«ВСТРЕЧА В КРЫМУ»

Уже неделя, как Игорь Левин в Крыму отдыхает в санатории. Из процедур, назначенных врачом, у Игоря на первом месте морское купание. Его предостерегали от длительного пребывания на солнце, предрекая, что он обгорит на солнце и «облезет». Этого не случилось, хотя два дня к телу было больно прикоснуться. Ему влетело от врача, но кожа приняла бронзовый цвет и не покидала своего хозяина. Вот уже два дня Игорь после купания уходит в тень, а во время послеобеденного сна отправляется на прогулку. У него запланировано знакомство с достопримечательностями этого изумительного уголка природы. Он записался на все проводимые в санатории экскурсии.

Дневной сон Игорь не признавал и добился разрешения у врача на дневные прогулки. Сегодня он отправился в Мисхорский парк, о котором был много наслышан. Ознакомившись с мемориальной доской этого общекурортного парка, Игорь заметил группу экскурсантов, и решил примкнуть к ним, чтобы послушать экскурсовода. Он подошел к группе, которая расположилась полукругом у бронзовой скульптуры «девушки с кувшином». Левин охватил взором бронзовую девушку, которая так задумалась, что не видела своего заполненного водой кувшина. Еще Игорь увидел бородатого мужчину на ограде, зорко следившего за девушкой, и услышал от экскурсовода имя разбойника Али-бабы. В это время его громко окликнули по фамилии. От неожиданности он вздрогнул и повернулся на голос окликнувшего. Метрах в трех от себя он увидел знакомое лицо человека, пристально глядевшего на него.

– Ты ли это, бригадир?

– Алексей, – напрягая память, произнес Игорь, – быть того, не может.

– Да это я, – отозвался Алексей, подходя к Игорю и обнимая его, – как ты здесь, какими судьбами?

На них стали обращать внимание, экскурсовод смолк на полуслове.

– Давай отойдем, а то мы мешаем, – сказал Алексей, увлекая за собой Левина.

– Я в санатории, отдыхаю. Но ты то, как здесь? Откуда появился в Крыму?

– О! Это длинная история, но думаю, у нас хватит времени об этом поговорить. Я здесь живу и работаю. Вон там, наверху, в Кореизе, – и он указал рукой в сторону горы, противоположной от моря.

– Это здорово! – воскликнул Левин. – Пойдем, посидим где-нибудь в кафе. Вот сюда можно. Я сегодня заходил. Внизу там пиво, повыше магазин, а наверху кафе.

– Нет, друг, давай пойдем к фонтану. Там и кафе, и ресторан приличный. Ты же гость, изволь слушаться хозяина.

Они зашли в ресторан, людей было мало. Все столики под открытым небом. Выбрав местечко в тени, заказали вина и фруктов. Пить водку было жарковато. Игорь уже решил для себя, что ужинать в санатории сегодня не будет.

– Ты помнишь наш этап, первое знакомство в Бресте? – спросил Левин.

– Помню Игорек, все помню: и заваруху в Бресте, и как ты вступился за моего кореша Николая, когда охрана хотела его взять, а блатные выкинуть из вагона. Все моряки объединились тогда и солдаты помогли.

– Да, тяжело пришлось – подтвердил Игорь, – я думал, что нас всех порежут, но не испугался.

– Потому-то тебя и выбрали бригадиром. Помню тебя и хлеборезом. Ты бригаду не забывал. Лешку, дружка своего, поддерживал, и мне кое-что перепадало. После штрафной «Иван горы» ты по этапу загремел, а я до конца чалился там. Колька со штрафной «командировки» с биркой на ногах вернулся, много ребят не дождались амнистии.

– А я ведь и не знаю, за что тебя посадили? – спросил Игорь. – Знаю, что ты с Николаем Севастополь защищал и под Берлином войну закончил.

– Все так, правильно. Давай выпьем, и я тебе расскажу свой боевой путь. Он заслуживает того, чтобы о нем знали хорошие люди. Времени у нас хватит. У меня сегодня отгул, а ты вообще отдыхаешь. Сходим ко мне, с женой познакомлю, – говорил Алексей с поднятым бокалом в руке. Они выпили и, бывший заключенный моряк стал рассказывать.

– Я служил на эсминце «Свободный», который непрерывно находился в боях. 10 июня 1942 года мы сопровождали транспорт «Абхазия» в Севастополь. Положение в городе было ужасное. Немцы предприняли новый штурм Севастополя. Это по счету был третий, самый мощный. Наших самолетов не было совсем. «Юнкерсы», что называется, долбили город с воздуха. Я не раз высказывался и не добрым словом поминал наших соколов. Умолял хоть на полчасика появиться в воздухе. Мы, все же, сумели разгрузить транспорт, это были боеприпасы и продовольствие. Сразу же вступили в бой, открыв огонь из всех орудий по фашистам, которые атаковали станцию Мекензиевы Горы.

К вечеру, на подходе к Павловскому мыску, на нас обрушили удар пятнадцать юнкерсов. Бомбы летели, словно град на наши головы. Трудно сказать, сколько их попало в корабль, сколько упало в море. Но вода кипела вокруг корабля. Мы едва успевали справляться с поминутно возникающими пожарами и отстреливаться от пикирующих на корабль воздушных стервятников. В небе, как обычно, не было ни единого нашего самолета. Этот ад продолжался более трех часов. Бомбардировщики, не прекращая бомбежки, поочередно пополняли свой бомбовой груз. Через какое-то время мы прекратили вести борьбу с пожарами. Вода заполнила трюмы, и корабль медленно погружался. Бой прекратился, когда вода достигла верхней палубы, и улетели юнкерсы. Поздним вечером мы похоронили своих товарищей.

Алексей налил вино Игорю и себе в бокалы и залпом выпил. Левин последовал его примеру.

– Ты куришь? – спросил он.

– Нет, не курю.

– Я тоже, недавно бросил.

Вздохнув, проговорил Алексей и продолжил рассказ:

– На каменном выступе закрепили доску, на которой выжгли слова: «Эсминец Свободный погиб в неравной схватке с фашистами». Я тебя обязательно свожу на это место. Там теперь памятник нашим матросам – металлический обелиск. Так мы стали сухопутными.

Он вновь налил по бокалу, и они выпили. Алексей продолжал:

– Я с группой под командованием старшины II статьи Стрельцова, после нескольких дней боев, был направлен на Константиновскую батарею. Задача батареи – не дать переправиться гитлеровцам через Северную бухту. Руководил на Константиновском равелине капитан 3-го ранга Евсевьев и комиссар Иван Кулинич. Попали мы из кромешного ада на эсминце в самое пекло на этой батарее. Прибыли мы числа семнадцатого, а может позже. В это время немцы уже взяли почти всю Северную сторону, и наш равелин сдерживал их натиск, мешал переправе. Нас было человек восемьдесят, не больше, и помощи ждать было неоткуда. Атаки фрицев шли беспрерывно. 24-го июля поступил приказ покинуть равелин. Минер Леша Зинский получил задание, после нашей переправы через бухту, взорвать укрепление. Комиссар был ранен, но остался, чтобы прикрыть Зинского. После взрыва Алексей вплавь сумел выбраться и пристать к нам. Кулинич погиб, прикрывая огнем матроса и расстреляв свой боезапас. Зинский передал нашему командиру полевую сумку комиссара с партийными документами. Я и не знал, что моя судьба будет зависеть от этой сумки комиссара.

Алексей посмотрел на пустой графин из под вина и подозвал официанта:

– Принеси нам, дружок, Мускат белый Красного камня. Друга хочу угостить.

Официант ушел, а Алексей, что-то вспоминая, добавил:

– Это вино из подвалов Массандры спасло жизнь многим защитникам города.

Официант принес бутылку в красивой упаковке, и бывший моряк-черноморец налил вино в принесенные хрустальные бокалы.

– Теперь, может быть, оно уже и не то, но все-таки вино замечательное, – говорил он, отпивая маленькими глотками из резного, ажурного бокала.

Вино было превосходное, это Игорь оценил с первым глотком. Тонкий аромат как бы щекотал сознание и требовал попробовать еще. Игорь молча восторгался вином и ждал продолжения рассказа. Алексей оценил молчание слушателя, ему необходимо было время, чтобы справиться с волнением, вызванным воспоминаниями. Сделав еще пару глотков, он продолжил.

– Были у нас на батарее и солдаты, трое пришли с нами. Они влились в нашу группу сразу после гибели эсминца. Под гимнастеркой все они носили тельняшки. Одного солдата звали Тихоном Швыдко. Любил он рассказывать, как его в партию перед боем принимали, и что ему лично майор особого отдела задание дал. На наш вопрос о задании Тихон поднимал указательный палец и замолкал. Швыдко погиб за день до нашего отхода с батареи. В тот день мы потеряли сразу восемь человек. Так вот, этот Тихон искалечил жизнь не только мою…

Рассказчик смолк и на какое-то время закрыл глаза. Затем, взглянув в лицо Игоря, молча указал на бокал с вином. Они выпили, и Алексей, глубоко вздохнув, но спокойнее, чем прежде, заговорил вновь:

– …Обо всем этом я узнал уже после амнистии и своей реабилитации. В 1955 году я нашел своего бывшего командира батальона, вот он мне и помог ознакомиться с моим делом. В этом батальоне и с этим комбатом я закончил войну. А до этого мне пришлось еще раз побывать в преисподней в гостях у самого дьявола. После оставления Константиновского равелина и переправы мы двинулись к Стрелецкой бухте. Над Севастополем висел непроницаемый пыльный туман от страшной артиллерийской канонады. Нас заметили с воздуха, и мы оказались под бомбежкой. Нас расстреливали из пулеметов и забрасывали бомбами. Я был ранен в плечо и контужен. В Стрелецкой бухте к нам добавили раненых и приказали двигаться в Камышевую бухту. Завтра туда должны прийти два корабля для эвакуации из Севастополя раненых и женщин с детьми.

Действительно, 27 июня кровоточащий город ждал прибытия двух кораблей. Эсминец «Безупречный»под командованием капитана 3-го ранга Петра Буряка уже к вечеру подошел к крымскому мысу Ай-Тодор. До Севастополя оставалось совсем немного. И здесь его атаковала группа фашистских бомбардировщиков. Две бомбы попали в корабль. Эсминец потерял ход, и продержаться на плаву долго не мог. Командир приказал экипажу покинуть корабль, а сам капитан Петр Буряк ушел под воду со своим эсминцем, стоя на мостике корабля. Моряки и солдаты, оказавшись за бортом, держались на воде, уцепившись за разбитые шлюпки и разные плавучие обломки. Наши подводные лодки всплывали и подбирали людей на воде.

Следом, с некоторым интервалом, шел корабль гораздо большего водоизмещения. Это был эскадренный миноносец класса Лидер «Ташкент», имевший, по тому времени, мощное вооружение. Он вез сотни тонн снарядов и более тысячи солдат для защиты Севастополя. У Камышевой бухты «Ташкент» разгрузился и принял на борт раненых, женщин с детьми, в общем, около двух с половиной тысяч человек. Как рассказывали очевидцы, командир «Ташкента», наблюдая за погрузкой этой массы людей, закрывал глаза, держался за голову и произносил не совсем понятные слова и выражения. Ведь сюда, на Камышевую бухту, доставили этих людей в расчете на два корабля. Не задерживаясь, сразу после погрузки, корабль до рассвета ушел в обратный путь. На рассвете командир «Ташкента» капитан 3-го ранга Ерошенко радировал, что лидер обнаружен воздушным разведчиком. Вскоре «юнкерсы» начали беспрерывные атаки на корабль. Я плохо помню то время, у меня были проблески сознания, и опять я уходил в беспамятство. О том, что с нами происходило, я узнал от товарищей уже в госпитале, когда стал поправляться. «Ташкент» три часа отбивался от атак воздушных стервятников. Моряки с восторгом отмечали мастерство командира корабля. Насколько велико должно быть судоводительское искусство и самообладание Ерошенко, чтобы при трехчасовой беспрерывной бомбежке не иметь ни одного прямого попадания. Такую маневренность корабля даже трудно представить.

Маневрируя, корабль двигался к кавказским берегам. Лидер, конечно, получал повреждения от близких разрывов в воде. Несколько внутренних помещений были затоплены, вышел из строя один котел, затем одна турбина и рулевое управление. Корабль все глубже оседал в воду. При этом надо иметь в виду, что множество людей находилось на палубе, ведь кубрики были забиты ранеными. При взрыве очередной бомбы у борта происходит непроизвольное движение массы людей, вызывающее определенный крен судна, и этот крен мог стать критическим. Нетрудно догадаться, что от командира и экипажа требовалось невероятное напряжение духовных и физических сил. В госпитале знали, что командир «Ташкента» Василий Николаевич Ерошенко сошел на причал капитаном 2-го ранга. «Ташкент» достиг кавказского берега. Наши истребители вылетели для прикрытия корабля, как только он вошел в досягаемую для них зону. Людей с палубы тоже сняли подошедшие корабли. А тяжелораненых выгрузили в Новороссийске. Так я оказался в новороссийском госпитале, а затем еще много поменял городов и коек в госпиталях. И лишь в 1943 году, в конце июля, был выписан из госпиталя, а 1 августа уже находился в батальоне на передовой. Так что и Курская битва без меня не обошлась.

Наша 53-я армия генерала Галанина входила в состав Степного фронта, и мы наступали на Харьков. В 1944 году 24 января под Корсунь-шевченковским я был вновь ранен и после госпиталя попал уже на 1-й Украинский фронт. Батальон, в который я влился, называли «геройским». Наш комбат получил звание Героя за плацдарм при форсировании Днепра. С этим батальоном я протопал до Берлина. Там уже, сам знаешь, было столько радости, что казалось, все беды и горе кончились. Счастливая жизнь начнется повсюду.

Все старослужащие ждали «дембеля». В декабре 45-го и я уехал в отпуск, комбат сам ходатайствовал о моей поездке домой. Дома как такового не было, и я это знал. В моей родной станице Лабинской, это в Краснодарском крае, половины домов не было после обстрелов и бомбежек. Отец убит в 41-ом, а мать и сестра погибли при артобстреле. Эти сведения я получил еще в госпитале. Ехал я с целью повидать станичников, узнать о родных. Встретился в станице с земляками, с дальней родней. Многие собирались уехать в Крым, говорили, после вывоза татар из Крыма осталось много свободного жилья.

В часть я вернулся в середине января. Успел на проводы нашего комбата в академию. Он отцом родным был для нас, хоть и молодой. – Алексей прикусил губу и кулаком вытер глаз, в котором сверкнула слеза. – Никого в обиду не давал, а попытки обидеть были. В батальоне находились солдаты из штрафной роты. К нам их прислали в конце апреля, во время ликвидации франкфуртско-губинской группировки. Там было очень жарко, и ребята дрались что надо. С окончанием войны особисты хотели их вернуть в штрафную роту. Комбат воспротивился этому приказу. Три дня шла эта катавасия. Батальон выставил охрану. Комбата вызвали в штаб армии, где, наконец, было принято решение об отмене наказания, в связи с проявленным героизмом в боях за Берлин.

И вот наш родной комбат уезжал. Можешь представить, каково нам было расставаться с ним…

Алексей опять замолчал и опустил голову. Теперь Левин плеснул немного вина в бокалы и молча предложил выпить. Они выпили, Алексей с минуту еще молчал, а потом выпалил:

– Через три дня меня арестовали...

Увидев на лице Игоря недоумение, пояснил:

– Вызвали в СМЕРШ для выяснения ряда обстоятельств в период обороны Севастополя. Оттуда я вышел уже под конвоем. Вменили мне, что я восхвалял немецкую авиацию, сеял панику среди солдат, внушал бойцам, что у нас нет больше самолетов. Следовательно, я сознательно, по чьей-то указке вносил дезорганизацию в нашу армию. Мне обещали, если я укажу тех, кто мной руководил, кто завербовал меня, то мне зачтутся мои заслуги в боях и мои ранения. Но я никого не назвал и, конечно, назвать не мог. Я просто считал это глупостью, о чем и заявил этим бумажным душам. В результате статья 58-10 и срок 10 лет. Через полмесяца я был уже в тюрьме города Торгау. А дальше ты знаешь, на этапе мы уже познакомились.

– Круто они с тобой, – глубоко вздохнув и медленно выдыхая, произнес Левин, – не могу понять я душу того солдата, который писал на вас донос комиссару.

– Какой к черту, донос, – вспыхнул Алексей, – о чем доносить? Мало ли что мы говорим на передовой за минуту до смерти. Никто и подумать не мог, что у него задание докладывать о настроении людей перед боем и после. Это же сумасшествие натуральное, а ведь за это осудили многих людей. Теперь-то я понимаю, что это был не единственный идиот.

– В стране их было много, – согласился Игорь, и сейчас еще хватает.

– Идем, прогуляемся, а то засиделись мы с тобой, – проговорил Алексей спокойным голосом и улыбнулся. Они допили вино и, выйдя из ресторана, направились к морю.

– Смотри, опять экскурсанты у «девушки с кувшином». Давай подойдем, – попросил Игорь.

– Их все время будут туда водить, – смеясь, заметил Алексей, – я тебе расскажу, в чем весь эффект. Девушка с кувшином выходит замуж. Она об этом так задумалась, что не видит переполненного кувшина. Разбойник Али Баба ее видит и крадет. Затем продает ее султану в гарем. Она рожает сына, но жизнь в неволе и тоска по родине приводят ее к отчаянию. Она с ребенком бросается в море и становится русалкой. Она теперь часто подплывает к родным берегам и показывает сыну родную землю. И вот тут экскурсовод говорит: «Вам сегодня повезло, она только приплыла. Оглянитесь и вы увидите ее». Слушатели оглядываются и видят в море, вблизи от берега, русалку с ребенком на руках. Она показывает сыну свою родину.

– Вот в этом весь эффект, – улыбаясь, закончил Алексей.

Игорь прослушал красивую легенду и еще больше захотел посмотреть все это собственными глазами. Довольный произведенным впечатлением от легенды, Алексей согласился удовлетворить желание Игоря. Они свернули на центральную аллею и направились к бронзовой скульптуре-ансамблю. Неторопливо продвигаясь к «девушке с кувшином», Алексей сообщил, что эту легенду запечатлел в бронзе эстонский скульптор Адамсон.

После осмотра и некоторого обсуждения, они погуляли по парку. Теперь уже Игорь рассказывал о себе, своей семье и работе. Они присели на скамейку, и Левин продолжал рассказывать. Говорил больше о людях, оказавших ему поддержку в трудную минуту. Алексей слушал его скупой рассказ о себе, широкое повествование, высказанное с трогательной теплотой о друзьях, и восторгался этим человеком. Он себе ясно представлял с какими трудностями довелось встретиться Левину, чтобы достичь того, кем является он сегодня. У Алексея теплело на сердце от гордости за товарища одного с ним поколения и сходной судьбы. Прошло уже более четырех часов после их встречи, но они потеряли счет времени. Не обошлось без воспоминаний военных лет. О лагерной жизни старались не говорить. Это были отнятые у жизни годы. Когда стало темнеть, они спохватились, что беседа слишком затянулась.

– Засиделись мы, – проговорил Алексей, – жена, теперь, волнуется «пропал мужик».

Он улыбнулся и пригласил:

– Пойдем, Игорь, зайдем ко мне.

– Нет, уже поздно. На сегодня нам общения достаточно. Завтра мы встретимся.

– Ладно, – согласился Алексей, – я работаю до пяти и сразу иду к тебе.

На следующий день Алексей пришел в санаторий, когда Игорь возвращался с пляжа к себе в корпус. Они встретились в коридоре. Обменявшись рукопожатием, Игорь сказал:

– Мне достаточно пяти минут, чтобы собраться.

– Можешь все пятнадцать, я же пришел раньше. Мы как, пешком или поедем?

– В автобусе сейчас жарко и народу много, – отвечал Игорь, надевая тенниску.

– Ну и отлично, я тебя поведу короткой дорожкой, тропками. Нина уже в курсе и ждет нас.

Они вышли из санатория, и Игорь спросил:

– Как же ты с Ниной познакомился? Она ведь «крымчанка», а ты с Кубани.

– Э… брат, это тоже история. Увидел я впервые ее, еще в свой приезд в станицу в 1945 году в декабре, во время отпуска. Она еще девочкой-подростком была. Всего-то пятнадцать лет ей в ту пору сравнялось. Но уже тогда выделялась среди сверстниц. Отпечаталась она мне в памяти такой, как увидел ее в станице у тетки. С моей сестренкой двоюродной она дружбу водила. Явилась в хату к подружке на выходной день. Кожушок свой сбросила и предстала в платье голубом в горошек. На плечах крылышки, отделанные черной материей. Коса перекинута через плечо, рукава платья тоже отделаны черным. На ногах резиновые ботики на кнопках. Я сразу маму вспомнил в довоенный период. Она похоже одевалась. Да и тот наряд Нины тоже, наверно, из материнского сундука. Поразили меня еще ее огромные глаза, внимательные и задумчивые. Увидела меня, незнакомого солдата, как от яркого света закрылась кисточками ресниц. Такой она мне и в лагере иногда виделась по ночам.

Рассказывал Алексей неторопливо, не ускоряя и не замедляя шаг. Иногда замолкал и Игорь не нарушал этого молчания.

– После отбытия срока, приехал я к тетке, больше ехать было не к кому. Она в ту пору уже в Крыму капитально обосновалась. В Форосе квартиру имела и работала в санатории. Нина тоже проживала в Крыму…

В это время Алексей ступил на асфальтированную площадку и, сделав рукой приглашающий жест сменил тему:

– Вот мы уже в Кореизе. Это, – указал он на двухэтажное здание и ряд строений выступающих ступеньками, – пансионат «Волга». Сейчас мы пройдем через него и выйдем на нашу главную улицу, она одна у нас, по которой автобус на Ялту ходит.

Они вышли к автобусной остановке, прошли мимо кинотеатра и миновали ряд магазинов.

– А вот и наш дом, – весело возвестил Алексей, открывая калитку.

Они вошли в подъезд, в котором одна дверь вела в квартиру одноэтажного дома, а другая на лестницу, ведущую во двор. Двор был большой со спуском в сторону моря. Во дворе находилось несколько приземистых строений. Это были летние комнаты, которые сдавались внаем приезжающим отдыхать «дикарям». Алексей не стал спускаться во двор, а прошел по небольшому коридору к полуподвальному помещению. Открыл ключом дверь и весело сообщил:

– Вот наши апартаменты – и пропустил гостя.

Игорь вошел в прихожую, которая являлась также и кухней. К небольшому окну, выходящему во двор, примыкал обеденный стол, покрытый клеенкой, а рядом из стены над раковиной торчал водопроводный кран. Пока Левин осматривался, из комнаты вышла молодая женщина. Первое, что увидел Игорь, взглянув на женщину, были ее глаза и толстая коса, переброшенная через плечо. «Действительно глазищи», – вспомнил он рассказ Алексея.

– Здравствуйте, – участливо поздоровалась Нина и протянула руку.

Игорь пожал маленькую ладошку и невольно посмотрел в ее глаза, пытаясь что-то увидеть сквозь легкую дымку, или, как говорят, поволоку. Она улыбалась глазами, слегка прикрыв их густыми ресницами. «Не ресницы, а кисточки для рисования», – мелькнула мыслишка у Левина.

Нина, заметив некоторое смущение у гостя, приветливо проговорила:

– Проходите, Игорь, в комнату. Я ведь с вами хорошо знакома, заочно, конечно же. Алексей мне о вас очень много рассказал.

Нина говорила свободно, без кокетства и не смущаясь оттого, что мужчины терялись, заглядывая ей в глаза. Это вошло в привычку и нисколько ее не беспокоило.

Игорь прошел в комнату и окончательно справился со своим волнением. Неожиданное появление и необычная красота Нины поразили Левина и вызвали внутреннюю неустойчивость. Сейчас, уже сидя за столом, он возвратил себе обычное спокойствие. Мысленно подтрунивал над собой, удивляясь, что не замечал за собой подобного. Теперь он украдкой поглядывал на нее и больше не смущался.

Продолжая начатый Ниной разговор о заочном знакомстве, Игорь заметил:

– Знакомство у нас с вами неравноправное.

– Это как понять? – спросила она, вскинув смоляные брови и распахнув кисточки ресниц.

Мгновенно дымка с ее глаз невидимым потоком устремилась в глаза собеседника. Спасаясь от этого головокружительного тумана, Левин, указав глазами на Алексея, пояснил:

– Обо мне он вам все рассказал, так сказать, познакомил с моей биографией. А вот о вас, Нина, я знаю лишь, что вы жили в станице на Кубани…

– Я просто не успел тебе рассказать, – вставил Алексей, – но я расскажу.

– Нет уж, Леша, теперь я и сама расскажу, а ты послушай. Может, узнаешь и то, чего не знал раньше.

Последнюю фразу она произнесла задумчиво и скрылась на мгновение, сомкнув черный бархат ресниц. Затем, обращаясь к мужчинам, бодро произнесла:

– Давайте вначале выпьем за нашего гостя, за вашу встречу. Я понимаю, какая это радость для вас, видевших не только смерть, но и испытавших нечеловеческие муки и издевательства.

Они выпили по бокалу вина, и Игорь дал высокую оценку виноделу, изготовившему это прекрасное снадобье. Оказалось, что виноделом является тетя Алексея, проживающая в Форосе.

Перекинувшись фразами о фруктах и нынешнем урожае, Нина приступила к рассказу.

– Я дружила с двоюродной сестрой Алексея еще в станице, часто бывала у них. Там я и увидела впервые Алешу. Он приехал в отпуск и жил у тети. Мне тогда хотелось произвести на него впечатление, – она улыбнулась, невольно демонстрируя жемчуг своих зубов. Ее крупные, сочные и необыкновенно живые губы нежно раздвинулись и вновь сомкнулись.

– Помню, я тогда надела мамины вещи. Они мне, как раз, пришлись впору. Ухажеров в станице было мало. На танцах мальчишки были кавалерами. Два раза в клубе видела Алексея и танцевала с ним. Жила я с бабушкой. Алексей уехал в армию, и я о нем больше не думала. Когда из станицы стали уезжать в Крым, бабушка тоже загорелась, и хотела непременно, как она говорила, «попытать счастья в Крыму». К этому времени наша хата совсем развалилась. Для ремонта средств не было, и мы поехали в Крым. Направили нас вначале в Бахчисарай, а затем в Симеиз. Получили мы с бабушкой одну комнату в небольшом доме. Бабушка работала уборщицей, а я поступила на курсы медсестер в Алупке. В 1948 году бабушка заболела и слегла. Для меня это был очень тяжелый период. Ежедневно приходилось ездить в Алупку, я там работала в доме отдыха, и уделять время больной бабушке. Неимоверно уставала от ухаживаний. Нагрубить отдыхающим селадонам нельзя, я ведь на работе, но и видеть их слащаво вульгарные рожи и нахальные руки было невыносимо. Так и жила. На следующий год, весной, похоронила последнего родного человека, бабушку. Осталась одна, хоть волком вой.

Она склонила голову, прикрыв ладошкой глаза, и коса змейкой заскользила по шелку блузки, вынырнула из-за плеча и расположилась на груди. Нина привычным движением закинула косу назад и, подняв голову, продолжала.

– В то время единственная моя отдушина – это поездка в выходной день в Форос. Там, подруге и ее маме, я могла излить свою боль, обиды и оскорбления, получаемые на работе от отдыхающих сластолюбцев. Как они были мне ненавистны, считавшие, что им все подвластно, что их обязаны любить. Я с омерзением вспоминаю и поныне некоторые рожи.

Она смолкла, и в глазах, словно в облаках, сверкнула маленькая молния. Глубоко вздохнув, Нина продолжила:

– Там же, в Форосе, впервые зашла речь о моем замужестве. Мне настойчиво советовали выйти замуж, убеждали, что прекратятся домогательства ко мне и у меня наладится жизнь. Я согласилась, а вскоре подвернулся и жених. О любви, конечно, и речи не было. В то время я и не думала, что смогу полюбить когда-нибудь.

Она улыбнулась, улыбка необычайно украшала ее, делала сказочно красивой.

«Представляю, – подумал Левин, – как добивались мужчины внимания и любви этой женщины».

– Женихом моим был бывший партизан, – продолжала рассказывать Нина, – на пятнадцать лет старше меня. У нас он считался завидным женихом. После госпиталя в армию его не взяли. Работал он в Мисхоре плотником, подрабатывал еще в санатории. Квартиру имел в Кореизе, вот эту самую, где мы сейчас сидим. В 1950 году мы поженились, свадьбу небогатую справили. И все бы ничего было. Иван, так звали моего мужа, был добрым ко мне, понимающим в хозяйстве, и я к нему привыкла. Да вот только была у него слабость к выпивке. Поначалу-то и не заметно было. Придет на неделе, раз-другой пьяный и тут же дает слово, что это больше не повторится. Однако повторялось, а через год уже стало бедствием. Каждый день стал выпивать, а иногда и ночевать не приходил. Продолжалось это до осени 52-го года. А в октябре после работы, там же в Мисхоре, с дружком своим напились и пошли купаться. То ли они подрались, то ли ударились обо что-то, но оба утонули с кровоподтеками на лице и голове. Похоронила его и стала вдовой. От ухажеров вновь пришлось укрываться, и было уже невмоготу. Через год из лагеря вернулся к своей тете Алексей. Там мы с ним и встретились. Почти год дружили, а затем и поженились.

Она вопрошающе взглянула на своих слушателей и воскликнула:

– Так почему нет в бокалах вина, мужчины? Я хочу выпить за своего мужа, – и, подождав, пока Алексей наполнил бокалы, тихо добавила, – за тебя, Лешик, за тебя милый и дорогой мой супруг.

Выпили за Алексея и, конечно, за прекрасную хозяйку дома. Этот тост от всей души предложил Левин. Не выпуская инициативу в разговоре, Нина обратилась к Игорю:

– Каковы же ваши планы на период пребывания в Ялте?

И тут же спросила мужа:

– Ты, наверно, покажешь ему места своих боев при обороне Севастополя, да и сам город?

– Свои места боев я ему уже обещал показать. А знакомство с Севастополем надо начинать с Исторического бульвара, панорамы. Для этого я хочу попросить Николая Ивановича…

– Это здорово! – перебила Нина, взглянув на Игоря, – Николай Иванович не откажет, а расскажет. И показать сумеет лучше любого экскурсовода. Он здесь родился, учился в Севастополе и преподавал в школе историю. Всю войну партизанил в Крыму.

Она так запальчиво все это произнесла, что, видимо, сама удивилась этому. Переведя взгляд на мужа, опустила голову и проговорила:

– Извини, что перебила, но с Николаем Ивановичем ты правильно придумал. Нина смолкла, а Алексей пояснил:

– С Николаем Ивановичем я вместе работаю. Очень хороший и добрый человек. После контузии он заикается, поэтому ушел из школы. Город и весь Крым знает досконально. Каждую партизанскую тропку на ощупь распознает.

– Это замечательно, – откликнулся Игорь, – если он согласится.

– Я в этом почти уверен. Завтра с ним поговорю и тебя познакомлю. Ты подходи ко мне на работу сразу после обеда. Думаю, что мы одно воскресенье посвятим Ай-Петри. Николай Иванович проведет нас по тропам через территорию заповедника и выведет к памятнику партизанам Ялтинского отряда, в котором он воевал со дня его создания. Отряд был окружен карателями в конце 1941 года. В том бою погиб Аверкин, командир отряда и его друг детства. Там же, у памятника, на скале Шишко имеется видовая площадка, откуда открывается настоящая панорама всей округи. Но об этом лучше не говорить, а это надо видеть.

Заключил Алексей свой краткий экскурс.

– Все правильно, а сейчас заканчиваем застолье и направляемся в Мисхор, в парк на танцы.

Распорядилась Нина и первая вышла из-за стола. Через десять минут они уже спускались к морю в Мисхорский парк, откуда доносилась музыка.

«CТРАНИЦА ИЗ ДНЕВНИКА»

Перекладывая на полках книги, мне на глаза попалась старая ученическая тетрадь-дневник моей матери. Она его вела от случая к случаю. Но каждая запись – это отрезок многогранной жизни того времени. Впервые о дневнике я узнал сразу после смерти мамы. Помню, я над ним просидел всю ночь, читая и вспоминая о прошлом, о матери. И сейчас, взглянув на открывшуюся запись: «Приехали в Сталинград. Надя и Иван Васильевич встретили хорошо». Я погрузился в воспоминания…

Уже несколько часов продолжается бомбежка Минска. Отец в командировке. Дорога от Комаровки (там военный городок, где мы жили) вела на шоссе Минск – Москва. Эта дорога была загромождена вещами. В придорожных канавах валялись чемоданы с рюкзаками, велосипеды, детские коляски и прочие домашние вещи. А на шоссе длинная вереница беженцев из горящего города.

Вот вновь на дороге тень летящей смерти, низко, на бреющем с увлечением поливает горячим свинцом из пулеметов мирных жителей. И опять остаются брошенные тележки с поклажей и не все поднимаются, чтобы продолжить свой страшный путь. Среди этих беженцев мать, четверо её детей и няня, молодая девушка из под Минска. Я – старший из детей. После двухдневного скитания в лесу нас подобрала грузовая машина с отступающими солдатами. Нас подвезли до железнодорожной станции. Тяжелая была дорога, но мы добрались до Сталинграда, где жила тетя Надя, сестра матери с мужем и моей бабушкой.

После всего пережитого было странно смотреть на этот мирный просыпающийся город, на берегу великой реки. Казалось, в городе ничто не говорит о войне. Лишь лица людей посуровели, да больше стало одетых в военную форму. На стенах домов появились первые плакаты: «Родина – мать зовет!».

Добираться надо на трамвае №2, который ходил на Дар Гору. А оттуда немного пешком в гору. На руках несли поочередно, я и мама, годовалую сестренку Нонну. Няня наша осталась в Белоруссии. Старшая девочка, которой было два с половиной годика, не плакала, держалась за ручку своего четырехлетнего братика и старалась не отстать от мамы.

Вот, наконец, и нужная дверь. Мать позвонила. Дверь открыла бабушка.

– Боже мой! Маня! Родненькая! Детки! – запричитала бабушка Саша прямо с порога. – Надя!..

Крикнула она в комнату. Но Надя уже спешила на шум и возню в прихожей. И опять слезы радости и горя. Сестренки и братик оказались в руках тети и бабушки. Их ласка и нежность довели ребятишек до слез, и они громко заплакали. После очередного чмоканья в нос и щеку я сел в стороне и задумался: «Вот она моя тетя Надя. Очень красивая женщина. Я много слышал о ней в кругу родных. Особенно мне запомнился эпизод с её замужеством. Произошло это в 1920 году в деревне под городом Себежем. После боев там был расквартирован кавалерийский полк. Тетя Надя, ей в ту пору было 16 лет, тяжело болела. И чего только не предпринимал её отец, дедушка Петя, ничто не помогало. Девушка угасала как свеча.

Хорошо относился к их дому командир кавполка. Лошадкой при вспашке помог и в ремонте дома помощь оказал. А однажды с её отцом повел такой разговор:

– Я вылечу вашу дочь, но при одном условии…

– Что хотите, ничего не пожалею, – воскликнул обрадованный отец.

– Она будет моей женой.

Непреклонно сказал командир Иван Васильевич Лобанов. Смолк отец и чуть не выпалил: «Стар Вы для нее» (Лобанову было в то время 36 лет). Но крестьянская смекалка помогла. «Пусть вылечит, а там что Бог даст», – подумал он и вслух выразил свое согласие.

На следующий день осмотрел больную молодой военный доктор. А через неделю аналогичный разговор произошел между доктором и отцом Нади. Дедушка Петя и ему обещал отдать дочь замуж.

Прознал об этом Иван Васильевич и тотчас был откомандирован из части молодой доктор. Надю теперь лечил старичок-добрячок, военный фельдшер. Между тем Надя поправлялась, и обещание надо было выполнять. Волнуясь, начал отец готовить дочь к замужеству. Да не тут-то было.

«Скорей повешусь, но не выйду», – говорила больная. А когда случалось Лобанову находиться в комнате, он слышал сквозь её плач проклятия и оскорбления. Он не обижался, старался успокоить её родных.

Надя выздоровела. На исхудавшем лице выделялись бездонные, как небо, задумчивые глаза. Она замкнулась в себе и целыми днями молчала. Мать плакала, отец не знал, что делать. Не сдержать слово нельзя, и это понимали все. И тогда был созван совет из родичей и добрых соседей. Приглашен был и местный «батюшка». Решение было найдено. Отец в восторге потирал руки, улыбалась и Надя.

Назавтра Иван Васильевич был приглашен на важный разговор. Лобанов зашел в горницу. Надя сидела с отцом и матерью, а вокруг много людей. Необычная её бледность приковала его взгляд, а у неё по телу прошла дрожь и стало жарко. Отец посмотрел на икону, перекрестился и, не глядя на Лобанова, сказал:

– Ты прости нас, Иван Васильевич. Мы люди верующие и дочь без «венца» не отдам. Ежели шибко любишь и пойдешь с ней под венец в церковь, то я согласный. Надя тоже не возразит. Правда, дочка?

Надя, не поднимая глаз, согласно кивнула. Иван Васильевич медленно оглядел всех, поднялся и вышел. Он не слышал шума и ликования в доме.

А вечером подъехала бричка. Боец от Ивана Васильевича внес в хату свадебный наряд для Нади и сказал, что венчание завтра 10 часов утра. Был строго предупрежден и поп, чтобы ко времени все было готово.

Утром вся деревня огласилась звуками барабана и медных труб. Полковой оркестр исполнял вальс «Амурские волны». Свадебный кортеж из двух запряженных троек, сопровождаемый эскадроном подъехал к церкви. Обвенчанные молодые, не побывав дома, выехали с полком из деревни. Через неделю полк вступил в бой с белополяками…

Вот что мне напомнила короткая запись в дневнике матери. И еще несколько строк о хлебных карточках вновь вернули меня в прошлое…

Это произошло осенью 1941 года. Я ходил в школу. Мама работала, брат и сестры были устроены в круглосуточные сад и ясли. В то время мы еще жили вместе с тетей Надей и её детьми. Однажды воскресным днем в начале месяца мать пришла с базара бледная, как полотно, и чужим голосом сказала: «Я потеряла все карточки». Она не плакала, напротив, сухие губы были плотно сжаты. В глазах лихорадочный блеск. Тетя Надя, бабушка были напуганы видом матери и пытались её успокоить. Все ясно представляли, что, значит, остаться в начале месяца без карточек на продукты и хлеб. Весь день прошел в кошмаре. Дети сидели напуганные, присмиревшие. Из взрослых никто не притронулся к еде.

Вечером атмосфера несколько разрядилась. Мать с тетей Надей перебирали в уме и вслух, что можно продать из вещей на хлеб. В отвратительном настроении сели за вечерний чай. И тут раздался стук в дверь. Нежданный стук и приход почтальона в это тревожное время вызывал в сердце страх, радость и боль. Письмо или похоронка – эта мысль пронзала каждого проживающего в стране человека, ибо у всех у них кто-то из родных находился на фронте.

Вошел мужчина и спросил:

– Здесь проживает?.. – он назвал фамилию матери и видя, что женщина испуганно встала, поспешил добавить, – я карточки ваши нашел… Вот принес. Адрес ваш на квитанции прочитал.

И глядя в широко раскрытые глаза матери, продолжил.

– Подобрал я пакетик, развернул. Вижу карточки хлебные, продуктовые, да квитанции об уплате в садик и ясли. Знать, ребятишек много у женщины. Как подумал, то самому стало страшно, что вас ждет. Вот я и пошел вас разыскивать. Далеко вы живете.

Он подошел к столу и положил осторожно пакет. Сверху лежали две десятки и мелочь. Это деньги, с которыми мать уходила на базар. Вот тогда-то из глаз матери брызнули слезы. Она бросилась к нему, в порыве благодарности крепко сжала его руку и разрыдалась. Тетя Надя, бабушка, сияя счастливыми улыбками, плакали. Ничего не понимавшие дети громко ревели. У мужчины в глазах стояли слезы. Он быстро вышел и тихонько прикрыл дверь. Все произошло настолько внезапно, что никто не заметил его исчезновения. Когда опомнились, его уже не было. Стали себя ругать, что не спросили, кто он такой и где живет. Но были счастливы тем, что есть такие люди и было их очень много.

Я вздохнул, отложил дневник и невольно подумал:

– Хотелось бы и сегодня видеть чаще таких людей. Ох! Как нам этого сейчас не хватает...

«ОТЕЦ»

Начало этой истории тесно связано с героическими действиями белорусских партизан в 1943-1944 годах. Точнее, когда командующему партизанским соединением Владимиру Елисеевичу Лобанку стало известно о Полоцком детском доме не успевшем эвакуироваться из города. В детдоме находилось около двухсот детей различного возраста. Белорусские, русские, украинские, литовские, еврейские и дети других национальностей. И самым ужасным стало то, что этим детям уготована страшная судьба: стать донорами фашистских солдат. Немецким фронтовым врачам требовалось много свежей крови для лечения своих офицеров и солдат. Такого изуверства допустить было нельзя, и Лобанок связывается со штабом партизанской бригады имени В. И. Чапаева. Эта бригада ближе, чем другие партизанские части находилась в районе, прилегавшем к городу Полоцку.

Операция по освобождению детей, получившая название «Зоренька», прошла вполне успешно. Детей удалось вывести в лес из села Бельчицы, где в последнее время проживали детдомовцы. Из леса на подводах детей доставили на партизанский аэродром в сорока километрах от Полоцка. Затем на самолетах переправили в советский тыл.

Но не все прошло очень гладко. Без приключений не обошлось. Вот с этих интригующих слов и начну я свой рассказ.

Перед началом операции «Зоренька», наша авиация подвергла бомбардировке укрепления города Полоцка и его окрестностей. Бомбардировка продолжалась и во время операции. В это время были задействованы наши штурмовики. Пролетая низко над селом, Бельчицы они интенсивно обстреливали гарнизон, заставив укрыться от пуль и снарядов солдат вермахта. Этим воспользовались партизаны и почти без боя вывели детей в лес. Один из подростков, пятнадцатилетний Николай, накануне подвернул ногу. Нога опухла, и ходить было больно. Об этом он никому не сказал. Николай бросился бежать со всеми, но боль в ноге заставила остановиться. Он решил вернуться, чтобы поменять обувь на больший размер. Это были старые ботинки директора детского дома. Он их видел в куче брошенных вещей и не нужного хлама. Когда, прихрамывая, Николай вышел на тропу, по которой ушли дети, то он никого не увидел. Испугавшись, он метался в разные стороны, и его увидели полицаи. Их было двое. Один тут же хотел пристрелить мальчика, но второй полицай остановил его. «Это же из дома, где дети живут», – громко заявил он, отводя его автомат.

– Ну и что? Может, он бежать к партизанам задумал, – отвечал первый.

– Это же доноры! Их сейчас откармливают, а затем они свою кровь будут давать немецким солдатам. Может быть, его кровь тебя спасет, если будешь ранен. Лейтенант говорил, что их беречь надо.

– Тогда другое дело. Они встали, воспользовавшись внезапным затишьем, и нагнали детдомовца.

– Пусть его лейтенант допросит, – промолвил, раздумывая второй, – может, и правда бежал к партизанам.

– Тогда давай его в сарай к этой партизанке и вести далеко не надо. Взяв за шиворот, они довели тяжело хромавшего подростка к кирпичному сараю и, открыв замок, втолкнули его внутрь. Этот сарай находился в сорока метрах от комендатуры и казармы немецких солдат. Рядом стоял аккуратный домик, где проживал лейтенант, временно исполняющий обязанности начальника гарнизона. Лейтенант уже завтра ожидал прибытие батальона с тяжелой техникой и вооружением. Ведь Полоцк и его район входили в состав городов, которые были объявлены крепостями. Войска крепостей и крепостных районов были обязаны обороняться до последнего солдата. Наверно, поэтому лейтенант по-своему решил участь пойманной ранним утром партизанки. Когда к нему доставили молодую пленницу, он подумал: «О чем она может сообщить мне? – что в лесу кругом партизаны? Я это без неё знаю. А вот позабавиться с ней не помешает, а утром отдать солдатам».

Он улыбнулся, задержался похотливым взглядом на её фигуре и приказал караульному:

– На ночь приведешь её ко мне в квартиру, а утром передашь в комендатуру». Её тут же увели и поместили в кирпичный сарай под замок. К

атя попала в плен по своей глупости. Она была направлена из партизанского штаба в детдом, чтобы подготовить детей к приходу партизан. Дети должны быть соответственно одеты и готовы к переходу в лес. Когда она уже подходила к селу со стороны леса, то увидела из-за деревьев пожилого мужчину. «Местный житель, – решила она и спросила, – вы из этого села?»

Мужчина вздрогнул, посмотрел по сторонам и, выйдя из-за кустов, глухо спросил:

– Кто такая и что надо в селе?

Катя, увидев у него за плечом винтовку, поняла, что нарвалась на полицая. Не прошло и двадцати минут, как её доставили к лейтенанту.

Катерина, уткнувшись в солому, кляла себя, кусала от обиды губы и едва сдерживала рыдания, которые душили её. Больше всего её мучило, что она не выполнила задание, и операция по спасению детей может сорваться. Было, конечно жаль и себя. Она прекрасно владела немецким языком и поняла, что её ожидает.

Когда втолкнули подростка в сарай, то она на минуту даже обрадовалась, но тут же осудила себя за это. Николай не удержался на ногах, от грубого пинка ногой в зад, и упал на солому, разбросанную на земляном полу сарая. Он тяжело поднялся и, сильно прихрамывая, заковылял в дальний угол сарая. Сквозь тусклый свет, проникающий через решетчатое единственное оконце, Катя видела, как вздрагивали плечи мальчугана, и слышала его не частые всхлипы. Он сидел на соломе, низко склонив голову, и руками разглаживал больную ногу. Она подошла к нему, опустилась на колени и обняла его за плечи. Он не отстранился, взглянул на неё и перестал всхлипывать. «Ты детдомовец?» – тихонько спросила она и нежно провела рукой по стриженной его голове. Он кивнул и невольно коснулся пальцами её руки, лежащей у него на плече.

– А где все остальные ребята, твои товарищи? – осторожно спросила она.

– Они все ушли в лес, – с вздохом произнес он и всхлипнул.

– Это очень хорошо, – обрадовано сказала Катя и крепко прижала к себе подростка. – Как тебя зовут?

– Коля, – ответил он и впервые взглянул ей в лицо.

– А меня зовут Катей. Я к вам шла, чтобы подготовить вас, но меня задержал полицай. И только по моей глупости, – вздохнув, добавила она и спросила, – а ты-то, почему остался?

– Да вот из-за ноги, – указал он на больную ногу и стал подробно рассказывать, как он попал в этот сарай.

– По всей видимости, они еще не знают, что детдомовцы ушли в лес. Идет непрестанная бомбежка и обстрел наземных войск нашими «штурмовиками». Это в частности связано с вашей эвакуацией в тыл. Сейчас не увидишь ни одного гада в селе. Все попрятались по щелям и убежищам. Когда они узнают об исчезновении детей детского дома, тебе придется плохо, а уж обо мне и говорить нечего. Так что будь готов ко всему плохому.

– Тебе не страшно? – спросила она и крепко прижала его голову к своей груди. Николай молчал, тепло разлилось по всему телу, и ему сейчас было очень хорошо.

– Ты очень хорошая, – тихо сказал он, теснее прижимаясь к ней.

– У тебя была девушка? Ты когда-нибудь целовался с девушкой? – спрашивала Катя, приблизив вплотную свои губы к его лицу.

– Нет, – тихо ответил он и закрыл глаза. Она крепко поцеловала его в губы и горячо зашептала:

– У меня тоже никогда не было парня. Я не хочу отдавать себя фашисту. Я слышала, что они хотят сделать со мной. Возьми меня Коля, ты будешь первым и, наверно, единственным моим мужчиной. Я постараюсь убить этого фашиста, а сама погибнуть. Но всякое может случиться».

Она говорила, разжигая себя, и уже чувствовала, как стало горячо внизу живота. Катерина обжигала словами Николая и нервными движениями снимала с него рубашку и расстегивала брюки. У Коли горело не только лицо, огонь пылал во всем теле. Он молча отдался этой лихорадке любви, помогая раздевать себя и её.

Она почувствовала, как напряглось его тело, как в нем пульсирует страх перед своей нуждой в ней. И вот он – долгий напряженный миг, он овладел ею, и остановить его было уже нельзя. И вдруг внезапная боль, и в ней самой возникло чужеродное ощущение проникновения в её лоно. Но эта боль ей была приятна. Она радовалась его силе, его жестокому напору, которому не было удержу.

Сколько это длилось: мгновение или вечность – они не знали. Но когда первый раз Николай сник и хотел расслабиться, то горячие поцелуи Кати немедленно восстановили его силы. И это повторялось не раз. Они совсем забыли, где они, и что их ожидает. И вдруг они явственно услышали немецкую речь и приближающиеся к сараю шаги. Мгновенно, обезумев от страха, они оторвались друг от друга и замерли. В этот момент возник гул низко летящих самолетов и знакомый противный свист авиабомб. Это вернуло их сознание к действительности, и они бросились к одежде, дрожа от страха и быстро одеваясь. Свист летящих бомб продолжался. «Эти пролетят дальше», – мелькнуло в сознании у Кати. И в этот момент прогремел взрыв, за ним другой уже ближе. И вдруг ахнуло рядом. Катя, схватив за руку Николая, упала с ним на земляной пол. Тут же прогремел еще взрыв, качнуло сарай, сорвало дверь и снесло часть крыши с сарая. Катя ползком приблизилась к Николаю и, дотронувшись до его щеки, проговорила:

– Это наше спасение! Бежим немедленно.

Она поднялась и помогла подняться ему. «Что это? – вскрикнул он, увидев пятна крови на соломе, – ты ранена? А это что, – и он указал на матерчатый сверток, испачканный кровью.

– Дурачок ты мой, это мои испачканные трусики, – густо покраснев, тихо произнесла она, и, потянув его за руку, направилась к двери висящей на одной петле. Он потянулся за нею, сильно прихрамывая.

– Держись за меня, – скомандовала Катя, выходя из сарая и придерживая болтающуюся дверь.

– Нас убьют свои, – кричал он, думая, что она его не слышит из-за несмолкаемого гула самолетов и свиста пролетающих бомб.

– Держись Коленька, не убьют. До леса недалеко.

И они бежали, если это можно назвать бегством. Он держался за её плечо, стараясь не опираться на больную ногу, а она придерживала его за спину. Страх придавал им силы. Вот и первые кусты. Они упали на землю, чтобы отдышаться. Не прошло пяти минут, и Катя заставила его подняться, чтобы следовать дальше. В течение часа они углублялись в лес. Она выбрала направление к ближайшей партизанской базе. Двигаясь, таким образом, Катерина понимала, что им сегодня до базы не дойти.

– Коля, – обратилась она к нему на очередном привале, – ты не побоишься остаться один в лесу? Я одна быстрее доберусь, и к тебе сразу придет помощь. Мы сейчас найдем подходящее место, где можно хорошо укрыться. Ты слышишь меня?

Коля молчал и влюблено смотрел на Катюшу.

Ну, не молчи, дорогой ты мой мужчина. Сколько тебе лет? Милый мой муженек, – улыбаясь, спросила Катя.

– Скоро будет шестнадцать, – ответил он, продолжая смотреть в глаза своей возлюбленной.

– Совсем взрослый мужчина, – весело сказала Катя и нежно поцеловала его в губы. Они нашли заросший овражек, приметное дерево, где и расположился Николай. Она проинструктировала его, как могла и надломила десять веток при подходе к этому оврагу. Теперь она двигалась быстро, порой даже бежала. Катя очень переживала за Николая. Он ей стал очень близок и дорог. Ведь из родных у неё осталась только тетя, сестра матери. Родителей она лишилась в самом начале войны. До войны она с отцом и матерью жила в Минске. Там и поступила в институт. Катя училась уже на третьем курсе, когда отца перед началом войны перевели в город Полоцк. Родители уехали, а она перешла жить в общежитие. С первых дней войны Катя из Минска попыталась попасть в Полоцк, но поток беженцев захватил её, и она металась в этом потоке. В это время 22-я армия вела ожесточенные бои в районе Полоцка, где под ударами крупных сил противника потерпела поражение и беспорядочно отходила. Многие воинские части, оставаясь в тылу врага, продолжали вести партизанскую войну. Вот к ним и попала Катюша, которая пришлась очень кстати партизанскому штабу, как знаток немецкого языка. Там она узнала о гибели своих родителей. И вот теперь она обзавелась мужем. Все, обдумав, Катя призналась себе: «Ведь полюбила я его, но пока говорить никому не буду», – решила она, рассуждая, сама с собой.

Катя хорошо знала этот участок леса и, насколько это было возможно, быстро продвигалась в направлении своей базы. Неожиданный хруст веток мгновенно насторожил её. Хруст раздался правее её движения. Она замерла, вслушиваясь в тишину. А вот и послышались слова и даже смех. Слов было не разобрать, а вот смех. «Немцы в лесу смеяться не будут. Это наши», – решила она и направилась в сторону голосов. Теперь замерли на другой стороне, а Катя двигалась им навстречу, с тревогой, но всем нутром чувствуя, что идет к своим. «Да ведь это Катюша!» – услышала она отчетливо свое имя, и ускорив шаг, вскоре увидела знакомых партизан из соседнего отряда.

– Мы посланы разыскать тебя и срочно доставить в штаб, – сказал, видимо, старший из них.

– Прежде мы должны спасти детдомовца. Я его спрятала в лесу.

И она кратко рассказала о своем бегстве с Николаем из фашистского заключения.

– Тогда поступим так, – проговорил тот же старший, – ты в любом случае должна немедленно идти в штаб. Туда доставлен очень важный фашист и сейчас там нужен срочно переводчик. С тобой пойдет Федор, а мы поспешим к детдомовцу.

Возражать было бесполезно, и Катерина объяснила приметы того места и как найти замаскированный овражек с дорогим для нее человеком.

Катерине пришлось два дня неотлучно находиться при штабе, допрашивая немецкого майора и нескольких солдат, доставленных сюда вместе с офицером. И только после отправки офицера на партизанский аэродром, она получила возможность, навести справки о ставшем для неё родном человеке – Николае.

Катерине сообщили, что партизаны по указанным ею приметам нашли детдомовца быстро. И той же ночью доставили его в партизанский госпиталь. Еще Катя узнала, что он решил остаться в отряде и наотрез отказался эвакуироваться в тыл. А в это время для всего партизанского соединения, возглавляемого Владимиром Лобанком, пришла пора особо горячих дней. Начиналась подготовка к Белорусской операции. Партизанские формирования получили конкретные задания. Им предстояло наносить массированные удары по важнейшим коммуникациям и объектам противника на всей оккупированной территории Белоруссии.

У Кати было много работы. Она знала, в каком отряде воюет юный партизан, но не могла даже на денек покинуть расположение штаба и повидать возлюбленного. Катя получала от него записки и отвечала на них. Об этой переписке в отряде ходили разговоры. Многих удивляла эта переписка. Особенно тех, кто пытался ухаживать за Катей. О нем говорили, что парень возмужал и воюет как надо. Кате было это очень приятно слышать, и она радовалась этому как ребенок. Ей не терпелось сообщить ему о своей беременности и узнать, как он воспримет это известие. Чувствуя, что скоро станет трудно скрывать свое положение и тем самым дать волю злым языкам, она решила все рассказать командиру бригады. Такой случай представился и разговор состоялся. Командир правильно понял молодую женщину и пообещал даже устроить партизанскую свадьбу после изгнания фашистов из Белоруссии.

– А сегодня, – сказал командир, – даю тебе три дня по семейным обстоятельствам, чтобы побыть вместе с мужем. И еще, – добавил он, – как только появится твой возлюбленный, сообщи мне. Хочу вас сфотографировать для памяти об этом дне.

Так впервые, после совместного плена, Катя и Николай провели вместе при штабе, где находилась Катерина. Радость молодоженов была безмерна, а сообщение Кати о том, что он скоро станет отцом, привело его в неописуемый восторг. Мальчик-подкидыш, не познавший ласки и любви родителей, став юношей, получает любовь молодой красивой женщины, которая дарит ему ребенка. Ему вначале это было даже трудно понять и переварить в сознании.

Фотографировалась Катя в красивом бледно-розовом платье с пышным красным бантом на груди. Это был подарок её боевых друзей, а для Николая добыли черный гражданский костюм. Брюки пришлось немного ушить, а пиджак так и остался просторным в плечах. Это счастливое свидание продолжалось всего два дня. На третий день Катю срочно вызвали в штаб, а ему надлежало возвратиться к себе в отряд. Перед разлукой Катя оторвала от платья красный бант и со словами «пусть он напоминает тебе обо мне», протянула его Николаю.

Назревали большие события. Операция «Багратион» для партизан уже началась и была в полном разгаре.

После освобождения Белоруссии, уже в конце августа, Катерина закончила боевую деятельность. Она согласовала свою будущую мирную жизнь с родной тетей. И затем переехала к ней на местожительство в белорусский городок Миоры. Живописный небольшой город, на берегу прекрасного озера, ей пришелся по душе. Здесь она решила рожать и ждать возвращения с войны своего внебрачного мужа. Несмотря на трудности, городок потихоньку отстраивался заново. Она не хотела быть в тягость тете и стала работать в школе учителем. На крестинах родившегося мальчика присутствовал её боевой товарищ по отряду. Для неё это было огромной радостью. Это был тот самый Федор, который её сопровождал в штаб после бегства из кирпичного сарая, где она была в плену вместе со своим Колей. Федор вернулся домой к матери после госпиталя и был счастлив, что увидел Катю. Она ему давно нравилась, и он еще в отряде пытался за ней ухаживать. Федор охотно согласился стать крестным отцом родившегося малыша, которого Катя назвала Николаем в честь отца.

Война закончилась. Возвратились победители домой, у кого сохранился этот дом. А чаще приходилось отстраивать или создавать новый, другой дом. От Николая не было никаких известий. Не было его и в списках погибших, и без вести пропавших. Очень тяжело и горестно было молодой красивой женщине прозываться матерью-одиночкой. И сына поднимать одной тоже нелегко. Маленькому Коленьке скоро будет два годика. А Федор не женится и продолжает ухаживать за Катей. Он все еще не теряет надежды заполучить в жены Катерину. И ожидание его было вознаграждено.

Осенью в 1947 году Катерину вызвали в областной военкомат города Витебска. Военком, в звании полковника, пригласил Катерину в кабинет и сообщил горестную весть о гибели Николая. Он вручил ей то, что осталось от любимого человека, и обещал рассказать все, что ему стало известно о его последних днях. Развернув сверток, который ей передали, Катя вскрикнула и, обхватив руками голову заплакала. Перед ней лежали: красный шелковый бант, фотография, сделанная на второй день их пребывания в штабе и неоконченное письмо к ней. Катерина схватила желтый помятый листок и быстро прочла:

«Родная моя, любимая Катенька. Я постоянно думаю о тебе. Как я люблю тебя, если б ты знала! Твой красивый бант я храню у сердца. В нем завернута наша фотография. Они согревают меня даже в самую холодную погоду. Я мечтаю о том времени, когда увижу нашего ребеночка. Война скоро кончится, и я смогу подержать его на руках. Мне до сих пор не верится, что я скоро стану папой. За время нашей разлуки я сильно возмужал. Ты не смейся, пожалуйста. Так говорят мои товарищи в отряде. Уже не раз я видел смерть и смотрел ей в глаза. Мы сейчас воюем вместе с армейскими подразделениями. Они всячески поддерживают нас. Извини, заканчиваю писать. Сейчас выступаем на задание. Вернусь, тогда и допишу...»

Судорога пробегала по лицу Катерины, она с трудом сдерживала рыдания и платочком промокала выступающие слезы. Полковник подал ей стакан воды. Сделав несколько глотков, Катерина попросила рассказать, где и как погиб её Николай.

– О нем узнали, – вздохнув, начал свой рассказ военком, – благодаря этой фотографии, – и он кивнул в сторону лежащей на столе карточке, – а точнее вашей личности на ней. Узнал вас один из руководителей партизанских отрядов. Вот тогда и началось расследование. Мне теперь известно, что разведка партизанского отряда получила задание выяснить наличие и состав вражеского гарнизона на железнодорожном разъезде. В эту группу входил и Николай Земных, ваш муж, – уточнил он и продолжил. – Группа выполнила задание, но командиру показалось, что здесь отсутствует надлежащая охрана. Это подтолкнуло его к мысли взорвать ж/путь самостоятельно. Это, конечно, было грубой ошибкой. Охрана была очень хорошо замаскирована. Разгорелся неравный бой. Николай прикрывал командира с взрывчаткой, который устремился к партизану делавшему подкоп на рельсах. В это время к разъезду подошел наш танковый десант. Это решило исход боя. Николай был тяжело ранен. Танкист, который увидел его, всплеснув руками, воскликнул: «Да ведь это мальчишка совсем! Давай его на танк ко мне. Здесь полевой госпиталь рядом». Так Николай Земных попал в госпиталь, – продолжал полковник, – и сразу на операционный стол. Как говорили врачи, он много потерял крови, да и пулю нельзя было извлечь. Она была у самого сердца. Он умер на операционном столе. А вот сообщить о смерти врачи не знали кому. Танкисты его не знали, а в отряде было известно, что его направили в госпиталь. При нем нашли только вот это, – указал он глазами на раскрытый сверток. – Товарищи же, его группы все погибли на переезде. Так и находился этот сверток в госпитале, пока не попался на глаза партизанскому вожаку. Вы, оказывается, известная личность у белорусских партизан.

Они проговорили еще некоторое время, пока Катерина в какой-то мере не успокоилась, и смогла покинуть военкомат и город Витебск. Она приехала домой и никому не показала содержимое свертка. Катерина все это спрятала в своей старенькой шкатулке и тайниках своей души. Через месяц Катерина дала согласие Федору, стать его женой после получения диплома. Она заочно оканчивала педагогический институт.

– Ждать недолго, – сказала она, – вернусь летом с дипломом, и сыграем свадьбу.

Он согласился, и летом они зарегистрировались, а свадьбы, как таковой не было. Родные и друзья «молодых» отметили это событие в небольшом кафе, а затем продолжили у себя в доме. Маленький Коля уже начал говорить, и Федора называл папой. В 1950 году у Коли появилась сестренка. Катя родила девочку, и её назвали Олей. Федору по работе часто приходилось бывать в командировках, откуда он всегда привозил подарки детям. А однажды, это было начало 60-ых годов, Федор с подарками привез из Минска журнал с рассказом белорусского писателя, бывшего партизана. Рассказ был о подвиге подростка-партизана, который ценой своей жизни взорвал вражеский эшелон на ж/дорожном переезде в районе Полоцка. Звали подростка Николай, а разъезд был указан тот, у которого погиб Катин муж, Николай Земных. Катя прочла рассказ и ушла к себе в спальню. Она весь день никого не хотела видеть. Федор не знал, что во время его отсутствия Катя постоянно открывала свою заветную шкатулку. Она доставала фотографию, бант и перечитывала незаконченное письмо. Катя вспоминала все события связанные с ним и была мысленно счастлива. Слезы горя и радостных воспоминаний сопровождали её в эти часы. Продолжалось это два-три часа постоянно, а последние два года еще участились. И вот теперь еще этот журнал.

Федор стучал и умолял её открыть дверь. Она не отвечала. Шестнадцатилетний сын Николай тоже был напуган, а сестра Оля ревела и просила маму пустить её к ней. Федор больше не мог ждать, он сорвал крючок наброшенный изнутри и распахнул дверь. Катерина молча сидела со слезами на глазах, теребя в руках красный бант. Журнал, фотография и незаконченное письмо любимого человека лежали рядом. Она бессмысленно уставилась в угол комнаты, и, казалось, никого не слышала. Николай подошел к матери и, увидев фотографию, стал её рассматривать. С фотографии на него смотрел такой же молодой, очень похожий на него паренек и его мать в шикарном платье с бантом на груди.

– Какая ты красивая, мама! – воскликнул он, разглядывая фото, – а это кто с тобой? Удивленно спросил он, взглянув на Федора, а затем на мать.

– Это твой родной отец.

Отчетливо произнесла Катерина, мельком взглянув на сына. Федор и Ольга одновременно взглянули на фотографию. Федор глубоко вздохнул и проговорил:

– Да, Коля, это твой настоящий отец. Ты им можешь всегда гордиться. В журнале рассказ о нем. Мама твоя прочитала и очень расстроилась.

Федор все понял: ее любовь к нему, даже покойнику, не угасла и поныне. Сейчас он готов был очутиться на месте Николая. Федор завидовал ему, даже мертвому.

Катерина внутренне порадовалась за Федора. Ей понравились высказанные им слова сыну Николаю.

– А я, чья дочь? – испуганно спросила Оля.

Все улыбнулись, даже Катерина, и Оля успокоилась.

– Ты моя и мамина, – подтвердил Федор и ласково потрепал головку дочери.

Успокоилась и Катерина. А сын, разглядывая внимательно фотографию, громко произнес:

– Я всегда буду гордиться своим отцом!