СУДЬБОНОСНАЯ ВСТРЕЧА

Сам же Николай своего секрета никому не раскрывал. Мечта эта зародилась у крестьянского парня после того, как в деревню Плетевище кинопередвижка привезла фильм. Николай Тарасик до сих пор помнит каждый кадр этой старой киноленты. Был он о летчиках, красивых и «крылатых» парнях. Вот с тех пор и увлекла его романтика неба.
Поэтому, поступив на учебу в Минский политехникум, парень сразу же отыскал на улицах Минска аэроклуб.
— Для меня небо стало самой главной мечтой, — вспоминает пору юности Николай Сергеевич. И глаза его снова загораются азартно, молодо.
Посмотрев на рослого, плечистого парня, инструктор обрадовал его:
— Нам такие нужны. Берем. — Но на всякий случай спросил: — Тебе восемнадцать есть? Младше этого возраста мы взять не можем.
— Есть, — не моргнув глазом, соврал Николай Тарасик. Очень уж хотелось ему летать.
— Приноси документы, и будешь учиться.
— Неужели так просто сбывается мечта? Неужели небо, о полетах в котором я грезил, провожая взглядом каждый пролетевший самолет, теперь станет моей стихией? — так рассуждал в ту пору юноша. Нет, ждать два года, пока ему исполнится восемнадцать, он не мог — слишком долго. Потому и пришел в сельсовет.
— Документы срочно нужны, — объяснил.
Документов в сельсовете не оказалось, а церковную метрику, которая хранилась дома, Николай предусмотрительно «потерял». Так и записали дату рождения с его слов — 16 апреля 1921 года.
— Вот так и сбылась моя мечта — стал заниматься в Минском аэроклубе. Занимался так, что ребята только удивлялись: я ни одного занятия не пропустил. Всегда, во всем был в числе лучших. Материальную часть изучал старательно. Все тренировочные прыжки и полеты выполнил на «отлично». Десятого апреля 1940 года я, успешно окончив учебу в Минском аэроклубе, был призван в ряды Красной Армии и получил направление в Батайскую военно-авиационную школу имени Серова.
— Теперь, мама, стану настоящим летчиком, и не просто летчиком, а военным истребителем, — отъезжая на учебу, крепко обнял мать и сказал Николай Тарасик.
Не хотелось, ой, как не хотелось ей отпускать своего старшего. В мире было неспокойно, на Западе разгоралось зарево Второй Мировой войны. Гитлер захватил Польшу и вплотную приблизился к границам Советского Союза. В воздухе пахло войной. Но разве могла она остановить неудержимое стремление сына к его большой мечте, которой он грезил?
— Мама ни слова не сказала мне наперекор, только вздохнула и перекрестила в дорогу, — глаза ветерана и теперь, спустя годы, становятся влажными от тех далеких и дорогих сердцу воспоминаний.
Известие о начале Великой Отечественной войны застало курсантов Батайской военно-авиационной школы в полевых лагерях, где они оттачивали свое летное мастерство. Позади целый год учебы, они уже считали себя без пяти минут летчиками. Но, слушая сообщение по радио, поняли, что мечты о летнем отпуске домой придется отложить далеко-далеко.
— В августе сорок первого года первую группу моих однокурсников отправили на фронт, в район боевых действий, — вспоминает ветеран. — Получил назначение и я — стал инструктором седьмой учебной эскадрильи в своей же школе. Сам еще новичок, вчерашний курсант, учил новобранцев управлять самолетом, вести воздушный бой.
Была у него и своя группа курсантов — одиннадцать человек. С ними проводил тренировочные занятия, им передавал то, чему еще недавно научился сам.
В ноябре 41-го школу эвакуировали из Батайска в Закавказье, и вместе со школой переехал туда сержант Тарасик. Теперь в небе Закавказья, в районе станции Герань, они оттачивали свое летное мастерство.
— Больнее всего было, когда до нас доходили известия о том, что из очередного боя не вернулся летчик, вчерашний курсант. А таких известий приходило немало, — говорит Николай Сергеевич.
Николай Сергеевич Тарасик не фаталист, но в судьбу верит. И давно заметил, что самые значительные события в его жизнь приносил апрель. Даже дата его собственного рождения отмечена этим весенним месяцем.
В апреле 1942 года он заболел малярией. Из военно-авиационной школы его отправили в окружной госпиталь в Тбилиси. В тот год весна наступала дружная, ранняя. Рано зацветали деревья на улицах Тбилиси. А он в это время целых две недели метался в жару и бреду. Но молодой организм переборол болезнь, и он встал на ноги.
— После госпиталя я получил новое назначение — в Западную бригаду, в которой тогда комплектовали роты для отправки на фронт…
Он думал, что будет летать. Но судьба и его военачальники распорядились иначе. На этот раз он должен был не летать, а ползать, стараясь казаться незаметным. Николай Тарасик был назначен командиром отделения 496 отдельной разведроты 236 стрелковой дивизии. Дивизия обороняла перевалы в горах Северного Кавказа в составе Черноморской группы войск, сначала перекрывая дорогу немцам к Сочи, потом удерживая оборону на туапсинском направлении. Они, фронтовые разведчики, всегда шли впереди войск, неприметные и не замеченные, они уходили далеко вперед, чтобы добыть важные сведения о расположении частей и замыслах врага.
Волнуется Николай Сергеевич, рассказывая, как из каждого рейда возвращались не все, после каждой вылазки приходилось хоронить товарищей. Слова «война есть война» — слабое утешение. Он до сих пор помнит, как получили известие о разгроме немцев под Сталинградом. Как всегда, первыми новость узнали они, бойцы разведроты.
— Вот это была радость! Казалось, не было в нашей жизни до этого дня большей радости, — вспоминает Николай Сергеевич. — Словно именинники мы все ходили. Понимали, что произошло что-то важное, и это важное касалось каждого из нас. И в жизни каждого что-то должно перемениться.
С началом Курской битвы ветеран участвовал в боях на Степном, Юго-Западном и 3-м Украинском фронтах. Как всегда, всюду разведчики шли впереди наступающих полков.
Как это было? Лучше и правдивее, пожалуй, не расскажешь, чем так, как рассказал ветеран в письмах к своему фронтовому другу Виктору Бойченко — Герою Советского Союза. После войны они долго ничего не знали друг о друге. А встретились в октябре 1993 года в Днепродзержинске, когда город праздновал пятидесятилетие освобождения от фашистов, и на торжества пригласили ветеранов-освободителей. После того и завязалась эта переписка. Перелистаем и мы страницы тех старых писем.
«Добрый день, дорогой друг Виктор. После нашей последней встречи часто вспоминаю фронтовые дороги, друзей, с которыми воевали. Как жаль, что не осталось никаких фотографий, даже документов довоенных. Но ты же помнишь, как это было. Уходя на задание, разведчик должен был сдать все документы, письма, фотографии. Не брали с собой ничего. В итоге многое из документов затерялось, а кое-что потом отыскалось в архивах. Ты знаешь, мой комсомольский билет я обнаружил в Подольске в архиве…».

«… Я помню, Виктор, как впервые познакомился с тобой. Наша дивизия перед этим сдерживала врага на Туапсинском направлении, преграждала путь гитлеровским частям, которые рвались к Черному морю. Потери были значительные, и потому в дивизию прибыло пополнение. Среди комсомольцев-добровольцев был и ты. Помнишь то время? Это было в долине реки Шепси. В первый бой ты, еще необстрелянный 18-летний разведчик, вступил под селением Шаумян…»
«Я вспоминаю, как враг отступал из предгорий Северного Кавказа. На дороге Майкоп-Туапсе отступающие гитлеровцы подорвали все мосты, и обозы с продовольствием, снаряжением и боеприпасами остались в предгорьях, а части дивизии вышли на просторы Кубани…»
«…Вспоминаю разведку под станицей Троицкой на Тамани. По открытой местности, постоянно освещаемой ракетами врага, нам не удалось проникнуть в станицу и полно выполнить приказ командования. Разведданные были скупые, неполные. Шли тяжелые бои, дивизия несла большие потери, в полках оставалось по полсотни человек. Нас сменила бригада морской пехоты…»
«…Я часто думаю, Витя, о нашем поколении. Не спорю, не все одинаково достойно вели себя на жестоких и пыльных дорогах войны. Но есть все-таки нечто общее у людей, побывавших в огненном смерче, то, что позволяет говорить о каждом из нас как о представителях военного поколения. А бывшие фронтовики, уходят из жизни. С каждым годом все меньше нас приезжает на встречи. Хочется подбодрить тебя и всех оставшихся строками полюбившегося стихотворения, перефразированного мной:
«В огне сражений вместе мы горели,
Мы не умели вполнакала жить.
И если мы все это одолели,
То старость мы сумеем отдалить…»
Возле деревни Тарановка недалеко от Харькова разведчики заметили подбитого «Фердинанда» — самоходную немецкую артиллерийскую установку. Расчет суетился возле нее — видимо, стремились отремонтировать технику, пока не подоспели наступающие советские части. Гитлеровцев обнаружили разведчики.
Николай Тарасик переглянулся с товарищем и чуть слышно прошептал ему:
— Будем брать.
Звук, однако, не остался незамеченным. Немцы насторожились. Но орудие их было неисправно, а потому они бросились врассыпную. Разведчики тоже не дремали. В мгновение ока оказались возле немцев. Смогли-таки захватить в плен два «языка» и доставить в штаб дивизии.
В феврале 1943-го именно разведчики, оказавшись в городе первыми, не дали фашистам уничтожить мост, спасли от уничтожения и сам Краснодар.
Снова обратимся к строкам письма: «…Помнишь, Витя, как в феврале сорок третьего года наша группа получила задание перед рассветом переправиться на лодке через реку Кубань в район совхоза имени Калинина на окраине Краснодара. Уходя из города, враг поджигал здания и готовил подрыв единственного автогужевого моста, по которому можно было попасть в Краснодар. Перед нами стояла задача — сорвать планы врага и препятствовать взрыву моста. Перед рассветом нас, восьмерых, за два раза переправил на лодке через реку тринадцатилетний Саша, житель Ленинских Хуторов. Помнишь, мы удивлялись тогда, как ему не страшно, ведь река была неспокойной, по воде шла шуга, осколки льдин… С железнодорожной станции мы выбили оставшихся немцев, захватили в плен несколько «языков», а сами быстро проникли к наплавному мосту. Немцы пытались взорвать мост, но мы открыли плотный огонь из автоматов и винтовок, и им пришлось отступить. Мост был спасен. Наш тринадцатилетний помощник Саша из рук командира дивизии получил медаль «За отвагу». Как жаль, что не помню, да и не знал его фамилии, некогда было знакомиться, а то могли бы теперь встретиться…»
Нелегко досталась эта победа. Полки несли большие потери — в некоторых из них осталось не больше, чем по полсотни бойцов.
— Под Кигичевкой в Харьковской области мы обнаружили тщательно замаскированные немецкие «тигры». Тотчас же передали разведданные, и наша артиллерия их накрыла. А потом дивизия ушла вперед и вышла к Днепру в районе сел Аулы и Сошиновка. Здесь я был ранен, а ты вместе с девятнадцатью разведчиками ушел навстречу подвигу. За форсирование Днепра ты и получил Звезду Героя Советского Союза…
В сентябре 1943-го года на берегу Днепра неподалеку от деревни Николаевка Николая Тарасика накрыло взрывной волной, он потерял сознание.
— Открыл глаза, касатик, оклемался, — сквозь шум в ушах услышал он негромкий женский голос.
— Это были первые слова, которые я услышал, когда пришел в себя. Сначала показалось, что это мать склонилась надо мной и заботливо гладит по голове. Пошевелился. Больно. Огляделся вокруг. Лежу я на соломе, расстеленной прямо на полу, — так врезалось в память ветерана то ранение.
«Мама» — пытался прошептать, а губы не слушались его. Сквозь густую полосу тумана увидел склонившуюся над ним медсестру. В этот эвакогоспиталь, развернутый в школе, его, тяжело раненого и контуженного взрывной волной, доставили в бессознательном состоянии.
После того ранения и контузии он приходил в себя долго. Больше месяца лечился в госпитале, а потом врачи признали его ограниченно годным. И получил Тарасик новое назначение — в учебный батальон тридцатого отдельного полка связи 3-го Украинского фронта.
— Усмехнулся я про себя невесело, подумав: «Отвоевался ты, разведчик Тарасик, теперь вот связистом станешь»...
Но снова непредсказуемая судьба сделала свой разворот, о котором он даже не догадывался. Долго повоевать связистом Николай Тарасик не успел. В феврале 1944 года его отправили на учебу в Ленинградское военное училище связи имени Ленсовета. В то время эвакуированное училище располагалось в Западном Казахстане, в небольшом степном городке Уральске. А в Ленинград переехало в ноябре 1945-го. Здесь и получил фронтовик специальность, предопределившую всю его дальнейшую жизнь.
Звание лейтенанта и новую должность Николай Тарасик получил после трех лет учебы, в 1947-м.
— Тогда я благодарил судьбу — ведь она была благосклонна ко мне. Чего же нарекать –она сберегла мне жизнь на нелегких военных дорогах. А ведь фронтовой разведчик — служба рискованная.
Более того, давняя мальчишеская мечта о небе снова обрела крылья. Молодой лейтенант получил назначение на должность командира взвода связи в восьмую воздушно-десантную дивизию, которая размещалась в родной Белоруссии, в городе Полоцке.
Перед отъездом к новому месту службы лейтенант Тарасик получил недельный отпуск и уехал в небольшую деревушку на Минщине, рядом с тихим Червенем. Домой хотелось — ведь он не был там с 1940 года, когда, увлеченный мальчишеской мечтой, улетел в Батайск. Сказал тогда маме, братьям, что вернется домой летчиком.
Теперь тоже очень хотелось показаться родным в новенькой военной форме с лейтенантскими погонами. Пусть не стал летчиком, не его в том вина — война, ранение. Но новенькая офицерская форма все равно так шла ему — загляденье!
А в саду рядом с родительским домом так весело и громко пели соловьи — весна!
Он замечал, как с особым интересом посматривают на него деревенские девчата. Да и в райцентре таких бравых молодцов, пойди, не густо.
— Это был мой последний вечер в родных стенах. Утром предстояло расставание — отпуск окончился, и я уехал к месту службы.
Вечером, в маленьком и непривычно тихом на танцплощадке в Червене, после шумного и многолюдного Ленинграда, он ловил на себе девичьи взгляды — то откровенно восхищенные, то нарочито-безразличные, то озорные и испытующие. И веселился, и шутил с девчатами. Но по-настоящему взволновала его только невысокая худенькая девушка с длинными белыми косами в смешном ситцевом платье в горошек.
Имя у девушки оказалось красивое и редкое — Римма.
— А можно, я тебя Ромашкой звать буду? — не удержался, спросил у нее Николай.
Девушка и впрямь была похожа на ромашку — беловолосая, тоненькая, словно цветок. С ней он и протанцевал весь вечер. Но настало время расставаться. Он провел девушку домой. А потом они долго не хотели расходиться. На расставание он просил не забывать. Римма озорно сверкнула глазами:
— Вот выучусь, тогда и встретимся.
Он уже знал, что у этой семнадцатилетней девчушки есть большая мечта — стать учительницей. И что скоро будет пробовать себя на вступительных экзаменах в педагогический.
Они расстались с надеждой на близкую встречу.
— Но на первое мое письмо, посланное с нового места службы, Римма не ответила. Я же тогда не знал, что ее уже не было в деревне — уехала учиться в Молодечно, в учительский институт. С горечью подумал: забыла. Вон она, какая красавица, парни, наверное, так и вьются. Влюбилась, скорее всего, — такие мысли одолевали тогда молодого лейтенанта.
Эти же сомнения волновали и Римму, когда она вспоминала тот майский вечер, танцплощадку в Червене и высокого лейтенанта.
— Не судьба, значит, — думала с грустью.
А Николая Тарасика закружила его военная карьера. Не думал, что так увлечется специальностью. Научился прыгать с парашютом, стал настоящим десантником.
Лишь изредка в сознании, как приятный сон, всплывал тот майский вечер, танцплощадка в тихом Червене и девушка с необычным и милым именем — Римма.
Женился он в сорок девятом. Вскоре сын родился. И только далеким туманом уплывающей юности иногда приходила в его воспоминания та юная девушка на танцплощадке, светлокосая Римма-Ромашка, тоненькая и смешливая…
После расформирования дивизии в Полоцке непредсказуемая офицерская судьба забросила его в Псков, тоже в десантную дивизию.
Николаю Тарасику не повезло на сто шестидесятом прыжке с парашютом. Падая, он приземлился неудачно и повредил ногу. Пустячная, как казалось вначале, травма надолго уложила его в постель. Да и потом круто изменила дальнейшую судьбу. Из воздушно-десантных войск пришлось уволиться. Но мысли о том, чтобы оставить армейскую службу, он не допускал. В Ленинградском военном округе, куда его отправили для прохождения дальнейшей службы, Николай Тарасик получил новое назначение — в режимное зенитно-ракетное соединение Западной группы войск в Германии.
Он не сетовал на судьбу, тем более, что и она не давала повода, не огорчала офицера. Вот и сын вырос, стал преподавателем истории, как и мать, семьей обзавелся. И в 1971-м году связист-подполковник Николай Сергеевич уволился в запас. После увольнения они с женой обосновались в Пскове. Николай работал инженером гражданской обороны в институте «Псковсельхозпроект», в облпотребсоюзе. Жена — Лидия Николаевна, учительствовала.
А годы брали свое, подкрадывались незаметно, но неотвратимо. Стала болеть жена — все чаще, все продолжительнее. Как мог, он старался уберечь ее. На себя брал тяжелую работу по дому, на даче. Но— инсульт! Как он выхаживал ее после инсульта! Кормил с ложечки, на руках выносил на балкон. Но в 1990 году она ушла из жизни своего половинка.
По ночам все острее стали тревожить воспоминания. Все чаще в память приходила война. Она сохранила жизнь ему, старшему из пяти братьев Тарасиков, хотя все военные годы он не прятался за спины других, всегда был там, где должен.
— В нашей семье война оставила неизгладимый, тяжелый след. В 1944-м погиб брат Гриша. Отступая, гитлеровцы взяли группу деревенских жителей и гнали их впереди военной колонны — опасались, что дорога заминирована. Но вместо мин напоролись на партизанскую засаду. Сельчане оказались между двух огней. Три дня мама искала труп Гриши, разрывала каждый бугорок в лесу, где второпях немцы хоронили своих и чужих. Так и не нашла. Насыпала на деревенском кладбище пустой холмик земли. Второй брат, Володя, так и не смог оправиться от тяжелого ранения, полученного под Кенигсбергом — умер вскоре после войны. И отец тоже — умер от горя. Разоренным оказалось родное гнездо, — вспоминает ветеран с горечью и болью в голосе!
Николай Тарасик заторопился в родную деревню — поклониться родным могилам, походить по тропинкам детства. В деревне его встретила только двоюродная сестра Мария. После вечера воспоминаний уснули далеко за полночь.
— А ночью мне снился сон. Удивительно, но снилась мне та семнадцатилетняя девушка, которую и видел-то только один раз на танцплощадке, но запомнил на всю жизнь.
— Ты не помнишь, была в нашей деревне такая девушка Римма? Где она сейчас? Жива ли? — спросил я наутро у сестры, хоть на положительный ответ надеялся мало — сорок пять лет прошло с той единственной встречи. Да и самому уже за семьдесят, она уже немолода.
— Сергеева? — переспросила Мария. — Не видела ее давно. Знаю, что окончила педагогический и учительствовала где-то в деревне. Теперь на пенсии. Только у нас давно не появлялась…
Через месяц в его псковской квартире раздался желанный звонок от Марии.
— Ты знаешь, встретила я Римму Сергееву, про которую ты спрашивал. Приезжала к сестре. Пенсионерка она, и живет одна. Сын взрослый, в Санкт-Петербурге гнездо свил. Я ее предупредила, что овдовел ты, что про нее спрашивал. Вроде бы заинтересовалась, но позвонить тебе отказалась. Застеснялась, решила, что забыл ты ее. Я номер ее телефона записала, если хочешь, позвони.
И он решился, в тот же вечер набрал записанный под диктовку сестры номер.
— Вася? — услышал в трубке незнакомый голос. — Это ты, сынок?
— Нет, это Николай, — ответил четко, по-военному.
Его собеседница не спросила, какой Николай. Это его приободрило — значит, помнит, не забыла.
— Ты одна?.
— Живу одна. Сын в Санкт-Петербурге, врачом работает.
— Ты мне его номер телефона дай. Я скоро в Питере буду, познакомлюсь с твоим сыном.
Она не сразу решилась:
— Да я у Васи разрешения спрошу…
Сама набрала номер телефона сына, растерялась вдруг, разволновалась.
— Что-то случилось, мама? — спросил Василий.
— Да нет, ничего вроде.
Понимая, что оттягивать разговор нет смысла, сказала, как в омут окунулась:
— Там тебе человек позвонить хочет, так вот я не знаю, давать номер или нет?
— Что за человек, мама? — переспросил Василий. — Впрочем, о чем это я? Конечно, дай ему мой номер телефона. Созвонимся, встретимся, и я сам разберусь, что он за человек. Ты случаем не замуж собралась, мать?
Она засмущалась, даже голос задрожал:
— А ты не против?
Сын засмеялся в трубку — раскатисто, весело:
— Да что ты, мать, маленькая? Ты же взрослый человек, тебе своей судьбой распоряжаться. Как ты решишь, так и мне хорошо будет.
А через две недели сын позвонил сам:
— Встречай, мама, гостя. Ты там принарядись, прическу сделай. Николай Сергеевич, даром, что старше тебя на девять лет, но красавец, каких поискать.
— У меня сразу отлегло от сердца — сын не посмеялся, а одобрил мой выбор — говорит Римма Александровна о событии, перевернувшем ее судьбу. — И я стала готовиться к встрече. Даже съездила в райцентр, завивку в парикмахерской сделала. Никому не рассказывала, но волновалась, как в юности. Все представляла, какой он стал за сорок пять лет…
Нет, он не фаталист, но в судьбу верит. Поэтому выбрал для поездки в Белоруссию именно благосклонный к нему апрель.
— Десятого апреля 1992 года я приехал в деревню Куренец на Вилейщине. Холодно, было, ветрено, но этот день запомнился до мелочей. Мысленно похвалил Васю: толковый парень, так подробно и обстоятельно рассказал, как добраться до Куренца, где в деревне найти дом, что даже и спрашивать не довелось.
Римма стояла у плиты, готовила завтрак. Обернулась на стук в дверь и замерла. Николай подошел поближе, неловко протянул ей букет белых гвоздик. Боже, он узнал ее сразу, хоть со времени их единственной встречи прошло сорок пять лет. Узнал по тем озорным глазам, которые по-прежнему лучились молодостью.
— Да и она меня узнала — вспыхнули румянцем щеки, затрепетали ресницы. Вот и не верь после этого в судьбу. Наверное, она нарочно берегла нас для этой встречи, что мы просто не могли, не имели права не встретиться.

Так и остался он в Куренце, не уехал больше домой. Десятый апрельский день1992 года стал для них началом новой жизни, где не стало «я и она, а есть только мы — вместе, рядом, друг с другом». Об этом написал Николай Сергеевич Тарасик в своем стихотворении, посвященном жене. Даже само посвящение трогает и умиляет чистотой и глубиной чувства: «Неповторимой Римашке-Ромашке, моей единственной, самой красивой в мире». Писать стихи Николай Сергеевич начал уже после семидесяти, когда переполнявшая его любовь требовала выхода. Все они посвящены жене и другу. Ведь услужливая память сохранила ее такой, как в ту первую их встречу, — тоненькой, усмешливой, озорной, с длинными белыми косами.
Вместе они уже тринадцать лет. Трогательно берегут друг друга, помогая и поддерживая во всем. Римма Александровна, рано овдовевшая и поднимавшая сына одна, ценит мужскую поддержку и преданность мужа, умеющего быть ласково-нежным и мужественным одновременно. А он по-прежнему посвящает своей любимой чистые и трогательные поэтические строки. И Римма Александровна, до выхода на пенсию много лет проработавшая учителем русской литературы в сельской школе, уверена: лучше стихов она за свою жизнь не читала. Потому что выделяются они не отточенностью формы, а глубиной и чистотой скрытого в них смысла. В каждой строчке живет большое чувство — не напыщенное и наигранное, а искреннее и глубокое, лишенное юношеского романтизма и страстности, но от этого не менее красивое и преданное. А еще она нежно сберегает те милые подарки, которые он ей подарил на праздники и просто так, без повода, чтобы порадовать.
Они часто вдвоем вспоминают войну. Николай Сергеевич рассказывает жене о боях, в которых ему пришлось участвовать. А у Риммы Александровны своя память о четырех военных годах.
Она похоронку на отца получила в первые дни войны: он погиб на Карельском перешейке. Римма Александровна, став взрослой, несколько раз ездила туда, где похоронен отец в братской могиле. Теперь все больше воспоминаниями живет — годы уже не те, чтобы в далекое путешествие пускаться.
Мать осталась с двумя дочерьми на руках. Старшей, Римме, одиннадцать было, а младшей четыре всего. В первые же дни оккупации в Червене расквартировали немецкий гарнизон. И семью Сергеевых из дома выселили — там поселился немецкий офицер. Хорошо, что приютила их дальняя родственница, а то вообще без крова остались бы. Жили они недалеко от гетто. Туда немцы сразу собрали всех городских евреев. Римма помнит, как мама всегда оставляла несколько картофелин и краюху хлеба, завернув их в полотенце. А вечером относила эти запасы евреям.
— Как же можно, — говорила она дочерям, — они же рядом жили, помогали нам, чем могли.
Особенно мама жалела местного врача, еврея Чертова. Человек он был безотказным и отзывчивым, а хирургом, что называется, от Бога. Никогда никому не отказывал. Не одного жителя Червеня на ноги поставил. А в первые дни войны и его семья оказалась в гетто. Римма Александровна помнит тот переполох, который однажды поднялся в городе. Партизаны, а их было в окрестных лесах немало, обстреляли немецкую машину и тяжело ранили офицера. Хирургическая помощь нужна была срочно, а своего врача у немцев на тот момент не было. И гитлеровцы рискнули, обратились к еврею Чертову.
Все сделали умелые руки врача — ведь плата была обещана высокая — сохранить ему жизнь. Он попросил не за себя, а чтобы выпустили из гетто семью — жену и маленьких дочерей. Когда же угроза для жизни немца миновала, они отказались выполнить его просьбу, даровав жизнь только врачу. И он отказался от такой жизни, решив умереть вместе с женой и детьми. Этот военный случай стал для Риммы Сергеевой примером высокой любви. Такой любви, о которой мечтала она сама и которую получила как награду от судьбы.
Николай Тарасик вообще не обижается на судьбу — та всегда благоволила к нему, посылая именно то, к чему он так стремился. Это она подарила ему крылья, когда он мечтал о небе. Она провела его фронтовыми дорогами до победного дня и подарила большую, настоящую любовь, нежную и звенящую, как апрельская капель. Боевые ордена и двадцать две медали — свидетельство того, что всю войну он прошел добросовестно и смело, не прячась за спины товарищей. Но главным подарком судьбы Николай Сергеевич считает жену.
— Эта женщина послана мне самим Богом!..