ЭШЕЛОНЫ ИДУТ НА ЗАПАД

До города, в котором я живу, немцы не дошли каких-то 400 километров — ровно столько, сколько отделяло и отделяет Нижний Новгород (тогда — Горький) от Москвы. Но опасность ночных авианалетов на город сохранялась вплоть до лета 1943 года, а особенно интенсивно пытались бомбить Горький в 1941-первой половине 1942-го: тогда были частично разрушены автозавод, завод имени Ленина, станкозавод и другие важные объекты, производившие вооружение для фронта. Тем не менее, город не стал добычей войск Вермахта и не пополнил список оккупированных ими территорий. Однако и в Нижнем Новгороде есть люди, не понаслышке знающие, что это значит — подчиняться порядку, установленному врагом.
На долю героя нашего рассказа — Болеслава Пересады, жителя Украины, которого после войны судьба забросила в Горьковскую область, выпало свое испытание — 16-летним юношей быть угнанным на работы в Германию, выжить и вернуться на родину. К сожалению, сейчас его самого уже нет в живых, но о тяготах, через которые ему пришлось пройти, рассказывает оставленная им рукопись под названием «Эшелоны идут на запад». По словам сына Болеслава Пересады, боль от пережитого его отец пронес через весь свой земной путь, а накануне 45-летия Победы все-таки решил оставить письменные воспоминания о том страшном времени. Он мечтал издать свою рукопись, но до сих пор это бесценное свидетельство хранилось лишь в семейном архиве Пересадов (цитаты из рукописи выделены жирным шрифтом). И если бы не наше случайное знакомство с его сыном Алексеем, наверное, еще долгое время так там и хранилось бы. «Вот уже и 60-летие Победы подошло, а мечта отца так и не исполнилась», — посетовал он, коротко поведав историю отца. Я же со своей стороны предложила написать статью об этой уникальной рукописи, чтобы хотя бы таким образом история его отца стала достоянием общественности.
Итак, детство и отрочество Болеслава Пересады прошло в небольшом украинском городке — Днепродзержинске. В то роковое лето 1941 года по окончании шестого класса он жил в преддверии предстоящего отдыха — родители уже успели купить билеты на пароход до Никополя, и день 21 июня запомнился приятными хлопотами, связанными со сборами в дорогу. Тогда никому и в голову не могло прийти, что мысль об отдыхе станет лишь мечтой на долгих четыре года: уже на следующий день в каждом доме, на каждой улице только и было слышно — «война»…
С ее началом жизнь в городе резко изменилась: бумажные ленты, наклеенные на окна крест-накрест, будто перечеркнули все хорошее и доброе, что навсегда теперь должно было остаться в столь притягательном и недосягаемом довоенном прошлом. В каждом дворе были выкопаны щели — небольшие узенькие окопы, в которых можно было укрыться в случае воздушного налета.
Война пришла в город в одну из июльских ночей, осветив небо белесо-лунным светом, исходившим от немецких осветительных ракет, и загрохотала взрывами. Люди в спешке покидали свои дома. Перебраться как можно дальше от непосредственных мишеней вражеской авиации — заводов — на окраину города решила и семья героя нашего рассказа. Войск в Днепродзержинске не было из-за отсутствия переправы через Днепр, зато венные эшелоны проносились в направлении Днепропетровска едва ли не ежечасно.
В начале августа в городе были преднамеренно взорваны заводы, после чего улицы затихли в тягостном ожидании приближающегося с запада фронта. «Утром 18 августа я увидел, как по нашей улице бегут люди с детьми и узелками, а за ними идет солдат в незнакомой зеленой форме, повторяя: «Вег! Вег!» Он был высоким, рыжим, рукава куртки засучены до локтя, за поясом гранаты с длинными деревянными ручками. Солдат зашел во двор, приказал всем выйти и, уточнив: «Аллес?», бросил гранату в погреб».
Жителей городка немцы собрали у дороги, отделили мужчин и погнали их в сторону соседнего поселка. Отец Болеслава Пересады, которого из-за «брони» на фронт не взяли, оказался в этой же группе мужчин, однако ему повезло и спустя несколько часов он вернулся в семью, укрывшуюся в ближайшем пригородном совхозе. Он рассказал, что немцы разделили их на группы по 12 человек и в каждой группе половину расстреливали, а остальных отпускали. Кроме того, немцы уничтожили всех евреев. «Так начались черные дни оккупации».
Город стал жить по другим законам: на улицах появились немецкие патрули — военная жандармерия и полиция (в качестве полицейских были задействованы вчерашние красноармейцы, которые теперь ходили в серых шинелях с белыми повязками, украшенными надписью «Шуцман»). В здании школы открылась комендатура, рядом с которой вывешивались приказы, большая их часть начиналась со слов «запрещено», а оканчивалась словом «расстрел». Все мужское население городка обязано было пройти регистрацию, ослушавшегося приказа также ожидала смерть.
Семья Пересадов выживала в труднейших условиях. Отец работал на лесопильном заводе и, хотя работающим выдавали карточки на хлеб, еды все равно катастрофические не хватало. «И пошли женщины — эти вечные мученицы войн — по селам. Одежду, обувь, ткань, посуду меняли на зерно, кукурузу, масло. Ходил и я с мамой два раза в ближайший к городу райцентр Кринички. В один из таких разов хозяйка хаты, в которой мы удачно провели товарообмен, накормила нас борщом с уткой. То ли мы тогда были очень голодны, то ли хозяйка оказалась большой искусницей, но вкус того супа я запомнил на долгие годы».
Тем временем наступил 1942 год. Жизнь в городе бурлила: открывались частные магазины, фотоателье, сапожные мастерские, одним словом, народ активно втягивался в бизнес — надо же было как-то жить дальше! В семье Пересадов тоже решили заняться предпринимательством и вскоре открыли, так сказать, свое дело — освоив нехитрую технологию, стали варить мыло. Мать на бойне доставала непригодные в пищу жировые отходы (соскребки со свиных шкур), на рынке покупала каустическую соду, запасы которой хранились на азотно-туковом заводе, а жир и каустик — основное сырье для приготовления мыла. В военное время мыло, так же, как и керосин, спички, соль, были самыми дефицитными товарами, поэтому брали его охотно. Так мыловарный промысел позволил всей семье выжить в первый год оккупации и встретить 1943 год.
С момента прихода немцев в городке появились красочные рекламные плакаты, приглашавшие молодежь уехать в Германию. И некоторые от безысходности соглашались на это, однако сами немцы рассчитывали на большее количество желающих, поэтому в скором времени начались облавы — девушек и парней стали насильно отправлять работать на «благо великого Рейха».
В августе 1943 года Болеславу Пересаде исполнилось 16 лет — по установленному немцами порядку в этом возрасте молодому человеку предстояло пройти медкомиссию. В городке к тому времени уже хорошо знали — после таких медкомиссий родные могли никогда больше не увидеть сына и лишь спустя время узнать, что он отправлен в Германию «для лучшей жизни». Тогда благодаря матери, развернувшей бурную деятельность по спасению сына и не пожалевшей для этого последних денег (она заплатила врачу (русскому), выдававшему справки и написавшему диагноз «туберкулез»), герою рассказа удалось на время отодвинуть суровые испытания, уготованные для него жизнью. «Это было на Спасов день — 19 августа 1943 года. Казалось, беда миновала, однако, на самом деле, судьба просто на время перенесла срок исполнения приговора».
В сентябре того же года под натиском Красной армии немцы попятились назад. И хлебосольные украинские села запылали с новой силой: фашисты оставляли после себя лишь выжженную на многие километры землю. А простые жители пытались укрыться от карателей, с надеждой ожидали нового фронта, который теперь подходил с востока, и со страхом думали, как пережить еще и его. Семья Пересадов, погрузив на немощную лошаденку то немногое, что осталось от их довоенного «богатства», покинула город, направившись к родственникам матери в селение Красногригоровка. По дороге им приходилось откупаться от полицаев: немецкие марки те уже не брали, зато от соли ни один не отказался.
В Красногригоровке, как и в Днепродзержинске, всем новоприбывшим также необходимо было пройти регистрацию, после которой отца приставили к полицаям ездить по дворам и следить за процессом конфискации живности для немецкой армии. А младшего Пересаду вместе с другими молодыми людьми и девушками, еще не угнанными в Германию, определили в группу, занимавшуюся уборкой кукурузы. «Декабрь был морозный, снегу — по колено, и не убежишь: вокруг охрана. Дни зимой короткие, поэтому работали от темна до темна. Обед привозили прямо в поле — галушки в долбленых деревянных корытах — как свиньям».
После того, как вся кукуруза была собрана, молодежь привлекли к рытью окопов на правом берегу Днепра. В один из таких дней группу в 50 человек, в составе которой был и Болеслав Пересада, окружили какие-то всадники и погнали в город Марганец. Объяснение, что к чему, было кратким: Германия нуждается в рабочих руках. В некогда живописном украинском городке Марганце (в котором, кстати, родился герой нашего рассказа) несчастных затолкали в четырехэтажную школу и держали без света и воды. В коридорах и бывших классах томились несколько тысяч таких же пригнанных из разных мест мужчин и подростков. Двор школы был обнесен колючей проволокой, рядом с которой утром столпились сотни женщин — матерей, жен, сестер и дочерей. И каждая выкрикивала самое дорогое для нее имя. «Болик! Болик! — беспрерывно кричала мать, пытаясь найти меня. Я увидел ее и подал знак, а она перебросила мне через проволоку кусок сала — первую и последнюю передачу сыну».
После этого стихийного свидания с родными узников под конвоем пригнали к железной дороге и погрузили в вагоны, после чего эшелон тронулся, взяв курс на запад. По пути в неизвестность в промозглом вагоне, до отказа забитом людьми, Пересада-младший вспоминал свою недавнюю жизнь в поселке: как однажды на постой в их дом были определены трое немецких унтер-офицеров, как он беседовал с ними на немецком, а потом все пытался понять своей мальчишеской головой, как эти люди, так похожие на обычных, нормальных людей, могли начать эту жуткую войну и почему до сих пор продолжают уничтожать советские города и села?
Новый лагерь встретил очередную партию узников уже в Польше, в городе Перемышль. Здесь на обширной территории расположились ряды каменных одноэтажных зданий (скорее всего, бывшие конюшни). Спали заключенные на нарах, покрытых соломой, на обед каждому выдавали котелок какой-то похлебки без хлеба. Но главным для всех было строгое соблюдение режима, суть которого сводилась к построению дважды в день и бесконечным перекличкам. Территория лагеря, как водится, обнесена колючей проволокой, по всему периметру — вышки с прожекторами и пулеметами. Хочешь умереть сразу, не мучаясь — предприми попытку к бегству: убежать все равно не удастся, зато навсегда избавишься от постоянно преследуемого чувства голода и побоев.
Однако Болеславу Пересаде в этом лагере предстояло пробыть совсем недолго — через три дня начали формировать очередной эшелон для отправки рабочих рук для Германии. Кто знает, как сложилась бы его жизнь, если бы он уехал тогда, пока же молодого человека вынуждены были оставить на территории лагеря из-за начавшегося у него тифа. Так он остался совсем один — всех земляков отправили в Германию предыдущим поездом.
На вражеской территории украинский хлопец из Днепродзержинска оказался уже в январе 1944 года, их эшелон был направлен в немецкий город Лерте, находящийся в западной Германии. Новый пересыльный лагерь представлял из себя квадратный участок с рядами одноэтажных деревянных бараков, разделенный на две части — грязную и чистую: из первой во вторую можно было попасть только после прохождения санитарной обработки. Позже он узнал, что этот лагерь предназначался для санобработки невольников, прибывающих со всей Европы, здесь же формировались группы для рабочих лагерей. Как выяснил Болеслав Пересада, его новые знакомые, появившиеся по дороге из Польши, мечтали попасть в батраки к хозяину — это был хоть какой-то шанс выжить. Кормили в лагере баландой из брюквы и картофельных очисток один раз в день. «Вонь этого варева я запомнил на всю жизнь, а запах вареной брюквы у меня и сейчас вызывает спазмы желудка».
В феврале 1944 года его вызвали в канцелярию пересыльного лагеря, где он и узнал о своей дальнейшей судьбе — его направляли на работу к мастеру по имени гер Брунке, а работать предстояло на ремонте железнодорожных путей. Новым домом, тюрьмой и местом великого ликования через каких-нибудь 15 месяцев для него и еще 14 человек должна была стать станция Гарбольцум, расположенная недалеко от города Брауншвайга.
Новый лагерь-дом представлял из себя одинокий барак, стоящий рядом со зданием вокзала и выходивший окнами прямо на платформу. Барак был разделен на две части — в первой находилось пять двухэтажных кроватей (нар) с матрацами, подушками из соломы и некоторым подобием одеял в клетчатых пододеяльниках, во второй части располагались кухня, кладовая с продуктами и жилая комната для повара. Кормили их раз в день — по вечерам. Как правило, это был суп вермишелевый или крупяной с кусочками жира (мяса не давали ни разу), четыре тоненьких кусочка хлеба на один укус, два из которых были смазаны таким же тоненьким, как сам кусочек, слоем маргарина, а два других — свекловичным мармеладом.
В качестве одежды рабочим полагались брюки и куртка из непонятной ткани, ломающейся на сгибах и расползающейся при стирке, на ноги — ботинки из материала, очень напоминающего по качеству дермантин, прибитого к деревянным подошвам. Работали они под руководством троих мастеров-пенсионеров ежедневно по 12 часов — с 6 утра и до 6 вечера, кроме воскресенья. Этот единственный день предназначался для хозяйственных работ (к примеру, ремонта обуви, так как деревянные колодки регулярно снашивались), разрешались и редкие встречи со знакомыми из соседних деревень.
Любопытно, что наиболее светлые воспоминания у Болеслава Пересады остались о хозяине — мастере Брунке. По его словам, это был спокойный добрый старик, который ни на кого не повышал голоса, более того, все его команды, касающиеся работы, напоминали просьбы, потому что каждый раз к сказанному он добавлял «битте».
«Рядом с нашей станицей был сахарный завод, а на его территории располагался лагерь для советских военнопленных, туда попадали только офицеры — от лейтенанта до полковника, а также оказавшиеся в плену летчики. Вот они иногда и помогали нам, чем могли. Вообще советских военнопленных не то, что за людей, и за пленных не считали: у других — французов, поляков — на спине масляной краской было написано «К.Г»: криксгефанге, что значит, военнопленный, а у наших — «С.У»: Советунион».
Так прошел год, наступила весна 1945 года, участились случаи объявления воздушной тревоги: ту часть Германии, где находился герой повести «Эшелоны идут на запад», все чаще бомбили союзники СССР — американцы и англичане. От одного из таких взрывов барак, в котором жил Болеслав Пересада, весь перекосило, крышу снесло. Юноше пришлось переехать жить к одному знакомому поляку, работавшему батраком у хозяина. 10 апреля жители этого населенного пункта приготовились к встрече американских войск. «Войска пришли в виде молодого офицера американской армии, который въехал с западной стороны улицы на джипе. На заднем сидении находился солдат с пулеметом, установленным на треножном штативе. Через некоторое время появились автоколонны «Студебеккеров», за ними шли мощные тягачи на низкорамных прицепах, танки и снова — колонны автомашин».
Автор текста отмечает, что несмотря на то, что до полной победы оставался еще месяц, для них война закончилась 10 апреля 1945 года. Доживших до этого счастливого дня ожидала долгая дорога, но это была уже дорога домой. Американцы организовали отправку всех освобожденных до правого берега Эльбы, который был под контролем советских войск. «Прибывших встречали военные в невиданной нами ранее форме, у многих было в руках оружие, грудь солдат и офицеров украшали ордена и медали. Руки за спиной, колючие злые глаза, сжатые губы, ни одной улыбки — так, наверное, во все времена победители встречали своих врагов или предателей. Одним словом, не очень радостная встреча. Представляю, что чувствовали прибывающие с левого берега Эльбы мужчины, бывшие военнопленные».
После выхода на берег женщинам и детям приказали занимать места в стоящем на путях пассажирском составе, а всем мужчинам — сойти в сторону и построиться в колонну. На второй день пути они оказались в лагере для репатриированных. Территория лагеря была обнесена колючей проволокой, находилась под охраной и имела пропускной пункт, так что свободный вход-выход из лагеря был запрещен. Сначала всех зарегистрировали, затем расселили в землянках по 90-100 человек. Питание было армейское, спали на еловом лапнике. Для проверки и выяснения личности каждого вызывали в землянку, в которой разместилась контрразведка «Смерш». «Вызвали один раз и меня. Офицер в чине капитана задал мне несколько вопросов: зачем удирал на запад? на каком заводе работал? Я ему ответил, что на запад меня привезли в закрытом вагоне с проволокой на окнах, а на заводе я не работал».
В дальний многодневный пеший поход на родину автор рукописи смог отправиться только в начале июля в составе батальона, которому было присвоено наименование «Хозяйство Дитковского». То, что такие толпы людей идут пешком, им объясняли тем фактом, что транспорт занят под вывоз репараций. «Мы видели идущие на восток поезда, груженные станками, машинами и другим оборудованием. Кроме того, домой возвращалось множество воинских эшелонов, в которых ехали демобилизованные фронтовики. Так что наш пеший переход на Родину был вынужденной необходимостью».
20 августа 1945 года их 50-дневный поход по территории Германии и Польши окончился в Бресте. Далее свое трудное путешествие к родным местам юноша вместе с остальными продолжил уже в вагоне товарного поезда, который через 10 дней пути доставил их в Ростов-на-Дону. Там он был зачислен в рабочий батальон — так началась его 7-летняя служба в армии. «В течение зимы меня дважды вызывали в контрразведку, задавали вопросы. Мои ответы «Да, угнали», «Да, работал на железной дороге», «Да, освободили американцы», «Да первым эшелоном уехал в советскую зону», видимо, удовлетворили их, так как соответствовали действительности. Меня больше никогда ни в чем не обвиняли. Однако человеком третьего сорта я остался на всю жизнь, точнее до августа 1991 года, когда рухнул большевистский режим, и в нашей стране появились зачатки демократии, только вот лучшие годы жизни было уже не вернуть».
Своих родных впервые после войны Болеслав Пересада смог увидеть только летом 1946 года, когда получил недельный отпуск. Все его родственники — мама, сестра, а также двоюродные братья и сестры были живы. А об отце толком ничего не было известно. Знали только, что его тоже угнали в Германию, весной 1945 года родственница матери видела его в американской зоне оккупации немецких территорий, звала вернуться домой, но он ответил, что будет искать сына. Первое письмо от него семья получила только в 1950 году.
В Горьковской области автор повести впервые оказался весной 1947 года в составе роты, направленной на заготовку леса для Северо-Кавказского военного округа. В этих же местах ему и пришлось продолжить военную службу. «Жизнь постепенно налаживалась. Я стал библиотекарем-почтальоном. В мои обязанности входило получать в поселковой почте газеты и журналы, доставлять их по квартирам офицеров, подшивать газеты в солдатской читальне. Иногда киномехаником ездил в город Горький за кинолентами, видел, как военнопленные немцы строят Чкаловскую лестницу, которая теперь является одной из визитных карточек города».
Война, ворвавшаяся так некстати в жизнь 14-летнего юноши Болеслава Пересады, расставила свои акценты. «Отец всю жизнь переживал, что так и не смог получить высшее образование, а ведь он был очень способным: свободно говорил на немецком, польском языках, писал стихи, играл на фортепиано и аккордеоне», — говорит Алексей Пересада.
В августе 1945 года автору рукописи «Эшелоны идут на запад» исполнилось 18 лет. По возвращении на родину его ожидала семилетняя служба в армии, затем — учеба в Горьковском автотранспортном техникуме, который он с отличием окончил (его фотография и по сей день украшает Доску почета вместе с фотографиями других выпускников техникума, получивших Красный диплом) и работа.
Как известно, Германия признала политику нацизма как античеловеческую и склонила голову перед всеми, кто пострадал от режима Гитлера. Отдать дань оставшимся в живых узникам концлагерей, а также тем, кого подобно Болеславу Пересаде, угнали на работы в Германию, был призван и созданный в 1987 году неправительственный гуманитарный фонд имени Генриха Бёлля (Германия), руководствующийся фундаментальными политическими ценностями в сферах экологии, демократии, солидарности и ненасилия, а также способствует утверждению уважения между людьми разных национальностей, разными культурами и политическими мнениями. Болеслав Пересада некоторое время переписывался с этим Фондом, представители которого собирали данные обо всех, кто был вынужден встретить Победу в немецком концлагере или на принудительных работах все в той же Германии. Свои данные на адрес этого Фонда направил и герой нашего рассказа, а спустя время на его имя пришло приглашение посетить Германию — теперь уже в качестве туриста. Как сказал Алексей Пересада, то приглашение опоздало где-то на полгода — осенью 1992 года отца они похоронили, так что второй раз побывать на земле, где прошло в трудах полтора года его жизни в юности, Болеславу Пересаде так и не пришлось.