РАССВЕТ МИРНОГО ДНЯ

Мой дед на войне не был, поскольку возраст был не тот — всего лишь 12 лет. Да и наши края — астраханские — были относительно «спокойные» в то время. Однако всю тяжесть жизни в тылу он испытал, как испытали это многие… Детство его прошло в селе Теплинка, которое уже после войны расформировали. Село было крупным, имелась церковь, школа; делилось оно на две части Большую и Малую. Это потом оно оказалось совсем ненужным и постепенно исчезло с лица Земли, оставив лишь отрывочные воспоминания да обломки фундамента и кирпичей, говорящих о том, что когда-то здесь была жизнь...
Знакомая дорога вела вверх. Мы пришли на самое высокое место. Наблюдать за всем, что происходило. Я отчетливо видел очертания каждого облака. Они несли в себе некую тайну, молчаливо вздыхали, останавливаясь на миг, а затем уходили прочь, куда-то далеко-далеко. На секунду замерли и мы. Ветер, вековой хранитель здешних мест, неласково встречал нас, окидывая подозрительным взглядом. Сердце сжималось, хотелось ухватиться за воздух и, наконец-то, вдохнуть. Казалось бы, каждая частичка меня, с жадностью пыталась проникнуться в этот мир. В действительности же нам просто не хватало той свободы, которой обладали все вокруг.
Внизу протекала река. Та самая, что некогда делила большое село на две части. После темно-серой полосы воды, тянулись деревья, затем поля, потом снова деревья. И так до тех пор, пока все не соединялось где-то вдали с небом. А небо было бесконечным...
И ничто не пыталось нарушить природную тишину, вобравшую в себя все звуки: ни упрямый ветер, ни деревья, ни птицы.
— Да, детство мое прошло там, — проговорил дед, кивнув куда-то в сторону, — там я вырос. Там я учился, только вот бросить пришлось. Война...
Тут он замер. Секунды тянулись словно вечность. Возникло ощущение, что вокруг, как будто что-то перестало существовать. Мы стояли там, а мысли были далеко-далеко.
— Не знаю, как прожили войну. Мы жили втроем: мама, старший брат и я. Отца я потерял рано, его и не помню вовсе. Мать одна нас с братом растила. Помню, летом мы лепили из глины и соломы саманные кирпичи, а из них строили домик-мазанку. Он получался небольшим, но мы в нем жили.
Когда началась война, все здоровые мужики ушли. Остались лишь женщины, старики и мы — дети. Многие в селе умирали, в основном от голода. Страшно было смотреть на человека в этот период: он надувается как шар и постоянно пьет. Затем умирает. А кто-то должен был его хоронить. Иногда и нам приходилось... Так, втроем — вчетвером волокли умершего на бугор, чтобы похоронить, как следует. Со временем это стало для нас привычным. Тогда одно я знал точно, если я буду лениться, то погибну от голода.
В годы войны брат работал вместе с рыбаками на море. Рыбацкий труд и сейчас является тяжелым, а в те годы он требовал от человека отдачи всех сил. Зимой он приезжал. Если сезон был удачным, то привозил с собой рыбу, мешок муки. Бывало, что зимовать ему приходилось там, тогда мы с мамой оставались вдвоем. Поэтому, чтобы помогать матери, мне пришлось бросить школу. Да у нас тогда многие бросили учебу. Зимой приходилось искать и рыть разные коренья. Они и тыква, посаженная летом, не давали нам умереть в голодные зимы. Сажали тогда, почему-то, именно тыкву. Правда была еще коза и, почти всегда, молоко. Так мы и жили. Все, кто мог — все работали….
Всеобщая печаль повисла в воздухе. Тревожно отзывался ветер. Дед медленно перебирал в руках камешки. Одинокий лист, сорвавшись с ветки, закрутился в потоке встречного ветра. Недолго сопротивляясь со стихией, лист опустился на землю. Дед приподнял его и, повертев немного, сказал:
— Мы все будто листочки. Ветер жизни дует, мы летим, кружимся в общем потоке. И у каждого из нас своя судьба, свой полет. У кого-то он стремителен, но до боли красив, у кого-то как-то по-иному. Но мы все — листочки одного дерева, одного….
Холодный ветер подгоняет кого-то,
И лист одинокий покинул свой дом,
И шаг, прибавляя, уходит рота
Под черный дождь, мимо черных окон.
Их путь не из легких, и трудности будут,
И бой за деревню, за землю, где дом.
И все не вернутся, но их не забудут,
Их имя бессмертно: там кровь и огонь.
Годы идут, не щадя никого.
А лист одинокий все кружится где-то,
И ветер холодный, рисуя кого-то,
Уносит шаги далеко, далеко…
Рука его медленно отпустила листок, а ветер снова, подхватив, закружил с ним и унес под громкий и резкий крик птиц.
— Мне тоже пришлось работать в колхозе — продолжил дед. За мать. Делал то, что говорили старшие. Выполнял разную работу. В основном приходилось смотреть за колхозной скотиной. Правда иногда отправляли с различными письмами и заданиями в соседние села. Хорошо помню эти поездки. По весне, бывало, речушки разольются словно море, заливая все вокруг. Сейчас такого не увидишь, кругом дороги насыпали, да дома построили. А тогда земля была нетронутой — сплошное поле, поле и вода. Мне в то время казалось, что так оно и будет всегда…
В тех краях рыбы водилось много, не то, что нынче. Пастухи письма возить ленились, ведь в основном, то были старики. Вот они и отправляли нас. Нам тогда километры пути пройти, пробежать, проскакать труда не составляло. Наверное, мы выросли вместе с тем ветром, что мчал нас вперед. Видимо, он и стал нашей судьбой. Это я сейчас стал понимать. А в детстве я не думал, да и не должен был. Брал самую хорошую лошадь и отправлялся в путь. И плавать приходилось, и не раз лошадь вытаскивала меня. Страшновато было. Но я знал, что это моя работа. И я ее делал. Согласен, было тяжело. Но тяжело было всем. И это все понимали. И помогали, кто, чем может. Так и выжили. Трудом выжили…
Многое еще придется ему испытать после войны: и пять лет службы во флоте, и учебу, и многое-многое. И все, чего он добился, было достигнуто трудом. А сколько их таких? И пришедших с войны, и отстроивших заново свой дом, свою жизнь, свою страну, давших шанс нам родиться и жить. И все это достигнуто было величайшим трудом, трудом каждого.
— Помню своего дядю. Хороший был, добрый. Только вот недавно пришел он с финской войны, как пришлось собираться на другую. Помню, игрался со мной, я тогда маленький был. Он хватал меня, подкидывал, сажал к себе на плечи и катал. А потом он ушел… ушел на войну. Так его я больше и не видел. С этой войны он не вернулся. Говорили, что он пропал без вести где-то под Курской дугой...
Все погрузилось в глубокое молчание. Одинокая черная птица, тяжело взмахнув крыльями, словно в последний раз, поднялась в небо. Она гордо парила в воздухе, полностью отдавшись ему. Через несколько минут птица, сверкнув черным отливом своего крыла, скрылась за деревьями. Однако казалось, что тень ее долго еще переносилась ветром. И оттого невидимое солнце то появлялось, то исчезало, до тех пор, пока вовсе не застыло в холодном небе.
Мы долго простояли в таком состоянии и даже не заметили, как маленькая капля, прилетевшая с неба, упала на землю. За ней еще одна, и еще… Мелкий дождь падал на землю, которая с жадностью поглощала его, как впрочем, все вокруг. Нависшая тяжесть, пришедшая откуда-то издалека, не давала разлиться дождю в полную силу. Не давала почувствовать нам его свежесть. Наоборот, дождь резкими хлопками об землю отзывался в воздухе. Почему-то все оказалось вдруг каким-то серым: река, небо, деревья. Я молча стоял и смотрел сквозь этот серый дождь на деда. Капли дождя медленно стекали по его лицу. В этот миг до меня донеслась та боль, что носил с собой ветер, то страдание, что было в движениях деревьев. В ту минуту я боялся лишь одного: посмотреть ему в глаза. Я боялся видеть там слезы. Шел просто серый дождь. А небо было бесконечно печальным…
Это я потом в Книге «Память» отыскал того дядю, который пропал без вести. Пробежал глазами страничку — почти все из одного села. Я держал в руках тяжелую книгу, в которой были лишь только имена солдат, сотни, тысячи, сотни тысяч погибших и пропавших без вести. А сколько этих книг всего было на полке….
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
Вот она — цена Победы. Вот уже 60 лет мы отмечаем День Победы. Один лишь день в году, один лишь краткий миг. Почему? Мне страшно становится оттого, что один лишь день в году мы вспоминаем о том, какую цену заплатил человек за войну. Войну, которую придумал он сам. Человек создал эту адскую машину смерти, и стремление это глубоко засело в нем. Кровь стынет в жилах от той мысли, что чьи-то амбициозные идеи подчиняют потоки миллионов людей, и миллионы человеческих судеб крутятся в жерновах этого страшного механизма. Война стала для них рубежом, пройти через который смогли не все. А пройдя — навеки оказались покалечены.
Казалось бы, человек огромной ценой постиг истину — бессмысленность войн и разрушений, до конца обрел понимание человеколюбия и презрение жестокости. Ведь то был шаг в его развитии, который стоил ему очень-очень многого… Шаг ценою в жизнь. Вняли ли мы?
Век ХХ — век жестокости и насилия — две мировые войны, угроза тотального уничтожения в случае ядерной войны, постоянно возгорающиеся очаги конфликтов и столкновений… Список можно продолжать и продолжать. Человек живет в ежесекундном ожидании катастрофы. Кажется, что разум наш основывается не на тех принципах, не на тех источниках…. Неужели война не научила человека жить в мире. Неужели наши деды и отцы желали такого мира нам.
Цена Победы…. Давайте вспомним: какую цену мы уже заплатили, заплатили ради жизни на земле, ради мира на земле, ради свободной страны. Неужели мы не можем внять эти уроки? Неужели человек неисправим и жизнь его потеряла всякую ценность? Где наше понимание жизни, ее значимости? Почему наши системы — политические, экономические, социальные, строятся на принципах и амбициях, которые стоят выше человеческой жизни? Неужели они и дальше будут строиться так? Ведь человеческая жизнь должна быть над ними, «надсистемной», «надпорядковой». Неужели кровь и боль не уняли человеческого стремления и эгоизма. Неужели мы не стали разумнее?
Человек прошел огромный путь развития. Он соперничает с природой, развивает науки, открывает миры. Не зря же он стоит на той высоте, откуда обозримо все вокруг. Не зря он стремится объять мир. Но мир, что находится перед его взором, намного древнее и устойчивее. Человек сам нуждается в теплом объятии, потому что наш мир очень тонкий и хрупкий.
Один лишь раз в году мы вспоминаем об этом, один лишь краткий миг…
Память вечна! Нет, не человеческая. Человек, как оказалось, забывчив. Память Земли, память Небесная — они вечные. Ничто просто так не происходит и не исчезает в никуда — это закономерность Вселенной. Тем более такая величайшая боль планеты как война. А закон человеческого бытия гласит о том, что человек адаптируется к условиям своего существования. Но мало того, он трансформирует и себя, свою природу, свое сознание, свое бытие. И то, что для одного поколения было нонсенс, для последующего есть уже норма. Так вот тот мир, в котором мы живем, может стать вполне нормальным для человека в будущем. А значит, окажется так, что жизнь человека не будет иметь значения, и те принципы, которые мы пытаемся сохранить и воскресить, станут уже чуждыми, как становятся чуждыми сейчас милосердие, любовь, вера.
9 мая мы отмечаем как праздник — праздник нашей Победы над злом. Человек скорбит, сжимая до боли кулаки, и сквозь слезы дает себе зарок: никогда такого не допустить на Земле. Никогда! Но мы и маленькой толики не исполнили того долга, который обязаны им — солдату, воину-освободителю, матерям и вдовам, детям, сиротам войны. За тот краткий миг их жизни….
Память вечна! Но все ли помнят это?..
Клочками появилось небо, а вместе с ним и вся привычная картина у реки. Возобновились возня и игривые перелеты птиц. Порой появлялось солнце. Только вот облака потеряли былую привлекательность, став немного угрюмыми и, наверное, даже далекими и незнакомыми. Ветер не утихал, напевая что-то по-своему. «Судьба — это характер во времени…» — напомнил мне он.
— Знаешь, что я любил больше всего в детстве? — спросил дед. И не дожидаясь моего ответа, сказал:
— Рассвет… Я больше всего любил встречать рассвет. Первые лучи солнца в то время для меня были самым дорогим в жизни. Потому что только они говорили, что наступил новый день. Новый день… Эта трава, этот запах, этот ветер… И тогда мир казался мне таким чистым, таким прозрачным, как роса на траве. Я стоял и мы смотрели друг другу в глаза: я и новый день. И я понимал, искренне понимал, всем сердцем своим понимал, что жизнь — прекрасна!