может такого нагородить. Военный человек должен уметь подчиняться. И подчинять.

     Вообще, армейский устав я не только вспоминаю, но и применяю. Это не просто набор положений, а отработанная веками система управления людьми. В нашем предприятии много бывших военных, и, формируя структуру руководства, я чаще всего опираюсь на них. К тому же российский бизнес мне очень напоминает действия в условиях, приближенных к боевым. Тут тебе и открытый враг в виде иностранных конкурентов, и «тайный враг» в кабинетах наших ведомств, и «диверсанты», роль которых исполняют необязательные партнеры.

     Мечта о незаметном героизме напряженных будней разведчика не оставляла Евгения. Случайно он узнал, что в Москве есть одно необычное учебное заведение – Военный институт иностранных языков. Из его стен выходили специалисты, во многом подходившие для разведработы. Когда отслужившему год солдату дали поручение установить блоки радиотехнических помех в батальонах округа, он, в невиданные сроки выполнив задание, обратился к командованию с просьбой направить его в Москву – для поступления в ВИИЯ. И получил «добро». Конечно, свою роль сыграло и то, что незадолго до этого он стал кандидатом в члены КПСС.

     Набрав наибольшее количество баллов среди абитуриентов, Евгений становится студентом и совершенствует свои познания в немецком языке. Получил он также возможность глубже изучить науки, в которых исследуется человеческая психика и методы воздействия на нее. Еще во время учебы в техникуме он тщательно штудировал доступную на эту тему литературу. Сейчас смешно об этом вспоминать, а тогда даже книги Дэйла Карнеги шли под грифом ДСП («Для служебного пользования»). В ту институтскую пору он начал постигать и другие законы жизни, не подвластные инструментарию классической логики.

     - Я стал понимать, что существуют законы, действие которых абсолютно не зависит от наших желаний или знаний о них. Когда мы действуем в согласии с ними, то прогрессируем. А если нет, то жизнь начинает ехать по нам катком. Зло должно и будет в конечном итоге наказано, что есть закономерность высшего порядка. Не обязательно сразу. В то место, где скапливается отрицательная энергия, летит некая «стрела». Поэтому от подлецов нужно держаться подальше. Даже пытаясь исправить их, ты заработаешь только неприятности – и себе, и близким.

     В 1972 году на Ближнем Востоке началась война. Большинство сокурсников, кто специализировался на английском языке, были направлены в ту горячую точку борт-переводчиками, там многие становились стрелками-радистами. Евгений тоже написал заявление, не мог отсиживаться в тылу, когда его однокашники защищали интересы Родины. Некоторые товарищи по учебе уже возвращались из жарких стран: одни, сияя счастливым лицом и наградами на кителе, другие – в цинковом «бушлате». Получив отказ, он пробился к своему начальству: «Я уже давно самостоятельно осваиваю английский. А тот минимум, который нужен «там», я выучу за десять дней!» Начальник понимающе кивал, хотя оставался непреклонен: «Нет, сынок, жди своего времени».

     Евгений расстроился, ждать у моря погоды было не в его характере. Но уже через день будущий военный переводчик получил приказ прибыть в распоряжение к генеральному прокурору СССР Руденко. Тому самому, который выступал обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе в 1945 году. И начались поездки: по стране и за границу.

     Особенно запомнилось, как довелось работать с первым заместителем генпрокурора Маляровым, который принимал в Латвии своих коллег из генеральной прокуратуры ГДР. Он был похож на пышущий самодовольством колобок. Немцы к тому времени уже поняли, что социализм погубят не иностранные армии, а «родные» чиновники, живущие не по социалистическим принципам. Немецкий генеральный прокурор, за антифашистскую деятельность прошедший концлагерь и знавший цену хлебу и свободе, сразу сцепился с советским коллегой. «Вы у себя в Союзе поощряете использование служебного положения в корыстных целях. Например, строит кто-нибудь из начальства дачу, так ему выписывают первосортный лес за копейку. А простого рабочего заставят платить по полной таксе. Мы считаем, что таких руководителей надо наказывать!» Маляров побагровел от злости: «О чем вы говорите?! Если у руководителя есть справка, что лес им куплен (неважно за какую цену), его преследовать нельзя!» Немец не выдержал: «Вы – вырожденец! Нам не о чем больше говорить. Пойдемте, товарищи». Члены немецкой делегации дружно вышли из кабинета. «Колобок» озадаченно хмыкнул: «Сержант, чего эти дураки ушли-то? Даже водку не допили!.. Ты на каком курсе, на четвертом, говоришь? А ты все правильно переводил? Если они уедут, будет такой скандал...»

     Евгений бегом бросился в гардероб.

     – Товарищ генеральный прокурор, извините за вопрос. Я все правильно переводил?

     – Конечно, солдат, ты все переводил как надо. Мы же и сами русский неплохо знаем. А этого жлоба, Малярова, мы помним, когда он еще в Германии в военной прокуратуре работал.

     – Понимаете, здесь моя страна. Пригласил вас лично генеральный прокурор, но по болезни не смог приехать на эту встречу. Вы уважаете его?

     – Да, Руденко мы уважаем.

     – Я тоже его уважаю. Как же я объясню и Руденко, и своим друзьям, что вы уважаете Советский Союз и живущих в нем хороших людей, если сейчас вы уедете?

     Остальные внимательно прислушивались к разговору. Немец задумался, окинул взглядом своих товарищей.

     – Солдат, где тут пивной бар? Проводи нас туда...

     Утром Евгений подошел к немцам во дворе прокуратуры и разговаривал с ними уже как старый знакомый. Вышел Маляров и, насупив брови, поманил пальцем переводчика.

     – Скажи-ка им, сержант, чтоб особо не ерепенились, нам еще кучу вопросов с ними надо порешать...

     Так постепенно конфликт угас, германская делегация осталась, и когда позже Руденко интересовался их впечатлениями, те поморщились, но сказали, что «поработали с Маляровым нормально».

     В 1974 году Евгений с отличием окончил факультет западных языков ВИИЯ. Новоиспеченного переводчика, который к тому же имел диплом радиотехника, направили в службу радиоэлектронной борьбы штаба группы советских войск в Германии, вскоре перевели в кадры военной разведки. Специальные задания командования он выполнял на территории ГДР. Целый год ходил в штатском, форму разрешили надеть только 23 февраля для получения наград.

     И вот его откомандировали в одно из главных мест «системы возмездия», которая была организована странами антигитлеровской коалиции для фашистских главарей. Четыре года он провел в Западном Берлине, в тюрьме Шпандау. К началу 1970-х этот столетний замок содержали ради одного человека по имени Рудольф Гесс. Еще на заре германского фашизма он был личным секретарем фюрера, начальником разведки НСДАП, под его началом создавалась рейхсканцелярия, а ее руководителя немецкий вождь возвел в ранг своего заместителя по партии. Вот что рассказывал Евгений о своей встрече с «тенью» Гитлера.

     - Служба моя в Шпандау состояла из двух частей. Я отвечал за обслуживающий персонал тюрьмы: секретарей, истопников, дворников, работников кухни и т.д. – всего 35 человек из стран-членов ООН, за исключением немцев. И все они были шпионами, работавшими на свое – а порой и не на свое – государство. По-разному складывались наши с ними отношения. Например, я крепко подружился с бывшим поручиком хорватской армии в эмиграции, отменным поваром. Через некоторое время его арестовали, якобы за участие в деятельности одной из групп международных террористов. Но это была не кара за преступления, а способ вывести его из игры. Сейчас уже можно сказать, что это он помогал мне впоследствии организовать поставки продовольствия для нашей группы войск, оставшейся без запасов на территории бывшей ГДР в начале 1990-х, когда СССР и объединяющаяся Германия перестали быть союзниками. С большинством остальных «работничков» приходилось ухо держать востро и принимать соответствующие меры.

     Вторая сторона моей работы состояла в том, что я почти ежедневно нес дежурство по охране Рудольфа Гесса. По этой причине регулярно общался с ним в камере и на прогулке. Насколько это была опасная для англичан фигура, можно судить по тому, что они пообещали рассекретить материалы, связанные с миссией Гесса в Великобритании, лишь в 2017 году! Много тайн хранил этот человек. Когда в мае 1941 он улетел в Лондон и сдался там в плен, фюрер метал громы и молнии, но его семью не уничтожил, а просто заключил под домашний арест.

     Правила поведения для заключенных в тюрьме Шпандау, установленные после Нюрнбергского процесса союзным командованием, были достаточно строгими. Вот небольшая выдержка: «Заключенный обязуется повиноваться всем приказам надзирателя без колебания, даже если он считает их глупыми. Он должен вставать при входе офицера в камеру и снимать шапку. За нарушение режима положены наказания: круглосуточный яркий свет в камере либо полное отключение света на несколько суток, лишение прогулок и теплой одежды, надевание наручников, замена постели на более жесткую, в качестве питания – хлеб и вода…»

     Сначала в одной с Гессом камере сидело 7 человек. Остальные вышли через 10, 15, 20 лет, а заключенный под номером 7 остался навсегда. Правда, ему увеличили «жилплощадь» до 15 квадратных метров, за счет объединения его камеры с соседней. Один раз в год супруге, сестре или сыну Гесса дозволялось приезжать на часовое свидание, которое проходило в присутствии дежурного надзирателя в комнате, разделенной столом. Никаких передач, разрешали только показать домашние фотографии, и то после их проверки.

     Внешнюю охрану тюрьмы обеспечивали военные караулы, а внутреннюю – смена из трех человек, которые менялись по определенному расчету. Допустим, стоишь на воротах два часа, восемь часов сидишь с французом в дежурной части, потом два часа проводишь в блоке у Гесса.

     Человек такой силы воли мне в жизни больше не встречался. Я был поражен, когда впервые увидел, как этот старик в 82 года встает в пять утра и начинает свой день с физзарядки, хотя приседать он уже мог, только держась за спинку кровати. Затем обязательно приступал к чтению литературы, которую ему давали, делал выписки. Газеты ему тоже давали, но с дырками. Цензура вырезала статьи с тремя темами: политика, Вторая мировая война, Рудольф Гесс. Он интересовался многими вопросами, но его «пунктиком» была Луна, потому космический объект, наиболее близкий к Земле, знал, как свои пять пальцев, и на стене его камеры висела карта ночного светила.

     Согласно инструкции нам разрешалось разговаривать с заключенным, но только по делам. Нельзя было обсуждать темы, на которые узник сам не желал беседовать. По-человечески мы стали понимать друг друга достаточно быстро. Я расспрашивал Гесса о его жизни, даже немножко подкалывал. Однажды спросил, кого на его место назначил Гитлер. А старик гордо поднял голову и отчеканил: «Мое место навсегда осталось свободным!»

     В свою очередь я ему рассказывал о нашей стране. Он часто спрашивал у меня, как живу, приехала ли в гости моя жена с ребенком, давал советы, как беречь здоровье, рекомендовал литературу. Несколько раз оставил свои автографы на тех книгах, с которыми я приходил на дежурство (с годами у меня все эти книжки порастащили любопытствующие приятели). «Будешь жить, говорил Гесс, пока находишься в движении, пока работают мозги и занимаешься саморегуляцией».

     Хотя произошел у него однажды психологический срыв. И в чем-то этому поспособствовал я. Как-то спрашивает он у меня:

     – Хочу выйти на волю. Как думаешь, выпустят?

     Я тогда, конечно, превысил свои полномочия, но решился дать ему совет.

     – Вам надо об этом заявить официально, объявить отказ от какой бы то ни было политической деятельности в будущем и подать все это в письменной форме.

     Неделю он ходил смурной. Ведь до этого заместитель фюрера никогда ни в чем не раскаивался. Наступает «русский» месяц: по ранее утвержденному графику в данный период управление тюрьмой переходило к советскому командованию. Приезжает наш комендант, как обычно заглядывает к заключенному. «Жалоб нет?» И тут Гесс подает ему письмо, в котором ограничился такими фразами: «Это мое заявление. Я хочу домой, к внукам. Отпустите меня». Через посольство письмо попало к руководству СССР. Ситуация создавалась пикантная. Москва нашла такой выход: «Поскольку заявление персонально никому не адресовано, сделайте вид, что ничего не произошло».

     Гесс почуял неладное. Встревожено спрашивает у меня:

     – Передали заявление, как ты считаешь?.. А французский, американский и английский директора тюрьмы знают о моем письме?

     – Да, да.

     Приходит «американский» месяц, старик обращается с вопросами к американцам, те отвечают: «Мы тут ни при чем, разбирайтесь с русскими, вы же им передали заявление». Гесс впал в депрессию. Скорее даже не в депрессию, а решился теперь любым способом поставить точку на своем пожизненном заключении. Украл ножик, который ему стали давать после его просьбы, что ему, дескать, своими старыми зубами трудно жевать овощи, не разрезая их. Этот ножик, с предварительно скругленным лезвием, он ухитрился незаметно наточить.

     И вот американский офицер, который тогда нес дежурство внутри блока, где сидел Гесс, услышал, как из камеры доносятся странные звуки. Он вбегает внутрь, а Гесс сидит на кровати и режет вены на ногах и руках. Все кровью забрызгано, а он, стиснув зубы, лишь сопит и упорно «пилит» столовым ножом свое тело. Дежурный отобрал у него ножик и бросился вызывать врача. Выяснилось, что доктор-француз, прикрепленный к тюрьме, где-то загулял с бабенкой. Тем, кто находился во внутренней охране, пришлось самим останавливать заключенному кровь, делать укол и на живую зашивать иглой вскрытые сосуды.

     После этой попытки самоубийства мы четыре месяца сидели у него в камере. Гесс взял себя в руки, и снова – зарядка, нагрузка на мозг, работа с литературой. Психиатр посоветовал сделать для узника «окно в мир»: установить ему в камере телевизор. Когда огромный цветной «Грюндик» привезли к Гессу, он заметно повеселел. Цензоры объявили запрет на новости и политические передачи. Он обходился фильмами, за исключением военных, и познавательными передачами. Кстати, спортивные программы просто обожал. Во время одного дежурства я увидел забавную сценку. Только что по телевидению завершилась трансляция чемпионата мира по футболу. Победителем стала сборная ФРГ. На стадионе звучит гимн в честь чемпионов, а Гесс стоит перед экраном по стойке смирно – осталось только руку поднять в фашистском приветствии. Он на меня покосился, но остался стоять до конца музыки. Кстати, ГДР для него не существовала отдельно от «единой Германии».

     Ни журналистов, ни фотокорреспондентов никогда не пускали в замок Шпандау. Единственный раз, и то после совещания директоров тюрьмы, нам позволили снять на фото внутренний двор и смену караула. Как-то я решился нарушить инструкцию и спросил у Гесса разрешения сфотографировать его самого. Он ответил: «Давай завтра, а то я сегодня не в белой рубашке». И даже предложил сфотографировать меня, если я хочу, в его нацистской форме. Конечно, в чувстве юмора ему не откажешь! Когда на следующий день я, стараясь не показывать фотокамеру, снял на прогулке своего подопечного, то в последний момент заметил, что это дело засек английский офицер, входивший в нашу смену. Я понял, что при моем выходе из тюрьмы он попытается меня арестовать. Ему за такой «улов» светило поощрение, а мне грозило строжайшее наказание. Опытнейший конспиратор Гесс уловил все нюансы этого положения и предложил спрятать мой аппарат у себя в камере. Но я пошел другим путем и в конце концов чисто психологически переиграл англичанина.

     Этот необычный узник неустанно приучал нас к своему исчезновению. Знал, что есть люди, которые хотят его освободить. С 1870 года много деревьев выросло во дворике тюрьмы: слива, грецкий орех, тополя. На каждой прогулке Гесс находил момент и останавливался за каким-нибудь деревом на несколько секунд. И как только я или кто-то другой начинали тревожно крутить головой, он с торжествующей улыбкой выходил. Прогуливаемся с ним как-то, а над замком кружит вертолет. Я спрашиваю Гесса, что он будет делать, если вертолет сейчас сядет сюда? Тот отвечает, что свобода ему дороже всего. Хотя он меня как человека и уважает, но сделает все возможное, чтобы вырваться на волю.

     Гесс был и остался фанатиком своего дела. Что он сказал в своем последнем слове на суде в Нюрнберге, то осталось для него жизненным принципом до последних дней жизни: «Я ни о чем не сожалею, и, если бы я опять стоял у начала моей деятельности, я опять-таки действовал бы так же, как действовал раньше, даже в том случае, если бы знал, что в конце будет зажжен костер, на котором я сгорю».

     Расслаблять внимание было нельзя. Как ни следили мы за безопасностью тюрьмы, постоянно всплывали подозрительные вещи. В пустующем блоке тюрьмы на меня при обходе чуть не налетел невесть откуда взявшийся голубь. В другом блоке я обнаружил, что кочегар тайком пробрался в одну из камер и устроил там для себя что-то наподобие читальни. Причем место для своего «культурного отдыха» он выбрал точно над той камерой, где содержали нашего единственного заключенного.

     Надо учесть и то, что нацисты каждый год в день рождения Гесса пикетировали тюрьму Шпандау или проводили у себя в ФРГ демонстрации.

     Однажды комендант французского сектора получил письмо с требованием немедленно освободить Гесса, иначе будут взяты заложники. И если его все-таки не отпустят, то первым будет казнен русский заложник, затем по очереди – американец, француз и англичанин. Сначала мы подумали, что это очередная дурная шутка, но вскоре почувствовали, что находимся «под колпаком». Наши контрразведчики предупредили, что угроза реальная. Один из них встретился с английским комендантом (поскольку Шпандау находился на территории английского сектора Западного Берлина) и под армянский коньячок провел с ним доверительную беседу. Комендант в результате оказал давление на английскую службу безопасности, и те сразу активизировали агентуру во всех неофашистских организациях. Засекли людей, которые, переодевшись в советскую военную форму, хотели проникнуть в тюрьму и похитить Гесса. Тем временем нас обучили ряду специальных приемов для таких ситуаций, выдали рации и карты местности. На границе города наши машины постоянно встречал джип с английскими десантниками, а дальше по трассе были расставлены «маячки» оповещения. Террористов во главе с бывшим лейтенантом бундесвера взяли на берлинском аэродроме. Спустя несколько месяцев они покаялись, и их отпустили с миром.

     Через пять лет я вернулся на Родину. А Гесс, проведя за решеткой 45 лет, все-таки перехитрил своих охранников. Во дворе тюрьмы была построена небольшая беседка, чтобы во время прогулки в ненастную погоду заключенный мог там посидеть, почитать газетку. Провели туда освещение. Однажды Гесс, ему было уже 93 года, сел рядом с лампой, шнур от нее незаметно обкрутил петлей вокруг шеи, точно рассчитал угол и, наклонившись, упал со стула…

     Когда я через много лет после тех событий приехал в Германию, кое-кто из немцев обращался ко мне: «Дадим тебе 100 000 марок, только скажи, что его убили англичане!» Не могу, говорю, этого сказать, оставайтесь богатыми. О причине смерти Гесса могут быть только предположения.

     Впечатления от встреч с одним из главных идеологов нацизма, 80-летним старцем «с железным здоровьем и железной волей», крепко врезались в душу молодого лейтенанта. Этот человек был для него – да, живым человеком и громадной личностью, но при этом врагом – непримиримым и жестоким. Судьба Гесса явила обидный пример того, как незаурядные люди свой талант, волю, энергию отдают не созиданию, а разрушению. Выстраивая «земной рай» для одной группы людей, они делали это за счет жизни других людей. К сожалению, по такому пути идут не одни фашисты…

     По окончании немецкой «командировки» Евгений обосновался в Москве, преподавал в институте иностранных языков и готовил военных переводчиков, выполняя в то же время «иные специальные задания», рассказывать о которых время еще не пришло.

     Впоследствии, уже полковником запаса, Евгений открыл свое дело и теперь создает для своих сограждан лекарства, которые реализуются через его фирменную аптечную сеть. Чтобы эта статья не была воспринята как рекламный материал, я не стал называть ни фамилию героя очерка, ни название его предприятия.

     Добавлю только, что в свое время он получил от президента России благодарность. И именные часы. Столь символичный подарок руководитель государства сопроводил словами: «Благодарю Вас за большой вклад в становление российской экономики, творческий подход и самоотдачу при исполнении заданий Правительства Российской Федерации, за успехи во благо Отечества». Как-то я поинтересовался: «Президентские часы не торопятся?» Собеседник улыбнулся в ответ: «Не торопятся. Но торопят!».