В ЧЕСТЬ 60-ЛЕТИЯ ПОБЕДЫ! ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ О ВОЙНЕ
(повести, рассказы, очерки, поэмы, стихи, баллады, мемуары и дневники солдат Великой Отечественной войны)
МАТЕРИАЛЫ УЧАСТНИКОВ I МТК «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ»
(2005-2006)
ВОЗВРАЩЕНИЕ О, великие Троя и Карфаген, так и не восставшие из пепла! Исчезнувшие цивилизации, растоптанные иноземцами! Миры, погрузившиеся в вечный сумрак истории! О, как Вы вдохновляете поэтов и искателей древности! Унеся с собой тайны своего рассвета, вы через века пронесли в себе страшную истину, что давно познали полководцы, мечтающие о владычестве над миром и, каждый свой великий поход, жгущие на пути своих победоносных армий города и государства, не щадя никого и ничего, истребляя все что священно, все что прекрасно. И земля под их ногами оставалась пустынной и бесплодной, чтоб не могла взрастить на месте этом прежний сад, а другое семя, посеянное войной, прорастало на мертвой земле, и была эта поросль чужой и как сорняк расползалась по той земле…
Так погибали империи! Так могла погибнуть и Россия! Так мог погибнуть Великий Новгород...
Действительно, ведь немцы были верны идее уничтожения материальных объектов духовной культуры покоряемых народов и, продвигаясь на восток, уничтожали не только людей, но все что было связано с русской культурой и русским духом. Они жгли города, расстреливали в упор лики святых. Они делали из позолоты куполов сувениры и сбрасывали с куполов кресты. Разбирали памятники и частями отправляли в разные уголки Германии, как пепел, развевая по Европе. И земля после их нашествия оставалась безлюдным пустырем.
Уничтожение Новгорода предусматривалось немецким командованием. Историко-архитектурные памятники, известные всему миру, должны были исчезнуть. Для своих солдат немецкое командование выпустило несколько брошюр о Новгороде. В одной из них под названием «Господин Великий Новгород» были помещены изображения некоторых исторических памятников города, и под каждым из них стояла зловещая подпись: «Перед бесследным уничтожением». Город был обречен на уничтожение. Прямой наводкой они расстреляли 8 архитектурных памятников XII-XIV веков...
ЦЕЛЕБНЫЙ БОРЩ Ночью, четвертого февраля 1943 года, в шторм, высадился основной десант на побережье поселка Южной Озерейки, в 30-ти километрах юго-западнее Новороссийска. Наступали по пояс в воде — поднималась она больше метра, прижатые многослойным пулеметным огнем, десантники в бушлатах шли вперед. Цель одна — освобождение Новороссийска.
В бинокль комбат Кузьмин видел, как высадился его передовой отряд морских пехотинцев. Из первой роты приполз связной. Только двум ротам удалось зацепиться за взгорок метров в ста от берега.
— Почему такой огонь? — спросил комбат связного.
— Не могу знать, товарищ комбат. Слева от взгорка бьет, терпежу нет…
Двигаться дальше мешает пулеметный огонь — ожили огневые точки противника.
— Опять не подавили береговую оборону, — вздохнул комбат. Он понимал, что в таком случае нужно идти вперед, не останавливаясь.
Взять высоту, преграждавшую дорогу к пункту сбора с парашютным десантом, удалось только лобовой атакой под утро. Их дважды контратаковали, но высоту удалось отстоять.
Комбат лежал на этой высоте — взгорке, наблюдая за расположением сил противника. Он только отдал приказ первой роте идти к Глебовке, когда его точно ударил кто по боку палкой. Сперва он не понял, оглянулся. Никого рядом не было. Поднялся на локтях и тотчас же со стоном опустился на землю. От пронизывающей боли Кузьмин едва не потерял сознание...
БЕЛОРУССИЯ. ДЕТСТВО, ОПАЛЁННОЕ ВОЙНОЙ Бабушку Валю я знаю давно. Еще школьницей, пробегая по улице Энгельса, часто встречала ее по утрам. Она то с соседками у колонки разговаривала, то в цветнике возилась. Всегда приветливая и всегда пожелает доброго здоровья на мое «Здравствуйте!». Знала я, что она долгие годы проработала в детском садике медсестрой. Но однажды на празднике Победы увидела я бабушку Валю в колонне ветеранов войны. На ее голубом костюме ярко горели на солнце награды. Мне тогда очень захотелось узнать о соседке как можно больше, и я напросилась к ней в гости. Встреч было несколько, и во время каждой из них моя соседка рассказывала о себе все новые подробности. Я узнавала о бабушке Вале то, что объединяло людей ее возраста.
В небольшом домике, куда я попала впервые, чисто, уютно. Валентина Демидовна Шалай пригласила меня присесть, а сама, внимательно посмотрев через толстые стекла очков мне в глаза и положив натруженные руки на халат, начала свой рассказ. Я думала, что она начнет говорить о войне, но ошиблась. Бабушку тревожил эпизод из мирной послевоенной жизни.
— В самом начале 90-х годов прошлого столетия, когда я стояла в очереди за продуктами, подошла какая-то женщина, лет сорока, наверное, — начала женщина свою исповедь. — Подошла и стала возмущаться, что из-за ветеранов войны остальным ничего не достанется. И сказала слова, которые и сегодня в памяти: «Пусть бы вы не побеждали в той войне. Мы бы под немцем лучше жили».
Я не вытерпела, стала стыдить женщину. И тогда вся очередь меня поддержала. Каждый старался привести такие доказательства, которые изменили бы взгляды человека. Выслушав стариков, женщина извинилась.
Этот эпизод из мирной жизни тревожит и сейчас, когда уже выросли мои внуки, подрастают правнуки. А если и они так будут думать, то что тогда? Неужели напрасно прожита жизнь?..
ПОМНИТ МИР СПАСЕННЫЙ… Быстро угасает зимний день... Тени сгущаются в залах музея Боевой Славы. Иногда чувствуешь себя не совсем одиноко: из стендов на нас смотрят с живой улыбкой парни, девушки, для некоторых жизнь остановилась тогда, тот самый день войны... Они выглядят живо, стремительным или наметанным взглядом. Рядом с ними — фотографии ветеранов, легко угадывать на лицах отпечаток пройденных тяжёлых дней, годов... Строгая линя, опытный взгляд, строго соткнутые губы. И самое главное — мудрость, мудрость, которого человек приобретает, познав что-то страшное, чтобы не повторять ошибок от мирной жизни к войне, от войны до мира...
Гильзы, скомканные рукой войны, обмундирования, застившаяся кровь на комсомольском билете, записные книжки с переживаниями, книги и извещения, злобные улики войны. Музыка «Священная война» и плакат И. Тоидзе «Родина-мать зовет!». Голос Левитана о начале войны, о Победе... Это не все, это только обзор, беглый обзор о страшилище войны и о предупреждении: берегите мир!..
Я была тогда совсем молодой, окончившей Горийский Педагогический институт, по специальности «преподаватель грузинского языка, литература и истории». Вот тогда и познакомилась с Ираклием Левановичем Кандарели, директором музея Боевой славы при государственном доме-музее И.В. Сталина. Знакомство состоялось, и я впервые окунулась в другой мир. Мир моих предков, участников войны с города и района Гори (ГССР)...
ВЕТЕРАНЫ... ПОСЛЕ ВОЙНЫ Я помню годы трудные… обидно / И стыдно от сознания вины… / Когда вернулись с фронта инвалиды / И сразу оказались не нужны. / Пришли в свой дом, потом забыты всеми, / Едва тянули, на судьбу бранясь. / Победа подняла их линь на время, / Чтоб будущим быть втоптанными в грязь. / Не брать нам совесть чью-то на поруки, / Кому-то состраданья не даны: / За милостыней потянулись руки / Осколков ушедших от войны. / Кто в гимнастерках старого покроя, / Без рук, без ног… немало было их… / Собрались неизвестные герои, / Забытые в отчетах боевых...
От автора: «Раньше, к сожалению, далеко не все выглядело так красиво, как писали об этом в газетах и сообщали по радио. Многие участники войны после её окончания были брошены государством на самовыживание. Я в детстве все это видел своими глазами. Поэтому решил об этом написать…
Пусть это будет для кого-то неприятно, но это правда!».
ВО ГЛУБИНЕ РОССИИ Журналистика позволила мне встречаться с разными людьми и они становились героями моих очерков, которые публиковали местные и московские издания. По заказу редакции много лет назад в журнале «Работница» был опубликован мой очерк о знаменитом капитане дальнего плавания Анне Щетининой, позже перепечатанном двумя польскими журналами. Тогда же в Приморском издательстве вышла моя небольшая книжица «Тигроловы» и очерки «В парке пятнистых оленей» и «На речной магистрали» — о сплавщиках леса.
Повесть «Во глубине России» была отвергнута редакцией журнала «Новый мир» после ухода Твардовского, потому что в ней речь шла о спасении раненого немца. Еще свежи были раны, нанесенные войной, и слово «немец» многие россияне воспринимали не иначе, как врага. Из редакции газеты «Комсомольская правда» пришло однажды приглашение перейти в эту газету штатным литературным сотрудником. Но мои анкетные данные испортили личное дело: мой отец во времена Сталина — Ежова был арестован как враг народа и погиб во владивостокской тюрьме НКВД. По понятиям того времени я была политически неблагонадежна, хотя продолжала работать в краевой печати.
Повесть написана в 1970-е годы на основе рассказов фронтовиков, с которыми я встречалась в то время. Мои старший брат и муж тоже прошли через ад войны по фронтовым дорогам. События первых дней Победы в Берлине, кроме свидетельств фронтовиков, описаны мной на основе сообщений печати того времени и просмотра документальных фильмов, снятых по горячим следам советскими кинооператорами.
Убийство первого военного коменданта Берлина генерала Берзарина потрясло тогда всю Россию..
.
КОРОЛЬ — УРОЖЕНЕЦ ДВОРЦА ...Сегодняшний Дворец — большая современная деревня, чистая, с широкими улицами, газопроводом и коммуникациями, высокими многоэтажными домами. Идешь по центральной улице и не можешь поверить, что в начале прошлого века здесь стояли маленькие, местами еще курные избушки. А на помещичьем поле работали безземельные крестьяне, что не было ни тракторов, ни косилок, только плуг да серп, да огромное желание выжить и поднять на ноги детей, которых в каждой семье было по десятку, а иногда и больше.
Степан Георгиевич Король, уроженец местечка Дворец, крестьянский сын, ставший впоследствии одним из первых авиаторов России, героем не одной войны двадцатого века, генералом авиации, родился 2 декабря 1894 года. Отец умер рано, оставив 5-х детей. Маленькому Степану было тогда около двух лет. Мать работала по найму, потому что своей земли семья не имела. Случалось, что оставляла детей на несколько дней и уходила на заработки в далёкие деревни. Воспитанием малышей занималась старшая сестра Соня. Уже пожилым человеком Степан Георгиевич с благодарностью вспоминал сестру, рассказывал о её теплоте и заботе. Она стала для него второй мамой. Он часто рассказывал своим детям случай из детства, как Соня варила крупник в печке. Голодные дети в томительном ожидании сидели за большим столом, жадно смотрели, как язычки пламени быстро прыгали по чёрным стенам старого дома. Мальчик старался ловить их рукой, сидя на лавке, а они суетились, скользили из-под пальцев. Соня взяла его на руки, сказала что-то ласковое и посадила за стол. Деревянная небольшая миска уже стояла наготове, сестра налила в неё ароматное варево. По дому разнёсся приятный запах, и сразу засосало в животе. Соня отвернулась, а он, голодный, рванул миску и вывернул на себя крупник. Сколько потом было слёз! Соня переодела малыша в чистую рубашку и долго носила по дому, гладя по голове и успокаивая..
.
ГОРЬКАЯ ИСПОВЕДЬ О ВОЕННОМ ДЕТСТВЕ В мае 1941 года я закончил второй класс. Тогда же мама получила письмо от своего брата Ивана, живущего в Вязьме. Он сообщил, что достал две путевки в пионерлагерь для меня и своего сына Юрия и предложил отправить меня в Вязьму. Мама согласилась. Отец все еще находился в тюрьме на Лубянке. 1 июня в воскресенье мама посадила меня на поезд, и часов через 5 я приехал в Вязьму, где меня встретили. Смена в лагере начиналась 9 июня, поэтому неделю я жил в Вязьме у дяди.
22 июня в 12 часов почти весь лагерь собрался на площадке недалеко от столовой у большой трубы репродуктора. Выступал Вячеслав Молотов, который говорил о нападении Германии на нашу страну. Это был день, который провел для наших людей границы трех периодов: “до войны”, “в войну”, “после войны”. Теперь они почти вышли из употребления и встречаются у людей только старшего поколения, ведь тем, кто родился в победном 1945 уже исполняется 60 лет.
После выступления пошли обедать. По случаю воскресенья на десерт было мороженое в металлических вазочках. Молоденькая вожатая лет 20 горько плакала, и обильные слезы стекали со щек в вазочку с мороженым. Меня это удивило, но и насторожило, поэтому, когда один из моих сверстников стал мне говорить “Мы им (немцам) покажем!”, я ему не ответил и, хотя посчитал это бахвальством, но промолчал. Жизнь в лагере текла по обычному распорядку, но чувствовалось напряжение. Тема войны стала главной. Первые два-три дня еще многие ожидали нашей скорой победы, а сомневающихся почти не было. Затем мнения стали меняться под влиянием передаваемых сводок и сообщений родителей, которые приезжали забрать своих детей. Стало понятно, что наши отступают и положение серьезное. Теперь разговоры в палатке шли о причинах отступления. Некоторые вполне серьезно полагали, что немцев мы заманиваем, проводя аналогию с 1812 годом. Откуда тогда эти ребята могли знать, что еще в приграничных сражениях мы понесли огромные потери в людях и технике. Тогда даже большинству взрослых было трудно судить об обстановке. Юра больше помалкивал, а я тем более. Лагерь тем временем пустел, а за нами никто не приезжал. Мы с Юрой прожили до 2 или 3 июля и решили выбираться самостоятельно. Уже прошла информация о сдаче Минска, а накануне слухи о боях под Ярцевым. После завтрака мы собрали свои вещички и пошли к шоссе. Нас никто не задерживал, более того дали продуктов на дорогу. После довольно долгого голосования нас подобрал грузовик и поздно вечером мы были в Вязьме...
ПОСЛЕДНИЙ РАЗГОВОР ...А завтра никуда она не пошла. Потому что сломала ногу.
Что в связи с этим событием творилось в редакции! Хорошо, что хоть номер сдали вовремя. От счастья, что ее не будет месяц — пели. А потом — водили хороводы, пили водку, червивку и ликер «Шартрез». Утром голова у меня раскалывалась. Это были такие мелочи в сравнении с тем, что на следующий день бывший магаданский поэт, а теперь — воронежский — Борис Михайловский (тот, что ею так гадко был окрещен) принес на работу французское издание ранней Цветаевой на русском языке. Книгу дали всего на два дня. Наш фотокорр немедленно перефотографировал все листы издания, а мы хором, дружно его перепечатали, каждый — в нескольких экземплярах — для себя и друзей. Без всякого ущерба для газеты.
Дни без нее были чудо, как хороши. К обеду пятницы редакционной телефонной трубкой накрепко овладевал Боря, и начинались звонки: «Алло! Это вас беспокоит тетушка из испанского посольства!» или, соответственно, «дядюшка из консульства Марокко» — это были сигналы к сбору.
Ближе к вечеру в редакцию «на огонек», зажженный Борисом, подтягивались его опальные друзья — уже признанный писатель Виктор Поляков, скандально знаменитый своей смертью, обнародованной в «Литературке», и фактом продажи своих стихов одному местному стихотворцу поэт Павел Мелехин («слухи о моей смерти сильно преувеличены»), редактор многотиражки трамвайно-троллейбусного депо Сергей Санин — умница, природовед и природолюб, знаток «чудодейственных» заповедных воронежских уголков, Саша Щеголев, инженер и поэт, Витя Шуваев, проектировщик и поэт, Арон Егодубов, архитектор и известный в городе обладатель библиотеки редких изданий…
МОЯ ВОЙНА. КАК ЭТО БЫЛО?.. В субботу 21 июня 1941 года я поднялся рано утром вместе с отцом. Он еще с вечера обещал взять меня на покос. Потому что рядом с луговиной, где косили мужики, обнаружил небольшую земляничную полянку.
Поднялся я ни свет — ни заря как раз для того, чтобы набрать земляники да угостить этой самой сладкой ароматной ягодой бабушку, маму и остальных наших домочадцев.
— Молодцы-мужики. Во время собрались на покос. Теперь и с сеном будем, и с ягодами, — полушутя похвалила бабушка.
— Постараемся не подкачать, — ответил отец.
Косари шли быстро. Я, в пробежку, еле поспевал за ними. И всю дорогу прислушивался к «взрослым» разговорам. Мужики много шутили, рассказывали разные байки, подтрунивали один над другим. Потом бригадир завел разговор про сенокосные дела. Все тужили, что небывалый летний разлив реки загубил лучшие покосы в пойме и теперь приходится обкашивать кусты на дальних лядинах. И на ходьбу много тратится времени, и трава «не та». К тому же мало ее тут. И припозднились порядком. Не успеешь глазом моргнуть, как наступит уборочная страда.
— Что-то сильно парит с утра. Как бы дождя не было, — тревожился отец.
— Не дай Бог! Со вчерашнего дня в валах на земле лежит много подкошенной травы. Боюсь бабам не справиться. Хоть бы в кучи успели сложить, а метать придется завтра — в воскресный день, — сказал бригадир таким тоном, как будто дает наряд.
Мужики не спорили. Давно известно, что летний день-год кормит. К тому же в колхозе никогда не бывало выходных по воскресеньям. Поблажку давало начальство только в престольные праздники. Тогда хоть палкой гони, все равно никто не пойдет на работу. Говорят, грех, Бог накажет
…
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ — Мамочка, а когда была война с фашистами? — вопрос маленькой крохи, громко прозвучавший в утреннем полусонном автобусе, невольно заставил прислушаться к разговору.
— Давным-давно, — ответила малютке молодая женщина.
— Это когда жила медуза Горгона?..
Для пятилетней девочки, открывающей мир, далекая война — миф времен, когда на земле правили боги и герои. Она и не знает, что рядом с ней живут те, кто всего шестьдесят лет назад был таким же маленьким человечком, чье детство в один миг оказалось растоптанным полчищами чудовищ. Юное создание и те дети войны, которых разделяет всего несколько десятков лет, из одного маленького уральского города. Их дороги, как параллели, вряд ли когда-то пересекутся. Разве что на параде Победы они будут стоять вместе у городского мемориала Славы, вместе положат у Вечного огня цветы, думая о войне в силу накопленного жизненного опыта...
История любого государства соткана из биографий миллионов людей. Иногда нити этого полотна прочные и длинные, а порой короткие и оборванные. Но таковы законы, что вплетаются они в общую ткань, ибо без них прерывается картина жизни. Так две фотографии, случайно выпавшие на пол из архивной музейной папки, — «молекулы» войны, чьи-то ниточки. Держу в руках эти изъеденные временем снимки — испуганные дети, уставшая женщина с коровой. Под снимком скупая подпись: в 1942 году кузнец Новотрубного завода Александр Зольников пропал без вести на полях сражений. Дома в Первоуральске у него остались жена Анфиса Федоровна и пятеро детей. Чтобы сироты не умерли с голоду, профком выделил им, как и нескольким другим семьям, корову.
Кто они? Сотрудники музейного архива пожимают плечами. В папках сотни неопознанных снимков. Положить обратно на полку? Не поднимается рука. Несу в родную газету «Уральский трубник»
...
СТАРАЯ МИНА ...Когда группа подошла к берегу, проход был уже расчищен.
— Товарищ сержант, здесь еще две противопехотные мины и одна ЯМ (ящичная мина в деревянном корпусе), судя по взрывателю. Неизвлекаемая, — помолчал боец, — Мы трогать не стали.
— Так, ребята, напоролись видно на старый оборонительный рубеж, — Максим вновь взглянул на заляпанный циферблат и вопросительно посмотрел на посредника. Тот покачал головой, мол, твоя ситуация, сам и разбирайся.
— Так, Кудряшов, — отбросил сомнения командир группы, — Давай вперед, щупай мины. Остальные за мной. След в след.
Двигались медленно. Попутно нашли и обезвредили еще две противопехотки и одну мину-лягушку. Выйдя на поляну, увидели изломанную линию окопов. Посередине, на выносе пулеметной точки, ржавый, тупорылый немецкий пулемет и на нем остатки маскхалата. Подошли ближе. У кого-то под ногой брякнула каска, отлетела, перевернулась, и вылетевший из нее серовато-белый череп оскалился на солдат. Бойцы заозирались.
Березки на поляне беспощадно посечены пулями и осколками. На осевших брустверах, в поплывших ходах сообщений, на поляне — везде лежали в полуистлевшем обмундировании останки людей. Русские, немцы. Все вперемешку. О ярости боя говорило все: и эти огненные следы на деревьях, и скелеты, лежавшие грудой друг на друге, белые кисти сжимали друг друга в последнем смертельном объятии.
— Смотрите, — один из бойцов поднял каску, — это наша, русская.
Все посмотрели на пулемет.
— Товарищ сержант, он что, закрыл пулемет собой?..
ПРОЩАЙТЕ, МАЛЬЧИКИ! В этот июльский день было не до голубей и не до купания в Дону. Ружейный грохот, накрывавший город в последние дни, упал на улицу и стал чаще и гуще. Улица опустела, но наполнились пулями, рвущими стены домов, стеклянными осколками, усеявшими брусчатку спусков к Дону, неподвижными зелеными и мышиного цвета телами и пороховой гарью. Топот сапог, громкая ругань, разрывы, выбившие последние остатки стекол. И вдруг все смолкло. Навалившаяся тишина оглушила и прошла, сменившись шумом деревьев во дворе, незнакомой резкой речью и близкими стонами. Колька оторвал голову от пола и метнулся к двери.
— Колька! — зашипела из-под кровати мать, запихивая глубже к стенке заваленных периной и подушками сестер. — Ты куда, черт скаженный?
Но Колька уже ее не слышал. Мальчишеское братство, дружба не дали трещину и в этот раз. Выбегая из дверей, Колька столкнулся с Витькой и Игорем.
— Ушли! — задыхаясь, сказал Витька. — За Дон ушли и переправу сейчас...
Он не успел договорить. От Дона раздался мощный взрыв, бросивший мальчишек на землю и засыпавший их пожухлой от летней жары листвой. Жалобно скрипнули и покосились на вырванных взрывом петлях бесстекольные рамы окон...
ЭХО СТАЛИНГРАДА Вечером получили по радио текст боевого донесения № 0079/оп представителя Ставки маршала артиллерии Воронова и командующего войсками Донского фронта генерал-полковника Рокоссовского. Они доложили Верховному Главнокомандующему: «Выполняя Ваш приказ, войска Донского фронта в 16.00 2.2.43 закончили разгром и уничтожение окруженной Сталинградской группировки противника… В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда прекратились».
Ночью передали приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Донского фронта: «Поздравляю… с успешным завершением ликвидации окруженных под Сталинградом вражеских войск. Объявляю благодарность всем бойцам, командирам и политработникам Донского фронта за отличные боевые действия. И.Сталин»…
Совинформбюро сообщает: «2 февраля 1943 года историческое сражение под Сталинградом закончилось полной победой наших войск.
С 10 января по 2 февраля наши войска взяли в плен 91000 немецких солдат, в том числе 24 генерала и более 2300 офицеров.
Захвачены трофеи: самолетов — 730, танков — 1330, орудий — 6700, минометов — 1462, пулеметов — 8133, винтовок — 90000, автомашин — 61102, мотоциклов — 7369, тягачей, тракторов и бронетранспортеров — 480, радиостанций — 320, бронепоездов — 3, паровозов -— 36, вагонов — 1123, складов — 233»...
ДИВИЗИОН «ДРАГОЦЕННЫХ КАМНЕЙ» Утром 23 сентября пограничный сторожевой корабль «Бриллиант» снялся со швартовов, вышел на фарватер и, прочертив темный залив белым следом буруна, взял курс на восток. Карское море встретило неприветливо: пронизывающим до костей зимником — более резким и неприятным, чем морянка, ветром северных румбов, низкими свинцовыми тучами, чуть ли не цепляющимися за надстройки «Бриллианта», студеными волнами, судорожно бьющимися о борта сторожевого корабля, и тревожными криками чаек… Впрочем, в высоких северных широтах погода не постоянна, как ветер: по нескольку раз, бывает, за сутки переменяется — то буря на море поднимается, то штиль на него опускается. Еще несколько миль, и «Бриллиант» с севера от острова Кравкова подойдет к священному месту.
— Товарищ командир, вошли в координаты: семьдесят шесть градусов девять минут северной широты и восемьдесят семь градусов сорок девять минут восточной долготы, — волнуясь, докладывает вахтенный.
Не успел еще старшина первой статьи покинуть ходовой мостик, а рулевой уже выполняет поступившее оттуда приказание. Сторожевик застопорил ход. Легко скользнул вниз по мачте зеленый флаг, и в наступившую тишину морского безмолвия тяжело ухнул, словно безутешно всхлипнул, низкий бас сирены. А следом корабельная трансляция разнесла сигналы «Большого сбора»...
КОМАНДОР СЧАСТЛИВОЙ «ЩУКИ» Коренной житель деревни Жуковка Барвихинского сельского Совета Байков Григорий Федорович уже подсчитывал, как и все солдаты последнего года службы, количество оставшихся до демобилизации дней — 24-ю годовщину Великого Октября в 1941 году он надеялся встретить дома, выступить в самодеятельности с матросской популярной пляской «Яблочко». Неслучайно ведь еще в 1938 году, уже после двух лет службы, пришел вдруг в часть вызов из районного отдела культуры, по которому отпускали его в отпуск с Черноморского флота для участия в смотре художественной самодеятельности в Кунцево. Думал он и о том, где будет работать дальше: то ли на тормозном заводе в Москве, где работал слесарем-металлистом после окончания ФЗУ, то ли в конструкторском бюро в авиационной промышленности, где также работал до службы во флоте…
Но началась война и нарушила все планы.
В жестокую борьбу с врагом вместе со всем советским народом вступили и моряки-подводники Черноморского флота. Подводная лодка «Щ-205», на которой проходил службу старшина первой статьи, командир отделения торпедистов, а в надводном положении — командир носового орудия Г.Ф. Байков, в числе первых вышла на боевую позицию.
В дивизионе «Щук» подводная лодка «Щ-205» под названием «Нерпа» считалась передовым кораблем первой линии. В предвоенные годы на общефлотских учениях «Нерпа» не раз успешно выполняла поставленные задачи, блестяще «атакуя» корабли условного противника, за что командир и экипаж лодки получали благодарности от командования флотом. Но сейчас противник был не условным, а реальным...
СУДЬБОНОСНАЯ ВСТРЕЧА Жизнь этого человека преподносила ему порой такие неожиданные сюрпризы, так ловко закручивала сюжет, что любой сценарист позавидует. Он был летчиком, фронтовым разведчиком и десантником. Он всю войну прошел солдатом, чтобы в мирное время стать полковником. Он сорок пять лет ждал встречи с первою любовью, чтобы быть счастливым в старости.
Никто не знал, откуда у этого парня из небольшой деревеньки под Червенем, старшего из пяти братьев Тарасиков, такая неуемная, фанатичная тяга к небу. Ведь и самолеты он видел разве что издалека. В то время, когда его сверстники выбирали себе профессии земные и жизненные, он грезил о самолетах. Он мечтал летать. В мечтах уже видел себя за штурвалом крылатой воздушной машины.
Сам же Николай своего секрета никому не раскрывал. Мечта эта зародилась у крестьянского парня после того, как в деревню Плетевище кинопередвижка привезла фильм. Николай Тарасик до сих пор помнит каждый кадр этой старой киноленты. Был он о летчиках, красивых и «крылатых» парнях. Вот с тех пор и увлекла его романтика неба.
Поэтому, поступив на учебу в Минский политехникум, парень сразу же отыскал на улицах Минска аэроклуб.
— Для меня небо стало самой главной мечтой, — вспоминает пору юности Николай Сергеевич. И глаза его снова загораются азартно, молодо.
Посмотрев на рослого, плечистого парня, инструктор обрадовал его:
— Нам такие нужны. Берем...
КРЫЛАТЫЙ КОММУНАР Усадьбы помещиков Подковырова и Мазая утопали в садах. Крестьянские отряды бедноты окружили их ночью. С кольями, вилами, а бывшие служивые — с винтовками залегли в кустах. Ожидали команду старшего, выбранного всем миром башковитого мужика, известного на всю округу своей ненавистью к богатеям. Но тот медлил: к винтовкам нужен запас патронов, а они спрятаны в тайнике.
— Степка, — позвал он полушепотом, — ты где?
— Туточки я, дядя Коля, — отозвался паренек лет тринадцати.
— Возьми хлопцев, которые понадежней, и — за патронами. Знаешь, где мы их заховали?
— А как же.
— Только тихо и поживее.
Степка, польщенный довернем, бесшумно растаял в темноте. Вскоре подле каждого взрослого с винтовкой уже лежали патроны.
Светало. За деревьями стали проглядываться очертания домов, возле которых мелькали всадники. Это несли дежурство казаки, вызванные помещиками для охраны.
— Не хотелось бы кровопролития, — произнес кто-то.
— То-то и оно, — поддержали его. — А знаете, что? Давайте предложим им сдаться.
Написали ультиматум. Командир окинул взглядом товарищей: кого послать?
— Разрешите мне? — вызвался Степка.
— А не забоишься?
Юный парламентер отправился на усадьбу...
В КОГТЯХ У БУРОГО МЕДВЕДЯ Проезжая по служебным надобностям глухими степями Калмыкии, в ночном автобусе я не могу уснуть. Мне, сорокалетнему подполковнику, грезятся драматические события, происходившие здесь 63 года назад. И мой родной дед, тогда сорокалетний старший лейтенант, тоже Петр.
Его фронтовые рассказы я помню с самого раннего детства. Но особенно трагичным был рассказ именно о Калмыкии. Может быть, поэтому я не сплю в ночном автобусе. Мне грезится не только голос моего деда…
Вот уже я сам-политрук роты автоматчиков 902 полка 248 стрелковой дивизии 28 Армии генерала Герасименко. Наша Армия наступает и как бы заполняет разрыв между Сталинградским и Кавказским фронтами. Главная задача — скорейшее продвижение по линии «Яшкуль-Элиста-Сальск-Ростов-на-Дону».
Ввиду большого пространства, прикрываемого Армией, наступающие части не имели «локтевой» связи. Как правило, наступление шло вдоль основных дорог и магистралей, без надежного флангового прикрытия.
К тому же большинство танковых и авиационных соединений было задействовано на Сталинградском стратегическом направлении. Стало быть, пехота-матушка 28 Армии наступала без «броневого» прикрытия.
…А мы все идем и идем, с трудом вытягивая ноги из чавкающей осенней жижи, поливаемые нудным ледяным дождем. И вот уже кто-то упал в эту мерзкую холодную грязь, заснув на ходу. Уставшие от бесконечного ночного перехода солдаты, эти безусые мальчишки, молча подымают товарища, и продолжают движение.
На этом огромном пространстве нет ни лесов, ни гор, ни каких-то других естественных укрытий. А есть лишь унылая калмыцкая степь, ровная, как стол, с небольшими песчаными бурунами да руслами полувысохших речушек.
Идем мы только ночами, с рассветом останавливаясь на дневной привал. В глухой, холодной, насквозь промокшей степи нас никто не ждет: нет здесь ни крыши над головой, ни даже пучка сухой соломы под боком...
МАМА Резко хлопнула дверь и раздались громкие крики на немецком языке. Мы вжались в печку, мать встала. Занавеска на кухню откинулась и Усатый быстро подошел к маме. Помедлив мгновение, он схватил ее за локоть и поволок за собой. Егорка заплакал. Мама оборачивалась и шептала: «Успокойте его, успокойте, все будет хорошо — я сейчас вернусь».
Нас четверо — я, Валя, Митька и маленький Егорка. Я старшая, мне отвечать за всех, пока мамы нет. Но мне не до них — в горнице творится что-то невообразимое: «они» бегают, громко кричат и, похоже, сильно взволнованы. Мы все карабкаемся на печь — там за печкой есть щель, в которую мы обычно наблюдаем за немцами. Главное, успеть первой, а то потом не посмотришь. Валька и Митька сопят, отталкивая друг друга. Егорка опять начинает реветь и тянет ко мне жадные ручонки — я уже наверху и он все хитро рассчитал: сейчас подтяну его к себе, успеет первым. Валька с Митькой отвлекаются от натужной возни и оборачиваются на нас — секунда раздумий, и — они с еще большей скоростью карабкаются, цепляясь друг за дружку…
Вот мы все наверху. Теснясь, кряхтя, каждый хочет заглянуть в заветную щель, о которой знаем только мы. Я старшая — припадаю первая…
Посреди горницы стоит человек невысокого роста с темной, коротко стриженой головой. Силуэт его бесформен — огромная телогрейка прячет фигуру. Ушанка сбилась набок, белые руки без рукавиц сжаты и вытянуты по швам, растоптанные кирзовые сапоги валяются рядом, из-под портянок видны красные пальцы ног — они обморожены. Один из «них» срывает с него телогрейку, потом нательник, бьет по лицу. Человек отшатывается, инерция разворачивает его в мою сторону, и я понимаю, что это — девушка. Лицо девушки искажено, но видно, что она очень молода и красива: крупные пухлые губы, мягкий овал лица и бархатные ресницы сообщают ее лицу несвойственную ситуации трепетность. Немец еще раз бьет ее в лицо, на этот раз кулаком, она падает и остается лежать на полу. Двое «молодых» подходят и начинают пинать ее ногами в живот, блестят при свете лучины железные набойки на их сапогах, слышны глухие хрипы. В стороне, дрожа, стоит мать — «главный» что-то раздраженно втолковывает ей...
ЗЕНИТНЫЙ БРОНЕПОЕЗД №33 Идея создания очерка возникла после встречи с ветераном 454-го зенитно-артиллерийского полка ПВО (связистом штаба полка) Лисининой Валентиной Алексеевной я узнал о существовании в годы Великой Отечественной войны зенитного бронепоезда 33. Меня это удивило и заинтересовало одновременно.
В военной историографии и публичной литературе, включая и мемуаристику о том периоде, ничего не известно об этом бронепоезде. Ни в городе Новороссийске, ни в Краснодаре. Пришлось ехать в Подольск (ЦАМО РФ), потому что на запросы архив не отвечал. Там я нашел и взял историческую справку «Боевых действий 454 зенитно-артиллерийского полка ПВО за период с 22.06.41 по 23.09.42 гг.» Но в этой справке говорится, что экипаж сбил два самолета и погиб в борьбе с самолетами. А В.А. Лисинина утверждает, что видела замполита В.М. Сечковского после августа в штабе полка. Опять поездка в Подольск, где пришлось поднять учетно-послужные карточки офицеров полка. Затем там же были найдены приказы о формировании бронепоезда 33 и те немногочисленные документы, которые автор использовал в представленном очерке. К примеру: фамилии личного состава определили по раздаточным ведомостям денежного содержания и т.д.
На все про все ушло два года времени, не считая, что все поездки и все дела по поиску бронепоезда 33 автор делал за свой счет. Потому и считаю, что подобная работа и есть открытие. Если кто знает больше о бронепоезде 33 и докажет (документально), автор будет признателен.
Все лица, из архивных документов, воспоминаний и литературных источников, заняли свое место на страницах очерка (т.е. вернулись памяти народной), естественно, в художественном оформлении автора.
У автора имеются все ксерокопии документов подтверждающих данные события. При необходимости они будут высланы или привезены...
ШЛИ МАЛЬЧИКИ НА ВОЙНУ Прошло шестьдесят лет со дня окончания Великой Отечественной. Маленькие солдаты войны стали седыми ветеранами, а с годами они будут единственными участниками и свидетелями войны. Война была к ним безжалостна, но они выжили и победили. Наравне и рядом с взрослыми, хотя говорят, что «детей на войне не бывает». Не потому ли до сих пор исторический факт участия детей и подростов в Великой Отечественной войне в составе регулярных частей Советской Армии, Флота и партизанских соединений так и остается малоизвестной и малоизученной страницей истории Великой Отечественной войны?..
Двадцать лет тому назад я училась в седьмом классе средней школы и мечтала стать журналистом. И героем моей первой публикации стал Геннадий Федорович Сидоренко, директор Межиреченского музея пограничной славы, бывший в годы войны воспитанником, сыном полка.
Экспозиция музея и картины, автором которых был сам директор, посвящались подвигу бойцов 91 пограничного отряда, который до Великой Отечественной войны дислоцировался в г. Рава-Русская, Львовской области. Отец Геннадия Федоровича, Федор Иванович Сидоренко, проходил службу на должности заместителя начальника заставы.
11-летнего Геннадия, его двух младших братьев и сестру война застала в Воронежской области, у родственников. У него, как и у всех мальчишек военного времени, было огромное желание вместе со взрослыми бить фашистов.
В 1942 году Гена незаметно пробрался в воинский эшелон, отправляющийся на фронт. Почти на каждой станции его останавливали и расспрашивали. И неизвестно чем бы закончилось это, далеко небезопасное путешествие, если бы не встретил он знакомых бойцов из 91 пограничного отряда, которые и отвезли его к Федору Ивановичу Сидоренко...
КАПИТАЛ Съездить в Кахетию нас пригласил сотрудник отдела маркетинга и продаж — лёгкий на подъем и общительный Каха. В субботу должна была состоятся годовщина по его деду, дело, с точки зрения традиции и стоящей за нею мистерии важное, но для гостей, прибывавших из столицы, не особенно хлопотное. В этот день заканчивался траур, которого до сих пор строго придерживаются в деревнях, однако если человек покинул белый свет в восемдесят с хвостиком и все эти годы прожил легко и без надрыва, то и его годовщина имела все шансы пройти на подъеме, с берущими за душу проникновенными тостами и многозначительными беседами за тёрпким, выдержанным кахетинским вином. Не исключалась при этом и возможность хорошей застольной песни — ведь, прежде чем душа усопшего навсегда покинет земную юдоль и отлетит в высоты горние, не грех усладить её напоследок любимыми произведениями покойного. Поскольку коллектив у нас в отделе слаженный, более того — песенный, за окном полыхала летняя жара, Каха же, при всей его кажущейся ветренности, был человеком по-кахетински основательным, долго уговаривать сотрудников ему не пришлось.
Приехали мы в деревню загодя — с ветерком промчались по плоской, схожей скорее всего с огромной, божественного происхождения сковородой, алазанской долине, на северной границе которой, подобно басам в грузинском многоголосии, гудели и врастали в небо заснеженные вершины Большого Кавказа. В ожидании прочих гостей, перед тем, как всем вместе, организованно отправится на кладбище, наши сотрудники рассыпались по саду и по полянке перед домом — одни угощались сорванными прямо с деревьев спелыми вишнями и кисловатыми ткемальками-мирабелями, другие же, более солидные, глядя на раскинувшиеся вдали виноградные угодья, обсуждали перспективы будущего урожая. От участия в общей дискуссии на сельхозтему я отстранился и стараясь не мешать соседям и односельчанам, которые суетились между кухней и расставленными во дворе столами, помогали нагружать их вкуснейшей снедью. А я, от нечего делать, прогуливался в одиночестве по саду и набрёл в самом конце на деревянную постройку...
РАССВЕТ МИРНОГО ДНЯ О войне писать трудно. Казалось бы, внутри тебя мысли полностью сформированы, и ты пронизан ими насквозь. Но вот вытянуть их из себя тяжело. Велика ответственность за каждое слово, за каждый звук. Как пишет писатель Вячеслав Кондратьев, боясь «неточным словом оскорбить память». Память тех, кто прошел, прожил эти 1418 дней войны, кто остался там и не вернулся домой; память миллионов, чья жизнь, так или иначе, пересеклась с дорогами войны… Память миллионов…
Мой дед на войне не был, поскольку возраст был не тот — всего лишь 12 лет. Да и наши края — астраханские — были относительно «спокойные» в то время. Однако всю тяжесть жизни в тылу он испытал, как испытали это многие… Детство его прошло в селе Теплинка, которое уже после войны расформировали. Село было крупным, имелась церковь, школа; делилось оно на две части Большую и Малую. Это потом оно оказалось совсем ненужным и постепенно исчезло с лица Земли, оставив лишь отрывочные воспоминания да обломки фундамента и кирпичей, говорящих о том, что когда-то здесь была жизнь...
Знакомая дорога вела вверх. Мы пришли на самое высокое место. Наблюдать за всем, что происходило. Я отчетливо видел очертания каждого облака. Они несли в себе некую тайну, молчаливо вздыхали, останавливаясь на миг, а затем уходили прочь, куда-то далеко-далеко. На секунду замерли и мы. Ветер, вековой хранитель здешних мест, неласково встречал нас, окидывая подозрительным взглядом. Сердце сжималось, хотелось ухватиться за воздух и, наконец-то, вдохнуть. Казалось бы, каждая частичка меня, с жадностью пыталась проникнуться в этот мир. В действительности же нам просто не хватало той свободы, которой обладали все вокруг.
Внизу протекала река. Та самая, что некогда делила большое село на две части. После темно-серой полосы воды, тянулись деревья, затем поля, потом снова деревья. И так до тех пор, пока все не соединялось где-то вдали с небом. А небо было бесконечным...
И ничто не пыталось нарушить природную тишину, вобравшую в себя все звуки: ни упрямый ветер, ни деревья, ни птицы.
— Да, детство мое прошло там, — проговорил дед, кивнув куда-то в сторону, — там я вырос. Там я учился, только вот бросить пришлось. Война...
СЕМЬ ДУШЕГРЕЕК Село Кистенёво утопало в пушистом, ослепительно белом снегу. Сиреневый сад на территории больницы, отданной раненым, был почти сказочным. На кустах, как на головах у модниц, красовались белые локоны, посверкивавшие на солнце. Огромный пруд, тянувшийся на полтора километра в длину, манил к себе заснеженной, чуть синеватой гладью. Ярким коричневым пятном выделялась плотина. На видном месте недалеко от пруда возвышалась красивая белая церковь, выложенная по низу зелёными изразцами. Однако крест с неё давно был снят… Ограда вокруг церкви, чугунного литья, была такого же насыщенно-синего цвета, каким казалось в тот день холодное декабрьское небо. Около пятисот домов вытянулись вдоль пруда, составляя четыре улицы. Бросалась в глаза добротная крыша школы ярко-красного цвета. Остальные избы были покрыты самыми разными материалами — от черепицы и жести до щепы и соломы. Высокие сугробы подпирали избы с трёх сторон, утепляя их. Вдоль большака, тянувшегося по улицам Погорельщина и Запрудня, стояли, как сторожа, деревья-великаны с раскинутыми в стороны чернеющими ветвями, плотно облепленными многочисленными гнёздами грачей. От каждой избы были протоптаны в снегу узкие дорожки — к амбарам, колодцам, большаку.
День был в самом разгаре. Секретарь сельсовета Соня стояла у окна, разукрашенного снаружи узорчатым морозным рисунком. Но сквозь узор на стекле она не видела, как сновали по селу бабы в больших полушубках, закутав головы в шерстяные белые шали и загребая снег высокими валенками; Соня вспоминала сегодняшний сон. Снилось ей что-то очень весёлое, приятное, она даже смеялась во сне. И вдруг почувствовала, что кто-то трясёт её за плечо, а возле уха раздался горячий шёпот сестры Шуры:
— Вставай, Сонька, вставай, что ты дрыхнешь! Война, ты слышишь, война!
— Какая там война? — недовольным голосом, хриплым спросонья, отбивалась от сестры Соня, натягивая одеяло на голову. — Не мешай мне спать, я легла только под утро...
ОН ОДЕЛ СОЛДАТ В БРОНЮ В истории нашего Отечества до сих пор имеется масса малоизученных, недоступных нам по разным причинам страниц, а целый ряд бесценных документов до сих пор покоится в музейных и домашних архивах, ожидая своего часа.
Судьба, творческая биография главного конструктора лучшего танка Великой Отечественной войны и Второй мировой — легендарного Т-34, Героя Социалистического Труда Михаила Ильича Кошкина до сих пор изучены мало.
Полтора года тому назад Россия отмечала 105-летие легендарного конструктора «тридцатьчетверки». Несколько небольших публикаций в газетах — вот, пожалуй, и все, чем был отмечен недолгий, но такой заметный путь русского конструктора Михаила Ильича Кошкина…
Поразительная человеческая судьба. Провидением ему было отведено всего сорок два года, но как они были прожиты! Даже своих главных и заслуженных наград — Государственной (Сталинской) премии и звания Героя Социалистического Труда — Михаил Ильич Кошкин удостоился только после смерти. И более чем четырехлетняя служба в армии М.И. Кошкина сразу же привлекла мое внимание.
Можно только представить, какое значение имел для выходца из бедной крестьянской семьи, получившего три класса образования, рано познавшего цену труда, именно его армейский период жизни.
Не ускользнуло от моего внимания и еще одно обстоятельство. Несмотря на широкую известность имени конструктора, при котором закладывались основы «тридцатьчетверки», о его жизненном пути и даже об истории создания этой легендарной машины известно мало...
РЕПОРТАЖ ИЗ КОНЦЛАГЕРЯ ЛАМСДОРФ В середине марта 1942 года в Верхне-Силезском лагере для военнопленных Ламсдорфа набирали штрафную команду для работы в шахтах. Из пятнадцати «трижды штрафников» двое — Виктор Иноземцев (№ 783) и Петр Оружейников (мой псевдоним), чуть-чуть не ухитрились проштрафиться в четвертый раз.
Случайно переданный одной ученицей киевской средней школы учебник немецкого языка, очень истрепанный, лапшистый, сохранил несколько страничек со стихотворениями Г. Гейне «Ткачи», «Гренадеры», «Гимн» и др. В. Иноземцев предложил своему товарищу П. Оружейникову (Н. Демази) попытаться перевести на русский язык для рукописного журнала «SU» несколько стихотворений. Первым был переведен текст «Силезских ткачей». Его читали вслух по колонам и заучивали наизусть, затем «Гимн», «Гренадёры», народная «Песня узника» и др.
Невежество лагерного фельдфебеля и некоторых унтеров из охраны спасло великого немецкого поэта от излишнего поругания. Кое-кому из них попались только «Песня узника», «Царь Давид» и «Генрих». И даже при услужливости их собственных переводчиков, они не могли увидеть в этих текстах ничего особо подозрительного. И только поэтому не передали их в гестапо. Один из унтер-офицеров Клаус Фрюхте имел о Гейне, например, такое представление: «Еще бы, Гейне — это слишком известная нефтяная фабрика в Лейпциге. А сколько ее филиалов во Франкфурте, в Галле и т. д.»
Конечно, только такое, чисто случайное стечение обстоятельств, помогло остаться «в живых» этому номеру «SU», равно как и слишком еще молодому в то время 23-х летнему переводчику (Гейне — Н. Демази).
Рукописный номер 8 «SU» на всякий случай остался у лагерного фельдфебеля, потом он передал его коменданту лагеря гауптману Блюмиху, а подлинник черновых рукописей был засунут в часть полого в барачной стене трехэтажном блоке ZV…
ГАЛЕРЕЯ Вторая мировая война самая большая катастрофа в истории человечества. Ведь даже во время Библейского Потопа не погибло столько людей и не пропало столько культурно-духовных ценностей, сколько во время этой — Второй мировой!
Группа солдат наступающей Красной Армии в перерыве между боями волей случая оказалась на одном из немецких кладбищ. С интересом смотрел на надгробия немецких могил один из этих бойцов Евгений Федоров.
Ему запомнилась русская фамилия на немецком надгробии: Богданов-Бельский.
…Жители села Татьево, что в Оленинском районе Тверской области до сих пор спорят, чьи именно предки изображены на картине «Устный счет» пера художника Богданова-Бельского. Ведь прототипами персонажей этой картины послужили жители села Татьево, бывшего имения министра просвещения Российской империи, где и работал Богданов-Бельский.
Сам художник был потомком крепостных крестьян, но тогдашний министр, разглядев в юноше талант, покровительствовал ему, дал возможность выучиться.
Волею судеб Богданов-Бельский оказался в Прибалтике в конце тридцатых годов прошлого века и переехал в Германию незадолго до того, как в Прибалтику вошли войска Красной Армии.
Надгробие над могилой этого художника и увидел солдат Красной Армии Евгений Федоров. А фамилия художника-земляка неожиданно снова всплыла в его памяти уже после войны, когда Федоров начал служить в органах госбезопасности и расследовать преступления военных лет...
ФРОНТОВОЙ ДНЕВНИК ВИНОГРАДОВА Город Фурманов. Родина писателя, комиссара легендарной чапаевской дивизии Дмитрия Фурманова. Небольшая уютная квартирка в хрущевской пятиэтажке, цветы на подоконнике, книги на полках. Портрет с траурной ленточкой в уголке. На столе передо мной маленькие книжицы с пожелтевшими страницами, исписанными где чернилами, где простым карандашом. Последние записи сделаны в конце войны в трофейном блокноте.
Это фронтовые дневники старшего сержанта Евгения Ивановича Виноградова, сапера 5-й железнодорожной бригады. Не знал, да, наверное, и не мог знать Евгений Виноградов, что эти записи, иногда короткие — в одно слово — предложения после войны превратятся в повести «Старший брат», «Ты сделал свое», изданные тиражами в несколько десятков тысяч экземпляров.
За первую книгу Евгений Иванович взялся сразу после войны. В это же время он разыскал в Москве своего друга и фронтового командира — минера капитана Олега Константиновича Глотова. Эта встреча помогла воссоздать многие интересные эпизоды, которые позже органично вошли в повести.
После войны орденоносец Виноградов вернулся вместе с фронтовиками-фурмановцами домой. Устроился на работу, руководил механической мастерской на фабрике (до армии окончил техникум во Владимире). К слову, учился вместе с известным ныне писателем Виктором Солоухиным...
НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА Эти строчки родились у меня после нескольких встреч с моими земляками-сахалинцами, воевавшими в 1945 году за освобождение Южного Сахалина от японских милитаристов. Бои здесь были действительно непродолжительными. Но в них полегло столько советских солдат, что до сих пор наши поисковики не могут перезахоронить останки наших воинов в братские могилы возле села Победино, расположенного вблизи бывших передовых рубежей. Очень многим из воевавших солдат, за исключением командиров высшего и среднего звена, младшего комсостава, было по 16 с половиной и 17 лет. Других просто не было к тому времени, не подросли… Но воевали они, несмотря на молодость и неопытность, также самоотверженно и храбро, как и на Западном фронте. С наградами, правда, было куда скромнее, масштаб операций не тот. Но те, кому удалось уцелеть, служили еще долгих пять лет. Послевоенная жизнь на Сахалине налаживалась очень трудно. И большую часть забот по ее организации, освоению и восстановлению отвоеванной у японцев земли взяла на себя армия. Красноармейцы работали в лесу и на полях, строили дороги, тянули ЛЭП, разрабатывали участки под строительство поселков. Во многих частях из-за плохого обеспечения продовольствием свирепствовала цинга и легочные заболевания. Назвать эту каторжную работу службой можно только с большой натяжкой. Но так, к сожалению, было…
В подтверждение тому рассказ о судьбе Владимира Васильевича Репша. Ему повезло больше, участие в боевых операциях он принимал в 19 лет, остался жив, несмотря на тяжелое ранение. Счастливо сложилась и его послевоенная жизнь. А все, что было в ней сложного, а порой и невероятно тяжелого, он принимал как должное. Просто время было такое, и он разделил со всеми судьбу своего поколения…
ТЕБЕ, НАШЕ НЕБО!.. ...Мне казалось, что мои пятки и пальцы примерзли к стелькам ботинок, а тощие икры, туго завинченные в резьбу обмоток, превратились в осиновые колчужки, прикрепленные скрипучими шарнирами к бедрам.
Добрел я до деревушки в семь подслеповатых хатенок. Пройти мимо, не соблазниться их теплом, запахом домашних щей, означало — взять с бою эти крепости и двигаться дальше.
Конечно, благоразумней было бы зайти в хатенку, похлебать чего ни будь горячего, отогреться в тепле и со свежими силами двигаться дальше, догонять свою роту.
Да, — подумал я, — благоразумней, для сильного человека, а я… разомлел бы от блаженства и наверняка по слабости своей остался переночевать, чего доброго, еще на одну ночку и… потерял бы свою роту, обрел бы военный трибунал.
Облокотившись на ветхий плетень у первой хаты, я готовился к штурму семи крепостей. Выдумывал разные страшные события, пугал ими свою солдатскую совесть. Думал, что может быть, в эту ночь, когда я будет спать на пуховой перине, наевшись душистых горячих щей, в моей роте не хватит в цепи одного человека, и через эту щель просочатся вражеские автоматчики, посекут пулями моих друзей, будет тяжело ранен мой душевный друг, конопатый Мишка Ивнев. И опять не хватит одного человека, чтобы помочь ему, и он истечет кровью…
УЗНИК ИЗ ЛАМСДОРФА №668 В недалеком прошлом советский читатель был завален литературой о Великой Отечественной войне. Сегодня, появление такого текста, к тому же, ранее непубликовавшегося — большое событие. Автору рассказа судьба отвела не один год в фашистском концлагере «Ламсдорф» в захолустном австрийском городке Цейтхайн. О непростой судьбе Николая Демази, после войны ставший руководителем детского кукольного театра в Бельцах, когда-то писал очеркист Василий Тымчишин в материале «Силезские ткачи» приходят на помощь» (1967). В фашистских застенках «узник под номером 668» совершил литературный подвиг. Не зная немецкого языка, в концлагере, перевел стихотворение Генриха Гейне «Силезские ткачи», и на кусочках бумаги запечатлел узников и будни гитлеровских застенок, сопроводив их весьма красноречивыми комментариями. Не все сегодня помнят и о том, что в те суровые годы войны, творчество немца Генрих Гейне было запрещено другим немцем — Адольфом Гитлером.
После Н.Демази остались рисунки и общие тетради, исписанные убористым почерком. Предлагаемый рассказ найден в одной из этих тетрадей. Из всего видно, что автор — отнюдь не профессиональный писатель, но то, как органично и художественно выстроен сюжет, говорит о неоткрытых гранях нашего земляка.
«...Майор Август Флендлер торопился в рождественский отпуск. Он начал уставать. Вчера по радио выступал фюрер. Он объяснил всё. Ужасные дороги… не позволил… срок окончания войны по независящим от командования обстоятельствам несколько продлен.
— Гм-м, сколько же будет длиться это «несколько»? — думал майор. Он любил точные цифры. 23 июня фюрер говорил: «Максимум 100 дней!»
— Сегодня 27 ноября. Мда-а…
На плечах майора, кроме аккуратно плетенных погон, целая канцелярия вальдлазарета (лесной лазарет). А помощников… один унтер-офицер Крайсих…»
КРАСНЫЕ МАКИ МОНТЕ-КАССИНО В мае 2009 года исполнилось 65 лет со дня битвы на Монте Кассино. Эта была битва такой жестокой и кровопролитной, что все поле было красное от крови. Существует легенда, будто за ночь от пролитой крови расцвели алые маки. Потом появилась и песня «Красные маки на Монте-Кассино», которая посвящена этой битве.
Эту песню очень любил слушать белорусский писатель Владимир Короткевич, теперь она стала визитной карточкой хора «Красные маки», известного жителям Минска по участию в богослужении в Красном и Архихатедральном костелах. В ней поется о солдатах армии генерала Андерса, одержавших в мае 1944 года победу над гитлеровцами в Италии возле горного монастыря на Монте-Кассино. Но радость этой победы не смогли разделить тысячи погибших в битве солдат Андерса. Среди них — 264 белоруса. Еще три тысячи бойцов этой армии получили тяжелые ранения, от которых в последствии умерли, а 345 считаются пропавшими без вести.
Недавно юные краеведы Витебской области выяснили, что героями легенды и самой песни являются наши односельчане. В руки юных следопытов отряда «Патриот» попал альбом Тадеуша Соберая «Песня маков на Монте-Кассино», изданный в Варшаве в 1999 году. В альбоме, привлекающий читателей высокой полиграфической культурой, приводится список всех погибших и похороненных на воинском кладбище в Монте-Кассино. Это более тысячи имен. Среди них — имя уроженца деревни д. Мосар, подпоручика 13-го стрелкового батальона Лозиченка Эдуарда...
ТУРГЕНЕВСКАЯ РОЗА Ноябрьский вечер тих и нем. Я в библиотеке одна. Ушли последние читатели. А главное, ушло время — время, полное надежд… Оно испарилось незаметно, как аромат последних осенних листьев, — еще живых и трепещущих, но уже обреченных. День промелькнул мгновенно, как и вся жизнь. Темп ее всё время нарастал, могучей волной, сметая всё на своем пути.
В ту пору, мне выпало оформлять юбилейную выставку Тургенева. Среди материалов о творчестве русского писателя, на глаза попалась статья — «Мой Тургенев». …Как вспышка молнии, она выхватила из памяти воспоминания… Но, также внезапно, меня захватила и другая волна — волна догадки. «Так ведь Тургенев и мой! Мой Тургенев!» И вся душа моя, давно, стала ему храмом. Но, об этом чуть погодя…
Объятая волной воспоминаний, присела, и стала всматриваться на стоящие на столе два портрета — Тургенева и его подруги жизни — Полины Виардо. И тут почувствовала, что чего-то не хватает… Ну да, конечно же, не доставало живых цветов! Всё бросив, помчалась на их поиски.
Мчалась по улице, как одержимая. Среди пенистого кружева хризантем предстояло найти несколько самых нарядных и изящных. Как вдруг, о боже!, увидела несколько больших роз. Розы в ноябре… Как странно. Но вот же они, перед глазами — нежно-кремовые, с сочными зелеными листьями на длинных стеблях. И тут меня опять обдало волной... Тургенев и розы! Родной мой, Иван Сергеевич, Иван Сергеевич…
Вернувшись в библиотеку, я бережно опустила принесенные розы к портретам. …Так бережно, как только могут ставить в земном храме зажжённую свечу, боясь, чтобы не угасла. …Выключила свет. И тут же, самые красивые и поэтичные, но, вместе с тем, и драматичные воспоминания, нахлынули вновь, погружая в свою пучину...
ДЕВУШКИ ИЗ ОСВЕНЦИМА О Нюрнбергском процессе, который состоялся над немецко-фашистскими преступниками в ноябре 1945 года, знают многие. Но мало кто знает о другом процессе — это суд над кровавыми палачами концлагерей, который состоялся в сентябре того же года в немецком городе Люнебурге. Тогда на скамье подсудимых сидели гестаповцы, захваченные войсками союзников в Бельзенском концлагере, располагавшемся в 70 км от Ганновера. Среди подсудимых оказались «службисты», переведённые сюда, в Бельзен, «на повышение» из Освенцима.
Суд вели англичане.
На этом суде присутствовали и советские корреспонденты, среди которых был и фронтовой корреспондент газеты «Известия» — писатель Аркадий Первенцев. Во время сбора материалов для своих статей писателю удалось разыскать двух советских девушек — узниц концлагерей. Они то и рассказали писателю о своей полной трагизма судьбе. Две советские девушки — ВАЛЕНТИНА КУТИЛОВА (русская) и ЖЕНЯ БРУК (еврейка), они чудом остались живы в этом кромешном аду бесчеловечья — в Освенциме.
В дневнике Аркадия Алексеевича сохранились страницы полной записи этих бесед с девушками, чьи свидетельства легли в основу этого материала, который впервые публикуются в рамках МТК «Вечная Память».
Одну из своих статей «Неопрошенные свидетели» Аркадий Первенцев заключает словами: «Сердце отходчиво. Но разве можно забыть сожжённые сёла Белоруссии? Разве можно забыть песчаные дюны над рвами, на кромке верескового поля, у Бельзенского лагеря, где лежат под чужой северо-германской землёй тысячи наших русских людей? Отходчиво сердце человека, но есть такое, что нельзя забывать никогда»…
КАЗАХСКИЙ ПАРТИЗАН Существует люди особого склада, которые действуют согласно раз и навсегда выработанному кредо. Именно к ним в наибольшей степени подходят звучные характеристики: словом и делом, пером и шпагой. Такая несгибаемая принципиальность редко встречается в наш прагматичный век, наполненный персоналиями, послушно следующими за изменчивой конъюнктурой «глобальной деревни». Довольно трудно обнаружить подлинную отвагу и готовность к самопожертвованию среди ныне здравствующих личностей. Гораздо легче создать мифопоэтический образ идеализированного прошлого, нежели чем нарисовать правдивую картину подвига во имя Отчизны.
Одним из подобных героев минувшей войны является казахский партизан, известный писатель и общественный деятель Касым Кайсенов. Он удостоен высшего звания Республики Казахстан «Халык Каhарманы» («Герой Нации»), украинским орденом «За заслуги» III и II степени, советским орденом Богдана Хмельницкого. Почтенный аксакал Кайсенов является частым гостем на казахском телевидении. Про него написано множество очерков и статей в местной прессе. В начале 2002 года был выпущен документальный фильм «Партизан Касым Кайсенов, или просто Вася» кинорежиссера Сагатбека Махмута. Мы посчитали своим долгом внести лепту в эти изыскания и проследить этапы славного пути легендарного ветерана…
ТЕЗКИ — Надень вот это, — жена протянула гимнастерку. — В ней тебя легче узнать.
— Да ты что, в такую жару?! — Василий Иванович по-мальчишески сдернул со спинки стула голубую тенниску и ловко вынырнул из нее седым облаком волос.
— Вот и порядок, правда, Серега? — поправляя рубашку, подмигнул он шестилетнему внуку.
— И я с тобой. Можно? Возьми меня, — заегозил тот, почувствовав доброе расположение деда.
— Нет, брат. Ты остаешься на важном посту при бабуле. Помогаешь готовить стол, обеспечиваешь, так сказать, тыл. Понял?
Сережка, моргая длинными черными ресницами, обиженно насупился, но согласился.
На вокзал Комаров приехал за полчаса до прихода поезда и томился в ожидании. Шутка ли, столько лет не виделся он с Хасаном, с тех самых пор, как их, тяжелораненых, увезли с поля боя. Вернее, это поле было уже улицей Берлина. Перебегая от дома к дому, рота наткнулась на внезапно хлестнувшую откуда-то пулеметную очередь. Бойцы метнулись к стене. Хасан тоже прыгнул в сторону, но у проема обгоревшего окна стал грузно оседать, судорожно цепляясь одной рукой за вывернутую раму, а другой как-то неестественно поджимая живот.
— Хасан! — выкрикнул Комаров и, подбежав к нему, оцепенел над перекошенным в муках лицом, не замечая, как вокруг свистят пули. Очнулся от взрыва. Видимо, наши нащупали пулеметное гнездо фашиста. Комаров рванулся на звуки боя, но что-то больно клюнуло его в левое плечо. Улица покачнулась, поплыла куда-то черными углами зданий...
После войны Комаров попытался искать Хасана, но безуспешно. А недавно в одной из центральных газет попалась на глаза знакомая фамилия. Обладатель ее работал в Казани. «Вдруг это он?» — Василий Иванович послал письмо. И вот телеграмма: «Встречай...»
На перрон вслед за проводником сошел рослый мужчина в соломенной шляпе. Чуть усталые, с легкой косинкой глаза его прищурено забегали по сторонам. Василий Иванович подскочил к нему и, прежде чем тот успел узнать его, сгреб в охапку друга…
СИЯНИЕ СНЕЖНОГО ДНЯ ...В сентябре 1944 года ожесточенные бои разгорелись у подступов к Домодоссола. Отряды батальона «Пеппино» 118 бригады «Ремо Сервадеи» — «Армандо», «Валдосола» и «Реди» напали на гарнизон Пьедимульеро и окружили его. Однако фашисты сумели прорвать кольцо и отошли в напралении Виладосола.
У Панто дела Мазона им преградили путь гарибальдийцы. Немцы понесли ощутимые потери — три автомашины, шесть легких пулеметов и до тридцати человек убитыми. Оставшиеся в живых вместе с гарнизоном Виладосола отступили к Домодоссола.
Вскоре мы начали готовиться к штурму Домодоссола. Гарнизон его насчитывал до шестисот человек, к тому же на помощь ему были посланы дополнительные силы.
Именно в это время руководство поручило нам очередную боевую операцию. Отобраны были четверо, среди них оказались и мы с Христофором Николаевичем — необходимо было взорвать ведущие в сторону Домодоссола железнодорожные и автомобильные пути. Особенную важность представлял железнодорожный мост, связывающий город с провинцией Новара.
Осторожно подобравшись к нему, мы долгое время наблюдали. Мост этот я и Христофор Николаевич хорошо знали, так как именно здесь пришлось нам работать, находясь в плену у немцев. Его охраняли вооруженные солдаты.
Спустя какое-то время они собрались все вместе и уселись на противоположной от нас обочине моста. Видимо, решили пообедать. «Время, — сказал Христофор Николаевич, — я проберусь к мосту. Вы следите за фрицами. Если меня засекут, сразу же открывайте огонь». Он еще раз проверил связку гранат, широко улыбнулся нам и бесшумно скатился по покрытому частым кустарником склону…
МАТЬ ОФИЦЕРА ...Зашел я тогда по-соседски, уж и забыл, зачем. Разговорились, прошу рассказать, а она смеется, рукой отмахивается, лицом красивеет от смущения. Варвара Захаровна только что вымыла полы в своей маленькой комнатешке, села и сидит, газету читает местную. Ну, прочитала, обсудили мы с ней, что это на свете делается, чаю поставила. И смеется в ответ на мою просьбу, руками отмахивается.
— Чего пристал? — говорит. — Рассказывать-то нечего. Давай лучше сам сказывай, чего и как, ты ж в мире живешь, а я дома сижу. Да и не умею я. Нашел рассказчицу!
Но я прошу. И постепенно приоткрываю в ее душе маленькую щелочку. И в эту щелочку понемногу начали просачиваться первые стесненные слова ее повести, мало-помалу расширяя себе путь, и, наконец, пошли широким и величественным течением. И словно наплыл на меня, приблизился тяжелым поездом хрипло стонущий сорок первый год, выкрупнились глыбами отдельные его узлы, увиделся маленький зал ожидания на какой-то Богом забытой станции…
Устала! Страшно устала ждать. Поначалу сидела терпеливо, потом ходила по грязному, тоже уставшему залу. Потом стала выходить на перрон и умоляла синих от холода солдатиков пустить ее в эшелон. Дак нет, к эшелонам, идущим ТУДА, и вовсе нельзя было подойти. Со временем она вообще потеряла всякий счет дням, не могла сосчитать, когда это она неожиданно для самой себя почти на ходу спрыгнула с эшелона, увозящего невестку и внука в глубину израненной страны. И сколько ж это уже прошло? Неделя? Год? Или всего три дня? Скорей уж целых три дня! Иной мужчина бы не выдержал такого ожидания, а вышел бы из себя и наделал глупостей. А она ждет. И чего ждет? К сыну едет. На фронт. Может, помочь чего надо — он ведь такой неумеха. Или хоть просто навестить. И подбодрить. Иногда ей это казалось пустой затеей, даже глупостью, а то вдруг приливала такая убежденность в надобности этого, что вскакивала, подбегала к окну: не идет ли оттуда, с востока, поезд, который мог бы ее взять?
Говорят, хуже всего ждать и догонять. Да так ли? Вот как надо: хуже ждать! Как догонять пустился, так и бежишь-спешишь, надежда впереди видна. И время быстрее. А ждать…
ОНИ БЫЛИ ПЕРВЫМИ В тот вечер 20 июня 1941 года начальник пятого отдела 105-го пограничного отряда старший лейтенант Игорь Высоцкий вернулся чуть пораньше и почти сразу же лёг спать. Напряжение последних дней как-то сразу и неожиданно остро напомнило о себе. Офицеры отдела разведки целыми сутками пропадали в комендатурах и заставах отряда, собирая разведданные о необычайной активности немцев и их агентуры. Клайпедский край, в 1939 году отторгнутый от Литвы и срочно переименованный в Мемелский, стал превосходным плацдармом дня немецких лазутчиков и диверсантов. Каждый день отправляя спецдонесения в округ, начальник отдела разведки вычислял пока мелкие, но, тем не менее, весьма болезненные выпади: порвана линия связи... уничтожены дорожные знаки... найдены разбросанные листовки провокационного характера...
Пока это можно было расценивать как войну нервов, проверку на бдительность, боевую готовность отряда. Пока. Старший лейтенант ещё молодой, но уже опытный разведчик. Поэтому особенно остро он замечал то, что происходило на границе, и хорошо понимал: это ужасное, томящее, душное затишье — перед назревшей бурей.
Понимали это и в штабе военного округа. Сюда в один из самых важных и опасных в военно-тактическом отношении участков северо-западной границы с инспекционной проверкой приехал сам командующий округом генерал-лейтенант И. Богданов и начальник штаба полковник А. Сухарев. Вскоре после этой проверки из города Кретинга 62 стрелковый полк 10-ой армии был передислоцирован в более выгодной позиции…
БЕРТА Николайка был выдумщик с самого детского сада: горчичники в карманы ватника засовывал, чтобы без варежек было тепло, и удивлял друга несерьезными вопросами: «Ты бы, Коль, хотел одуванчиком родиться? Ну, летать, куда захотел? Опять, жратвы не надо — земля и вода!»
Когда в их дом приехали новые жильцы, Николайка, конечно же, первый познакомился с их девчонкой и потащил за собой друга. Новые соседи были немцы, их вообще было в городе много, и потому девочку звали Берта — так она сказала…
Как она стояла у подъезда возле лавочки и говорила это «Берта», Николай Иванович всегда мог увидеть снова, всю оставшуюся жизнь. Стоило постараться, затаить дыхание, чтобы глаза ничего не видели и — вот, стоит, как тогда, девочка на теплом песке и один выбившийся волосок на лбу горит нестерпимо на солнышке, а другие волосы — темные. Столько лет прошло, а все стоит, ничего ей не делается, и пахнет вокруг летней пылью и тополиными листьями.
Николайка сразу заметил, что тезка везде голову за Бертой поворачивает, а как про нее заговорят — в землю смотрит, но другу ни разочка ничего не сказал. Заметил и ладно, чего говорить-то?
Берта ни с кем не дружила сильно, по вечерам во дворе не гуляла, иногда проходила тихонько мимо, и всегда со всеми здоровалась. И разговаривал-то Николай Иванович с нею всего два раза.
Как-то он потерял ключ от квартиры, пришлось во дворе мать с завода дожидаться. Смотрит — а на лавочке Берта с книжкой сидит, читает чего-то. Откуда вдруг смелость на него напала, а только сел Колька с ней близко, и даже покосился в книгу.
А книжка была старая и, главное, немецкая — и Колька почувствовал кольнувшую его неприязнь, нахмурился — ну, зачем это она? Это же немцы! А Берта поняла. Подняла на него серые глаза, и Колька сразу успокоился.
— Это сказки, — сказала она, — очень хорошие сказки… А вот эту я больше всех люблю. Про единорога. Смотри!..
На книжной картинке был нарисован маленький конь с рогом на лбу и с большими ушами: ни дать — ни взять конек-горбунок, только не смешной, а очень серьезный Позади конька был нарисован замок с какими-то кустами вроде шиповника, нарисован старательно, до каждого камушка…
СЕСТРЫ Сашенька Кармышева (Куницина — Соловьева) родилась в селе Вьюны Калыванского района Новосибирской области. Трое детей рано остались без отца, главой семьи был старший брат. Закончив в Таганроге авиационное училище, он принялся хлопотать, чтобы вывезти семью к себе, велел матери исправить документы на всех. Мать отправилась в сельсовет за 30 километров, а там бумаги писали-писали, да так и перепутали — Сашу записали в метрике на два года старше.
Нет худа без добра — зато в Таганроге Сашу сразу приняли на авиационный завод, она стала помогать матери, а тут — война…
— Всюду звучали слова Сталина «Дорогие братья и сестры…», — говорит Александра Алексеевна. — Мне тогда казалось, что песня «Вставай страна огромная» не замолкала, даже в тишине. Неописуемый был патриотизм, все рвались на фронт. В городе началась эвакуация: мама уехала с сестренкой на родину, в Новосибирскую область, а летная часть брата и мой завод переехали в Омск. Не успели приехать, брат ушел на фронт, и я — за ним. Пошла в военкомат, хотя по настоящему-то мне шестнадцать было, но по бумагам выходило все восемнадцать, значит — можно идти воевать.
Военкомат был забит людьми, во дворе очереди — все те, кто добровольцы, кого не призывали по здоровью и по возрасту. Вы посмотрели бы, сколько там народу стояло, с самого раннего утра, чтобы взяли их на войну.
Очередь до меня дошла к позднему вечеру. Военком хмыкнул: «Да куда ж тебя? Больно маленькая и подготовки у тебя никакой. Давай-ка ты поучись, станешь медсестрой». Направили меня в военное училище, учиться на хирургическую военную сестру. В мирное время там учились 3 года, а мы все за один год выучили, занимались по 12 часов.
В августе 1942 года призвали меня в армию и направили в прифронтовой эвакогоспиталь 1252, который входил в воинскую артиллерийскую часть 243242 2-го Белорусского фронта.
Всю войну мы ехали за фронтом. Всему научилась: и ассистировала хирургам, и анестезировала, и накладывала самые сложные гипсы, и кровь сдавала 15 раз, благо, у меня 1 группа — как надо срочно для операции — так я тут, под рукой. И сидели с ранеными, и письма писали, а я еще комсорг: добывать продукты в госпиталь собирала наших, и концерты самодеятельности устраивать и связь с другими госпиталями — все на мне…
ВСЕМ СМЕРТЯМ НАЗЛО! ...Наряду с обычными предметами обучения их обучали и некоторым военным знаниям и умениям, заставляли привыкать к воинской дисциплине и воинскому порядку, особенно во время летних каникул, проводимых в военных лагерях училищ соответствующих родов войск.
Каждая артспецшкола состояла из трех батарей: третьей, включавшей шесть классов 8-го года обучения, второй — шесть классов 9-го года и первой — шесть классов 10-го года обучения. Классы назывались взводами, командирами которых назначались гражданские преподаватели, в помощь которым из учащихся назначались один помкомвзвода, носивший на петличках три красных треугольника и по два командира отделения, с двумя треугольниками.
Но самой заманчивой перспективой для не лишенного карьерных амбиций спецшкольника являлась должность старшины батареи и, особенно, старшины первой батареи, являвшегося, по существу, первым помощником военрука школы.
Всякое новое дело оказывается не столь простым, как это кажется со стороны. Военные училища предъявляли к поступающим в них высокие требования, которым многие из тех, кто шел «с гражданки» не удовлетворяли и по образовательной, физической и моральной подготовке. Удовлетворить эти требования и была задача, стоявшая перед спецшколами. За три года в спецшкольника необходимо было не только вложить прочные знания, но и заложить основы для формирования таких личностных качеств, как ответственность за выполнение своего гражданского и воинского долга, организованность, способность воспринимать как должное те ограничения, которые накладывает на воина воинская служба…
ИСТОРИЯ ЛЮБВИ... НА ПЕРЕДОВОЙ ...На пути вооруженных до зубов немецких дивизий встала народная армия — регулярные боевые соединения и бойцы народного ополчения, едва научившиеся держать винтовки. Советские солдаты с гранатой в руках бросались под танки, закрывали собой доты, подрывали минометные гнезда… И это были не единичные поступки, а настоящая лавина гражданского сопротивления, заложившая еще в июле и августе 41-го основу Победы. Такой подвиг в 42-ом на Ленинградском фронте совершила и Сашина подруга — медсестра Танечка Раннефт…
Высокая, крепкая 22-летняя Таня, была любимицей медсанбата. Она умела так заразительно смеяться, что невольно светлели в улыбке и лица окружающих. Раненые называли ее Танечкой-выручалочкой, потому что ее присутствие действовало лучше любого обезболивающего. Так говорили они. Ее оптимизм, казалось, ничто не могло сломить. Ни промороженные землянки, ни изнурительная работа в развернутом прямо на передовой госпитале. Ни постоянная угроза гибели.
И при всем при этом она еще умудрялась писать стихи. Конечно же, светлые, наполненные любовью к людям и мирной жизни — войны вокруг и без того хватало. Хотя, были, конечно, и стихи про Победу. В них уже блистал красотой поднятый из руин Ленинград, его жители сажали деревья и цветы. Нет, в победе она, как и все вокруг, ни на мгновение не усомнилась. Даже в самые тяжелые месяцы, когда в ледяной болотной жиже их батальон держал оборону Невского пятачка.
…И вновь — будто обожгло Сашу воспоминанием о самом горьком. На этой узкой полоске левого берега Невы — на легендарном Невском плацдарме, Саша прошла боевое крещение. Кипела вода от разрывов вокруг лодок и понтонов, на которых их рота переправлялась с большой земли. И многие, слишком многие тогда не доплыли…
А потом стремительный бросок на обрывистый берег и нескончаемый бой — и днем и ночью ураган немецких орудий и пулеметная метель. В этом огненном аду она и получила свое первое ранение — осколком задело бедро и плечо. Не вспомнить даже — кто донес ее сквозь бой до медсанбата. Лежала на земле в хирургической палатке, едва не теряя сознания от боли. Воздух выл от разрывов снарядов — немец не ослаблял атак. Медсестры не успевали доставлять раненых. Хирурги в залитых солдатской кровью халатах не отходили от операционных столов. Но странное дело — и усталые медики, и беспомощные, истекающие кровью бойцы почему-то верили, что этот маленький полевой госпиталь, эту беззащитную брезентовую палатку пощадят боевые снаряды и мины. Случалось, Бог миловал…
НАША СЕМЕЙНАЯ ПАМЯТЬ О Великой Отечественной войне мы знаем ровно столько, сколько желаем знать. Из книг и фильмов. Художественных и документальных. Во всех содержится правда. В одних монументально-хроникальная, в других — героико-помпезная, в третьих — щемящее печальная. Кому что по нраву.
Война началась ранним воскресным утром, когда лето набирало обороты. Народ строил заводы, планировал отпуск, выбирал университеты. И вдруг… все мирное и по-граждански размеренное куда-то исчезло. Появились новые планы, пути и дороги, о которых никто не мечтал, которые не могли присниться в самом страшном сне. Задолго до того, как появляется интерес к истории своей страны, мы вскользь узнаем о том времени, пережить которое и выжить в котором довелось не всем. Не всем дано писать книги и снимать фильмы. Но и в тех ненаписанных книгах и неснятых фильмах тоже — правда. Она близка так, как близки те, кто рассказывает нам о самой страшной войне, потому что она коснулось наших семей, в ней погибли родные и близкие люди. Как древние сказания передаются из уст в уста эти ненаписанные сюжеты книг о войне. Нужно успевать их читать, нужно хотеть их читать, нужно отдавать дань памяти, склонив голову перед нашими героическими дедушками и многострадальными бабушками. Те из них, кто дожил до нашего появления на свет, не ждут появления у нас сознательности, а нет-нет, да и припомнят войну.
Я родом с Кировоградщины. Эта благодатная земля взрастила не один пуд зерна; с ней связаны многие исторические события и не один известный человек называет ее родиной. По этой земле топтался враг, оставляя после себя реки крови, но она не покорилась врагу, как не покорились люди, жившие на ней. Мне было года четыре, когда я впервые осознанно услышала слово война…
УЗНИКИ САЛАСПИЛСА В середине 80-х я посетила Восточную Германию. Немцы, как гостеприимные хозяева, с гордостью показывали туристам свои достопримечательности: музей Гете в Веймаре, памятник Вильгельму, Берлинскую стену и Брандербургские ворота, знаменитую Александрплац. Помимо этих известных мест, в программу входило возложение венков к памятнику советскому солдату в Трептовом парке, а также посещение Потсдама, где проходила заключительная конференция трех держав-победителей. Апофеозом нашего маршрута стал концлагерь Бухенвальд, машина смерти для сотен тысяч военнопленных. Здесь нацистами были зверски замучены и сожжены в печах крематория более 50 тысяч заключенных, всего же узниками Бухенвальда во времена Третьего рейха стали около 250 тысяч граждан из 36 стран Европы.
Мемориальный комплекс «Концлагерь Бухенвальд/Миттельбау-Дора» находится в восьми километрах от Веймара, на поросшей буками горе Эттерсберг. В переводе на русский Бухенвальд означает «буковый лес». Вот уже 60 лет на горе Эттерсберг возвышается пятидесятиметровая башня, увенчанная колоколом. Теперь это место молчания и скорби, место печали и поклонения всем погибшим и тем, кому довелось пройти весь этот ужас и ад. За всех говорит колокол: ежедневно звуки бухенвальдского набата растекаются по склонам окрестных селений и напоминают жителям о том, что творилось здесь более шестидесяти лет назад…
Во время нашего посещения Бухенвальда, стоял март-месяц, очень теплый для этого времени года (в городских парках уже появились первые загорающие). Наслаждались ярким солнцем и мы, но, когда подъехали к воротам лагеря, почувствовали, что всех стало знобить. Внешний мир, как будто нисколько не изменился — также светило солнце, пробовали свои голоса птицы, но всех охватило гнетущее состояние. Мысленно мы представили, как по дороге, по которой ехал наш автобус, брели на работу тысячи заключенных.
Притихнув, мы молча прошли через ворота, с лаконичной надписью «Jedem das Seine» — «Каждому — свое»…
КУЧЕР ДЕДА МОРОЗА Девяностолетний Федор Михайлович вот уже девятый год вдовствует без нашей бабушки, своей обожаемой Дуняши, с которой прожил в добре ни мало ни много, а более полувека. О своей жизни дед иногда поведывает истории, странные и интересные. Приговаривает, бывало:
— Я бы с удовольствием в армию пошёл, если б здоров был.
— Это почему так, деда?
— Только чтоб у командира, у какого я служил. Это душа человек был! Я в Восточной Сибири границу охранял, два года в действительной службе в Красной Армии, рядовым… Лет моих тогда было девятнадцать, а на улице стоял тридцать первый год.
Был я в подчинении у командира части. Ему давали машину, чтоб ехать куда, и шофера, чтоб обслуживал, а он:
— Машину не надо, а дайте мне пару лошадей. Кучера впрягу сам.
Дали ему пару дорогих орловских рысаков и фаэтон. Что ты! То с кибиткой можно, а не хошь, — то кибитку опустишь, — смотря по тому, какая погода. Лошадей я уважаю с младенчества, знаю их, не зря деревенский. И ездить так умел, что у самой смурненькой «волчиной радости» ходкость открывалась изумительная. За это (ну и за черноту волосьев) меня в части Цыганом звали, и командир Мороз (фамилия такая) приметил и при себе кучером держал.
Помню, до чего командир заботлив был! И как он старался для своих солдат, особенно насчёт питания! Там ещё, кроме нас, другие две военчасти — так нам обзавидовались, у них хуже было. Наш-то — кончается месяц — командовает:
— Запрягай, поехали в штаб, по разному всякому вопросу!
Говорит мне:
— Как только выхожу я из штаба в обратную ехать, ты меня и спрашивай со всей строгостью: а что там, например, товарищ командир, по поводу продукта слышно? А я уж тебе и отрапортую: «Так и так, товарищ кучер, забыл, забалабонился в штабе обо всяческом пустяке, а про солдатов желудок, на коем вся боевая мощь держится — и запамятовал!» Или, скажу: «Всё как есть в полном ажиотаже, товарищ кучер, распоряжение о доставке в часть полного боекомплекта отпущено, не извольте за этот вопрос волноваться»…
ЖИЗНЬ, ПРОСТЕРТАЯ ПО ВЕКУ Моему дедушке — Ефимову Александру Ивановичу — по совершенно удивительному стечению обстоятельств было по пути со своим веком. С ХХ веком. Он родился в мрачную пору реакции, в 1907 году, а ушел из жизни в конце 2000 года, в возрасте 93 лет. Но ведь не зря говорят — «важно не сколько прожил человек, а сколько он сделал».
Он имеет военные и правительственные награды, среди которых Орден Великой Отечественной войны и Орден Славы III степени, полученный им за битву под Старой Руссой.
Дедушка и прожил много и дел успел сделать тоже очень много. Ему не приходилось сожалеть, о том, что уже до него была открыта Америка, и не осталось на карте «белых пятен» — волею судьбы он оказался в самом водовороте бурных событий и свершений ХХ века — был либо их непосредственным участником, либо очевидцем. Он и сам говорил: «По уникальности и необычайности пути, который прошла наша страна за этот век — от лучины до атомных котлов — у меня возникло такое ощущение, что я прожил лет 300, не меньше, столько пришлось увидеть, столько пришлось переделать…»
Ефимов Александр Иванович родился на Вологодчине, в деревне Афонино Тарногского района. В начале ХХ века этот край считался глухим захолустьем — самым отсталым районом царской России. В семье зажиточных крестьян. Его отец Иван Иванович — отслужив в царской армии военным фельдшером (Кронштадт и Ораниенбаум), вернулся в родные края и, женившись, занялся крестьянским делом. Мать Анна Ивановна была тоже из крестьянской, неистово верующей семьи. А отец считался самым образованным человеком в деревне, живо интересовавшийся всем происходившим вокруг, хорошо знал латынь, что считалось верхом учености, однако долго он не прожил. Его 35-летней жене, пришлось одной растить, воспитывать и по возможности давать образование пятерым детям. В тот момент старшей дочери только исполнилось 10 лет, Александру 8, а остальные трое были совсем маленькими. Всех детей удалось обучить грамоте в церковно-приходской школе (иной в деревне не было), а саму ее хватило лишь на заботу о достаточной еде (благо, было свое хозяйство — козы, куры, огород), да на каждодневное посещение деревенской церкви, где находила она и радость, и утешение, и забвение. Но религиозность, что называется «с молоком матери», Александру не передалась. Хотя с детства и дома, и в церковно-приходской школе ему прививали правило — «Все от Бога и без Бога — ни до порога»…
В ДОНСКИХ СТЕПЯХ Свадебное платье русской зимы украсило серую донскую степь. Точно карликовые ивы, стояли припорошенные снегом ковыли, в ожидании ветра замерли беспокойные колобки перекати-поле, в плену белого наста томилась сухая низкорослая трава. Ядреный мороз, как дотошный инспектор, долго не оставлял в покое тысячекилометровую территорию. Он проникал всюду. Прорывался даже в нетопленые землянки, где от него пытались спастись потерявшие бравый вид парни из Баварии, Пруссии и других земель. Немцы сожгли борта и шины ставших бесполезными автомобилей мотопехотного полка еще пять дней назад. Здесь, в ледяном котле, время отсчитывало последние дни шестой армии еще пока генерал-полковника Паулюса. Но даже сам командующий, и не помышлявший о фельдмаршальских погонах, не знал, когда наступит конец бессмысленному сопротивлению. В потрепанные части — куда смогли — доставили приказ Паулюса, составленный на основе радиограммы Гитлера. Солдатам необязательно было знать его полное содержание, поэтому в полку подготовили собственный приказ.
Командир батальона капитан Макс Штайгер выбрался из своей подземной обители. Ему показалось, что снаружи, в лучах восходящего зимнего солнца, теплее, чем там, где он мечтал хотя бы на несколько минут ощутить подобие сна. Приказ решено было зачитать побатальонно, чтобы не допустить большого скопления людей, которые могли стать легкой добычей русской артиллерии. Подразделение встало в каре в небольшой ложбине, полуокруженной разбитой техникой. Его трудно было назвать батальоном: от силы сотня солдат. Командир первой роты доложил о том, что подчиненные капитана Штайгера построены. Макс оторвал руку от пилотки и после выдавленной из захлебывающихся холодом легких команды начал зачитывать преамбулу и пункты документа:
— ...Фюрер еще раз подтвердил, что он не оставит на произвол судьбы героических бойцов на Волге. Германия располагает средствами для деблокады шестой армии.
Приказ учитывал требование главного командования сухопутных войск:
— Капитуляция исключается. Каждый лишний день, который армия держится, помогает всему фронту и оттягивает от него русские дивизии…
ПАМЯТЬ СТАРОГО ДОМА Прошлогодний снег, не испорченный ни машинными выхлопами, ни дорожной пылью, как это обыкновенно бывает в городе в конце зимы, сменялся чистейшей, прозрачнейшей водою, обнажая неприкрытое тело земли.
Хоронили бабушку.
Тёплым мартовским днём, когда природа раскалывает снежные оковы и первые лучи настоящего солнца проникают в самые затаённые уголки милой сердцу, до боли родной земли и по-новому, необыкновенно празднично, освещают всё, что некогда казалось будничным, постылым и даже неприличным, хозяйка возвращалась в свой дом. Попрощаться. Попрощаться с домом, где любой уголок, предмет — будь то огромное зеркало на стене или крохотное блюдечко в серванте с каждым говорит на языке его памяти…
Путь был неблизким, и мы въехали, наконец, в густые сумерки деревни.
Сад, где наперечёт помнишь вкус яблок и можешь угадать, с какой ветки было снято именно то, что ты держишь сейчас в руках, наверное, ещё дремал бы под толстым, по пояс, снежным одеялом, пока весёлые птичьи голоса не разбудили бы его. Он приветствовал запоздалых гостей то ли нехотя, то ли грустно, но, словно понимая причину этого визита.
Пытаясь нащупать прошлогоднюю тропинку, более плотную и высокую, чем перепаханное поле, мы осторожно — шаг в шаг — входим во двор. В темноте находим всё необходимое, чтобы взломать ледяные замки, которые пригвоздили к земле вход в то, что ещё не стало только воспоминанием. Ворота. Калитка. Снимаем запоры с двери. За ключом далеко идти не надо: на веранде, в условленном месте…
КАК НАШИ БИЛИ ФАШИСТОВ... В ИТАЛИИ Накануне итальянскую столицу покинули немецкие оккупанты, и вот теперь в Вечный город входят англо-американские союзники. Их бурно приветствует местное население. Пришедшие с городских окраин люди рассказывают, что вот-вот в город войдут и части Красной Армии. И однажды, действительно, среди толпы ликующих римлян появляется красное знамя. Его гордо несёт группа из нескольких десятков человек, добравшихся в центр города с дальнего конца улицы Номентана, где находится посольство Таиланда.
Но что это? Не задерживаясь, эта группа направляется прямо в Ватикан, вызвав ещё большее удивление у служителей культа. Происходит обмен мнениями у входа в святая святых католической церкви, и группу приглашают к самому папе Пию XII.
Да, именно так узнал Рим о том, что в трудные военные годы, прямо под носом сначала итальянских фашистов, а затем гитлеровских оккупантов здесь действовала подпольная группа, в которую входили советские партизаны и патриоты-эмигранты. Среди последних были, в частности, живший в Риме князь Василий Сумбатов, священник католического колледжа «Руссикум» Дорофей Бесчастный, переехавший из Югославии в Италию Илья Толстой и другие. А координатором совместных действий этой группы с итальянскими антифашистами был Алексей Флейшер. Потомок кубанских казаков, оказавшихся в эмиграции ещё в 1920 году, он в 1942 году из Югославии перебрался в Италию и с помощью Сумбатовых устроился мажордомом на вилле Тай, как до сих пор называют таиландское посольство в Риме. Здесь и в близлежащих городках и селениях Флейшер установил связи с итальянскими подпольщиками и совместно с ними вышел на тех советских людей, которые в годы войны попали на территорию Италии в качестве военнопленных.
Дело в том, что когда лагеря для пленных в самой Германии оказались переполненными, Гитлер по договорённости с Муссолини принял решение о направлении значительной части заключённых в Италию. Большинство их было сосредоточено на Севере страны, но некоторые группы перебросили на Юг. Одна из таких групп находилась в Монтеротондо, небольшом селении недалеко от Рима. Вот здесь Флейшер вместе с итальянскими партизанами и организовал первый побег советских военнопленных, который состоялся 24 октября 1943 года...
ИСКАЛИ МУРАВЬЕДОВА ...Кучков добрался до Москвы к концу недели. Неожиданно установилась теплая погода, но даже самый жаркий день рождается в холоде и ознобе рассвета. Город был в инее. Кавторанг отыскал нужный автобус. Он поехал в ведомственную гостиницу, выяснил, что номера с множеством коек, но есть одноместные люксы для генералов: умывальник в коридоре, уборная во дворе. В магазине ему нарезали чайной колбаски. К сему — сливочное масло, хлеб и перченый соус, такой острый, чтоб запомнилось. Героически съел и сразу на раскопки. Руку тряс Куреневу, с гордостью говорил о проделанной незаурядной работе. Хотя не обошлось и без огорчений, особенно по линии железных дорог. Двое суток без воды и кажется, что воняет как от немытой собаки, что вполне вероятно.
Куренев подтверждающе кивал: «Ох уж это министерство путем сообщения!» Он в свою очередь поведал кавторангу о своих делах. Как раз накануне, тоскуя без людей, перелистывал записи, зашифрованные его личной криптограммой.
— Можно мне немного поволноваться? — спросил он и, долбанув у Кучкова из пачки беломорину, решительно затянулся. — Так вот, Константин Павлович Муравьедов. Окончил военное училище, направлен в авиацию. Разве это плохо?
— Нормально, — сказал Кучков, припоминая, что сам в юности занимался авиамоделизмом. Да этим вся страна занималась.
— После 25 июня с травмой позвоночника лежит в эвакогоспитале, далее — запасной полк связи, действующая армия и — Московский плацдарм.
— Да-а, для такого дела нужно распилить пол-литра, не пролив при этом ни капли...
СТАЛЬНЫЕ ПЕРЕГОНЫ КАБАНОВА ...Фастов, Киев, Харьков, Воронежский и Сталинградский фронты, Курская дуга, восстановленный в рекордные сроки под огнем врага мост через седой Днепр, а еще Ровно, Львов и Краков — все это яркие эпизоды из огненной биографии Героя Социалистического Труда генерал-полковника Павла Алексеевича Кабанова.
Боевой генерал возглавил Железнодорожные войска победной весной 45-го и жил, отдавая им до последнего вздоха свой опыт, талант и знания.
После войны, благодаря Кабанову ЖДВ стали одним из самых созидательных родов войск. Он, вместе со сплоченной командой единомышленников смог в полной мере реализовать сложнейшую концепцию технического перевооружения войск. В немалой степени этому процессу способствовало проведение нескольких сотен (!) военно-технических учений: «Кольцо», «Озеро», «Остров», «Степь», «Разлив» и многих других.
Все это, а также такие крупные и сложные стройки мирного времени, как Кизел — Пермь, Усть-Каменогорск — Зыряновск, Западно-Карельская и Трансмонгольская магистрали, Абакан — Тайшет и Ивдель — Обь стали трассами, где ковалось мастерство и профессионализм тысяч офицеров и солдат Железнодорожных войск. Росли их авторитет и мощь. Именно это, стало для нашего Героя целью его долгой и плодотворной работы.
Нынешнее поколение военных железнодорожников также может причислить себя к его последователям. Ведь и в наши дни опыт генерала Кабанова востребован современными Железнодорожными войсками при выполнении боевых задач на Северном Кавказе, проведении военно-транспортных, исследовательских учений, на реальных объектах от Калининграда и до Владивостока.
В год 60-летия Дня Победы мы вспомним о боевом пути легендарного Героя Великой Отечественной Павла Алексеевича Кабанова...
СЛУЖИЛ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ! …Мягкое утро медленно растворяет сумрак и выплескивает на улицы поселка многоголосый шум. Порывы ветра, хлесткие и озорные, обдают запахом весны. Люди спешат на автобусы, трамваи, а этот невысокого роста коренастый человек шагает по давно знакомой ему дорожке, минуя остановку, другую, третью… Торопиться ему некуда. Все четче проступают подсвеченные зарей корпуса ордена Трудового Красного Знамени завода резиновых технических изделий, ныне ЗАО «Курскрезиногехника».
Игорь Николаевич любил когда-то бурлящее начало рабочего дня: приветливые взгляды товарищей, рукопожатия, возбужденную толчею проходной — этот бодрящий исток какого-то особого душевного настроя. Заботы, хлопоты, проблемы...
Они обступали его сразу же, как только он, тогда начальник железнодорожного участка транспортного цеха, приходил в небольшой, похожий на вокзальчик, приземистый дом, стоящий у подъездных путей. За окнами сновали вагоны, поскрипывали под тяжестью грузов краны. То заполнялись, то пустели контейнерные площадки. А в кабинете непрерывно звонил телефон, в диспетчерской звучали четкие, короткие распоряжения.
Игорь Николаевич чувствовал себя здесь, как капитан на корабле, подхваченном быстрым потоком. Работа была беспокойная, долготная. Но именно это и давало ему радостное ощущение тесной связи с родным коллективом, со всей страной.
Железнодорожная ветка была, как живая, каждодневно плодоносящая ветвь огромного дерева. По каким только направлениям ни расходились отсюда резиновые технические изделия — транспортерная лента, автомоноблоки, гуммированные валы...
ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ …Несколько лет назад Марии Алексеевне Лаптевой дали новую однокомнатную квартиру — в Братеево.
Она была счастлива как дитя.
Вика и Лида оставались ее друзьями во все времена.
— Давление как меряем?
— Непериодически.
— Лекарства не пьешь самостийно?
— Редко. Ой, сейчас с этой пенсионной реформой такая свистопляска началась среди бабок. И я даже пошла к врачу, хотя не считаю, что мне так уж срочно нужно.
Мы ж старики — удар по бюджету государства. Ни к чести, ни к славе мы, ясно же. У меня сейчас хорошая пенсия, обещают еще прибавить. И живу я — дай Бог каждому.
Вообще Муся — Вася Теркин в юбке, пенсионного возраста, помещенный в малопонятные постсоветские времена. Жизнь научила ее жить, выживая, но не наоборот.
Обо всем, что здесь написано, Муся рассказала бы без моей помощи, и много лучше. Даром рассказчика она владеет в совершенстве. Дар этот причудливо совмещает в себе райкинскую манеру рассказа, горький жванецкий скепсис, вишневские «приколы» и губермановские «гарики». Просто ей, как всегда — некогда.
Года три назад побывала Мария Алексеевна Лаптева на «Москабеле» — потребовалась бумага, что она работала на предприятии в войну. Встретили тепло, подняли архивы, сделали нужную справку. Попросила она начальство показать, как теперь ее цех работает. Провели ее туда — станок, за которым работала Муся до сих пор стоит на том же самом месте — только модернизирован он и с программным управлением. Начальник цеха удивился, когда она рассказала, что в те годы здесь «бабье царство» трудилось. «Это же очень тяжелый труд, у нас сейчас на этом участке только крепкие ребята. А Вам едва шестнадцать минуло!»
Вот за то и получила в этом году накануне 9 мая Мария Алексеевна Лаптева медаль «60 лет Победы»...
ЭШЕЛОНЫ ИДУТ НА ЗАПАД О том, какая жизнь выпала на долю людей, попавших в плен к фашистам или угнанных ими с оккупированных территорий и оказавшихся в концлагере, хорошо известно благодаря сохранившейся хронике, напечатанным воспоминаниям самих бывших узников, учебникам истории, публицистике. О том же, что пришлось пережить тем, кого миновала участь ходить в полосатой робе с номером, навсегда забыв собственное имя, но довелось попасть под облаву и быть угнанным на работы в Германию, известно гораздо меньше.
До города, в котором я живу, немцы не дошли каких-то 400 километров — ровно столько, сколько отделяло и отделяет Нижний Новгород (тогда — Горький) от Москвы. Но опасность ночных авианалетов на город сохранялась вплоть до лета 1943 года, а особенно интенсивно пытались бомбить Горький в 1941-первой половине 1942-го: тогда были частично разрушены автозавод, завод имени Ленина, станкозавод и другие важные объекты, производившие вооружение для фронта. Тем не менее, город не стал добычей войск Вермахта и не пополнил список оккупированных ими территорий. Однако и в Нижнем Новгороде есть люди, не понаслышке знающие, что это значит — подчиняться порядку, установленному врагом.
На долю героя нашего рассказа — Болеслава Пересады, жителя Украины, которого после войны судьба забросила в Горьковскую область, выпало свое испытание — 16-летним юношей быть угнанным на работы в Германию, выжить и вернуться на родину. К сожалению, сейчас его самого уже нет в живых, но о тяготах, через которые ему пришлось пройти, рассказывает оставленная им рукопись под названием «Эшелоны идут на запад». По словам сына Болеслава Пересады, боль от пережитого его отец пронес через весь свой земной путь, а накануне 45-летия Победы все-таки решил оставить письменные воспоминания о том страшном времени. Он мечтал издать свою рукопись, но до сих пор это бесценное свидетельство хранилось лишь в семейном архиве Пересадов (цитаты из рукописи выделены жирным шрифтом). И если бы не наше случайное знакомство с его сыном Алексеем, наверное, еще долгое время так там и хранилось бы. «Вот уже и 60-летие Победы подошло, а мечта отца так и не исполнилась», — посетовал он, коротко поведав историю отца. Я же со своей стороны предложила написать статью об этой уникальной рукописи, чтобы хотя бы таким образом история его отца стала достоянием общественности...
ЗОРКИЙ СНАЙПЕР В августе 1943 на Малой земле, простреливаемой врагами вдоль и поперёк, не осталось ничего живого — ни зверей, ни птиц, ни деревьев, ни кустарников. Горела земля, плавился камень, и только в районе Станички на маленьком клочке земли созрела не убранная в прошлом году пшеница.
Клочок земли на окраине Новороссийска, на нейтральной полосе между нашими и вражескими передовыми, предлагал людям невиданный урожай — настоящее чудо природы. Природа, желая напомнить о себе — своём бессмертии, красоте, — подарила истерзанной Малой земле великолепное поле пшеницы.
Как только пшеница достигла восковой спелости, наши солдаты ночью ножами нарезали несколько вещмешков колосьев. Не мог наш русский человек оставаться равнодушным к этому полю, оно бередило душу малоземельцам. Срезанные колосья подсушили и обмолотили в окопах. Полученное зерно смололи с помощью самодельных приспособлений и явились к начпроду батальона.
— Товарищ капитан, мука есть. Блины будут!
Продовольствие доставлялось на Малую землю нелегко. Катерам редко удавалось достигать берега, они находились постоянно под обстрелом и бомбёжками. Вот уже долгое время воины получали по двести граммов сухарей, сто граммов солёной рыбы и немного сахара в день. А тут десять кило муки! Блины получились на славу. Горячими блинами угостили командира 255-й бригады морской пехоты полковника Потапова.
Отведав блинов, полковник разрешил уборку пшеницы всем желающим. К этому мирному занятию — уборка урожая — потянулись все. За колосками просились так, как просятся в отпуск домой...
ВОЙНА МОИХ ЗЕМЛЯКОВ ...Мы жили в деревне Ганаратов Кличевского района. Я малым еще был, но кое-что помню. Помню, например, как отступали наши войска. Шли они на восток. Грязные и голодные шли. Увидев нас, ребятню, подзывали и дарили нам кто ремень, кто пилотку, кто звездочку. А нас просили принести поесть. Мы за такие солдатские подарки готовы были принести все съестное, что только было.
Помню, как расстреливали наших соседей. Напротив нашего дома огромный дом стоял. Хозяин и его сын, взрослый уже, были в самообороне. А тут немцы. Схватили их, связали и посадили под забор. А лето. Не знаю, какой месяц был. Но было лето. Жара такая, что невыносимо. А они сидят на самом солнцепеке. Пить просят. А когда мы хотели принести, нас прогнали. Так и просидели соседи до самого вечера. А вечером их отвели в кусты и расстреляли.
Помню, зашли к нам во двор двое. Один высокий такой, в военной форме, а другой в гражданской. У низкого рука была поранена. Ему сделала перевязку соседка, кажется, Анютой ее звали. А вот поесть они к нам пришли. Мама, добрая душа, накормила и молока в фляжку солдатскую налила, чтобы они с собой взяли. Ушли солдатик и его друг. А минут через двадцать приехали немцы и полицейские. Кто-то донес, что мама их кормила. Они — к нам. Перерыли в нашем маленьком домике все вверх дном. Никого не нашли. Тогда схватили меня и моего старшего брата и повели в кусты. А родителям сказали, если не будут до вечера найдены те, кто был у нас, значит, нас расстреляют. Мама бросилась в ноги, стала руки-ноги целовать. Враги — ни в какую. Обшарили окрестный лесок. Никого не нашли. А после обеда вышел из лесу высокий красноармеец. Сам. Один. И тогда нас отпустили. А солдатика продержали до самого вечера в деревне, а потом увезли на машине.
Помню немецких солдат, которые жили в нашем доме в начале оккупации. Добрые люди были. Меня все время подкармливали, жалели. А потом их сменили другие. Ох, и гады же были! Эти сами есть вечно хотели. У нас под печкой, как и у всех в деревне, куры жили. На ночь мама их закрывала заслонкой. Вот однажды один из них полез за курами в подпечье. Папа и мама стоят и не знают, что делать. Тут же стоял большой ушат, в котором мама картошку свиньям толкла. Огромная толкушка в нем стояла. Чем картошку толкли. И тут меня осенила мысль. Я хватаю эту толкушку и как врежу немцу под зад! А другой меня за шиворот и кричит. Потом выхватил пистолет и нацелился в мою голову. У меня дыхание перехватило. А родители бросились к нему в ноги. Долго мучил меня немец, а потом отпустил. Помню его слова: «Шлехт, киндер!»...
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ...Мариенбургская крепость была построена в XIII-XV веках иерусалимским немецким домом ордена госпициума Пресвятой Девы Марии, окрещенного во всех учебниках мира «орденом крестоносцев». В средневековой Европе возникла идея освобождения святой земли от… мусульман (сегодня, по-видимому, наступило время расплаты за это) и потому она была построена. В последующие века крепость неоднократно разрушалась, восстанавливалась и перестраивалась.
Раньше главный дом ордена находился в Венеции, пока в 1231 году не начались военные походы против пруссов. А после окончательного покорения пруссов в 1280 году резиденция ордена из Венеции переместилась на пустынные берега реки Ногат, где и началось строительство Замка.
История замка не раз пересекалась с историей российско-польских отношений. Так, в начале XVII века, после окончания литовско-польской интервенции в Россию, в казематах замка оказались многие россияне. Среди них — пленённый поляками русский царь Василий IV (Шуйский), который закончил в замке свой жизненный путь. Не остался Мариенбург на обочине военной истории Европы и в XIX-XX веках: город оказался на пути вступавших в Россию и отступавших из неё войск Наполеона, устроивших в замке свои казармы и лазарет. Здесь же происходили и сражения противоборствующих сторон во времена двух мировых войн.
В январе 1945 года, готовясь к отражению советских войск, вступивших в Восточную Пруссию, немцы превратили древний замок Мариенбурга в мощную крепость. При обстреле замка советскими войсками сильно пострадала вся его восточная сторона. Поляки сразу после войны приступили к восстановлению этого великолепного сооружения, находящегося теперь под охраной ЮНЕСКО. Ныне в разрушенном состоянии пребывают лишь некоторые сооружения нижнего замка и некоторые фрагменты внешних крепостных стен.
Отошедший Польше полуразрушенный прусский замок в Мариенбурге поляки почти полностью восстановили, теперь сотни тысяч туристов ежегодно посещают этот город и восхищаются величием старинных сооружений. А вот отошедший России прусский Королевский замок в Кёнигсберге, конечно же, сильно разрушенный и требовавший не менее трудов по восстановлению, чем польский, нашими соотечественниками был сравнен с землей и уже нет его…
РЯДОВОЙ СТРАНЫ СОВЕТОВ ...Михаил Александрович подолгу любовался панорамой рабочего поселка. Озабоченно, как цапли у своих гнездовий, хлопотали на новостройках огромные краны. Давно ли был заселен пятиэтажный дом, в котором он живет, а рядом уже выросли другие…
Село Мантурово, всегда тихое, с угрюмцей, взбудоражилось, словно его тряхнул налетевший откуда-то вихрь. Допоздна хлопали калитки, оживленные мужики собирались по избам, дымили махоркой, о чем-то шумно судили-рядили.
Мишка толком не понимал, что произошло. Спозаранку, он выбегал на улицу и таращил на все удивленные, с голубинкой глаза. Все чаще слышалось в разговорах мудреное слово «колхоз». Одни, те, кто ходил в лаптях да в заплатах, произносили его с облегчением, другие, богатеи, цедили его сквозь зубы зло и хрипло, словно в горле застряла кость.
Мишка знал, что за околицей земля не кончается, что там, за горизонтом, есть другие села, есть даже такой город — Питер. И Москва. О них ему рассказывали в школе. Оттуда и докатилась до Мантурова чудотворная сила Октября, всколыхнула сонную жизнь деревни, зажгла искорки в крестьянских глазах.
Однажды, проснувшись, Мишка увидел одевавшегося отца.
— Ничего, жинка, все идет правильно, — бросил он на ходу матери и вышел.
Что он собрался делать?
Мишка юркнул за ним. Из покосившегося сарая отец вывел отощавшую корову, подвязал к ошейнику повод и куда-то зашагал.
С улицы доносились мычание коров, скрип телег. Люди со всех сторон вели скотину, везли сохи, палаты и другой нехитрый бедняцкий инвентарь. Все стекались в одно место. Так становилось явью то, что из уст в уста летало словом «колхоз».
Мишкины родители душой прикипели к новой жизни и чуть свет уходили из дома на коллективный двор. Быстро нашел свой путь и старший брат Иван. Он вступил в комсомол и целыми днями пропадал, как он выражался «по важному делу». От него Мишка услыхал еще одно загадочное слово «раскулачивать»...
КАК НЕПРЕДСКАЗУЕМА ЖИЗНЬ ...Историю глубокой, безнадежной и неугасимой любви ее дяди она услышала по большому секрету от его сестры. Война застала Николая Ивановича на Кавказе, где он служил после окончания лётного училища. Будучи курсантом, он встретил и благоговейно полюбил веселую, пленительную одинокую женщину, которая произвела на него неотразимое впечатление. Она родила ему двоих детей. Но, как часто бывает в жизни, их счастье длилось недолго. После окончания войны он пытался несколько раз прервать первый брак, который считал самой большой ошибкой в жизни. Он находился в полном беспрекословном подчинении своей властной жены, постоянно грозящей пожаловаться его начальству за внебрачную связь с другой женщиной. Для военного летчика это был крах: разрыв с любимой работой, увольнение в запас. Она знала, что он этого не может допустить. Так прозаично закончился роман, который составлял главное содержание всей его жизни. Изобретательный, дальновидный расчет жены сделал его несчастным человеком. Он всегда тяжело с трагическим видом вздыхал, в его затуманенном взгляде была безнадежность и обреченность. Ей удалось удержать его возле себя, но она не смогла заставить его не думать о любимой женщине, о детях, которые ему были дороги. Ежемесячно, пока он был жив, он высылал часть денег на их содержание, хотя это сопровождалось каждый раз семейным скандалом. Такое положение не могло не отразиться на его здоровье. Он страдал сердечно-сосудистой патологией, приведшей его к декомпенсации сердца. Пытаясь выйти из тяжелого состояния, самостоятельно принимал новейшие препараты, что привело его к гибели от цирроза печени. Марина часто виделась с ним, он погибал на ее глазах, и она, будучи уже молодым специалистом после окончания мединститута, не смогла предотвратить его гибель. Это был исключительно скромный, порядочный, отзывчивый, кристально честный человек, редкого душевного благородства. Выходец из типичной украинской, интеллигентной семьи, которой можно гордиться, он обладал высокой принципиальностью, ненавидел двуличие, мещанство, людей нечестных, способных приносить подношения, особенно за счет государства, и презирал тех, кто разрешал принять таковые, был ярым врагом бюрократизма.
Он намного пережил своего брата Сергея, погибшего под Харьковом, могилку которого она долго разыскивала из-за неточности в извещении о месте захоронения.
Странно, что нигде в прессе она не смогла прочесть его биографию. Какая необходимость скрывать свою родословную, повторяя ошибку Сталина. Ведь правду скрыть нельзя. Рано или поздно она всё равно всплывёт. Напрасно об этом забывают многие.
Снова телеоператор остановился на облике Александра Николаевича. Перед её взором предстало знакомое, дорогое сердцу, лицо дяди, заменившего ей родного отца...
РОКОВАЯ ВСТРЕЧА ...По-русски он изъяснялся теперь несколько хуже, подзабыл видать, но слова вполне можно было разобрать. Выяснилось, что приехал Фриц в область в качестве почетного сопредседателя немецкого благотворительного фонда помощи детям и престарелым и теперь с экспертами ездил по районам, проверял, куда пошли деньги, выделенные в прошлом году. Попутно решался вопрос и о развитии туристического бизнеса. Немцу удалось оторваться от назойливых провожатых, приставленных к делегации местными властями. И вот — такая встреча, чему он несказанно рад. От немца вообще просто разило благополучием, и только по этому уже можно было определить, что он иностранец. Наши старики так не выглядят. Прохожие просто недоумевали, глядя на эту встречу: что может быть общего между солидным пожилым господином и стариком-доходягой в засаленном бушлате, стареньких брюках и убитых ботинках.
Слово за слово, Егорыч и сам не понял, как пригласил немца в гости. «И зачем только сболтнул, — думал он теперь, — а вдруг согласится?». Как-то неловко было ему вести этого расфуфыренного немца в свою хибару. Как назло, тот согласился, причем с удовольствием, заявив, что и сбежал от провожатых с тем, чтобы воочию выяснить, как живут в России престарелые. Егорычу стало вовсе не по себе, а немец предупредил по мобильнику руководителя делегации и они направились в гости.
Бодрячок немец рванул так, что Егорыч едва поспевал за ним. Он вообще ходил небыстро, опираясь на клюку — давало знать ранение. Первые двести метров он держался, виду не подавал, а потом выдохся и предложил проехаться на трамвае, хоть и было до дому чуть больше остановки. «А ведь удостоверения у немца, чай поди, нет», — мелькнуло в голове, когда подошла кондукторша. Пришлось потратиться на билет и настроение вовсе испортилось, ведь приходилось считать каждую копейку. Пенсию хоть и платили, но половину ее отсылал Егорыч беспутному сыну-алкоголику. Жена от того ушла, а сын, возвратившись из армии, помыкался в поисках работы, и в итоге присоединился к папаше. Хоть и жили в одном городе, но, что б не видеть эти вечнопьяные рожи, Егорыч сына с внуком на порог не пускал, поэтому соседи и считали его одиноким. Не слал бы он им и денег, да покойнице обещал. Из-за этого обещания, кстати, не желал идти и в дом престарелых. С тех пор как померла старуха, жизнь совсем уж потеряла смысл. И эта помощь осталась, пожалуй, единственным поводом для жизни, хоть и знал Егорыч, что все его деньги идут на пропой. Да что тут поделать, когда вся страна спивается, ладно хоть сыну с внуком, благодаря ему, воровать не приходится. Остатка пенсии едва хватало на лекарства, да на прокорм. Впрочем, иногда и сам Егорыч поддавал с тоски: вроде бы время пожинать плоды, а жать-то и нечего.
Немец был несколько удивлен, когда Егорыч открыл перед ним дверь своей квартиры...
® Журнал «СЕНАТОР». Cвидетельство №014633 Комитета РФ по печати (1996).
Учредители: ЗАО Издательство «ИНТЕР-ПРЕССА» (Москва); Администрация Тюменской области.
Тираж — 20 000 экз., объем — 200 полос. Полиграфия: EU (Finland).
Телефон редакции: +7 (495) 764 49-43. E-mail: [email protected].
