ВИКТОРИЯ ШАДЧИНА, корреспондент газеты «Вечерний Волгоград».
В 1942 году Константин Симонов о Сталинградской битве написал: «Тот, кто был здесь, никогда этого не забудет». Остановили немцев в Сталинграде не сказочные волшебники или былинные богатыри, а простые смертные, которые тонули на волжских переправах, горели, погибали от пуль и снарядов. Тогда они не могли знать, чем станет это сражение, какую роль сыграет в мировой истории, а просто каждый делал свое сверхтрудное дело. И все вместе выполнили свой долг, выстояли. У каждого из них с той войной личные счеты, и личные… воспоминания. Рассказывать им все это, пусть даже спустя 65 лет после Победы, – нелегко. Они бодрятся, шутят. Но слезы предательски блестят на глазах. В такие моменты хочется просто обнять их. И сказать: «Спасибо, милые, дорогие ветераны, наши прабабушки и прадедушки, за ваше мужество, за труд, за победу!».
Споры о Сталинградской битве идут до сих пор. По словам директора музея-панорамы «Сталинградская битва» Б. Усика, «О Сталинградской битве мы сегодня знаем едва ли половину правды». Возможно, рассказы ветеранов-участников Сталинградской битвы о своей войне прольют немного света.
«СТАЛИНГРАД НЕ ПРОМЕНЯЮ НИ НА КАКОЙ ГОРОД ЗЕМЛИ»
Участница Сталинградской битвы Анна Мироновна Тимощенко помнит свою фронтовую жизнь в мельчайших подробностях. Тысячи километров она проехала за время войны на санитарном поезде, десятки раненых вытащила из под обстрела противников. Бомбежки, раненые, «теплушки», госпиталя... Все это снится по сей день, хоть прошло уже 65 лет.
– Мы курсировали по маршруту «передовая тыл», – говорит она.
С третьего дня войны, будучи несовершеннолетней девчонкой, она пошла в военкомат добровольцем. Даже не пошла, а сбежала.
– Я работала на заводе «Баррикады». Нас было 12 девчат в бригаде, и мы все решили дружно идти на фронт. К тому времени я уже закончила школу медсестер. Но в военкомате нас не взяли, медсестер и без нас было много. Тогда мы пошли помогать в госпиталь. Двенадцать часов отработаешь на заводе, а потом бежишь помогать в госпиталь. А через некоторое время нас призвали в армию. Помню, как посадили в новенький санитарный поезд и направили под Харьков. Там шли большие бои.
До Харькова санитарный поезд с новоиспеченными сандружинницами не доехал. На подступах к городу его стали бомбить.
– Но мы все же смогли забрать раненых и вывезти их в тыл. Потом снова вернулись туда, а уж в третий раз немцы подорвали наш поезд, и он сгорел. До Сталинграда мы добирались, кто как мог.
Здесь им дали другой поезд с вагонами-теплушками. На полу солома, в углу печка. И снова на передовую. Но фронт уже был все ближе к Сталинграду.
– Как-то подъехали к полустанку. Рядом деревенька, на нее танки немецкие идут. Мы скорее к окопам, где наши раненые. Наша задача их забрать и увезти в Сталинград. А немцы заметили поезд и давай с самолета стрелять по нам. А тут еще танки стреляют. Мы, санитарки, спешим раненых поскорее вытащить из окопов. Поезд длинный, пока дотащишь до своего вагона... страшно вспомнить! Одного тяжелораненого в ногу перевязала в окопе и стала тащить. Он сначала упирался и кричал на меня, а потом и вовсе стал лупить палкой. А я не отпускаю, тащу его к вагону. Раненые в теплушке увидели, повскакивали, давай кричать на него. Хотели даже его сбросить с поезда, но я не позволила. Отвезли мы их в Бекетовку.
С того момента прошло больше года. Где-то в конце 1943 году поезд, где служила Анна Мироновна доставил раненых в Армению. Получив на три часа увольнительную, санинструктор Аня с подружкой Клавой направились в райком комсомола попросить для раненых книги. Но в книгах им отказали, и они решили просто погулять по городу.
– Слышу, кто-то кричит: «Сестра!» Не оборачиваемся, рассуждая, что мы тут никого не знаем, и нас никто не должен знать. Женщина идет навстречу – местная жительница – и говорит: «Это вас зовут». Мы удивились, но остановились. Подходит к нам какой-то элегантно одетый мужчина с палочкой и обращается ко мне: «Я вас зову». – «Но я вас первый раз вижу». – «Нет, вы меня должны помнить, под Сталинградом я вас палкой бил!»
И тут я вспомнила, как я его тащила, какая нога у него была ранена. Точно, он.
– Я должен вас показать своим родителям, – безапелляционно заявил мужчина. – Пойдемте, иначе я бы вас потом искал всю жизнь. Вы моя спасительница!
Мы как могли отказывались, ведь до отхода поезда оставалось полчаса. Он побежал на станцию, к начальнику поезда. Не знаю, что уж он там говорил, но нас отпустили.
Мой спасенный остановил несколько машин. В одну из них усадил нас и таким шикарным эскортом мы двинулись к его родителям.
Дом у них огромный. Как зашли, он нас тут же подвел к отцу. Потом подошла его мать, жена и трое детишек. Он показал нам свой сад, а потом усадили за стол, за которым сидели только пожилые мужчины. Тут мы с подругой Клавдией не на шутку перепугались, зная насколько по времени затягиваются такие застолья. Нам точно тогда не избежать ареста! Но нас не отпускали. Мать моего спасенного встала за моей спиной и гладила меня по голове. А отец сказал: «После войны приезжайте сюда с семьей, с детьми. Построим вам дом, дадим сад, работать не будете. Если у нас кому-то спасли жизнь, а вы ему спасли жизнь, то мы у вас в неоплатном долгу».
Этой возможностью Анна Мироновна не воспользовалась. «Разве ж я променяю свой родной Сталинград на сады? – смеется она. – Да и неудобно мне чувствовать себя кому-то обязанной».
Она рассказывает про свою фронтовую подругу Клавдию, свидетельницу этой истории. Про то, как она уехала жить после войны в Грузию, а потом, после развала союза, какие гонения на русских там начались, в какой нужде она жила, и как Анна Мироновна из своей небогатой пенсии выгадывала на небольшой перевод для подруги.
А тогда в 1943 году случайная встреча закончилась для обеих подруг благополучно.
– Мой спасенный решил сделать нам подарок – вино из собственного погреба возрастом более 100 лет. Я растерялась, ну что я буду делать с этой бутылкой, вина-то я не пью! А на станции он еще загрузил мой восьмой вагон до отказа книгами, фруктами, вином.
– Будешь всех угощать, – сказал он мне. – А вот имя я его сейчас и не вспомню.
После этой счастливой встречи поезд отправился на фронт снова за ранеными. Но тут в их числе оказалась и Анна Мироновна. Ее ранило в ногу.
– Меня отвезли в Краснодар, там я лежала два месяца. Обратно в свой поезд я уже не попала.
Когда пошла на поправку, в госпиталь поступили раненые с Малой земли. Палат не хватало, и главврач попросил меня найти себе квартиру, а в госпиталь приезжать только на перевязки. А где искать квартиру, я никого в городе не знаю, а с больной ногой по адресам не находишься? Вышла на ближайшей остановке, зашла во двор. Вижу, детишки играют. Попросила их разузнать, где можно остановиться. Спустилась женщина – их мать, пригласила к себе. Говорит: «У нас комната есть свободная». А я заявила: «Одна не буду жить, хочу с вами вместе». Все вместе мы пошли в воинскую часть за пайком. У меня там спрашивают: «А где же жить будете?» – Я говорю: «У них», – показывая на женщину и ребятишек. – «У них вы будете голодной, вы ж не будете есть без детей» – «А я для этого к ним и пошла». Мы получили паек на 10 дней и счастливые пошли домой.
Там же Анна Мироновна узнала о победе под Сталинградом. «Мы – раненые рвались все сюда, но нас никто не отпустил».
А потом ее выписали и она попала в 4 воздушную армию радистом. Месяц учили, а потом отправили на фронт.
– Когда я сказала, что родом из Сталинграда, ко мне такое уважение было, – улыбаясь, вспоминает женщина.
День Победы она встретила в Кенингсберге. «И ничуть не жалею, что не в Берлине, – говорит она, – ведь я там ходила брать в плен немецкого генерала. Я была в прорывной группе.
– К деревеньке левее Кенинсберга стоял двухэтажный особняк. В тот день дождь лил стеной. Я была одна девчонка в экипаже. Мои солдаты мне говорят: «Иди, отдыхай». Я вбежала на второй этаж, а там машут рукой, мол, туда иди. Я смотрю, на кроватях постелены белые простыни, чистота. Стала подозревать неладное, не уж-то нас так встречают, но усталость взяла свое. Не знаю, сколько я спала, но проснулась от команды: «В ружье». Оказывается, внизу были немцы, а мы думали, что наши. Когда начали меняться на посту, все и выяснилось. После пленения немцев, наши узнали, что где-то прячется немецкий генерал. Вызвали отряд СМЕРШ, который сразу отправился прочесывать деревню, а я увязалась за ними. Любопытно было. Они меня сначала прогоняли, но я заявила, то им не подчиняюсь, у меня свой командир и он приказал следовать за ними. Мы вошли в дом, а там за столом сидят три старухи и вяжут. Ну, особисты, грамотные люди, сразу поняли, что это переодетые немцы.
В таком наряде их и повели к остальным пленным. По дороге немецкий генерал обернулся и попросил на чистом русском языке: «Я офицер, я генерал, дайте мне переодеться, я иду к своим солдатам». Оказалось, что он до войны учился в Ленинграде. Но наш майор отказал: «Я вас не переодевал, генерал должен быть всегда генералом». Вы не представляете, какой зверский хохот стоял среди немецких солдат, когда они увидели своего генерала в женском платье, с платком на голове.
А на следующий день я узнала, что мы победили, что война кончилась!
90?.. ДА КТО Ж ПОВЕРИТ!
Несколько дней назад в Волгограде чествовали участника Сталинградской битвы Валентина Андреевича Ковалюху. Он отметил свой 90-летний юбилей.
90 лет. Поверить в этот возраст сложно. Передо мной сидит удивительно обаятельный, веселый, с отличным чувством юмора собеседник. Слушать его – одно удовольствие. Он сыплет истории, как из рога изобилия. С ходу и не разберешь, где он шутит, а где говорит серьезно.
– Ну что, снимать плащ или так пытать будешь? – он с порога начинает шутить. Из под плаща показываются награды — орден Красной звезды, орден Великой Отечественной войны II степени, медали «За Оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и многие другие.
После войны Ковалюха приехал жить в Урюпинск и, как многие наши соотечественники, испытал на себе, что такое сталинские репрессии. Но и это не сломило Валентина Андреевича, не уничтожило веру в людей. Он вернулся в Урюпинск, где работал руководящим конструктором на литейно-механическом заводе им. Ленина. После переезда в Сталинград начал свою трудовую деятельность на деревообделочном заводе им. Куйбышева. 41 год Валентин Ковалюха отдал этому предприятию. Он имеет звание «Лучший рационализатор Волгоградской области», около ста его рацпредложений были внедрены в производство на родном заводе. В 1963 году в Москве ему лично вручил серебряную медаль «За успехи в народном строительстве» тогдашний руководитель государства Никита Хрущев.
– Вы временем располагаете? А то я буду долго рассказывать свою жизнь, до самой ночи засидимся, – продолжает шутить он.
– Валентин Андреевич, у вас такой интересный выговор и шутки вы сыплете с абсолютно спокойным выражением лица, что у меня создается впечатление, что вы родом из Одессы?
– Родился в местечке Зинков на Полтаве. Анна Сергеевна – моя мама – принесла меня на божий свет 15 августа 1919 года. Мама у меня была очень серьезная женщина. Не как я. Может быть я в папу? Но папа у меня тоже был серьезным. Он окончил церковно-приходскую школу (это тогда было ого-го какое образование!), служил волостным писарем. Писать он умел таким красивым почерком, что его посылали на конкурс.
– Сколько у ваших родителей было детей?
– Трое. Два сына и дочь. В 30-е годы по селам начал ходить тиф. И мама моя заболела. Помню, что ей нужно было отрезать косу (всех больных тифом остригали наголо). Она так плакала: «Лучше б я умерла, чем косу мне отняли». Я был самым старшим, и горшочки подавал младшим и мог прикрикнуть на них по-взрослому: «Прекрати выть, понимаешь, как козел под хатой, мама больная лежит». Мамочку мы схоронили. А отец оказался к ведению домашнего хозяйства не приспособлен, и пришлось нам переезжать к бабушке с дедушкой. Там отец познакомился с одинокой неграмотной женщиной. Она стала ухаживать за нами. Она и вправду, выходила нас, как родная.
– А учиться куда пошли?
– Куда повели, туда и пошел. Раньше так было. Отвел меня отец в семилетку. Я ее кое-как закончил. Нужно было думать, как быть дальше. В это время начался голод, и отец решает ехать на Донбасс, как было тогда модно говорить за «большими рублями». Мы приехали в Горловку,и там я пошел в десятилетку.
– Легко давались науки?
– (Валентин Андреевич хитро улыбается – прим. авт.) В школе учителя то по по-русски, то по-украински говорили. Меня, как сейчас помню, преподаватель русского языка Андролик Минович Кислов так лупил! Линейкой по пальцам. Я кричу: «За что!» А он мне: «А что такое глагол?» Ну... а с последних парт уже подсказывают: «Часть речи, падающая с печи, ударяющаяся об пол, называется глагол». И я без всякого стеснения повторяю эту подсказку.
Выдержав паузу Валентин Андреевич добавляет: «По немецкому у меня тоже не получалось. Немецкий вела жена Андролика Миновича. В общем, никак мне эта учеба не давалась!»
– Это из-за школьных проблем с русским у вас такой интересный говор?
– Вот (смеется – прим. авт.) до сих пор меня узнают по этому дефекту – что этот парень из Полтавы. Отец, видя мои мучения, решил отдать меня в школу ФЗО – фабрично-заводское обучение. Он рассуждал так: «Все равно из тебя ничего не получится, хоть ремеслу научишься». А мне в школе ФЗО понравилось. Нас повели к кузнецу, а мои дед и прадед были кузнецами. Во мне прямо заговорила кровь предков. На практику пошел на Горловский машиностроительный завод, который первый в стране производил комбайны по добыче угля. А потом поступил на рабфак на горячую обработку металла. Мне было интересно ковать металл. К тому же там была самая высокая стипендия – 75 рублей. Столько тогда стоил хороший сатиновый костюм. И один раз в день нас кормили обедом. А остальное время я так питался – 500 гр. хлеба, столько же сахара. В блюдце водички налью и макаю хлеб сначала в воду, а потом в сахар. И куда все девалось? Науки еще много, а кушать уже нечего. Но мне учиться тогда понравилось, столько было всего интересного, что науки у меня пошли на «отлично». И я решил поступать в горно-машиностроительный институт.
– Кроме горна и металла, что вас увлекало в те годы?
– Ходил в аэроклуб. Дошел до учлетовских курсов. Когда мы сдавали экзамены, случилась авария. Одна девочка с нашей группы упала и разбилась. Я посмотрел на это: «Зачем мне летать? Я и по земле похожу». А тут армия на носу. Ходил на армейские подготовительные курсы.
– ?!
– Условия были такие. В армию брали хлопцев бодрых, смелых, которые не курят, не пьют, имеют значки «ГТО», «Противохимическая оборона», «Отличный стрелок». Настало время, и я получил повестку. Земли под собой не чувствовал в тот миг.
– А как же институт?
– На сессию меня отпускали из армии. В 1939 году я защитил диплом на машрейдорской кафедре. Что такое машрейдер для вас, наверное, темный лес. Это подземный топограф, искатель угольных и других минералов. Я с этой машиной на всех шахтах побывал – на ртутных, соляных, антрацитовых. В этот же год Киевский и Харьковский особые военные округа выехали на артиллерийские стрельбы на Псковский полигон. Я был тогда командиром вычислительного отделения, готовил исходные данные для стрельбы по закрытым целям. Для меня это было просто, ведь когда я работал на машрейдере, то изучал наземную и подземную топографию. На этих стрельбах наше отделение отличилось. В качестве поощрения мне дали 7 дней отпуска и значок «За отличную подготовку артиллерийских данных для стрельбы по закрытым целям». Его я получил из рук Георгия Константиновича Жукова.
Валентин Андреевич показывает свою первую награду: «Это уже на войне отбило эмаль осколком. А тогда я рос от гордости до потолка, не с каждым еще курить пойду!» Тут Валентин Андреевич останавливается. И серьезно спрашивает меня: «А вы помните какой сегодня год? Правильно, 2009. А мы с вами только на 41-м остановились. Это вы так со мной до пенсии досидите, пока дойдем до сегодняшних дней».
– В 1941-м году вы были в армии. Знали, что начнется война?
– Политруки и командиры нам говорили, что возможно, придется воевать с немцами. Они уже Польшу заняли, были у нашей границы. «Да мы немца шапками закидаем», – бравировали мы. Но командиры объясняли, что вы с немцем не шутите. Они Европу завоевали. И нам с ними воевать, наверное, придется. 20 июля мы слышим, что на границе суета. Перебежчики или провокаторы сообщили, что 21 июня начнется война. Нас вывезли на артиллерийский полигон у западной границы. Выдали больше чем обычно снарядов. Было всем понятно, что не огурцы солить. И вот нас немец прижал там. Первые дни мы давали отпор, но когда пошли танки, начали терять и материальную часть, и личный состав. Начали драпать. И только у Днепра нас остановили: «Хлопцы, хватит дурака валять. Бежать вы научились. Давайте окапываться и на Днепре держать немца». Тут нашлось первое ополчение, которое состояло из женщин и мужчин. Давали им трехлинейку – винтовку образца 1871 года – и пять патронов. А нам выдали непромокаемые мешки, чтобы можно было в них сидеть в воде. Ополченцев пустили на врага чуть ли не с музыкой и оркестром. А немцы как резанули. И никого из этой огромной толпы не осталось. Началась интенсивная бомбежка. Бой был страшный. Но нам опять пришлось отступать. Под Кременчугом меня ранило, контузило. Я помню, что пришел в себя, а мне говорят – надо в госпиталь. А мы уже знали, что это значит – к немцам. Потому что ни один госпиталь не опережал наше отступление. И я решил идти со всеми до Харькова, благо товарищи меня не бросили, нашли мне лошадку. Бои в Харькове были страшные. Это я недавно узнал, что правительство тогда решило сдать немцу Харьков и Киев, чтобы отвлечь от Кавказа, где была наша пища, нефть.
– Вы участвовали в битве за Сталинград. Расскажите об этом.
– 18 августа мы были в городе. Что такое Сталинград? Это было пекло. Кто и в Бога не верил, и тот молился. Уверенности, что мы могли спасти город, не было никакой. Боеприпасов нет, вошь заела, харчей нет. С самолета бросят сухариков, а ветром их относит к немцам. И тут бой был не за окопы, за сухари. Три раза мы тут теряли материальную часть. В последний раз меня, как командира отряда командировали в Стерлитамак за материальной частью. А как на фронт возвращаться тяжело! На фронте, вроде все в порядке, как за столом: «еще рюмочку, ребята!», «еще бахнем по немцам!». Никто не думал о страхе. Он появляется, когда глядишь на происходящее со стороны.
– Это был самый страшный бой?
– Нет. Еще была на букву П. Эта проклятая Прохоровка. Это был самый страшный бой. Железо на железо, танк на танк, пехота на пехоту. В Сталинграде по-другому, бой был тяжелый и безнадежный. Мы не думали, что останемся в живых. Нас кинули под Мамаевым курганом, дали винтовку одну на пять человек. Кушать нечего. Страшно не было, потому что знали, что через минуту будем тем, кто остался позади нас. Вот такое человеческое бесстрашие или безразличие.
– У вас медаль «За взятие Берлина»...
– Когда до Берлина оставалось 300 км, нас вернули обратно в тыл чуть ли не до Бреста на переподготовку. Это была репетиция штурма Берлина. Его брали клещами с двух сторон. В течение недели боев Берлин был взят. И тут мы скорее на Рейхстаг – оставить свой автограф. Я увидел на колонне наверху свободное местечко и написал: «Я – Ковалюха из Полтавы». А после был красивейший Парад Победы в Берлине. Он запомнился мне на всю жизнь. А в 46 году пошел просить отпустить меня в Россию, на собственную свадьбу.
– Валентин Андреевич, самый счастливый день в вашей жизни?
– Он был шесть дней назад. Мой юбилей. Были почетные гости, много подарков, теплых слов, поздравлений. И в прошлом году – Парад Победы в Москве, куда меня пригласил сам Президент России.
«МЫ НЕ СДАЛИ ЭТОТ МОСТ, А ВЕДЬ МОГЛИ...»
Судьба ветерана Великой Отечественной войны Ивана Елисеевича Мищенко крепко связана с городом Калач-на-Дону. Этот город он защищал в июле 1942 года, а после войны приехал туда жить и работать. Узнав о том, что Калачу-на-Дону присвоено почетное звание «Город воинской славы», Иван Елисеевич не на шутку разволновался. Стал звонить в совет ветеранов, чтобы узнать подробности.
– Может быть, памятный знак поставят... – рассуждал он, набирая цифры на аппарате. Но на том конце не брали трубку. Он отложил телефон и стал вспоминать:
– В июле 1942 года солдаты нашей 184 стрелковой дивизии первые приняли бой у моста через Дон. Защитили его, отдав жизни.
От нахлынувших воспоминаний из глаз фронтовика невольно покатилась слеза. Сколько пережито! Почти семьдесят лет прошло, а не дает ему покоя этот бой под Калачом.
– Сколько солдат полегло, а ведь мы ни одного не хоронили....– с горечью говорит он.
В июле 1942 года сражение на Калачевском плацдарме, расположенном на правом берегу Дона, во многом предрешило всё, что произошло потом на всем южном крыле советско-германского фронта. По замыслу Гитлера немецкие войска должны были 25 июля утром быть в Калаче, вечером - в Сталинграде. Но на подступах к Калачу они получили отпор, изменивший план вражеского наступления. Затем были тяжелейшие оборонительные бои за Калач. Его защитники ушли с позиций непобежденными – отступили по приказу, когда противник уже прорвался к Сталинграду южнее и севернее Калача. Почти три месяца город будет в оккупации. 23 ноября 1942 года Калач-на-Дону был отвоеван, а еще через пару часов в шести километрах от него сомкнулось кольцо окружения. Немецкие дивизии были взяты в плен.
– О ноябрьских событиях пишут много, а вот о том, как защищали этот мост через Дон в июле – молчат, – сетует Иван Елисеевич. – А ведь если бы мы тогда не выстояли, то враг прямиком пошел на Сталинград.
Он рассказывает, что к нему как-то приходила корреспондент федеральной газеты. Попросила рассказать все по порядку про защиту моста. «Я начал: «Это был июль 1942 года...» Она на меня посмотрела с недоумением. Июль? Мне июль не нужен, мне ноябрь. Развернулась и ушла.
– А мне очень важно, чтобы о нашей дивизии осталась память. Ведь мы были первыми защитниками моста через Дон. И не сдали его.
Ветеран сетует, что причиной отсутствия информации о его дивизии является легкомыслие политрука. Погиб по глупости, от своей же пули. А кто кроме политрука расскажет о роте.
– Мальчишка он совсем был! Едва к нам прибыл, как прошла команда двигаться по направлению к Калачу. А оружие ему выдать не успели. Солдаты над ним стали подтрунивать: «Ты бы хоть кобуру соломой набил, то висит, как мочалка!» А он загорячился: «Да я себе в бою добуду автомат, получше ваших винтовок». Мы уже подходили к передовой, вдруг видим, нам навстречу бежит наш русский солдатик с автоматом. Политрук бросился за ним с криком: «Стой, назад!» А тот не реагировал. Политрук побежал ему вслед, догнал, повалил на землю. И вдруг мы слышим выстрел. Солдат побежал дальше, а наш политрук остался лежать на земле. Вот если бы он не погиб... Эх, что теперь говорить, – вздыхает ветеран.
Иван Елисеевич мечтает дожить до того дня, когда в его родном городе появится памятник воинам, защищавшим Калач. И среди других дивизий там будет и его 184-я, из которой почти никого не осталось в живых.
После войны разыскать Ивану Елисеевичу удалось только одного фронтового товарища, который воевал в пулеметной роте. С ним завязалась переписка. И в каждом письме, так или иначе, всплывают моменты из ожесточенных боев за Калач.
9 мая 1941 года девятнадцатилетнего Ивана Мищенко призвали в армию. Он попал в авиацию в техническую роту.
– Наш полк стоял в Запорожье, – вспоминает он. – С началом войны отступали до самого Сталинграда. Перезимовав в Гумраке, весной 1942-го пошли в наступление, но в местечке Старобильск под Ворошиловоградом немец нас полностью разбомбил. После я попал в Светлый Яр, где формировалась 184 стрелковая дивизия.
Немецкие войска подходили к Сталинграду. Иван Елисеевич рассказывает, как их учебную роту погрузили в эшелон и повезли под Калач. 20 июля они заняли оборону у бревенчатого, недавно построенного моста через Дон.
– Я уже был командиром минометного расчета, – говорит Иван Елисеевич. – Год прослужил, потому старым считался. А ведь мне еще 20 лет не было!
28 июля на рассвете патрули сообщили, что в сторону наших солдат направляются танки противника. Сколько – неизвестно, но много.
– Наше главное бронебойное оружие – бутылки с горючей смесью. Ничего другого не было. Да и это оружие несовершенное. Надо было подпустить танк на расстояние броска – на 10-15 метров, да еще и уследить, чтоб в руках не разбилась бутылка. Командир дал команду подпускать танки и забрасывать бутылками.
Несколько танков загорелось сразу. Но впереди их была – тьма!
– Командир роты сказал, что к нам идет помощь. Наши танки на подходе, но задерживаются у моста. Там оказалась непроходимая пробка. Обозы, полуторки с ранеными забили проезд на мост. Танкистам дали команду – вперед, только на победу, ни на что не смотреть. Идти нам на помощь. И танки пошли, раздавливая гусеницами все, что попадалось на их пути.
Иван Елисеевич вспоминает, что каждая минута того боя казалась вечностью. Силы и нервы были на пределе. Ствол миномета раскалился до предела и мины перестали попадать в цель.
– Командир роты дает мне бинокль, чтоб я полюбовался на свою работу. «Так это ж наш хутор, – говорю я. – Как же я могу по нему стрелять!» – «Наш не наш, нам нужна победа. Потом новый построим», – сказал он. В это время пошли наши танки. Тут мы увидели, что такое танковый бой. Солнце едва взошло, а уже темно, пыль, гарь. Я пристроился за одним из танков, а через несколько минут его тряхануло. И он в одно мгновение взорвался. Из люка выпрыгнули танкисты, объятые пламенем. Огонь их гнул к земле. Ужас, но тогда ни о чем не думалось, только о гибели.
Бой длился часа два. Немец начал отступать. Иван Елисеевич нашел свой взвод.
– Все черные, закопченные, слова не могут выговорить. Смерть видели по-настоящему. И я такой же. Мы стали преследовать врага. Ночью немцы зарыли свои неподбитые танки, и они превратились в дзоты. Наутро нам дали приказ идти в наступление. А немец нас как придавил огнем! Немецкая авиация била с неба, танки с земли. Нам не дали хода. Целый день мы окапывались, как могли. На другой день были биты полностью. Из моего расчета осталось четыре человека.
Началось отступление. Всю дорогу до станции Качалино среди солдат шел оживленный разговор, что направляют их в Дубовку на переформирование. Но в Качалино их остановили и отправили на правую сторону Дона – опять к немцам. Как раз вышел приказ: «Ни шагу назад». И появились заградотряды.
– Оказывается, что наша 184 дивизия попала в окружение и мы ее должны выбить из вражеского кольца, – рассказывает Иван Елисеевич.
Дорога назад была тяжелой. Каждый думал о своем, боясь произнести свои мысли вслух, все знали, что идут насмерть. Шансов остаться в живых – не было.
– До 16 августа мы с немцем вели перестрелки. Он – вооруженный до зубов, а мы-то нет. Даже мин не хватало. А потом немец пошел в наступление, начался артелерийский обстрел. Мой миномет накрыло прямым попаданием мины. Я пошел к командиру роты. Говорю, что все, мол, воевать нечем. Он полез в вещмешок и достал оттуда две гранаты. Одну дал мне, а одну себе оставил. Мы обнялись и он говорит: «С этой гранатой ты из окружения выйдешь».
Командир был прав, но Иван Елисеевич тогда не поверил, командиру. «Как отсюда выйти, с обеих сторон немцы!» Вдвоем с подносчиком оружия они стали выходить из немецкого кольца. Однако сначала наткнулись на 33 Гвардейскую дивизию.
– Нам минометчики нужны, – встретили их в дивизии. – Будете воевать у нас?
– Да – нет, – сомневался Иван Елисеевич. – Нас командир роты будет ждать на мосту в Качалино, там договорились встретиться.
Однако ночевать остались в дивизии. Но не успели заснуть, немец начал стрельбу. Солдаты побежали в балку. Оказывается эта дивизия уже была под прицелом немца.
– Как только солнце стало подниматься, над нами стали кружить «мессершмитты». 33 дивизия шла по направлению к Дону. А мы даже не успели узнать, кто у нас командир, и как кого зовут. Я другу стал говорить: «Давай отрываться от них. У них материальная часть, а это одно торможение. А нам надо скорее к Дону». И вот мы бежим по высокой ржи. Я чувствую, что сейчас что-то должно случиться. На бегу ставлю гранату на боевой взвод. Стоит только руку разжать и будет взрыв. Мне в тот момент было все равно, взорвусь сам или останусь в живых. Уже намотался за эти месяцы!
Оказалось, что прямо на него шел бронетранспортер с немцами. Как они друг друга не услышали! Встреча оказалась неожиданной для обоих сторон. Иван Елисеевич с нескрываемым волнением рассказывает этот эпизод:
– В одну секунду поднял руку с гранатой и закричал не своим голосом: «Руки вверх!». В голове пронеслась мысль: «Зачем мне пленные, что с ними делать, я же в окружении?» И гранату даже не кинул, а подтолкнул легонько. А сам упал под машину.
Прогремел взрыв. Потом уже Иван Елисеевич узнал, что он уничтожил тринадцать немцев и бронетранспортер с оружием. А сам чудом остался живой. На взрыв к этому месту прибежали дозорные 33 гвардейской дивизии. Медсестра сделала перевязку. Сквозь туман он вспоминает, что кто-то предложил бросить незнакомого бойца, ссылаясь на то, что он неизвестно откуда взялся. Да и к тому же не жилец, после такого ранения. Но командир сказал: «Он только что дюжину немцев вывел из строя. Герой. Нужно его в госпиталь».
Очнулся Иван Елисеевич сначала в вагоне. Помнит, что лежал на соломе. Вокруг лежали солдаты. А потом снова потерял сознание. Потом уже пришел в себя в госпитале. Подлечившись, попал в Старый Оскол на Курскую дугу. Там опять был ранен, опять госпиталь и снова формировка теперь уже в Красные казармы.
– Мне предложили идти в учебку. Я засомневался. Руки-то у меня не работают.
– Да что нам твои руки, – агитировало меня начальство. – Воевал в Сталинграде и на Курской дуге. Нам такие люди нужны, видные, чтобы наших курсантов наставляли на правильный путь.
Я плечами задвигал. Но за меня решили – пойдешь. Так остался в Красных казармах. А в конце войны нас в Иран отправили. Там создавалась народная армия, которой мы должны били помочь в борьбе против шаха. Там мы и узнали, что Победа, что Берлин взят!
«ОСКОЛКИ ВОЙНЫ ДО СИХ ПОР ВО МНЕ»
Подполковник в отставке Виктор Осмоловский каждую встречу с врагом помнит до сих пор. Командуя в годы войны сначала взводом, потом ротой, он был всегда на передовой. Свое боевое крещение младший лейтенант Осмоловский получил в боях за Сталинград. Потом была Курская дуга, тяжелый путь до столицы Третьего Рейха и его крушение.
На видном месте у Виктора Георгиевича стоит сувенирная тарелочка с изображением фронтовика. «В 1945-м году я точно таким же был, – говорит Виктор Георгиевич. – Не было у меня только Ордена славы».
В далеком 1939 году поезд нес 17-летнего паренька из маленького хутора на Смоленщине в Мариуполь, куда родители отправили его учиться вслед за старшей сестрой. Это была первая в его жизни поездка. Воображение рисовало картины того, как он устроится на новом месте. Мог ли он тогда представить себе, что в его жизни будет еще тысячи километров дорог, что пройти ему придется полстраны своей и еще половину Европы.
– На работу меня не приняли, зато дали направление на металлургический завод, где формировалась учебная группа на специальность слесаря, – рассказывает Виктор Георгиевич про свои первые дни жизни в Мариуполе. – Бедность была такая, страшно вспомнить. Стипендии даже на еду не хватало, одевать нечего. На заводе выдали спецовку, так я по великим праздникам ее носил. А идти на занятия не в чем. Сестра перешила мне свое пальто, а вместо ботинок надевал шахтерские литые галоши, подвязывая их веревками.
Жизнь наладилась после того, как Витя Осмоловский окончил школу ФЗО и стал работать на заводе. Он вспоминает, что с первой зарплаты сразу купил себе костюм, соломенную шляпу. Стал наедаться. И на румяного и хорошо одетого парня стали посматривать девчонки. А он не просто хорош собой: на лацкане пиджака красуется значок «Ворошиловский стрелок», он прошел школу танкистов, работает на заводе, да еще и учиться в вечернем металлургическом техникуме. Жизнь прекрасна! Но все перечеркнула война.
– Мы с другом собрались на пляж. Вышли на улицу, вдруг слышим из «тарелки» что-то тревожное говорят. Народ остановился и слушает. Выступал Молотов, объявил, что началась война. И все настроение угасло. Чуть поодаль у витрин газет собирались мужики. Они воодушевленно говорили друг другу: «Да мы их разобьем».
После выступления Сталина Виктор Осмоловский вместе со своими товарищами написал заявление, что хочет идти на войну добровольцем. Но в военкомате сказали: «Нужен будешь, пригласим». Через месяц ему принесли повестку. Вещи у него были наготове, сложенные в фанерный чемоданчик. Но уже в военкомате выяснилось, что самого важного солдатского атрибута – ложки – у него и нет.
– Тогда мой двоюродный брат сбегал в столовую №7, где у него работала подружка, и попросил для меня ложку. На обороте была выбита семерка. Что характерно, всю войну она со мной прошла, всегда в голенище.
Добровольцев посадили в товарный вагон и поезд направился в путь. Они ждали, что через день-другой они окажутся на фронте, а их повезли совсем в другую сторону – в Алтайский край.
– Начали нас активно обучать, а попросту говоря, гоняли, как зайцев. Я попал в роту подготовки минометчиков. В марте 42-го нас всех выпустили, присвоив звание младший лейтенант.
Виктор Георгиевич вспоминает, что на учения к ним приехал Ворошилов. После официальной части возле маршала собрались послушать, что он скажет в личной беседе. «Мне запомнились его некоторые слова: «Да, друзья, – так он вежливо обратился к нам. – Вы неплохо подготовлены. Я надеюсь, что вы выполните свою задачу. Но какой будет результат, я не знаю. Я вот послал одну дивизию, такую, как ваша и до сих пор не знаю, что от нее осталось». Эти слова мне обухом по голове ударили. Кругом звучат патриотичные призывы, а тут он растерянно говорит, что не знает, что от дивизии осталось».
В августе 1942 года Виктор Осмоловский был на Сталинградском фронте. «Пять суток до переднего края мы шли пешком. Усталость была неимоверная, кормили плохо». В бою под Сталинградом он получил тяжелое ранение. Осколки и пулю, застрявшие в теле солдата, военный хирург вытаскивать не решился. «До сих пор они во мне, – говорит Виктор Георгиевич. – Жить не мешают, однако в последнее время стали о себе напоминать все чаще».
Он признается, что в том Сталинградском бою его спасло не иначе, как чудо. Передовая встретила новичков непрекращающейся пулеметной трескотней, минометными взрывами и свистом трассирующих пуль. Ракеты то и дело освещали передний край.
– Нам приказали окопаться, но сделать это было просто невозможно. Земля была сухой, и саперской лопаткой удавалось проковырять ячейку не глубже 40 сантиметров. Перед нами поставили задачу – рано утром по сигналу идти в наступление.
Виктор Георгиевич вспоминает в самых мелких деталях эту атаку. Как все поднялись, и как в кино с криком «ура!», стреляя на ходу, побежали вперед. Но метров через сто враг открыл такой огонь по нашим солдатам, что сравнить его можно только с дождем. Все прижались к земле.
– Мне показалось, что враг стреляет из-за холма, и я пробежал немного, а потом припал к земле, чтобы дать очередь из пулемета. Но тут передо мной разорвалась мина. И я отключился. Когда пришел в себя, открыл глаза, то из них словно посыпались искры. Я был ранен в грудь и в руку. Попытался себя перевязать, но не тут-то было. Силы слишком быстро покидали меня. К счастью, меня заметила медсестра. Она меня перевязала, попыталась тащить. Но куда ей хрупкой девчонке сдвинуть меня! Я пополз кое-как сам. Но немец как заметил движение, сразу открывает по нам огонь. От потери крови сильно хотелось пить. И тут, как в сказке, вижу маленький родничок в балке. Я напился и снова потерял сознание. Когда пришел в себя, чувствую, что зябко. Шинель свою я оставил на месте ранения. И тут снова чудо – на другом склоне овраге лежит чья-то шинель. Надел ее, а в кармане – сухари.
Потом был перевязочный пункт, организованный в кашарах, длинная дорога в госпиталь, куда раненых везли в переполненном до отказа пароходе.
– 15 декабря 1942 года меня выписали годным к строевой службе. А у меня рука не разгибалась. Но спора не было, годен, значит годен. Меня направили в Москву в отдел кадров у Красной площади, водили по всем кабинетам. В заключении написали – в разведку. В Москве стоял 74 отдельный разведывательной мотоциклетный батальон 3-го танкового корпуса. Меня назначили командиром взвода разведки.
Еще один страшный бой, который он помнит до мельчайших подробностей – на Курской дуге. Он защищал Орловское направление.
– Разведка определила, что немец будет наступать 5 июля на рассвете, поэтому за два часа до их наступления мы начали артподготовку. Больше часа грохотали наши орудия, но в атаку никто не поднялся. И танки стояли на переднем крае, и солдаты в окопах. Но в наступление не пошли, тем самым привели в заблуждение противника. И только через 2-3 часа немцы начали артподготовку и пошли в атаку. Немцам был нанесен серьезный урон этой упреждающей артподготовкой. С 5 по 9 июля 1943 мы отбивали атаки противника. На нашем участке со стороны Орла он смог продвинутся только на 6 км. Но прорвать фронт не смог. А 12 июля мы перешли в наступление. Отбили свои 6 км и начали продвигаться вперед. В первые дни у немцев было превосходство в авиации. Мы не могли голову поднять, но на второй и третий день небо было черным от наших самолетов.
Потом было форсирование реки Днестр, Молдавия, Румыния, бои за Восточную Польшу, освобождение лагерей военнопленных, Варшавы. А в апреле 1945 года – наступление на Берлин.
– Жуков применил новое средство ведения войны — во время артподготовки поставили 147 прожекторов на передний край. Немцев ослепили светом. Мне было приказано сосредоточить минометный огонь по скоплению немцев, залегших у моста через реку Шпрее. Они хотели прорваться через него, чтобы сдаться в плен американцам или англичанам. 2 мая колонна немецких бронетранспортеров и пехота штурмом бросились через мост. Бой был коротким, но яростным. Немцы отступили и наступила тишина. Чуть позже наши мотострелки взяли в плен немецкого солдата. После допроса его отправили к своим с предложением сдаться. С высоко поднятым белым флагом немец направился по мостку и уже через несколько минут большая колонна гитлировцев шла по мосту сдаваться. Нами в плен было взято около двух тысяч немцев.
За этот бой Виктор Осмоловский был награжден орденом Отечественной войны I Степени.
Он показывает свой военный альбом, в котором фотографии его боевых товарищей. Среди них копия снимка (оригинал фотографии находится в Военно-историческом музее Санкт-Петербурга. – прим.авт.), сделанного 2 мая 1945 года в Берлине. На нем захваченные в плен фашисты складывают оружие у ног победителей. Среди солдат и офицеров Красной Армии гвардии старший лейтенант Виктор Георгиевич Осмоловский.
Он надевает свой парадный костюм, на котором 5 особо дорогих для него боевых наград. При этом говорит: «Я скромный человек. Таких, как я миллионы. Мне радостно, что у меня есть семья, сын пошел по моим стопам. Я живу, и радуюсь, что все хорошо!»
® Журнал «СЕНАТОР». Cвидетельство №014633 Комитета РФ по печати (1996).
Учредители: ЗАО Издательство «ИНТЕР-ПРЕССА» (Москва); Администрация Тюменской области.
Тираж — 20 000 экз., объем — 200 полос. Полиграфия: EU (Finland).
Телефон редакции: +7 (495) 764 49-43. E-mail: [email protected].
