ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ

ЕЛЕНА ГОРЧАКОВА

— Мамочка, а когда была война с фашистами? — вопрос маленькой крохи, громко прозвучавший в утреннем полусонном автобусе, невольно заставил прислушаться к разговору.
— Давным-давно, — ответила малютке молодая женщина.
— Это когда жила медуза Горгона?..
Для пятилетней девочки, открывающей мир, далекая война — миф времен, когда на земле правили боги и герои. Она и не знает, что рядом с ней живут те, кто всего шестьдесят лет назад был таким же маленьким человечком, чье детство в один миг оказалось растоптанным полчищами чудовищ. Юное создание и те дети войны, которых разделяет всего несколько десятков лет, из одного маленького уральского города. Их дороги, как параллели, вряд ли когда-то пересекутся. Разве что на параде Победы они будут стоять вместе у городского мемориала Славы, вместе положат у Вечного огня цветы, думая о войне в силу накопленного жизненного опыта.
 

НЕСПЕТАЯ ПЕСНЯ

История любого государства соткана из биографий миллионов людей. Иногда нити этого полотна прочные и длинные, а порой короткие и оборванные. Но таковы законы, что вплетаются они в общую ткань, ибо без них прерывается картина жизни. Так две фотографии, случайно выпавшие на пол из архивной музейной папки, — «молекулы» войны, чьи-то ниточки. Держу в руках эти изъеденные временем снимки — испуганные дети, уставшая женщина с коровой. Под снимком скупая подпись: в 1942 году кузнец Новотрубного завода Александр Зольников пропал без вести на полях сражений. Дома в Первоуральске у него остались жена Анфиса Федоровна и пятеро детей. Чтобы сироты не умерли с голоду, профком выделил им, как и нескольким другим семьям, корову.
Кто они? Сотрудники музейного архива пожимают плечами. В папках сотни неопознанных снимков. Положить обратно на полку? Не поднимается рука. Несу в родную газету «Уральский трубник».
…Ранним утром в редакцию заглянула невысокая застенчивая женщина. Она держала газету с найденной мною фотографией.
— На снимке — наша семья… Меня, к сожалению, на фотографии нет, — я вместе с братом в тот день была на работе.
Надежда Александровна Крапивина удивительно похожа на свою мать. Такая же хрупкая, с печальным взглядом, словно переданным ей по наследству.
— Отец ушел в 1941 году, с фронта пришло лишь два письма. Брат ходил в военкомат узнать, что же произошло, но ему ответили, погиб где-то под Москвой. С той поры могилу неизвестного солдата в Москве считаем последним пристанищем отца, которого по-особому поминаем в День Победы.
Судьба ее сложилась подобно многим заводским: особого-то выбора не было, как в войну приняли в цех, так до пенсии и простояла у станка. Воспитала четверых детей. Сейчас ей 73 года, она уже на сорок лет старше своего отца.
Через пару дней еще один телефонный звонок:
— Растревожили вы душу! — донесся женский голос. Мария Кормильцева узнала на снимке Леонида Зольникова, мужа своей подруги, и отнесла им газету.
— Леня всю ночь не спал, переживал. Будет рад встретиться с вами.
Кирпичная усадьба Зольниковых расположена в поселке Шайтанка, они долгое время жили в многоквартирном доме, но всегда мечтали вернуться в поселок, где выросли. Не так давно желание осуществилось. Леонид Александрович показывает дом. Он старается много говорить о постороннем, словно берет разгон для главной темы встречи. И вдруг неожиданно меняет ход мыслей:
— Я ведь помню тот вечер перед отправкой на фронт. Мы настряпали пельменей, сидели за столом. «Как вы тут без меня жить будете? — вдруг спросил нас отец. — Тять, как-нибудь». Помню, как нам привели корову, — вспоминает, уже не прерываясь, мальчик со снимка. — Мы для нее ходили косить сено. Молока досыта не пили — отдавали обязательный в те времена продналог. Потом Зорька отелилась, но неудачно, ветврач сказал, что больше она не даст потомства. И мы обменяли на другую корову, потом зарезали, мясо продали, а деньги начали копить на новую буренку. Наши сбережения в реформу 1947 года превратились ни во что…
Договорились с соседями взять одну лошадь на две семьи. Пахали огород, садили овощи. Мать держала детей в строгости. Как-то старшенький редьку с чужого огорода стащил, так она его вожжами выпорола. И Лене досталось по полной программе, когда он притащил с пепелища печеную картошку. Сильно жалела младшего Юру — он родился после ухода отца на фронт.
Через несколько лет мать еще раз вышла замуж, но попытка начать новую семейную жизнь не удалась. Она частенько вспоминала своего Александра, вздыхая:
— С таким мужиком можно было еще десяток детей нарожать…
С 8 лет Леня пошел работать — поручили пасти коров, а с 14 лет начал трудиться в горкомхозе разнорабочим. Потом еще 23 года — водителем.
— Отец был известный гармонист, мы унаследовали от него хороший слух. Надя играет на балалайке, Зинаида поет, сам до сих пор не расстаюсь с баяном. Мы маленькие сильно мечтали, что вернется отец, соберемся все вместе за столом и споем… Так и не спели… Отца, как и всех первоуральских мужиков, на фронт провожали от Клуба строителей. Там вся земля слезами была залита. Вот где памятник нужно было ставить… И отцам, и матерям.
 

ПОЛНАЯ ЧАША СЧАСТЬЯ И НЕВЗГОД

Есть в этой давней истории что-то невероятно фатальное. Не зря существует поверье, что человек зависим от роковых обстоятельств. И как бы ни складывалась ситуация, судьба приведет именно туда, где ему положено испить полную чашу и счастья, и невзгод. И взвалит она на него ровно столько, сколько он сможет вынести. Так случилось и с семьей Григория Емлина, одного из первостроителей Новотрубного завода.
Жизнь этого человека, погибшего на второй день войны, поначалу складывалась удачно. На заводе 15-летнему пареньку предложили место чернорабочего в «холодном» цехе. Но его живость ума, смекалка и отличное умение находить общий язык с любым человеком способствовали быстрой карьере. В 1931 году становится студентом строительного техникума, через год — заведующим курсами и заместителем начальника сектора кадров. В 1937-м избирается на должность председателя профкома предприятия. Он постоянно учится, повышает квалификацию. И кто знает, может, в историю завода была бы вписана его фамилия как отличного руководителя или блестящего инженера, но страна вступила в полосу военного времени. И отсчет событий пошел по другим законам.
Первый тревожный «звоночек» для их семьи прозвучал в 1939 году, когда началась Финская кампания. На фронте Емлин пробыл до первого ранения. Воинская часть располагалась в Прибалтике, Григорию дали отпуск — повидаться с родными, подлечиться. Вернулся на Урал, мечтая навсегда остаться здесь, работать на родном заводе. К тому же, травмированная рука так и не зажила, и он принял окончательное решение комиссоваться из армии. Дело было за малым — еще раз вернуться в Литву и оформить документы…
Григорий решил поехать в часть с женой и маленьким сыном Юрой. Они уже двинулись к железнодорожному вокзалу, но тут старшая дочь Липа, которую было решено оставить дома, осознав несправедливость, прямо на улице закатила скандал. Девочка так рыдала, что пришлось взять и ее. В Прибалтику приехали в марте 1941 года, не подозревая, насколько близко оказались к горнилу войны.
В небольшом литовском городке Мариамполь, где имелось лишь одно кирпичное здание почтамта, им дали временную квартиру. Те яркие дни, когда они были счастливы вместе, запечатлел на чудом сохранившемся снимке местный фотограф.
За три дня до начала войны Емлина срочно вызвали в часть, и больше семья никогда его не видела. Григорий присылал адъютанта, чтобы забрать вещи и передать, что все у них будет хорошо…
Вечером 21 июня командование части пригласило жен офицеров на собрание. Пошла туда и Вера Емлина. Женщин успокаивали, обещая, что если начнется заварушка, их не оставят без помощи. Утром все проснулись от непрекращающихся взрывов. Кинулись в укрытие, но места не хватило — подвал был переполнен насмерть испуганными людьми.
Олимпиада Григорьевна Меховская (Липа) вспоминает те ужасные дни, они сохранились в памяти с фотографической точностью:
— Военные начали вывозить нас за город. Были поданы грузовые машины. На первую мы не попали, потому что у мамы нас двое: мне — семь лет, Юре — пять. Машина отъехала, и на наших глазах через несколько минут прямо в нее угодил снаряд. Осталась только воронка. На вторую с трудом залезли. Одна из женщин подала маме младенца и сказала: «Я сейчас чемодан подниму». Наклоняется и... от точного выстрела снайпера падает замертво. Кто был без детей, забрали того малыша.
Нас увезли за город, на ржаное поле. Помню, как низко пролетали немецкие самолеты и расстреливали в упор. Потом мы ушли в лес. Сколько бродили дней — не знаю. Питались орехами, ягодами. Закопали в землю документы. В конце концов, решили возвращаться домой. По дороге встретили первого немца. А у мамы в сумочке остались фотографии, на них папа в военной форме. Нас предупреждали, что родственников советских военнослужащих расстреливают на месте. Мама забежала в первый попавшийся дом и сожгла фотографии в печи. Немец шел за нами, но мы успели, и все обошлось.
По улицам сплошным потоком двигалась немецкая техника. Чтобы перейти на другую сторону, нам пришлось стоять и ждать целый день. Такое мощное шло наступление.
Дома мы обнаружили: все разграблено. То ли немцы, то ли соседи воспользовались случаем. Но мы остались жить.
Как-то утром к дому подъехала лошадь с телегой, и литовские помещики начали набирать себе работников. Мама собрала нас, и мы отправились в дом местного фермера. Кроме нас, у него жили еще русские семьи. Поселились на чердаке. Мама за скотиной ходила. Мы целыми днями бегали. Домашнего скота и птицы было немерено: то в кустах яйца найдем, то овощей нарвем с грядки. Словом, не голодали. В условиях военного времени очень этому радовались.
Вскоре немецкое командование издало приказ, и русских начали забирать в концентрационные лагеря. Как и куда нас везли — не помню. Но, к счастью, оказались все вместе.
Ребятишки, а нас было много, передвигались по лагерю свободно, женщины с утра до ночи трудились — разрабатывали торф: вручную доставали, сушили, набивали в вагоны и даже толкали их. Рядом находился мужской лагерь. По доносившимся оттуда крикам, воплям было ясно, что людей там постоянно били, издевались. Однажды ловили беглецов. Всех поймали, кроме одного. Потом несчастных забили до смерти, и как бревна, побросали трупы в машину…
За колючей проволокой мы прожили всю войну. Шли постоянные дожди. Среди этой слякоти и мороси, преодолев охрану, какая-то храбрая женщина подошла к нам, подала мне милостыню — хлеб с маслом, посыпанный сахаром. Съесть я его не смогла. До сих пор масло не ем.
 

ВОСКРЕСШИЕ

Все чаще узники слышали русскую канонаду — они по звуку научились определять, где стреляют наши, а где немцы. Охрана лагеря была уже не такой строгой, женщинам из-за постоянных обстрелов позволяли по вечерам уходить на ночлег в лес. Так продолжалось около месяца. Однажды они решили не уходить. А утром подошли машины, пленников погрузили и куда-то очень долго везли. Не прекращалась бомбежка, все кругом горело. Остановились в деревне, поселили в сарай, спали вповалку на сене. Утром приказали: у кого грудные дети — остаются на месте, а у кого постарше — на работу.
Как-то вечером к пленникам зашел офицер и произнес по-русски:
— Мы отступаем, сюда приходит фронтовая часть, ночью бегите, кто куда хочет. Спасайтесь.
Вероятно, он должен был их уничтожить, но кто знает, может, дома его ждала жена с малыми детьми…
Опять дорога, телега с лошадью. Какой-то помещик поселил все приехавшие семьи в землянке. Постоянно шли перестрелки.
Вспоминает Олимпиада Григорьевна Меховская (Липа):
— Неожиданно входит советский офицер. Мы встречаем его молчаливо и затравленно. От страха замерли. Военный развернулся и ушел. Одна женщина его догнала, сказала, что мы — русские. Ночью за нами прислали солдат.
Все и вся тщательно проверяли, так как мы побывали в плену. И снова отправили в знакомый нам Мариамполь, где и встретили день Победы. Мама устроилась в воинскую часть на работу. А вскоре сильно заболела. Как же нам с Юрой хотелось вернуться домой, к бабушке!
Когда бабушка получила первое письмо из Литвы, то не поверила, что это весточка от ее кровиночек. Дочь Веру, внуков Липу и Юру родные давно считали погибшими, несколько лет ставили свечки за упокой их душ. Сохранившиеся «треугольнички», где Вера писала, как не во что одеть детей, как страшно она больна, Олимпиада Григорьевна все эти годы хранит как семейную реликвию. И не может прикасаться к ним без слез. Среди бабушкиных архивов она позднее найдет папины фотографии, дневники, профсоюзные конспекты под названием «История социального страхования в Западной Европе и у нас», трудовую книжку…
Чтобы сразу покинуть Литву, не было ни средств, ни физических сил. Бабушка поддерживала письмами, высылала деньги. На Урал Емлиных привез в 1946 году сосед-дядя Боря Рябков. Друзья бегали смотреть на них, как на выходцев с того света. Так, наверное, оно и было. Четыре года они выживали в преисподней.
Вера Емлина умерла в больнице в 1947 году через месяц после того, как из официальной бумаги, полученной в военкомате, узнала о смерти мужа. Она все время искала его, живя надеждой. И угасла, не найдя в себе силы жить без своего Григория. Обстоятельств его гибели и место захоронения семья так и не узнала. Они также не узнали названия концлагеря, где убили их детство.
Подросший за войну Юра Емлин, как и когда-то его отец, пошел на Новотрубный и всю жизнь проработал на папином заводе. В газете «Под знаменем Ленина» стали все чаще попадаться заметки, посвященные его — кавалера ордена Дружбы народов — трудовым успехам.
Из газетной статьи: «Семья у Емлиных немалая, многие сменили фамилию, но все они связаны семейными традициями, а еще тем, что они — новотрубники. Если посчитать, сколько лет посвятила заводу их рабочая династия, то получается больше двух веков. Отец Юрия Григорьевича, коммунист Григорий Емлин, строил завод, потом в числе первых осваивал прокат. Война одела его в солдатскую шинель, он погиб на второй день Великой Отечественной войны…
— Тянуло к горячему металлу, видимо, проявлялась фамильная черта, — отвечал Юрий на вопросы корреспондента. — Отец всегда с гордостью говорил о производстве труб, о горячем деле. Я видел, как честно он работает. Меня на прокат сначала не взяли — трубы слабых не любят. На агрегат пришел после армии. Обслуживал обкатную машину».
Вспоминает Олимпиада Григорьевна Меховская (Липа):
— Я окончила семь классов, поступила в Уральский политехникум. Общежития не дали, искала квартиру, но напрасно. Забрала документы, а бабушке сказала, что не поступила. Тогда она дала мне 20 копеек и сказала: давай пешочком в соседнюю Ревду, в педучилище. Мы с подружкой отправились. Меня с хорошими оценками приняли сразу. Так я стала педагогом. И 50 лет проработала с детьми. Учитель по труду, старшая вожатая в лагере, социальный педагог — вот неполный перечень моей карьеры. Уезжала в Приморский край, десять лет там прожила, а потом вернулась на родину, где вся родня.
Но война для Емлиных не закончилась, она коварно настигла семью и в наше время. Сын Юры, названный Григорием в честь погибшего на фронте деда, уже дважды был в Чечне, имеет огнестрельное ранение.
…На протяжении шестидесяти лет залечиваются раны, нанесенные Великой Отечественной войной нескольким поколениям россиян. И еще пройдут годы, но не вырастут праправнуки у погибших на фронте молодых солдат, так и не успевших создать семьи, не будут построены заводы, дома и школы руками убитых ребят, не выучившихся на строителей. А династия Емлиных никогда не прибавит к общему семейному производственному стажу годы, которые не доработал на Новотрубном замечательный человек — русский офицер Григорий Емлин.
 

КОНЬКОВЫЙ ХОД

Фамилия Юрия Круглова в редакционной кухне всплыла совершенно случайно. В списках участников лыжной гонки вдруг увидела фамилию человека … 1925 года рождения. Не может быть! Уж не фронтовик ли вышел на лыжню? В городском совете ветеранов подтвердили, что Круглов, действительно имеет отношение к фронту, но только к трудовому.
До войны он успел закончить семь классов, поступить в свердловский машиностроительный техникум, но с началом боевых действий на западе страны учебное заведение закрыли, а ребят перевели в дорожно-механический. При этом сразу отправили в колхоз на полтора месяца. Когда они вернулись их места, почему-то, оказались заняты. Так несостоявшийся студент Круглов приехал домой и пошел на Новотрубный.
— Самое страшное для меня было в те годы, это опоздать на работу. Даже во сне боишься, что проспишь! — смеется Юрий Васильевич. — Как-то утром почувствовал себя плохо, с трудом добрался до цеха. Со смены ушел полусогнутым. А ночью пришлось вызывать врача. Зима, дороги замело, и машина не смогла приехать. Выручил дядя, запряг лошадь и отвез в больницу. Оказалось, лопнул аппендицит. В моей жизни было четыре таких случая, когда смерти удалось избежать.
Вместе с другими подростками из ремесленного училища они стояли у станков по 12 часов без перерыва и выходных, днем и ночью. Уставали от физического напряжения, но еще сильнее были муки голода. Ребят старались подкармливать, но разве насытишь молодой организм дополнительной миской супа, где плавают скудные лапшинки? Многие страдали от водянки.
Но были у мальчишек и маленькие радости. В 1944 году их впервые в жизни повезли на спектакль в Свердловский театр оперы и балета. В автобусе было весело, от хорошего настроения затянули песню. Пел и Юрий. А на следующий день в цех пришла незнакомая женщина, пожала его замасленную руку и пригласила в вокальный кружок. Кто-то рассказал ей, эвакуированной из Ленинграда певице, об уникальном голосе молодого рабочего. Предложение было как гром среди ясного неба. Но Круглов пришел.
Дора Ефимовна Лерма руководила заводским клубом. Она начала с постановки голоса, отрабатывала с парнем технику дыхания. Юра стал главный действующим лицом заводской самодеятельности. С каватиной князя из оперы «Русалка» Дора повезла своего ученика на прослушивание в областную консерваторию. Голос очаровал преподавателей, ему сразу же предложили стать студентом вечернего отделения, поскольку набор на дневное уже закончился. Но Юра отказался...
В заводской самодеятельности его голос звучал долгие годы. И поныне не угас интерес к классике.
— У человека, который поет, вырабатывается хороший характер, — убежден Юрий Круглов, — в годы войны пение помогало мне забывать о трудностях, и даже голод отступал.
На пенсию Круглов ушел, когда ему перевалило за 70. В цехе до сих пор добрым словом вспоминают своего чудаковатого начальника смены. Любопытно, что его сын сейчас трудится в том же цехе, где когда-то начинал свою деятельность ветеран. И на том же расточном станке! Может по наследству переходит эта привычка идти по утрам на завод?
А на лыжню ветеран вышел не случайно. Все эти годы старается поддерживать спортивную форму.
— Будущей зимой планирую освоить коньковый ход, тогда еще быстрее смогу бегать на лыжах!
Я не знаю, как выглядит война на самом деле, но она мне иногда снится. Мой город военной поры: базарчик, домишки, узкие тропки в снегу, бредущие люди. Явных признаков нет, но ощущаешь ее всем своим существом, сознавая как это жутко и страшно. Возможно, эти ощущения передались мне генетически от дедов — они оба воевали. А может, грезы навеяны рассказами людей, испытавших на себе ее немилосердный характер? Война по-разному прошлась по их судьбам, но все они говорили мне об одном: не дай Бог кому-то такое пережить…