ГОРЬКИЙ ПРИВКУС ПОБЕДЫ

Штаб армии и штаб корпуса перестали существовать – прямое попадание авиабомбы превратило здание в груду обломков. В садике у штаба красноармейцы жгли документы, другие копали яму. Сергей не сразу понял, что они готовят могилу. Рядом лежало пятеро, накрытых шинелями, оттого что шинели накрывали головы погибших, тела убитых казались необычно длинными. Из-за сохранившейся стены, хрустя стеклом, выбрался заместитель начальника политотдела корпуса полковой комиссар Шаталов.

– Гостев, ты? Да, отпадает твой отпуск. Жив, и то хорошо. Штаб армии переместился на запасной КП в Буховичи, штаб нашего корпуса в лес под Тевли. Уничтожим документы, и я с группой отбываю в Тевли. Ты на мотоцикле? Кто там шину подкачивает?

– Чепурнов.

– Знаю. Давайте срочно в Березу-Картузскую. Пока была связь, комдив доложил, что их бомбили, есть потери. В штабе корпуса потери незначительные, а вот в штабе армии – много раненых, пятеро убитых. Четверых не узнать, судя по петлицам, – связисты, а пятый – твой дружок Аршанин.

– Жаль, – Гостев с трудом протолкнул ком в горле. – Как с эвакуацией семей начсостава? Моя жена там, руководит эвакуацией. Но машин нет.

– Анна Федоровна? Ну, она-то проверенный боец, справится. Машины на подходе. Начштаба армии приказал: как разгрузят имущество штаба на КП, машины – в Кобрин, за семьями. До Буховичей семь километров. Возможно, пойдут поезда, если конечно, не разбомбили пути.

В небе появились немецкие истребители, они шли низко, на бреющем полете, стреляя из пулеметов.

– Ложись! – крикнул полковой комиссар.

Они залегли в канаву. Гостев скосил глаза влево и увидел, что Чепурнов спокойно подкачивает шину мотоцикла. В стороне, где располагался вокзал, послышались взрывы – до вокзала пять километров.

– Все у них рассчитано, прицельно бьют гады, – сказал Шаталов, отряхивая бриджи. – А мы тут по канавам прячемся. С Пинском связь есть, немецкая авиация нанесла удар по нашему аэродрому, большие потери. Горят склады с общевойсковым имуществом. Гостев, сейчас не до писанины, на словах передашь боевой приказ комкора командиру дивизии: один мотострелковый полк вывести в район Тевли, развернуть километрах в пяти от КП, другим подразделениям дивизии в местах постоянной дислокации оборудовать ячейки для пехоты и позиции для артиллерии. Саперному батальону готовить оборону Берез. Запомнил?

– Так точно.

– Удачи! – Шаталов помахал Чепурнову. – Только быстрее, мужики.

Сергей подбежал к мотоциклу, уселся в коляску, чувствуя ногой рюкзак, подумал об Анне, сыне, что остались там, в леске у шоссе, и, скрипнув зубами, сказал:

– Давай в Березу, Ваня, мне нужно комдиву боевой приказ передать.

– Слушаюсь, товарищ командир, – Чепурнов усмехнулся. – А теперь, Сережа, держись за яйца, они тебе больше не понадобятся. – И рванул с места так, что Гостев едва успел подхватить фуражку, снял ее и сунул в коляску.

Знакомая дорога до Березы-Картузской казалась теперь чужой, вдоль обочины тянулись беженцы, толкая впереди себя повозки со скарбом, кое-кто вел за руль велосипеды, на раме висели мешки и сумки. Тучная женщина волокла детскую коляску, в которой отсвечивал на солнце самовар. Мотоцикл дважды обгонял грузовики с женщинами и детьми в кузове, они направлялись в сторону Минска или Могилева. А над шоссе, загораживая небо, летели немецкие бомбардировщики, сколько – не сосчитать. Их прикрывали «мессершмитты». Воздушная армада безнаказанно шла на восток – в небе ни одного нашего самолета.

Уже на подъезде к Березе-Картузской пахнуло пожарищем, голубое небо наискосок перечеркивали клубы черного дыма. У КПП военного городка лежал вверх колесами связной броневичок, рядом зияла воронка, на краю ее торчала нога в хромовом начищенном сапоге. Южная сторона казармы, где еще недавно жил Гостев, горела, упругий дым вырывался из распахнутых окон, другие казармы тоже чадили, с одной сорвало крышу, и видны были желтые, как ребра скелета, стропила.

Знакомый лейтенант из 226-го мотострелкового полка жег на костре бумаги. Красноармейцы выносили из дверей казармы сейф. В одном долговязом, со съехавшей набок пилоткой Гостев узнал Огурцова. Вслед за ним выскочил, прикрывая платком рот, батальонный комиссар Курбацкий, глянув на Гостева, он возбужденно сказал:

– Видишь, Сергей Михайлович, что у нас делается. Чепурнов, ты технарь, нужна твоя помощь. Сейф с партийными документами при бомбежке перекосило, открыть не могу.

– Разве это сейф. Коробка от обуви. Для такого медвежатника, как я, плевое дело.

– Так открой, медвежатник.

– Айн момент-перманент. – Чепурнов достал из коляски мотоцикла сумку с инструментами. Стукнул молотком по краю дверцы, сунул в щель монтировку, крякнул, и дверца отскочила. – Вот и все, а ты боялся, – мотоциклист снял фуражку, вытер платком лоб. – Потерь много?

– Много, – Курбацкий поморщился. – За казармой на газоне могилу копают.

– Дмитрий Васильевич, мне Шаталов приказал устно передать боевой приказ комдиву. Где начальство?

– За стрельбищем, в лесу. Временный КП. С километр отсюда, может, чуть побольше.

– Ваня, подбросишь?

– Куда же мне от тебя деться? Садись. Твою ж мать… опять летят. Быстро давай.

Со стороны древнего монастыря Картузианцев показались три точки. Мотоцикл, объезжая воронки, пересек плац, и тут послышался рев моторов, свист. Громыхнул взрыв, пахнуло жаром, тонко запели осколки. Чепурнов остановил мотоцикл, снял фуражку и показал Сергею дырку с рваными краями.

– Гляди-ка, два сантиметра – и хопец, здравствуй дедушка!

Но Сергей глядел в другую сторону: на том месте, где только что стояли Курбацкий и Огурцов, чернела воронка, на краю ее торчал сейф с оторванной дверцей, а на ветке березы висело что-то розово-синее.

– Поехали, Иван. Мы уже ничем не можем помочь.

– О-от, суки, что делают!

Минут через десять на небольшой полянке Гостев увидел черную «эмку», замаскированную ветками кустарника. Неподалеку – палатка, у входа в нее в нижней рубашке стоял комдив полковник Кудюров и брился, поглядывая в зеркальце, которое держал ординарец. Услышав треск мотоцикла, комдив спокойно вытер лицо полотенцем и, хмуро глянул на подходящих командиров, спросил:

– Хлопцы, вы с того или с этого света?

Гостев едва сдержал улыбку. Еще минуту назад он испытал такую безысходность, казалось, мир рухнул, переживает последние часы. Домашний вид комдива вернул его к реальности.

– Товарищ комдив, разрешите устно доложить боевой приказ комкора, переданный мне полковым комиссаром Шаталовым.

– Пошли в палатку. Чепурнов, не уезжай. А то я знаю вашу мотоциклетную вольницу.

– Обижаете, товарищ комдив.

– Тебя обидишь.

В палатке за столом, заваленными картами, сидели начальник штаба Попов, начальник артиллерии Торопков и начальник оперативного отделения Кровяков.

Гостев коротко доложил боевой приказ, подошел к карте и карандашом показал место, куда предстояло выдвинуть мотострелковый полк.

– Идти лесом, в сумерках. Вот здесь начинается лесная дорога, легкая техника пройдет. На шоссе соваться опасно – контролируется авиацией противника.

Комдив с удивлением глянул на него:

– Откуда так хорошо знаете местность?

–Я почти все части объездил, развозя газеты, наглядную агитацию. Работал в режиме почтальона. Да и карта у меня приличная, Аршанин подарил.

– Как он там, анахорет?

– Погиб. В штаб армии – прямое попадание. Комкор со штабом в Тевли. Пять минут назад при налете погиб Курбацкий. Сейф с партийными документами выносил с бойцами. Прямое попадание. Может, из документов что сохранилось?

– Потом посмотрим. Жаль, хороший мужик… был. Гостев, ты как-то хвалился, что бронемашину водить можешь?

– Могу.

– А мотоцикл.

– Спокойно.

– Вот и хорошо. Сейчас пропагандой заниматься некогда. Оставляю тебя при штабе дивизии в качестве делегата связи. Попов, позови Чепурнова, если этот цыган еще не смылся.

Вошел Чепурнов, четко доложил, даже каблуками сапог прищелкнул. Кудюров с усмешкой оглядел мотоциклиста:

– Слушай, гусар! Что это у тебя с фуражкой? Вон дырища какая.

Чепурнов выпучил глаза:

– Немец крылом задел. Товарищ комдив, надо бы актик составить на предмет списания головного убора, а то вещевики…

– Не тарахти! Сейчас начальник штаба поедет в твой мотоциклетный полк, ты поедешь с ним. Быстро перетаскивай свое барахло в «эмку».

– А мотоцикл?

– Старшему политруку оставишь. Он назначен офицером связи.

– Слушаюсь. А машина назад пойдет, товарищ комдив?

– Тебе зачем?

– Бидон с маслом Гостеву передать. Мотоцикл на одном бензине не тянет, нужно маслица добавить.

– Ну ты и нахал! Учить меня будешь?

– Виноват, зарапортовался.

– Виноват! В другое время я бы тебе хвост прижал. Сгинь с моих глаз!

Чепурнов, не обращая внимания на комдива, обнял Гостева:

– До встречи, Сережа. Не пуха тебе, не пера.

– Иди к черту!

– Уже иду.

Комдив натянул гимнастерку, сказал начальнику штаба:

– Василий Федорович, ты остальные подразделения посмотри, медсанбат и прочее. И сразу назад. И не геройствуй, чуть что – в лес. Отсиделся, и дальше. Мы с тобой еще до Берлина должны дойти. Я буду ждать связи с командиром корпуса.

Уже на второй день войны Гостев получил боевое крещение. Комдив поручил ему пробиться в штаб армии в Буховичах, связь со штабом 14-го корпуса была утрачена, по непроверенным данным в районе Тевли шли упорные бои, штаб либо разгромлен, либо передислоцирован в другое место. Невыспавшийся, с красными глазами комдив Кудюров сказал:

– До Буховичей, возможно, немцы еще не дошли. Получи, кровь из носа, данные по обстановке, возьми пакет с шифровками, узнай, где штаб корпуса, и какова судьба мотострелкового полка, выведенного в район Тевли. Сразу назад. Возьми с собой пулеметчика сержанта Сенкевича, он из местных, работал в лесничестве в Пружанах, хорошо знает здешние места, да и мотоцикл водит. Выезжайте прямо сейчас.

Сержанта Дмитрия Сенкевича, невысокого кряжистого белоруса, призвали в финскую, воевал в пулеметном взводе, в тех же местах, что и Гостев, на гимнастерке почетная медаль «За отвагу». Были они ровесниками, оба обстоятельные, неспешные сразу сошлись характерами.

До Буховичей добрались быстро, ехали лесными тропами. Командующий армией Коробков выехал в войска, начальник штаба армии полковник Сандалов был так замотан, что сразу переключил Гостева на начальника оперативного отдела. Тот коротко изложил оперативную обстановку, подготовил боевой приказ командиру дивизии и еще какие-то документы.

– О мотострелковом полке точных сведений нет, по-видимому, отошел из Тевли вместе со штабом корпуса. Связи с ними нет, послали делегатов. Все.

Сергей сунул пакеты за пазуху, вышел из палатки. Высоко в розовом небе тянулись в сторону Пинска немецкие бомбардировщики. Шли свободно, без прикрытия истребителями. Сенкевич успел заправить мотоцикл топливом и, вытирая руки ветошью, сказал с улыбкой:

– Михалыч, запах улавливаешь?

– Какой запах?

– Пшенного концентрата с маслом. Меня не обманешь. Где-то рядом полевая кухня. Перекусим, и до дома до хаты. Да, брат, здесь такая кутерьма, хуже некуда.

– В смысле?

– Вроде бы готовится контрудар. А чем бить? Танков – горстка из двадцать второй дивизии, горючего в них на одну заправку. Хранилище ГСМ пришлось взорвать. У противотанковых пушек нет снарядов. Земелю я встретил, командира танкового батальона, злой, как черт. Материт всех подряд. – И, помолчав, шепотом добавил: – Среди бойцов, вырвавшихся из Бреста, гуляет слух о предательстве.

Гостев промолчал. Люди бились насмерть. Паника, всякого рода путаница, неразбериха были, но в предательство Сергей не верил.

Кашу ели из одного котелка, запили холодным чаем без сахара. Издали штаб армии напоминал муравейник, то и дело подъезжали «эмки», командиры на лошадях, суетились, раскручивая катушки с проводами, связисты, все время поглядывая на небо.

– Давай-ка, Михалыч, валить отсюда. Суета на нервы действует.

Едва успели отъехать, налетели «мессершмиты». Сразу защелкали винтовочные выстрелы, к ним присоединились очереди ручных пулеметов. Ни зениток, ни счетверенных пулеметов. Сергей вспомнил слова Аршанина: «Подразделения ПВО на сборах под Минском». Нашли время.

Укрылись под соснами в лесной чаще.

– Сейчас отбомбятся, и поедем, – хмуро сказал Сенкевич. – Это же в голове не укладывается! Я в этих местах за грибами и ягодами ходил. Нередко ночевал у лесных озер. Я при поляках из лесу не выходил, разве что прикупить что. А как наши пришли – на работу устроился. На финскую войну ушел добровольцем. Моя это земля, мои предки на погосте в Пружанах лежат. А теперь вот… еще напасть. Выпить бы. У меня неподалеку от штаба дивизии в Березе бутылек самогонки припрятан. В трех метрах от того места, где ты свой драндулет ставишь. Сразу за муравейником, в ягоднике. Вечерком примем, чтобы остудить душу. Давай-ка двигай по этой тропочке, будем по солнышку ориентироваться. А мотоциклет-то хорош, не шумит, ровно фурыкает.

Через полчаса Сенкевич постучал Сергею по сапогу, Гостев тормознул.

– Ну-ка выключи движок, – попросил сержант.

– А что такое?

– Выключи…

Неподалеку потрескивала птица.

– Сорока. Значит, чужого учуяла.

– Может, зверь?

– Зверь в глухие леса ушел, в Полесье. Возьми от греха правее, да побыстрей.

Они и десяти метров не проехали, как хлестнула автоматная очередь, мотоцикл, ударившись о пень, завалился на правый бок. Сергей вылетел из седла, и что-то тяжелое ударило его в грудь, даже в глазах потемнело. Двигатель заглох, и в обрушившейся тишине стало слышно, как вращается колесо мотоциклетной коляски. Сергей открыл глаза и замер: прямо над ним свисали руки Сенкевича, голова сержанта была повернута влево, глаза прищурены, словно он к чему-то прислушивался, а на уровне его груди расплывалось темное пятно. И тут Гостев услышал голоса. Кто-то шел к мотоциклу, разговор шел на немецком. Сергей с трудом разобрал:

– Людвиг, ты молодец, одной очередью срезал большевиков. Как в тире.

– Кто бы это мог быть?

– Связисты или разведчики. Сейчас узнаем. У них могут быть важные документы. Готовь место для креста. С тебя ящик шнапса. – Немец весело рассмеялся.

Что же знание немецкого языка пригодилось! Гостев, стараясь не шуметь, огляделся. Рядом с ним лежал ручной пулемет. Вот что так ударило его в грудь. Подтянул пулемет, проверил диск, снял с предохранителя и осторожно выглянул из-за мотоцикла. Тело сержанта маскировало его. По тропинке шли четверо немцев в необычной форме: шаровары, куртки с капюшоном, на головах что-то вроде подшлемников. Парашютисты? Шли они плотной группой, не рассредоточиваясь. Гостев поставил пулемет на упоры, подождал, пока солдаты подойдут ближе, и дал по ним длинную очередь. Парашютисты упали, и все же Гостев привстал и, укрепив пулемет на колесе мотоцикла, дал еще одну очередь, видя, как из голов и спин врагов летят красные ошметки. Диск закончился. Гостев вынул из кобуры наган, подошел к убитым, пошевелил ногой трупы – готовы. Спрятал наган в кобуру. Вернулся к мотоциклу, волоча немецкие автоматы. Ухватил за плечи труп сержанта Сенкевича, поднял и поволок в кусты. Сенкевич, видно, заметил засаду, развернул пулемет, привстал в коляске, но выстрелить не успел. Сержант спас Сергея, прикрыв своим телом.

Гостев положил тело напарника под нарядной березой, закрыл убитому глаза, достал из кармана гимнастерки документы, сунул в карман бриджей и, судорожно всхлипнув, прошептал:

– Прости, брат. Не могу тебя похоронить по-человечески.

Забросал труп сухими, срезанными осколками ветвями. Внутри у него что-то мелко подрагивало, в ушах стоял звон. Сергей с трудом поставил мотоцикл на колеса. На машине ни царапины, только на бензобаке небольшая вмятина. Положил в коляску поверх трофейных автоматов пулемет Сенкевича. Нужно было обыскать трупы немцев. Но от одной мысли, что ему придется прикоснуться к телам парашютистов, содрогнулся от отвращения. К тому же можно налететь на еще одну группу парашютистов. Кто знает, сколько их десантировалось.

Мотоцикл завелся с первого раза, и Гостев понесся по лесной дороге, пока не вырвался на пустынное шоссе. Он настолько устал, что ехал, не глядя по сторонам, деревья сливались в одну зеленую полосу, наконец показался знакомый поворот на Березу-Картузскую.

Начальник оперативного отдела Кровяков принял от Гостева пакеты, выслушал доклад по обстановке. По мере того как Сергей говорил, у подполковника мрачнело лицо.

– Иди умойся и гимнастерку застирай. Ты весь в крови. Ранен?

– Нет. Кровь сержанта.

– Тут неподалеку болотце, тропинка к нему протоптана. Мыло на табурете перед палаткой. Пообедай и отдыхай. Понадобишься, подниму.

В углу на походной койке кто-то зашевелился, шинель упала на пол, поднялся комдив и, сладко потянувшись, спросил:

– Сергей Михайлович, можешь показать на карте, где ты завалил парашютистов.

Гостев подошел к карте и, ощущая дыхание Кудюрова на щеке, показал место, где попал в засаду.

– Как были одеты немцы?

– Шаровары, ботинки на шипах, курточки с карманами и вроде как подшлемники.

– Ясно. Разведка! – лицо комдива стало наливаться краснотой.

– Есть! – у входа в палатку вырос поджарый майор.

– Автоматы, что привез делегат, смотрел.

– Так точно. МП-40, улучшенный, облегченный образец. Состоит на вооружении десантников, разведподразделений.

– Попов, используй аппарат Морзе и оповести штаб армии о том, что у них в тылу бродят десантники. Усилить охрану штаба дивизии. А то тепленькими нас возьмут. Гостев нашел болотце, вымылся по пояс, застирал гимнастерку, нижнюю рубаху и повесил их на ветви раскидистой ели. Поскрипывали, цвиркали птицы, жужжали лесные пчелы, скользили стрекозы. Ни птиц, ни насекомых не беспокоила артиллерийская канонада, валом надвигающаяся с запада. Парило, вроде бы к дождю, но на небе ни облачка. На обратном пути Сергей наткнулся на большой муравейник, вспомнил слова Сенкевича, обошел вокруг и в ягоднике, у ствола старой березы, нашел бутылку самогона. Вытащил пробку, сделал несколько больших глотков и прилег в тени рядом с мотоциклом. Проснулся уже в сумерках. Рядом стоял котелок с остывшей кашей.

V

Анна выломала в кустах ветку, обстругала ее перочинным ножом, прикрепила красную косынку Любы и вышла на обочину шоссе. Кобура с «браунингом» оттягивала юбку, мимо проносились автобусы, грузовики с беженцами и ранеными. Если взмахом «флага» удавалось остановить транспорт, подсаживала в кузов женщин с детьми. За очередью следила Люба, ее голос звонко отдавался в густом подлеске:

– Бабы, не зевай! Эй, рыжая, брось ты к ляду шубу, ребенка держи, дура!

Появился первый штабной автобус из Буховичей, Анна завернула его на поляну, и сразу послышались женские крики, детский плач. Анна, выругавшись, кинулась к автобусу: рослый мужчина в командирской гимнастерке со споротыми петлицами, расталкивая женщин, пробивался в автобус.

– А ну пустите! Я ранен, имею права!

– Раненый! Постыдился бы!

– Посмотрите на него, а еще командир, петлицы-то содрал…

Рядом стоял растерянный водитель, совсем мальчик.

– А ну назад! – крикнула Анна и захлопнула перед мужчиной дверцу автобуса.

– Назад, сказано. Что не ясно? Первыми эвакуируются женщины с детьми.

– Я раненый, раненый! – он потянулся к ручке дверцы. Анна перехватила его руку:

– Назад, дети!

– Пусти… Пусти, сука! – завизжал мужчина и толкнул Анну, она ударилась головой о дверцу, в ушах зазвенело. Изловчившись, пнула мужика в пах ногой, тот скрючился и, матерясь, стал расстегивать кобуру. Женщины отшатнулись от него. Анна опередила: выхватила «браунинг», передернула затвор:

– Руки, сволочь! Шевельнешься, мозги вышибу!

У мужчины затрясся подбородок, он поднял руки, глаза у него стали белыми от страха.

– Боец, чего сопли развесил? Разоружи его!

Водитель-красноармеец потянулся к кобуре, мужчина попытался оттолкнуть его, и тогда Анна выстрелила в воздух. Мужчина, изумленно ахнув, завалился на бок, загребая пыль хромовыми сапогами:

– Убила, сука, убила!

Анна вынула из его кобуры наган, сунула его за пояс и сказала со злостью:

– Пошел отсюда, трус! Пристрелю, падаль!

Мужчина с неожиданной легкостью подскочил и, петляя, как заяц, побежал. Над поляной на бреющем полете пронеслись немецкие истребители, стреляя из пулеметов, навес вспыхнул, женщины кинулись в лес. Анна глянула в небо и, напрягая голос, крикнула:

– Женщины в автобус! Ж-живо!

А сама, подобрав чемоданчик, хрустя валежником, пошла к Любе. Юрик, прижав к груди сумку, сидел на пне и разглядывал на ладони божью коровку. Люба с ужасом уставилась на Анну:

– Неужели бы ты его убила?

– Не задумываясь. Мразь! Наши воюют, а он…

– Анюта, я не могу больше с тобой… Боюсь.

– Садись в автобус, без тебя справлюсь.

– Ты прости меня, ладно?

Анна не ответила. Пришло еще два автобуса. Осталось эвакуировать семерых, а машины не подходили. Навес догорел, к небу тянулся белесый дым. Женщины теперь старались держаться поближе к Анне, сидели на бревне у обочины шоссе. Одна, совсем молоденькая, прижимала к груди мальчика лет двух, завернутого в скатерть. Женщина мелко вздрагивала и поминутно зевала. Короткая ночная рубашка едва прикрывала худые колени.

– Дайте ей что-нибудь надеть, – сказала Анна.

Высокая, полная женщина, по говору южанка, сказала:

– Ото ж, господи, воля твоя! Зовсим мы ополоумели. Только усе до себе. Разве ж так можно! – порылась в армейском рюкзаке, извлекла шерстяную кофту. – Возьми, девонька. Моя кохта тебе навроде пальта будет.

Женщина молча натянула кофту и, нервно позевывая, сказала:

– Меня зовут Рита. Мы с укрепрайона под Брестом… Муж – военный инженер, строил что-то. Нас Игорьком на лето взял к себе. Соскучился. И вот теперь он… там. Без очков в трех шагах ничего не видит. И белье сменное я ему положить не успела. Нас до Кобрина на «эмке» довезли, а потом машину самолет обстрелял… Мамочки, что же будет?

Шоссе пустело. Проезжающие автобусы были так забиты, что на «флаг» не реагировали, проносились мимо. Поток беженцев иссяк. Последним прошел, едва волоча ноги, пожилой еврей, шляпу он потерял, седые волосы развевались на ветру. Увидев Анну, он остановился и, стуча палкой, забормотал:

– В книге Исхода сказано: «И отправились сыны Израилевы из Раамсеса в Сакхов до шестисот тысяч пеших мужчин, кроме детей. И множество разноплеменных людей вышли с ними, и мелкий, и крупный скот…». Все, все повторяется.

И побрел дальше, поднимая стоптанными башмаками придорожную пыль. Солнце близилось к зениту. «Неужели конец, нам отсюда не выбраться?» – подумала Анна. Вдали послышался шум приближающейся машины. Анна вынула «браунинг» сняла его с предохранителя и, оставив женщинам чемоданчик и сумку, взяла сына за руку и вышла на середину шоссе. «Если собьет, то уж вместе». Полуторка, погромыхивая, приближалась. Метров за пять шофер резко затормозил, распахнул дверцу и заорал:

– Ты что, дура, рехнулась? Да еще с мальцом.

Анна подняла пистолет:

– Выходи!

Шофер засмеялся

– Ну и номер! Вот бабы пошли!

– Куда идет машина?

– В Могилев. Да садись ты. Испугала, как же? Я же за эвакуированными послан.

– Нужно еще четверых женщин взять, одна с ребенком.

Шофер, пожилой мужик, заросший седой щетиной, соскочил на шоссе.

– Где они? Эй, бабоньки!

Женщины уже бежали к машине. Шофер забрался в кузов, принял мальчика, помог залезть другим. Толстуха, сопя, забралась сама, глянув на водителя, с усмешкой сказала:

– Ото ж, я чисто боров. Аж штанцы лопнули.

– Ничего и без штанцов доедешь, – успокоил ее шофер. – Усаживайтесь на подшивки газет и не вставать. А ты, командирша, давай с пацаном в кабину. Будем вместе от немца обороняться.

Анна подхватила сумку, чемодан, помогла Юрику залезть на сиденье, села сама и спросила:

– Почему в Могилев?

– Машина оттуда. Я бумагу в кобринскую типографию вез. Приехал, а типографии нет, одни камни. Скинул рулон, а что дальше делать, не знаю. А тут подполковник, фамилия Маневич, вроде коменданта, остановил и говорит: «Поезжай назад, забери беженцев. Те, кто на Пинск поехал, могут не добраться. Немец дорогу бомбит». На новом Кобринском мосту немец разбомбил автобус с детьми, а кто за ними ехал – в речку Мухавец. А до Могилева я все лесные дороги знаю. Доедем.

– Звать тебя как?

– Сергей, по батюшке Михайлович.

– Мужа моего так звали?

– Почему звали? Ты разведенка?

– Нет. Так, сорвалось… Он старший политрук. В Кобрине остался, а может, в Березу уехал.

Анна помрачнела, глянула на дорогу. Лес, такой приветливый недавно, показался ей чужим и враждебным.

– Ты вот что, девка, раньше времени мужика не хорони. Грех. Мы еще дадим немцу по сопатке, юшкой кровавой умоется. – И, видимо, чтобы сменить тему, спросил: – Неужто ты своей пукалкой меня хотела остановить? Анна усмехнулась:

– «Браунинг», калибр семь шестьдесят два. С десяти шагов в лоб не промахнулась бы. А на другой случай у меня еще кое-что есть, – она достала из сумки наган. Шофер захохотал:

– А у тебя, случаем, в торбочке винтовка образца 1891 года не завалялась. Или пулеметик? Запасливая. Далеко не убирай наган-то, на лесных дорогах немецкие диверсанты и разная сволочь бродят. Наган где раздобыла?

– Разоружила одного мерзавца. Из командиров… Лез в автобус, прикидываясь раненым.

– Да, сволочей нынче много повылазило. И не побоялась?

– Я девчонкой от басмачей отстреливалась и одного уж точно с коня сковырнула.

– Бедовая ты. В мировую, да в гражданскую я пулеметчиком был. Тоже кое-что повидал. Как зовут?

– Анна.

– Из Могилева куда?

– В Москву. Потом в Горький, там мужняя родня. Если бы не сын, я бы с мужем осталась.

– Выпить хочешь? Бледная ты. Мне нельзя, а тебе в самый раз.

– У тебя что?

– Шанпаньское. Что же еще? Шутка. – Достал из-за пазухи бутылку водки «белая головка». – Поверишь, на дороге нашел. Крытый грузовик в кювете валялся. Водитель – в хлам. А в его сумке две бутылки, целехонькие. Вот как в жизни бывает.

Он оббил о руль сургуч, открыл пробку зубами:

– Давай, Анюта, за победу! Все равно наша возьмет.

Анна сделала большой глоток, зажмурилась.

– А, была не была, давай-ка и я, – Сергей Михайлович тоже приложился. –

Спрячь в свою торбу, а то побьем.

– Мама, я хочу пить, – попросил Юрик.

– Потерпи. Это не вода. Сейчас термос достану.

– Хорошо пошла водочка. Я сегодня такого нагляделся, на всю жизнь хватит. Ты грамотная, скажи, почему немец так попер? Ведь последнему дураку было ясно, что война на носу, а мы перед немцем крыжачок пляшем. Эшелоны с зерном через Брест Гитлеру в подарок гоняем. Это как понять? Тоже вредительство? Сталин-то куда смотрел?

– И его обмануть можно. Сколько Ежов командиров Красной Армии положил, пока Сталин не разобрался и его самого к стенке не поставил.

– А я думал его обмануть нельзя, – разочарованно протянул шофер.

Анна дала сыну кипяченой воды, напоила Сергея Михайловича. От водки в голове плыло: отец Блюмы Ароновны в гостиной, бешеная езда на мотоцикле, Сергей со складкой шинели через плечо, белоглазый мужчина с сорванными петлицами…

Проснулась она от рева самолета, машина со скрежетом свернула на лесную поляну, заглохла. Водитель вытер рукавом рубахи лоб и тихо выругался:

– Вот мать их так… Чуть не гробанулись! Аж взмок весь, и поджилки трясутся. Аня, загляни в кузов, никого там не зацепило? Дай пацана мне.

Анна соскочила с подножки, встала на колесо и заглянула в кузов: по разбросанным газетам растекалась кровь, толстуха лежала на животе, вместо головы у нее было какое-то розовое месиво. Женщины сбились в угол кузова и с ужасом смотрели на Анну. В борту кузова было несколько крупных пробоин, острые щепки торчали наружу.

– Спокойно, – сказала Анна, – дальше поедем лесной дорогой. Больше нам ничего не угрожает. На ближайшей остановке мы ее похороним. Как ее звали?

Женщины молчали.

– Ясно.

Анна забралась в кабину, взяла сына на руки:

– Полную женщину убило… Остановка будет?

– Ближе к ночи. Знаю я одно местечко. Хорошо в бочку с бензином немец не угодил, тогда бы нам всем хана. Бог пронес.

– Ее бы накрыть чем. Нехорошо так.

– Сделаю. – Сергей Михайлович открыл дверцу, достал из-под сиденья рулон маскировочной сетки. Вернулся, вынул из сумки бутылку водки, глотнул и протянул Анне:

– Ополоснись. Считай, второй раз родились. Да, дела… Вот тебе и штанцы. За что же баб-то с детьми? Он что, паскуда, не видел, кого я везу? Нет, так им с руки не сойдет. За все ответят…

Ночевали в лесу. Сгущались сумерки. Орудийный гул на западе был еле слышен. В лесу, нагретом солнцем, стоял густой запах хвои. Водитель срубил две молодые сосенки, сделал слеги. Показал женщинам, где родник, и, пока они там плескались, сказал Анне:

– Помоги мне тело снять. Тяжелая она. По слегам спустим. Пока баб нет, положим ее неподалеку, накроем сеткой и лапником. Я, дурень, лопату в гараже забыл.

– Юра, посиди в кабине. Потом мы сходим к ручью, помоемся.

С телом вдвоем едва управились.

– При ней и документов нет, – сказала Анна.

– Посмотри в торбе.

– Смотрела. Там одежда и продукты.

– Зато помянуть есть чем. Ты посиди с мальцом, я схожу к роднику с ведерком, нужно кузов обдать, там кровищи… И держи оружие наготове. Мало ли что.

Он взял ведерко и, косолапо шагая, пошел к ручью. Сразу же послышался женский визг, а за ним недовольный голос Сергея Михайловича:

– Не орите, дуры! Что я голых баб не видел?

Анна нарезала ножом еловых веток, открыла задний борт и, забравшись в кузов, сгрузила сумки попутчиц, выбросила окровавленные газеты, подмела кузов. Вернулся, чертыхаясь, шофер и окатил кузов водой.

– Так вроде не очень видно. Костер, Анюта, разжигать не будем. Опасно. Возьми Юрасика и сходите помойтесь, а я лапника нарублю. Бабы в кузове спать не лягут, дело ясное. На полянке устроимся, рядком. Только бы дождичек не брызнул. И гони баб сюда, пущай на стол накрывают. Воду в роднике пить можно.

Женщины вернулись повеселевшие. Только Рита в нелепой кофте, прижимая мальчика к груди, была молчалива, бледна. Есть отказалась, легла на лапник, сказала, знобко поеживаясь:

– Не понимаю, почему Игорек все спит и спит.

– А что же ты хочешь? – попыталась успокоить ее худенькая черноглазая жена пограничника. – На мальчика сразу столько свалилось. Тут взрослый с трудом выдержит.

Анна с удивлением наблюдала за сыном. Юра вел себя поразительно спокойно, не плакал, не задавал лишних вопросов. И лицо у него было сосредоточенное, даже суровое, он походил на маленького старичка.

Шофер Сергей Михайлович достал бутылку водки.

– «Белая головка», девочки. Анюта, дай крышку от термоса, другой посуды нет. Давайте помянем по христианскому обычаю убиенную фашистскими сволочами.

Крышка от термоса пошла по кругу. Рита на повторное приглашение не откликнулась. Закусывали неохотно. У Юрика слипались глаза.

Шофер допил водку, сказал:

– Значит так, ляжем рядком. Под утро прохладно, будем греть друг друга. Кто куда захочет, будите меня. Выедем, как чуть развиднеется. Часа в три, а сейчас спать.

Анна прижала к груди сына и мгновенно заснула. Проснулась от невнятного шепота. Сначала ей показалось, что это шумят на ветру листья кустарника. Прислушалась.

– Нет, Степа, нет, – шептал незнакомый голос, в нем была теплота, нежность. – Мальчик спит, неужели ты не слышишь его дыхания? Извини, что не положила в твой чемодан смену белья. Дом уже горел…. Только ты не уходи, мне страшно, вокруг ходят люди.

Анна, прикрыв Юрика пахнувшим бензином пиджаком Сергея Михайловича, осторожно поднялась. Риты рядом не было. Она сидела на пне метрах в трех. Свет ущербной луны затекал в прогалину между верхушек сосен, отчего женщина казалась вылепленной из гипса. Анна, стараясь не хрустеть валежником, подошла к Рите, обняла ее за плечи. Риту бил мелкий озноб. На ней была одна ночная рубашка. Ребенок был завернут в кофту.

– Мама, – радостно шепнула она. – Степа был здесь. Пошел за водой, скоро вернется. Не понимаю, Игорек все спит и спит. И вроде бы стал холодный. Потрогай.

Анна развернула кофту, коснулась лобика малыша – он был холоден, ручку не разогнуть, наступило трупное окоченение. Мальчик, скорее всего, умер, когда еще ехали.

– Девочка, все хорошо. Пусть Игорек поспит, и тебе нужно отдохнуть. Иди ложись, только укрой мальчика.

– Нет, мама, я посижу здесь, а то Степа вернется и не найдет нас, ведь темно.

«Степа – муж, – поняла Анна. – Сколько же за один день горя».

Анна легла на пахучий лапник, прижалась к сыну, чувствуя родное тепло. Кобура с «браунингом» давила бок. «Хорошо, что я тогда купила в польском салоне юбку с ремешком, а то куда бы укрепила кобуру». Перед ней развернулась лента шоссе, машина подскакивала на выбоинах, а сбоку мчался на мотоцикле Сергей, он махал ей рукой и улыбался. – Анюта, вставай, пора! – Анна открыла глаза, над ней нависло незнакомое лицо, пахнуло бензином, рука непроизвольно потянулась к пистолету. – Вставай, девка! Бак я заправил. Буди всех и поедем. Пожуем в дороге. Слышь?

– Сергей Михайлович?

– А ты думала кто? Просыпайся скорей! А где молодая с ребенком?

Анна вскочила, оглядела поляну, залитую сумеречным светом. Риты не было.

– Может, в кусты пошла?

– Подымай баб, я в кустах поищу. Время! Слышишь, гудят, подлюки.

Над головой с монотонным гулом шли на восток невидимые немецкие бомбардировщики.

Разбудила женщин, Юрика, он тер кулачками глаза и удивленно озирался.

– У нас чепэ, исчезла Рита, – сказала Анна. – Я подходила к ней ночью, она была не в себе, бредила. Мальчик умер, Сергей Михайлович ищет Риту в лесу. Оля, ты у нас самая спортивная, выгляни на шоссе, посмотри, не идет ли кто в сторону Кобрина. Пять минут, не больше. Нужно ехать.

Минут через десять вернулся Сергей Михайлович. Снимая с лица налипшую паутину, угрюмо сказал:

– Разве в лесу отыщешь.

Через несколько минут появилась Ольга, молча развела руками.

– Ясненько. Все, бабоньки, по коням. Ждать мы не можем, нужно успеть проскочить участок шоссе, а там опять лесом.

– Сергей Михайлович, далеко до Могилева?

– Недалече. Как в лес въедем, я дорогу срежу. Говорите, кому куда в Могилеве.

Жена майора из Бреста Валентина, прикрывая грудь изодранным халатом, сказала:

– У меня в Могилеве родственники мужа. Живут в центре. Нас бы с Олей туда… Не идти же по городу в таком виде: ночные рубашки, шлепанцы.

– Ой, милые, в этом ли дело. Довезу, конечно. А ты, Анюта?

– На вокзал. Постараюсь попасть на московский поезд.

– Ясненько. Пошли садится.

Забираясь в кабину, Анна достала из сумки наган и протянула водителю.

– Возьми, Михалыч, пригодится. Сегодня только второй день войны.

– Спасибо, Анюта. За тебя я спокоен, ты баба крепкая, тебя ничем не согнешь.

И опять была дорога, сначала – пустынная, но, как вывернули на шоссе, навстречу стали попадаться колонны броневиков, грузовые автомобили, тягачи. При подъезде к Могилеву на лесной дороге встретили колонну ребят в гражданском с корзинами, чемоданами, заплечными мешками. Впереди шагал молоденький политрук.

– Призывники, – пояснил Сергей Михайлович, – приедем, я сразу в военкомат. Я перестарок: пятьдесят шесть. Ничего, возьмут. Шоферюги всяко нужны. Жинка померла, детей Бог не дал. Одному на войне легше.

По дороге им ни разу не попались беженцы. Видно, из Кобрина основной поток двинулся в Пинск. На въезде в город стояли военные патрули. Сержант с винтовкой без ремня заглянул в кузов, в кабинуи спросил:

– Откуда?

– Из Кобрина.

– Как там?

– Бомбят.

– У нас тоже. Хорошо бомбовозы истребители отгоняют. Поезжайте.

– Поезда ходят?

– Ходят.

Сергей Михайлович остановил полуторку у вокзала, выскочил из кабины, взял Юрика на руки, помог сойти Анне.

– Прощай, Анюта! Храни тебя Господь. Вряд ли увидимся. Береги сына.

Анна, прижав к себе Юру, стояла на ступеньках вокзала, провожая глазами удаляющийся грузовик. Неожиданно полуторка встала у привокзального скверика, из кабины выскочил Михалыч – видно, заглох мотор. И тут из подсвеченного солнцем спокойного неба возникли немецкие истребители. Анна успела только присесть, закрыв собою сына. Совсем рядом послышались глухие взрывы, на голову посыпалась штукатурка, и, когда она подняла голову, на том месте, где стояла полуторка, полыхало яркое пламя, серый дым затекал в сквер, расползался по привокзальной площади.

Анна, пересилив себя, встала, в ушах звенело, видно, ее контузило. Юрик не плакал, а звонко икал, тараща глазенки. Из сумки, лежащей на ступеньках, вытекала вода, раскололся термос! Да и черт с ним. Взяла сына за руку, подхватила чемоданчик и медленно вошла в здание вокзала, забитое беженцами. Да, уехать будет трудно. Повинуясь неведомому чувству, вышла на платформу, спустилась на рельсы, под подошвами туфель хрустела галька, справа чадили какие-то постройки. Навстречу попался старик в железнодорожной форме. У него было отечное лицо и красные от бессонницы глаза.

– Отец, есть поезд на Москву? – спросила Анна.

– Поспеши, дочка. Видишь, на третьем пути красные теплушки. Там эвакуированные из Борисова. Паровоз водой заправили, вот-вот отойдет. А что дальше, не ведаю. Беги!

Когда Анна, подхватив на руки сына, подбежала к последнему вагону, поезд, лязгнув сцеплениями, тронулся с места она успела бросить в открытую дверь сына, подхватила чемоданчик, попробовала на бегу залезть, но тут ее оставили силы, и она повисла, вцепившись в доски пола. Чьи-то руки подняли ее, затащили в вагон. Она увидела плачущего сына, по щеке его стекала кровь и потеряла сознание.

VI

Первые дни войны для Сергея слились в один нескончаемо длинный день…

Ночь. Палатка штаба 205-й моторизованной дивизии скудно освещена двумя сальными свечами. В углу палатки на раскладном столике аппарат Морзе. Связь со штабом корпуса и другими подразделениями только через делегатов. Гостев – один из них, ему поручают наиболее ответственные задания.

Из отрывочной информации, стекающейся в штаб дивизии, Гостеву было трудно составить реальную картину боевых действий 14-го механизированного корпуса.

Во время артиллерийской подготовки противника 22-я танковая дивизия, расположенная в южном городке Бреста, понесла огромные потери. Городок, построенный на ровной местности, хорошо был виден со стороны Буга. Внезапный огонь по городку и последующие налеты авиации стали для дивизии полной неожиданностью. Городок был сметен, в огне метались экипажи танков, женщины, дети. Пламя растекалось по городку, захватывая ангары с техникой. Скученное расположение войск привело к огромным потерям. Было уничтожено много танков, артиллерии, автомашин, полевых кухонь, сгорело большинство цистерн с топливом. Во время налета немецкой авиации был взорван артиллерийский склад и склад горюче-смазочных материалов дивизии.

И все же войска стали понемногу отходить после внезапного удара. 22-я танковая дивизия, собрав оставшуюся технику, переходила на рубеж обороны в районе Жабинки. 22-й мотострелковый полк, развернувшийся между Брестской крепостью и селом Кодень, пустил на дно немецких десантников, пытавшихся на резиновых лодках обойти Брест с юга по речке Мухавец.

205-я моторизованная дивизия, пережив несколько налетов вражеской авиации, осталась в местах постоянной дислокации: Березе-Картузской, деревнях Бронногура, Малечь, Кабаки, Сигневичи, Блудень, Селец, Дрогичин. Пехотные подразделения были развернуты на берегу реки Мухавец – от Пружан до Буховичей. Хорошо показали себя молодые бойцы весеннего призыва: огневые точки и окопы вдоль реки Мухавец они отрыли толково и в установленные сроки. Красноармейцы, в основном белорусы, сызмальства умели пользоваться лопатой.

Случались и досадные неудачи. Утром 22 июня после авианалета автобат получил задачу срочно заправить горючим танковый полк дивизии. Кудюров, багровый от ярости, кричал в телефонную трубку:

– Как это одна автоцистерна? А где другие? Вы там что, рехнулись? Не могли замаскировать!

И, повернувшись к Гостеву, крикнул:

– Сергей Михайлович, мотай в автобат, разберись.

Гостев сел на мотоцикл и лесными тропами направился в сельцо Блудень. Ветви хлестали по лицу. По дороге попадались беженцы. Он только раз побывал в Блудене и боялся заблудиться. Уже на подъезде понял: беда. Из-за леса поднимались к небу клубы черного дыма. Немцы успели поработать. Часть автоцистерн сгорела или была повреждена. На заправку танкового полка вышла одни автоцистерна и семь бортовых машин, имеющие дополнительные бензобаки емкостью сто шестьдесят литров. В районе Варшавского шоссе колонну атаковали «мессершмитты». До полка добралась только одна бортовая машина.

Танковый полк дивизии готовился к ночному броску в район Тевли, теперь все уперлось в нехватку горючего. Остальные подразделения заканчивали оборудование стрелковых ячеек и позиций для артиллерии. Неизвестность давила, вызывала среди бойцов напряженность. То и дело по позициям перекатывались панические слухи. И когда в расположении гаубичного полка, появился танк, артиллеристы открыли огонь. Первый же снаряд перебил гусеницу, из башни высунулся командир и замахал руками. Выяснилось, что на танке Т-26 эвакуировалась семья одного из командиров 22-й танковой дивизии.

Гостев не знал, что в пакете, который он с таким трудом доставил Кудюрову из штаба армии, лежит боевой приказ командарма. Комдив в третий раз перечитал боевой приказ. Его жесткое, с крупным носом лицо стало пепельно-бледным. В приказе значилось: «С утра 23.6.41 нанести удар на рубеже Кривляны, Пилищи, Хмелево в общем направлении на Высокое с задачей к исходу дня уничтожить противника восточнее р. Буг». В приказе ни слово не было сказано о противнике, ничего не говорилось и о тыловом обеспечении. Стало ясно, что штаб армии не владеет обстановкой. И хотя 205-я моторизованная дивизия своим транспортом была способна перебросить лишь часть личного состава, а танковый батальон имел топливо на одну заправку и один боекомплект, командующий армией включил их в состав ударной группировки. Подобное решение могло привести к непоправимым последствиям.

Штаб корпуса находился в лесу, километрах в тридцати от станции Тевли. На 205-ю мотодивизию возлагалось также обеспечение 22-й танковой дивизии топливом со складов в Кобрине и боеприпасами со складов дивизии.

Во время контрнаступления нашим танкистам удалось отбросить немецкий батальон, но вскоре 22-ой танковой дивизии под воздействием авиации и танков противника пришлось откатиться на Кобрин, чтобы избежать окружения. Кобрин оборонял сводный полк под командованием начальника отдела боевой подготовки армии подполковника Маневича. В его распоряжении были два батальона пехоты, артиллерийский дивизион и две роты танков. Связь со штабом корпуса вновь прервалась, не было сведений и об отряде Маневича. Кудюров снова послал туда Гостева. Странно было ехать по знакомой дороге. Город опустел, кое-где дымились развалины. Проезжая по центральной улице, Сергей с трудом удержался, чтобы не заскочить в свою брошенную комнату. Окно было распахнуто, на тротуаре валялись рисунки Юрика – еще и двух дней не прошло с начала войны, а город казался вымершим. Подполковника Маневича он разыскал у склада ГСМ. Они были знакомы еще по службе в штабе армии. Усталый, с погасшими глазами подполковник хмуро сказал:

– Ты же видишь, что делается, своими силами мне город не удержать. Заправил остатки 22-й танковой дивизии, готовлю склады к взрыву, дальше – по обстановке. Твоя семья эвакуирована?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

Еще хуже сложилась обстановка в 30-й танковой дивизии. Неся большие потери, она стала отходить к Пружанам. Вскоре Пружаны были захвачены немцами, и хотя немцы потеряли двадцать танков, попытка выбить их оттуда ни к чему не привела. 14-му механизированному корпусу была поставлена другая задача: обеспечить пружанское направление, не допуская противника восточнее реки Мухавец.

Во второй половине дня севернее Кобрина разгорелось танковое сражение – 22-я танковая дивизия при поддержке стрелковой дивизии нанесла контрудар. Гостев видел танковый бой в районе аэродрома у села Именины стал свидетелем танкового сражения на аэродроме, когда на его глазах погиб командир 22-ой танковой дивизии Герой Советского Союза генерал Пуганов, таранив немецкий танк. Горели танки, горели самолеты, чадное облако сносило на город, а немцы все напирали и напирали. Немецкая танковая дивизия захватила в Кобрине мост через речку, вырвалась на Варшавское шоссе. Это вызвало панику, и Гостев с горечью видел, как перемешиваются войска, бросают технику, бегут в сторону Пинска.

Из-за беспрестанных налетов немецких истребителей Гостев не смог пробиться в штаб дивизии, заканчивалось топливо, и решил свернуть в район Дрогичин, где стоял 20-й мотоциклетный полк. Там, по крайней мере, можно было заправиться и перекусить. Он с утра ничего не ел, так, поскреб в котелке вчерашнюю кашу, напился из термоса холодного чаю – вои и весь завтрак.

Сергей свернул на лесную дорогу, день стоял жаркий, в небе ни облачка. Из лесу, перебивая запах хвои, тянуло чем-то сладковато-гнилостным. На придорожных полянах лежали неубранные трупы беженцев, нечто неразличимо – серое – результат налета немецких стервятников. И чем глубже погружался Гостев в лес, в его целительную тишину, тем больше отходила душа. И то, что он увидел вчера и сегодня, казалось нереальным, выдуманным, чем-то вроде ночного кошмарного сновидения: разорванные в клочья тела Курбацкого и Огурцова, сверкающий сейф на краю воняющей толом воронки. Мертвые, с хитрым прищуром глаза старшины, четверо немецких десантников, срезанных им из пулемета. Гостев даже почувствовал привкус самогонки, что пил вчера, поминая старшину Сенкевича и глядя в звездное небо…

Его остановила короткая очередь, пули взвизгнули над головой, затем последовал громкий окрик:

– Стой! Стрелять буду!

Гостев тормознул, выключил движок. Из кустов вышли двое в серых комбинезонах, танкистских шлемах, в руках немецкие трофейные автоматы. Первый, плотный, легко скользя по траве, приказал:

– Руки в небо! – Внимательно глянул на Гостева и протянул: – Надо-о-же! Никак вы, товарищ старший политрук?

Сергей узнал старшину, с которым ехал в грузовике, когда мотоциклисты отправлялись на станцию Тевли получать новую технику. Старшина еще жаловался, что занозу загнал в зад.

– Здравствуй, старшина.

– Здравжелаю. Дружка решили навестить?

– И это тоже. Жив Чепурнов?

– А у нас усе живы, слава Богу.

– Я делегат штаба дивизии, мне к командиру полка…

– Бу сделано. От нас только что большее начальство отчалило. Сам командующий армией Коробков с членом военсовета. Армия-то тикает на Пинском направлении. Нужно остановить, дух поднять. Да только раньше думать нужно было. Бредут поодиночке, бредут группами. Многие без оружия, без документов, петлицы посрывали командиры. Срам. Мы их разведчикам направляем. Что за люди, шут их знает. Отловили немецких парашютистов. Ото ж, сволота. Пустили в расход. Зато автоматами разжились.

– Да, обстановка неважная. Кобрин вот-вот сдадут, а может, и сдали.

– Гаврилюк, сидай в люльку и сопроводи старшего политрука до командира полка.

Гаврилюк, молоденький мотоциклист, усаживаясь в коляску, сказал:

– Берите южнее, вот на ту просеку. Там штаб полка. Неподалече медсанбат, недавно его сюда перевели. Раненых – жуть.

Командира 20-го мотоциклетного полка майора Плевако Гостев знал хорошо, встречались на совещаниях в штабе дивизии да несколько раз на рыбалке. У светловолосого красавца Ивана Семеновича Плевако был лишь один недостаток – он заикался.

– П-привет, С-сергей М-михайлович! К-каким ветром?

– Меня Кудюров назначил делегатом связи. Вот и занесло. Как вы здесь?

– П-порядок, командарм оставил в резерве. В-видел, что на пинской дороге делается? Выставил загрядотряды, сбиваем народ в подразделения, все равно прут. Л-ладно бы п-пацаны весеннего призыва, а то командиры, переодетые в солдатские гимнастерки. Человек тридцать под арестом сидят. В-вчера троих р-расстреляли – оказалось, диверсанты.

– Ничего, оклемаемся, под Кобриым, в Пружанах идут бои. Я уже про Брест не говорю, народ отошел, сопротивляются. Ребята из нашего 721-го полка отличились. Немцы вырвались на Брестское шоссе и остановились – бензин кончился. Выскочили из танков и тикать. К полку танкисты прибились – механики, башенные стрелки. Полк залег вдоль дороги. Катят немцы на бронетранспортерах, с ними две цистерны с топливом. Едут, как на параде. А наши танкисты забрались в немецкие танки и шандарахнули по колонне изо всех пушек. Такое месиво устроили на дороге, хоть стой, хоть падай. Потом танки подорвали и ушли. Не так все плохо, Иван Семенович.

– А я что? Дадим еще прикурить. У нас обед готов, приглашаю.

– Чуть позже. Мне бы заправиться.

– Сейчас заправим, а пока двигай к своему другану Чепурнову. И где вахлак самогон добывает? Как ни войду в мастерскую – спиртом разит.

– И не делится?

– Бывает, когда застану. Кому война, а кому мать родна.

Чепурнов в одних трусах, перемазанный маслом, возился в чреве «эмки». Увидев Гостева, заорал:

– Сережа, я же тебе говорил, что мы встретимся! – Повернулся к ординарцу. – Захарыч, твою мать, смени меня, ко мне друг приехал. Сначала полей немного из кружки, я хоть помоюсь. «Эмочка», видал, новенькая. Какой-то партийный чин бросил с перепугу, а мы на ней еще покатаемся. Захарыч, два стакана! Где твое гостеприимство?

Чепурнов достал из-под сиденья «эмки» початую бутылку коньяка.

– Видал, что партийное начальство пьет? Подставляй стакан, освежимся и пойдем обедать. Старший сержант-продовольственник кормит нас гороховым концентратом с салом. Весь полк попердывает, зато дополнительное реактивное ускорение. Захарыч, заправь мотоцикл старшего политрука и поделись противотанковыми гранатами из резерва. А то его носит по всей фронтовой полосе, могут сгодиться. Пошли шамать, а то все сожрут. Тут, братуха, гляди и гляди. Народ хваткий, на ходу подметки режут.

VII

Анне казалось, что она умирает. То, что произошло за последние два дня, выпало из памяти. Она была уверена, что лежит на кошме в тени, падающей от глинобитного дувала. Пахло лошадиной мочой, а совсем рядом, за дувалом, по пыльной улице брошенного кишлака медленно двигается конница Утан Бека. Слышно было, как звякает амуниция, постукивают копыта и фыркают лошади. А где-то на окраине кишлака протяжно кричит ишак. Беспокоило, почему вздрагивает земля. Неужели начинается землетрясение?

На лоб легло что-то прохладное. Мать склонилась над ней и незнакомым голосом сказала:

– Ничего, отходит. Шок. Викентий, дай мне врачебный саквояж, я введу ей камфару, нужно поддержать сердечко.

Анна пришла в себя только вечером. Закатный свет затекал в вагон. Мерно постукивали колеса. Юрик сидел на ее чемоданчике, ел булку, запивая ее чем-то из большой эмалированной кружки.

– Юра, хочешь еще ситро? – спросил тот же голос.

– Спасибо, пани.

– Не называй меня так. Зови бабушкой, так лучше. Викентий, не правда ли, очень развитой мальчик?

– Безусловно. Не по возрасту. Судя по его рассказу, он читал Рабле. Немыслимо. Никак не могу понять, чем это так отвратительно пахнет?

– Прости, но это запах лошадиной мочи. В теплушке перевозили лошадей. По-видимому, кавалерийское подразделение отправляли на фронт.

Анна с трудом повернула голову и увидела старика и старушку, сидящих на чемодане. За ними – полная молодая женщина, а рядом с ней пять или шесть мальчиков и девочек лет двенадцати-тринадцати в одинаковых рубашках и платьицах. Дети сидели на полу и молчали.

– Куда мы едем? – с трудом сложила Анна.

Старичок ласково улыбнулся, погладил острую бородку и сказал:

– Поезд идет в Москву. Если все будет нормально, без задержек, завтра будем в Смоленске. Как вас, простите, величать?

– Анна.

– Очень приятно. Позвольте представиться Викентий Владимирович Завалишин, биолог, доктор наук, а это моя супруга профессор педиатр Елизавета Павловна.

– Спасибо вам за меня и за Юру.

– Помилуйте, мы здесь не при чем. Благодарите Полину, – старичок повел бородкой в сторону полной женщины в белом халате. – У нас бы сил не хватило поднять вас в вагон. Полина – воспитатель специализированного интерната. Настоящая подвижница.

– Господь с вами, Викентий Владимирович, ну какая же я подвижница? – Она сделала несколько движений пальцами, обращаясь к детям. Те ответили ей так же.

«Дети – глухонемые», – подумала Анна, пытаясь подняться.

– Лежите, – строго сказала Елизавета Павловна. – Я вас сейчас напою. Представьте, наш сын каким-то чудом раздобыл ящик ситро. А вот хлеб на исходе.

– У меня есть шоколад, нужно раздать детям.

– Успеется. Мы, можно сказать, поужинали.

Анна провела рукой по кофте, с внутренней стороны был подшит карман. Партбилет на месте. У нее задрожали губы, и по щеке скользнула слеза. Прошлое стало возвращаться к ней.

– Ничего, милая, поплачьте, – тихо сказала Елизавета Павловна. – Это успокаивает. Главное – мы живы.

Юрик протянул ей кусок булки.

– Спасибо, сын. Что-то не хочется. – Анна вздохнула и с горечью подумала: «А ведь он, правда, похож на маленького старичка».

– Ничего, пройдет. Все проходит, – сказал Викентий Владимирович. – Представьте, мы приехали в Борисов в гости к сыну, он полковник, командир части. И вот – война. Даже не погостили. Хорошо, невестка осталась в Москве, она на седьмом месяце.

Анна проснулась от тревожной тишины. Поезд стоял на разъезде. В щель приоткрытой двери теплушки видно было бледно-голубое небо, зеленая поляна в россыпи полевых цветов. Старички дремали сидя, накрывшись клетчатым пледом. Юрика чьи-то заботливые руки укрыли серым детским одеяльцем. Дети и Полина спали, прижавшись друг к другу. Кто-то шел вдоль состава, постукивая по колесам молоточком. Анна осторожно встала, сон взбодрил ее, хотя немного побаливала голова. Чуть отодвинув дверь, она увидела обходчика, мужчину средних лет в замасленном пиджаке. Он, приложив ко лбу ладонь, глядел на запад. И сразу же, раскалывая тишину, загудели паровозы, протяжно и грозно, словно стадо слонов, вышедших на рельсы. Обходчик замахал рукой с длинным молоточком и крикнул:

– Немцы! Сейчас бомбить станут! Сигай, гражданка, убьют.

Послышался нарастающий гул моторов. Анна с треском сдвинула дверь, крикнула: «Воздух! Поля, буди детей!» Подхватила спящего сына, соскочила на покрытую щебенкой насыпь. Метрах в двадцати справа рвануло, черный дым пополз по поляне, по крышам вагонов застучали осколки. Слышно было, как бьют, захлебываясь пулеметы, тявкают зенитки. Анна с Полиной принимали детей, и те скатывались с насыпи, бежали на луг. Две старшие девочки тащили за собой Юрика. Теперь взрывы слышались впереди, слева.

– Викентий Владимирович! – крикнула Анна, – спускайтесь с женой, я вам помогу. Сейчас самолеты пойдут на разворот.

– Спасибо, милая, мы не пойдем. Все в воле Божьей, – у стариков были спокойные, отрешенные лица.

– Тикаем! – Полина толкнула Анну, и они, как по снежной горке, съехали по насыпи, местами поросшей травой, и кинулись в редкий кустарник, где скрылись дети. Прикрыв собой сына, Анна увидела, как бегут от вагонов люди. Паровозы надрывались в крике, стучали пулеметы, а со стороны розовеющего востока возникло несколько точек, они приближались, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, пока не превратились в узкие, с заостренными носами, самолеты. «Немцы – нам конец!» – мелькнуло у Анны. Самолеты разделились, два из них взмыли вверх прямо над поездом, на плоскостях алыми пятнами проступили звезды. Наши, наши! «Яки»! Анна видела один такой самолет на аэродроме неподалеку от Кобрина. В небе закружилась карусель воздушного боя. А немецкие бомбардировщики с выпущенными шасси, напоминающими лапы хищных птиц, развернулись и, натужно гудя, потянулись на запад. Один из них клюнул носом, из крыла его вырвался черный дым, и он, накренившись влево, потянулся к лесу и скрылся за ним.

Анна засмеялась:

– Вот вам, вот вам, сволочи!

А рядом, прикрыв голову руками, лежала Полина и монотонно бормотала:

– Спаси и помилуй, Господи! Спаси и помилуй, Господи!

И вдруг стало тихо. Анна села, оглянулась. Зеленый склон был усеян телами. Живые это были или мертвые, не понять. Впереди, там, где должна быть станция, густой дым уходил наискосок в небо.

– Мама, я потерял матросскую шапочку, – спокойно, словно ничего не произошло сказал Юрик. – Значит, я уже не моряк?

– Теперь ты летчик. Это летчики разогнали немцев.

По поросшей цветами поляне бежали красноармейцы.

– По вагонам! – кричали они, – по вагонам, поезд отправляется!

– Поля, собирай детей. Нужно садится в поезд, – сказала Анна. – Давай, давай, времени в обрез!

Полина с трудом поднялась, растерянно озираясь по сторонам. Оказалось, что дети укрылись в кустах метрах в десяти. Самая старшая беленькая девочка поднимала интернатовцев, быстро жестикулируя и показывая на поезд.

Полина зарыдала и, утирая глаза подолом белого, испачканного травяной зеленью халата, сказала сквозь слезы:

– Я думала, моих деток поубивали.

– Быстрее! Потом наплачешься, – жестко приказала Анна и, держа за руку сына, торопливо пошла к поезду, ощущая, как головки цветов ударяют ей ро ногам. Трава казалась необыкновенно яркой, зрение обострилось и она, словно в бинокль, увидела вдалеке у станции состав, скорее всего воинский эшелон. Здание станции горело, ветер доносил горький запах пожарища.

Крыша их теплушки была вспорота пулеметной очередью, сквозь пробоины зияло небо. Старички все так же сидели на чемодане, пол был усыпан щепками.

– Ну как вы? – спросила Анна.

Викентий Владимирович слабо улыбнулся. Он был бледен. Коричневые старческие пятна отчетливо проступали на его лысине.

– Молились. И Бог спас нас с Лизонькой.

– Не Бог, а наши летчики.

Анна помогла посадить в теплушки детей, забралась сама, и тотчас поезд медленно тронулся. Куцый кустарник уплыл назад, открывая поляну, на которой неподвижно, в необычных позах лежали женщины и дети, красноармейцы копали яму, металл саперных лопаток посверкивал на солнце.

– Это тоже по воле Божьей? – со злостью спросила Анна, обращаясь к старику.

Викентий Владимирович смущенно кашлянул.

– Понимаю, сердце ваше ожесточила война. Господь всем нам послал тяжелое испытание за грехи наши. Но испытание мы преодолеем. Обязательно преодолеем.

Анна зло рассмеялась:

– За грехи? А когда же успели нагрешить малые дети? Вздор! Я убежденная атеистка. Не кара Господня, а фашисты убили этих несчастных детей и женщин. Мне рассказывали, что на пряжке ремней у немцев выбиты слова «С нами Бог». Значит, они убивают именем Бога?

– Не Бога, а дьявола, сменившего личину. Вас ведь, Аня, наверняка крестили ребенком, через великое таинство вас приобщили к православной вере. А православный русский человек никогда не станет атеистом.

– Нет ли тряпки, чтобы вытереть пол и смахнуть щепки. Дети могут поранить ноги. – Анне не хотелось продолжать этот бесполезный разговор.

Мимо проплывали платформы, на которых стояли крытые брезентом танки, счетверенные пулеметы и зенитные пушки, из полевой кухни пахнуло пшенной кашей. Анна проглотила слюну, открыла чемоданчик, достала толстые плитки польского шоколада и, отламывая кусочки, стала раздавать их детям. Те протягивали грязные ладошки и кивали головами. Старички попытались отказаться, но Анна сурово сказала:

– Отказ от приема пищи в армии считается серьезным проступком.

Елизавета Павловна покорно взяла два кусочка и тихо сказала:

– Вы правы, Анна, сейчас не время для богословских споров. До Москвы еще ехать и ехать и нужно сохранить силы. У меня в чемодане полотенце, мы используем его в качестве тряпки. Поля, достань из ящика ситро.

Викентий Владимирович, откусив шоколад, поморщился:

– Наш шоколад лучше и уступает лишь швейцарскому. Лизонька, помнишь то маленькое кафе в Женеве? Там подавали горячий шоколад и французские круасаны. Молодость, счастье, озеро, лебеди… – Старик извлек из кармана пиджака чистый платок и промокнул глаза.

– Викентий! Возьми себя в руки, – строго сказала Елизавета Павловна.

С каждым часом становилось все жарче. В приоткрытую дверь теплушки доносился ароматный запах скошенного сена. Старички, прижавшись друг к другу, дремали. У запасливой Полины оказался таз. Она соорудила туалет, отгородив его шалью, извлеченной из чемодана Елизаветы Павловны.

«И что меня понесло? – с раздражением думала Анна. – Вера – дело совести каждого. А старики всю жизнь работали, приносили пользу обществу. Сергей правильно упрекал меня за нетерпимость».

Она вспомнила Ашхабад, весеннюю степь за городом, покрытую цветущими маками, городской сад, где на клумбах уже расцвели розы. В чемоданчике вместе с документами лежала любительская фотография, желтая по краям: Анна снята с группой ашхабадских «синеблузников». «Синеблузники» носили специальную форму: блуза синяя с отложным воротничком, широкими манжетами, спереди пуговицы мелкой россыпью. И значок в виде флажка.

Сфотографировались они после выступления в клубе железнодорожников. Громили со сцены старый быт. Особенно доставалось буржуазному перерождению. Долой галстуки, долой шляпы, долой золотые зубы и маникюр…

Анна уснула тяжелым неспокойным сном. На какой-то неизвестной станции к ним в вагон принесли три буханки хлеба, консервы и горячий чай в цинковом ведре. Больше поезд не бомбили, он несся во тьме, алые искры вырывались из трубы и улетали в леса и поля. Анна старалась не думать о Сергее. Она была убеждена, что он жив. Пока жив.

VIII

4-я Армия погибала, командиры и красноармейцы умирали, отстаивая каждый метр родной земли, тысячи людей попали в плен, потоки раненых отправлялись в Пинск, Могилев, Гомель, многие гибли при эвакуации. Как во всяком больном организме, оживала всякая нечисть. Были случаи предательства, трусости, паникерства. Но все это перекрывалось поразительной стойкостью, мужеством и ненавистью к врагу-завоевателю. В штыковые атаки ходили мальчики, едва научившиеся держать винтовку, и их отцы, и деды, прошедшие три войны. Война с первых горьких дней стала народной.

В этой кровавой круговерти Гостева поддерживала твердая уверенность в том, что Анна с сыном спаслись. Когда и в какое время возникла и укрепилась эта уверенность, он не знал, жил верой, верой подлинной, что пришла к нему в трудную минуту. Он, политрук, убежденный коммунист, вспомнил слова молитвы, которой обучила его мать в детстве.

За первые дни войны Гостев стал другим человеком, глаза стали зорче, движения мягче, пластичнее, он каким-то звериным чутьем угадывал угрозу налета «мессеров», находил места, где его не доставали осколки. Рядом гибли люди, а Гостев отделывался ссадинами и царапинами, точно был заговорен. И все же, где-то там, в темной глубине подсознания, копилось ощущение, что времени ему отпущено не так уж много, поэтому и задача была короткой: бить врага, полностью используя свои возможности.

Оставлены Кобрин и Пружаны, немецкие танки стремительно продвигаются вдоль Варшавского шоссе, создалась угроза захвата Березы-Картузской, открылась дорога на Ружаны.

Штаб 14-го корпуса разместился в лесу, неподалеку от селения Селец. К этому селению двигались отряды 22-ой танковой дивизии. 30-я танковая дивизия вела бои северо-западнее Сельца. 205-я моторизованная дивизия под ударами противника распалась на несколько отрядов, самый крупный из них под руководством комдива Кудюрова развернулся на канале реки Мухавец.

Гостев прибился к наскоро сколоченной группе 14-го мехкорпуса: три бронеавтомобиля, два танка Т-26, бортовая машина с пехотой и чудом уцелевшая автоцистерна с топливом. Цель – соединиться с главными силами. А вот, где они, никто не знал.

Вечером отряд вышел к реке Ясельде, в расположение 28-го стрелкового корпуса. Знакомый батальонный комиссар из 721-го мотострелкового полка Степан Киселев (он частенько ночевал в кабинете Гостева в Березе-Картузской на раскладушке) рассказал Сергею, что отряд комдива Кудюрова на той стороне реки.

– Тебя, Сергей, считают погибшим. Дивизии, как таковой, нет. Под началом Кудюрова группа в четыре тысячи человек, куда входят наши бойцы, есть ребята из 226-го полка, артиллерия – всего понемногу. Вроде должны подойти танки из 30-ой дивизии. Я делегат связи, вместо тебя назначили, но безлошадный, хотя бы велосипед раздобыть.

– Садись в коляску, поедем на КП Кудюрова. Осторожно, там у меня в рюкзаке четыре противотанковые гранаты.

– Это хорошо. А у меня ничего кроме пистолета.

Наплывали ранние сумерки, на западе и юго-востоке громыхала артиллерия.

– Гостев, возьми правее в лес, здесь везде боевые порядки 28-го корпуса, еще примут за немцев и долбанут.

– Я знаю дорогу. Здесь где-то шоссе неподалеку.

– Какое шоссе?

– Нужно по карте посмотреть. До Варшавского вроде далековато.

Минут через пятнадцать Гостев резко тормознул, соскочил с мотоцикла, подошел к березе и, прижавшись к теплому стволу, замер: неподалеку по просеке, мягко покачиваясь на выбоинах, в тыл 28-го корпуса заходили немецкие танки. Среди светлых берез, в плотнеющих сумерках, танки казались призрачными.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – тихо сказал Степан Киселев и зло сплюнул: – Откуда они здесь?

– С шоссе свернули. Ты противотанковые гранаты бросал?

– Еще на Халхин-Голе. С гранатами у нас негусто, но предупредить наших успеем.

– Годится, я беру на себя второй или третий, ты четвертый. Первый танк остановить не успеем. Отстрелялись – и к мотоциклу. Вперед!

Немецкие танки шли открыто, без пехоты, они уже ничего не боялись. Где перебежкой, где ползком, цепляясь за мелкий кустарник, стараясь приблизиться вплотную, Сергей добрался до просеки. Никогда еще он не видел так близко немецкие танки и даже почувствовал смрадный дымок выхлопа. Сорвал чеку и, подавшись вперед, швырнул гранату, целясь в моторную часть танка. И, судя по грохоту, факелу пламени, взметнувшемуся вверх, понял: попал. Слева громыхнул взрыв, затем второй, просека высветилась оранжевым пламенем. Но другие танки, сколько их было, трудно сказать, спихивая на обочины подбитые машины, выворачивая деревья, устремились на поле.

Гостев, скосив глаза вправо, закусил губу: на позициях 28-гострелкового корпуса творилось что-то невообразимое – люди выскакивали из окопов, неслись по пойменному лугу в сторону леса, танки косили их из пулеметов, ахали гаубицы, но снаряды летели в заречье. Горела автоцистерна, свет пламени, словно специально, подсвечивал боевые порядки корпуса. Гостев видел, как артиллеристы пытаются развернуть гаубичные батареи, чтобы стрелять по танкам.

Из горящего танка выбрался немецкий танкист и стал кататься по земле, пытаясь сбить пламя. Сергей достал наган и выстрелил в отсвечивающую розовым цветом лысину. За горящим танком, внутри которого уже начали рваться боеприпасы, медленно проплыла башня другого танка. Сквозь грохот и треск слышно было, как валятся смятые им березы. Гостев выдернул чеку и перебросил гранату через пылающее чудище. На этот раз рвануло так, что Сергей мгновенно оглох. Его отшвырнуло назад, он ударился головой о ствол дерева, на мгновение потерял сознание, очнулся и, прикрывая голову руками, пополз влево, к тому месту, где оставил мотоцикл. В лесу впереди него рвались снаряды, не поймешь чьи, наши, немецкие. Он с трудом поднялся, пробежал метров пятьдесят и, задыхаясь от бега, огляделся, не узнавая местности. Ему показалось, что он снова вернулся к просеке. Перед ним полыхало пламя, черный дым уходил в черное угрюмое небо. Горел мотоцикл. Видно, рядом разорвался снаряд и осколки подожгли машину. Метрах в трех зияла воронка, оттуда несло тухлым запахом тола, а чуть дальше лежал, уткнувшись лицом в траву, Киселев. На спине его расплывалось темное пятно. Батальонный комиссар был мертв. Сзади, на лугу, продолжался бой. Гостев, не переворачивая тела, достал из кармана гимнастерки убитого документы, положил их за пазуху, сунул за пояс его пистолет и, не оглядываясь, пошел влево, туда, где по его представлению был мост через реку Ясельда.

Разыскивать ночью КП группы Курдюмова Сергей не рискнул – подстрелят. Вчерашняя паника на позициях 28-го стрелкового корпуса тупой тяжестью лежала на сердце. Минут через сорок он вышел к реке. Кривая полоска месяца зависла в беззвездном небе. На темной воде пролегла розовая дорожка. Ветер шелестел в камышах, вяло перекликались лягушки. После всего, что произошло вчера, это напоминала продолжение многодневного сна. «А ведь когда-нибудь сюда вернутся журавли, – подумал Гостев, – места-то замечательные». Слух восстановился, и недремлющий сторожок в мозгу фильтровал звуки, отсекая ненужные. Но было тихо. Сергей спустился к реке, напился, вымыл лицо, голову. Вода отдавала болотом. За спиной гудел на ветру лес. Ночевать лучше в лесу, безопасней, да и мягче на траве. Сверток с сухарями сгорел вместе с мотоциклом. Но есть не хотелось. Подсвечивая фонариком, Гостев выбрал местечко под березой и лег, чувствую теплоту нагретой за день земли…

Проснулся от прикосновения к лицу чего-то прохладного, так случалось по воскресеньям, когда сын бежал к кровати и прикасался к отцовской щеке прохладными пальчиками. Едва светало, шел мелкий дождь, небо заволокло хмарью. С запада надвигались тяжелые, с отвисшим подбрюшьем тучи. Уже с утра было душно. Планшет с картой сгорел вчера в мотоцикле.

Гостев спустился к реке, умылся и пошел по укатанной техникой дороге вправо. Где-то через час он усомнился, правильно ли идет. Моста через Ясельду видно не было. Взобрался на холм и только оттуда увидел скопление техники у реки: танки, бронемашины, пушки, гаубицы, бортовые машины с пехотой. Вся эта масса людей и техники пыталась переправиться по мосту на восточный берег Ясельды. И никто не знал, где группа Кудюрова, отвечали неопределенно: вроде бы у Сельца, на прежних рубежах обороны. Из разговоров Гостев все же узнал, что через мост переправляются остатки 22-й танковой и 6-й стрелковых дивизий. Возможно, есть и личный состав из его родной 205-й дивизии. 28-й стрелковый корпус тоже готовится к передислокации. Все перемешалось. Связь с КП армии отсутствует.

Гостев, сняв сапоги, сидел на взгорке в лесу и мрачно думал, что, если бы не дождь, плохо организованная, без всякого прикрытия переправа стала бы легкой добычей немецкой авиации. Он не знал, что делать и, если бы не одно обстоятельство, скорее всего, присоединился бы к гаубичному полку и вместе со всеми ушел за Ясельду. А что, если Кудюров не знает, что немцы далеко продвинулись по Брестскому шоссе и его группа фактически оказалась в тылу?

Пройдя метров сто и томясь от неопределенности, Сергей оглядел лес. За ирригационной канавой среди расщепленных берез застрял броневичок связи, стоял он как-то боком, понуро. Дождь перестал, но небо было плотно обложено тучами. В глубине леса вскрикивала птица. Гостев перебрался через канаву и, отодвигая сломанные ветви берез, осыпающиеся холодными каплями, подошел к броневику. Левая, водительская дверь была распахнута, чуть выше двери в слабой броне зияла пробоина, на полу – пятна крови. Ключ зажигания торчал в отверстии. Сергей сел на место водителя, нажал стартер, мотор завелся, но тут же заглох – свечи забрызгало. Пересел в креслице башенного стрелка, с усилием повернул башню – вращалась. У пулемета полный боекомплект. Что за черт? Броневичок новенький, кое-где даже сохранилась смазка. Броневичок скорее всего из 293-го разведывательного батальона дивизии Кудюрова – видел он там такие. Гостев поднял тяжелый капот, повозился со свечами, вытер их носовым платком, сел за руль, мотор заработал, баки полные. Кто мог бросить новую технику и почему? Вылез из броневика, обошел его вокруг. В воздухе роились комары. К лесным запахам примешивался сладковатый запах тлена. Постучал сапогом по колесу, присел и увидел под броневиком ноги в ботинках с обмотками. Вот оно что! С трудом извлек из-под броневика тело водителя в комбинезоне. Судя по виду, механик-водитель погиб вчера. Крупнокалиберная пуля, пробив броню, ранила его в шею, он успел выскочить, залезть под броневик и скорее всего погиб от кровотечения. Сергей извлек труп в березовый подлесок. Метрах в десяти увидел свежую могилу. В рыжий холм была воткнута саперная лопатка.

По-видимому, на броневике ехал разведдозор. Башенный стрелок и командир группы шли впереди и прозевали «мессер», вывалившейся из-за леса, он их и срезал очередью. А водитель, перескочив канаву, свернул в лес. Со второго захода немец атаковал броневик, ранил механика-водителя, потом ему кто-то помешал. А может, заканчивалось горючее.

Механик-водитель был малого росточка, с детскими руками и ногами. Гостев выкопал рядом с первой вторую могилу и похоронил его. Документов при механике-водителе не оказалось. Обычно разведчики отдают документы командиру. Оставалось нарубить слеги, завалить ими ирригационную канаву и вывести машину на дорогу. В броневике оказался хорошо наточенный топорик. На все про все ушло полчаса. В тесном промежутке между креслицем башенного стрелка и запаской Сергей обнаружил две фляги: с водой и с водкой. Взял ту, что с водкой, отвинтил пробку, сделал большой глоток, стало легче. «Спите спокойно, ребята».

Справа на сиденье лежала карта, забрызганная кровью. Сергей сверился с картой. С позиций у канала реки Мухавец, Кудюров должен был перебраться на левый берег Ясельды и организовать оборону. По крайней мере, так было вчера рано утром. А может, позавчера? Нужно проехать километров десять вдоль реки, держась ближе к лесу, а то свои же накроют гаубичным огнем. Сергей взял найденный в броневике бинокль. В окуляры ударила зелень овсяного поля, мелькнула серая полоса воды, показались желтые брустверы окопов. Похоже, окопы были пусты. А может, отряд, донимаемый немецкой авиацией, сместился в лес?

Броневик одолел канаву, пересек поле и свернул на лесную дорогу. Стоило ему въехать в лес, в глубине которого еще стлались хлопья тумана, как дорогу преградили трое: старшина со связкой гранат и двое красноармейцев с карабинами.

Гостев распахнул дверцу, спрыгнул на влажную землю и, подняв руки, пошел к ним, радостно улыбаясь. Одиночество, неопределенность измучили его. Старшина, глянув на Гостева, тоже поплыл в улыбке:

– Товарищ старший политрук, а где же ваш драндулет?

– На броневик махнул, не глядя.

– С придачей чи так?

– Так. Живы?

– Потери е, как без них. Давит немец.

– Веди к комдиву.

– А он туточки, на полянке. Хорошо, Господь дождичек послал, погодка нелетная.

На поляне стояла «эмка». Красноармейцы сворачивали палатку. И лес вокруг был наполнен треском, голосами, в глубине лесной дороги виднелись бортовые машины с бойцами в кузовах, рядом две бронемашины Б-20, танкетка. В воздухе плыл дымок, пахло жареным мясом. Полковник Кудюров, осунувшийся, заросший рыжеватой щетиной, стоя над картой, разложенной прямо на капоте легковушки. Рядом – начальник штаба подполковник Попов и начальник оперативного отделения майор Кровяков. Попов, изумленно глянув на Гостева, сказал:

– Смотри, Филипп Федорович, явление с того света.

Комдив оглянулся и, усмехнувшись, сказал:

– А мы тебя похоронили, Гостев, и с довольствия сняли.

– Еще не отлита та пуля, товарищ комдив.

– Плюнь. Мы вместо тебя Киселева снарядили. Так и он пропал.

– Знаю. Встретил у артиллеристов гаубичного полка. Погиб Киселев. Документы я сохранил.

Командиры сняли фуражки. Попов, утершись кулаком, сказал:

– В былые времена, когда гонец приносил дурную весть, ему отсекали голову.

– Ладно, Василий Федорович, нам его голова еще пригодится. Докладывай, Гостев, только кратко. Двигаться нужно.

Докладывая обстановку, Сергей с удивлением прислушивался к себе: голос у него был удивительно звонкий или так казалось после контузии? Когда он дошел до прорыва немецких танков в тыл 28-го стрелкового корпуса, Кудюров побагровел:

– Какие танки? Откуда они здесь взялись? Ночью, верно, была стрельба. Так сейчас стреляют по любому поводу: всем парашютисты мерещатся. Ты ничего не путаешь?

– Я танки с пяти метров видел. И шли они уверенно. Видно, имели наводку от авиации. Семь-восемь танков. Возможно, свернули с Варшавского шоссе.

– Давай подробнее.

– Вчера весь день бомбили, отсиживался в лесу. Сколотили группу из отступающих. К вечеру выскочили к позициям 28-го стрелкового корпуса. Решили с Киселевым добираться к вам, а тут танки на просеке… Три танка мы подожгли. 28-ой корпус был развернут на восток. Черт знает, что творилось. Паника. Наконец кое-как развернули гаубицы и стали лупить, куда попало. Меня контузило. Приди я на пять минут раньше к месту встречи, не разговаривал бы сейчас с вами. Киселева снарядом из нашей гаубицы накрыло. И мотоцикл сгорел. – Гостеву не удалось скрыть злость и досаду.

– Черт побери, ни с кем связи нет! – Кудюров грохнул кулаком по капоту «эмки». – Попов! Складывай карту, решения менять не будем. Видно, прорвался отряд танков, разведподразделение. Так или иначе, мы в тылу противника, отходим на Слоним для соединения с главными силами армии. С ними и будем пробиваться из окружения. Накормите Гостева. Разведка!

Загорелый худой капитан поднялся с поваленного дерева.

– Слушаю, товарищ комдив!

– Возьми опытного башенного стрелка, садись в броневик к Гостеву и двигайте в сторону Ружан. Если что не так – назад. Да, забыли про нас, стратеги хреновы!

Попов отвел Гостева к импровизированному столу у куста рябины. На фанерном листе лежали крупнонарезанные куски жареной баранины.

– Откуда такое богатство?

– Бомбежкой загнало в лес стадо овец. Не оставлять же их немцем. Хлеба, извини, нет. Чай в чайнике. С собой кусок возьми.

– И много у нас сил?

– Свыше четырех тысяч человек. Техника, но в основном стрелковое вооружение. Все, что осталось.

Солнце так и не выглянуло. К полудню головной отряд, состоявший из остатков 205-й моторизованной дивизии, двигался лесной дорогой. Курдюмов дал команду остановиться – ждал результатов разведки.

В трех километрах южнее Ружан разведдозор обнаружил моторизованные колонны противника, двигавшийся по шоссе на Барановичи. Выслушав доклад, Кудюров хмуро сказал:

– На Слоним дороги нет. Поворачиваем на Коссово. Итак, мы в оперативном тылу немецкой танковой армии. Где главные силы – неизвестно, скорее всего, откатились на восток.

До Коссово добрались в сумерках. По дороге к отряду Кудюрова присоединились несколько танков 22-ой танковой дивизии с отрядом полковника Осташенко, они пытались пробиться через слонимский мост, но натолкнулись на превосходящие силы противника.

К девятнадцати часам отряд подошел к Коссову, занял боевые позиции. Ветерком раздернуло тучи, небо стало серо-синим. Стояла какая-то противоестественная тишина. В бинокль среди зелени деревьев просматривались зубчатые башни замка. Разведка донесла, что в Коссово расположился немецкий моторизованный батальон. Разведчик, переодетый в форму немецкого фельдфебеля, с усмешкой рассказывал:

– Немцы чувствуют себя победителями. Патрули на мотоциклах, у въезда в город несколько слабо укрепленных пулеметных точек. Танкетки на площади. Видел группу пьяных немцев, говорят, в Коссове классное пиво.

– Попробовал? – спросил Кудюров.

– Еще успеется. Брать их нужно прямо сейчас. Местный народ по домам попрятался. Самое время.

До последнего своего часа будет помнить Гостев этот короткий бой, радость первой победы на тяжком пути, когда приходилось укрываться в лесу, кротами зарываться в землю, бежать, отстреливаться, оставлять города, села и незахороненные трупы бойцов. Горечь и боль соединили людей в едином порыве. Пять танков, четыре тысячи голодных, озлобленных красноармейцев ворвались в старинный городок и с ходу смели ошеломленный гарнизон. Немецкие солдаты в одном белье выскакивали из окон. Башенный стрелок Гостева бил по ним, ухали пушки танков, ярко, разбрызгивая искры, горели на площади танкетки и бронетранспортеры. Легковую машину, пытавшуюся выскочить из города, забросали гранатами.

Гостев предчувствовал, что ему не суждено дожить до той, Великой Победы, но этот бой в Коссове стал ее началом. Ничто, ничто не забудется, и враг ответит сполна. Он вспомнил про фляжку с водкой, с трудом разыскал ее, глотнул, протянул начальнику разведки. Капитан хлебнул, закашлялся:

– Что это, едрит твою мать?

– Водка.

– Водка? Медицинский спирт неразбавленный. До костей продрало. С победой, старший политрук. – И крикнул башенному стрелку: – Глотни, сержант! Как эти суки в кальсонах выскакивали! Победители, мать твою!

Утром сводный отряд Кудюрова выступил из Коссово в направлении Мышловичи – Хировицы. А по дороге к отряду присоединялись отставшие от своих частей бойцы и добровольцы из местных жителей. Неся потери, отряд с боем прорвался в лес, где-то в десяти километрах от совхоза Бытень. Здесь, в лесу, отряд разбили еще на несколько групп, которые с боями выходили к Пинску. А дальше по железной дороге, под непрерывными налетами немецкой авиации пробивались на сборные пункты переформирования.

Гостеву до поры везло. Рядом гибли люди, сотни людей, а он упорно шагал, наполовину оглохший, в разбитых сапогах, в выгоревшей на солнце, посеченной осколками гимнастерке, на которой алел орден Красной Звезды. На одном из лучей осколком отбило эмаль, орден спас старшему политруку жизнь.

Дышали, пузырились пинские болота, нещадно жгло солнце, змеились пышущие зноем рельсы, от шпал несло смолой. И этот запах напомнил Сергею Крым, короткое их с Анной счастье, дрожащий в мареве горизонт, рыбацкие лодки, лежащие вверх килем на песке, а рядом костерок с подвешенной над ним бадейкой, от которой тянулся ароматный смолистый запах.

IX

Залитая солнцем столица еще жила мирной жизнью. Женщины в пестрых платьях, мужчины в легких костюмах, милиционеры в белом. Как и в мирное время, в старинных московских переулках лежали рыхлые горки тополиного пуха, на углах стояли разноцветные коляски с мороженым и газированной водой, голуби ворковали на крышах домов, а со стороны привокзальной площади доносились звуки клаксонов автомобилей.

Множество военных и серебристые аэростаты на улицах еще не вызывали тревоги – так всегда было перед праздником Первое Мая. А по платформе Белорусского вокзала брели странно одетые старики, женщины, дети с серыми лицами и выжженными от горя глазами. И никто из них не стеснялся грязных домашних халатов, ночных рубашек, комбинаций, рваных чулок. Узелки, чемоданчики, плетеные корзины – все, что у них осталось, они, не доверяя носильщикам, тащили сами. Повзрослевшие дети прижимали к груди не игрушки, а чайники, сковороды, перепачканные угольной пылью и мазутом одеяла. И милиционеры в белых праздничных гимнастерках прятали глаза и опускали головы – мимо них шла война, в которую так не хотелось верить.

Какие-то суетливые, улыбчивые люди заворачивали серую толпу беженцев, отгораживали их от любопытных глаз, направляли вправо, где под навесами белели накрытые столы и в воздухе плыл запах какао.

Анна, держа сына за руку, шагала за девочками и мальчиками из интерната, рядом переваливалась на толстых ногах Полина, в одной руке она держала таз, в другой – ведро. Кто знает, как еще дело обернется? Шли молча, словно разом все стали глухонемыми. А по платформе, в самый ее конец, к теплушке с распоротой пулеметной очередью крышей торопливо шагали санитары с носилками. Когда за распахнутой дверью теплушки замелькали домики московских предместий, Викентий Владимировч опустил голову на ладони, подпертые худыми коленями, и закрыл глаза. Через полчаса Елизавета Павловна тихо сказала:

– Отошел. Анна, помогите переложить его на пол. Незачем травмировать детей. – И, поцеловав старика в лоб, накрыла его пледом.

…Анна, не ощущая вкуса, выпила чашку какао, достала из «тревожного чемоданчика» пачку польских сигарет, спички, жадно закурила и посмотрела на сына. Юрий ел слойку, намазывая ее маслом. Крошки сыпались на его перемазанную матроску. Он болтал ножками и внимательно разглядывал голубя с белой лоснящейся грудкой. Мальчик бросил ему кусочек булки и вымученно улыбнулся.

Из письма старшему брату Константину:

…Как ты знаешь, я был в отпуске, готовился к поступлению в институт. В 4.30 немцы начали бомбежку. Аню с Юрой пристроил к беженцам. Уехали они или нет – не знаю. С 22 июня никаких сведений о них не имею. О войне писать не буду – тяжело. С 26 июля по 6 сентября был в тылу у немцев, небольшими группами пробивались с боями из окружения к своим. Эти 42 дня были, пожалуй, самыми трудными в моей жизни. Голод, неизвестность, перспектива сгнить в лесу или в частых стычках с врагом раненным попасть в плен. Теперь ожидаю назначения в часть и опять на фронт.

Твой Сергей…

Думаю, и без моих просьб ты будешь разыскивать Аню и Юрика. Если они живы и ты имеешь с ними связь, напиши им, что и, умирая, я буду думать только о них...

Конец Начало