ИСКАЛИ МУРАВЬЕДОВА
(Рассказ)

1. ДОКУМЕНТЫ

Старшина Муравьедов находился в составе экипажа капитана Бугоркина с 24 мая 1941 года до момента гибели 24 июня 1941 года.
Из боевого донесения штаба 130 скоростного авиаполка № 2 от 24.06.41.
1. В период 5.10. — 14.15. 130 СБАП под командованием капитана Бугоркина и капитана Коломийца наносил удары по мотомехколонне противника на шоссе Кобрин-Картуз-Береза.
2. Над целью самолеты были обстреляны зенитным огнем из танков. После отхода от цели были атакованы истребителями противника. Не возвратились с боевого задания два экипажа.
24.06. вылетели в 1.30. Сбиты два экипажа. Один — старшего лейтенанта Медведева.
Из записей в летной книжке штурмана 130 авиаполка полковника Орлова К.Г.
24.06.41. мы не вернулись на базу, а на сильно поврежденном самолете произвели посадку на фюзеляж на аэродроме Гноево.
Из рапорта старшего лейтенанта Медведева.
В книге потерь личного состава частей 13 авиадивизии за 1941 год значится:
130 авиаполк.
24.06.41 года. Не вернулись с боевого задания из района Картуз-Береза старшина Муравьедов Константин Павлович, стрелок-радист, 1911 года рождения, уроженец Красноярского края, Дудинского района, с. Лихатово.
Жена Муравьедова Евдокия Васильевна, Полесская область, ст. Горовичи, м. Бобровичи, ДНС.
Зам. начальника архивохранилища Гостев.

2. САМОЛЕТ

Самолет лежал в очень вязком грунте, где не просыхает почва, среди сгнивших деревьев. Заместитель Плужина Иван Кучков искал его пять дней.
Они вышли в лихую погоду. То дождь шел, то ветер сгонял с ветвей капельки влаги — и все за воротник. Низко улетали птицы — короткой осени быть. Перед ними была равнина, а за нею — болото, клепанное мхом, и они видели, как ветки, раскачиваясь, стряхивали с себя листья и как листья, подхваченные ветром, летят в ту сторону, где распласталась черная топь.
В деревне Кучков взял добровольцев из числа учащихся. Первый секретарь райкома Жеребец лично отбирал кандидатов — не блох же ловить собрались. Местный капитан, принимавший Кучкова, отозвался о Жеребце весьма почтительно:
— Человек всемирно образованный, окончил партийную школу и всего Фэнгельса знает, но в диктанте на 120 слов сделал 140 ошибок, потому метил в обком на отдел пропаганды, но для остужения характера прислали сюда. Район же в большом почете. Задача простая: выжать все, что можно. Жеребец умеет выжать молниеносно. Поиски самолета ему как подарок. На беговом коне въедет в область.
Просил Кучков десять пацанов, но Жеребец при всей заинтересованности разъяснил, что располагать на такое количество мы никак не можем, располагайте меньше, так как школа не бездонный ящик и бочка тоже, на всю школу пацанов шесть, зато, сказал он, дадим лесника. Человек новый. Месяц выходит на работу — еще ни разу не напился и не украл. Значит, есть сила воли и можно будет из него сделать настоящего коммуниста.
— Послезавтра и отправляйтесь, а я вам партийно-комсомольскую путевку сейчас выпишу. Как правильно писать: фторнек или фторник? Искал в словаре, а там только фуфайка.
Кучков с уважением смотрел на первого секретаря: несмотря на ученость, человек не стесняется спрашивать, если не знает. Таких любознательных людей, не устающих интересоваться, мог воспитать только наш подлинный строй.
Все отделы райкома переключились на обеспечение экспедиции. Одни спускали колхозам разнарядки по провианту, другие — по совковым инструментам, третьи раздобывали рацию, вынутую из раскуроченных после войны танков, за что виновные были привлечены к суровой ответственности. Провели районное совещание по поддержанию инициативы в поиске самолета и утверждению поисковой комиссии с повесткой: выборы председателя и доклад избранного председателя товарища Жеребца о задачах комиссии и путях дальнейшего улучшения ее работы. Людей, прибывших с отдаленных мест, разместили там же, где и Кучкова, в Доме партпросвещения.
— Смотрите, — сказал Жеребец, — чтоб не было так, как в прошлый раз на совещании пропагандистов, когда сторож нашел на скамеечке женские трусы с зашитым в них партбилетом.
— Задача комиссии, — заявил выступивший заввоенотделом, — наглядно показать героизм советского народа в борьбе против немецко-фашистских захватчиков.
— Задача, — поправил Жеребец, — в том, чтобы наглядно разъяснять роль партии в военно-патриотическом воспитании и неустанно пропагандировать ее среди советских людей.
Вместе со всеми Кучков сел в президиум и захотел спать, но воздержался. С большим удовлетворением он отметил про себя, что решение принято единогласно. В нем указывалось о необходимости еще более повысить ответственность каждого коммуниста за состояние военно-патриотической работы, приложить все возможности в связи того, чтобы, как говорится, персонально подобрать достойного инициатора поисков самолета ввиду важности вопроса и намечающегося представления к награде.
Совещание рассмотрело и отвергло предложенные кандидатуры. Библиотекарь Калашникова, выдвинутая роно, действительно добилась серьезных результатов, но ей еще необходимо много над собой работать, потому что слаба на передок, недаром прозвана автомат Калашникова, и уже не один активист обжигался об ее кружевные простыни, как об утюг. Инженер, выдвинутый МТС, добросовестный работник, но уже получил одну награду. Столь же не выдерживают никакой критики остальные выдвинутые. Необходимо, указывали выступавшие, не откладывая в долгий ящик, подобрать инициатора поисков героического сбитого самолета из числа нашего замечательного рабочего класса и трудового крестьянства, добившихся небывалых успехов в уборке урожая и трудовой дисциплине.
Вместе с Жеребцом Кучков проехался по району. Они побывали на стройплощадке, где экстренно возводилась трибуна для траурного митинга в ознаменование немецко-фашистских стервятников и сбитого ими самолета, в больнице, где желудочники с воодушевлением глотали лекарства. Везде явственно ощущался энтузиазм. Резко понизилась смертность у симулянтов из райбольницы.
На комсомольском собрании школы, проведенном на тему: «Ах ты, подлая война, что ты нам наделала», Кучков получил слово. Стараясь сказать что-то искреннее и коренное, он живо обрисовал о международном положении и подвиге советской авиации, а также о таких героях, как Мересьев, отдавших свои ноги, чтобы нам хорошо жилось. Была встреча с учителями, Кучков разъяснил им общие задачи и как надо любить детей. Под влиянием обстановки в голове стали зарождаться исторические мысли, промелькнула фамилия Песталоцци. После этого, выйдя из деревни, двинули к леснику, на поляну, столь же голую, как голова психиатра Субботинского, как и все, охотно помогающего органам…

3. ОПОЗНАНИЕ

Следующий день Кучков провел в небольшом городке Д., который не называю городом N. из отвращения к плагиату. Городок расположился в северо-восточной части огромного лесного массива и до исторически недавнего времени омывался неглубоким озером, образованным от впадения в него реки Вонючки.
Места были старинные, уходящие корнями в темень веков. Кавторанг с его дотошностью легко установил имя первого и единственного летописца здешних краев, которого временно звали Иоахим, по прозвищу Мудрый, постоянное же имя комиссия вот уже двадцать лет выясняет. Иоахиму принадлежала честь открытия мази от желудочной боли, которую потом, конечно, упер проезжий европейский купец Мазиар Карим, дабы использовать как рвотное средство.
Глава первая, переходящая в третью сообщала: «Сей град был заложен людьми, великими числом и мелкими в деяниях. Господь наказал их неуемной злобой, и они вкушают один от другого отвращение к себе и всем иным подобным».
Летопись оборвана, едва начавшись, по причине преждевременной смерти автора, на чем история цивилизации городка вынужденно прекращалась.
Облизав указательный палец, Кучков перевернул страницу. Он почувствовал, что его за ногу кусают клопы. Пробегали мимо и тараканы, и были они особенные — черные, жирные и с шумом. Тем не менее, капитан второго ранга занятий не прекращал, а напротив, с возрастающим упорством читал отчетный доклад Жеребца на последней партконференции.
Прошло лишь 30 лет со дня освобождения от ига помещиков и капиталистов, а город преобразился до всеобщей неузнаваемости. Кругом запестрели такие красочные названия улиц, как Карла Либкнехта и Челюскинцев, набережная опоясалась зеленым эллипсом, и москиты навсегда покинули негостеприимные берега бывшей Вонючки. Построено и отремонтировано не менее одной школы, свыше двух спортплощадок. Без ложной скромности докладчик указывал: «Застав городскую культуру в состоянии развала в работе, мы направили первоочередное внимание на дальнейшее неуклонное повышение идейно-теоретического уровня населения на новом этапе».
Это и есть диалектика развития, подытожил кап-два, не скрывая удовлетворения. Он поблагодарил местного капитана за исчерпывающие сведения и провел вечер у него в доме.
Жена капитана имела грушеподобный живот, совсем как у японских мастеров сумо, руки, повисшие вдоль тела, и белые, лишь частично волосатые ножки. Она ничего не слышала о диалектике, зато хорошо знала, что такое зубровка. На просьбу изыскать таблетку от головы ответила застенчиво: в наших местах лекарств не употребляют. «Не ищи здоровья в порошке, а ищи в горшке».
Кучков остался доволен ответом. Простые люди всегда вызывали в нем теплые чувства. Голова же, спешу успокоить читателя, скоро прошла. Пили за дорогого гостя, за хозяйку, за прекрасных дам, за присюйссстф...

4. БЛИНДАЖ

Капитан прилип расплющившимся носом к вагонному стеклу, а когда окно тронулось, замахал руками. Да, но что может быть лучше на свете, чем верхняя полочка и стук колес? Ритмичные подрагивания. Вспыхивающие и исчезающие блики света. «Давай ляжем на бочок», — прошептал внизу женский голос.
Поезд пер военнослужащих и их жен из-за границы, о чем свидетельствовали перевязанные веревками рундучки (по-штатскому — чемоданы) «Прощай, Германия». Из каждой страны советский народ тащит что-то свое, из Германии — настенные коврики, ламовые шубы, сервизы. Выгрузка вещей из вагонов производила неизгладимое впечатление.
Ехал Кучков домой помолодевший, хотя и нелегко дались ему поиски самолета. Однако же труды физические только взбадривали его, от них и усталость была приятная, ласковая, не та, что от бумажек. И все бы ладно, да вот вопрос: как спасся Муравьедов? Воспользовался парашютом? Но почему не воспользовались тем же пилот и штурман? Один — опытный летчик, второй — спортсмен-парашютист. Нет, старшина, так не бывает.
Не повинен ли старшина в гибели самолета? Кучкову даже встать захотелось и пройтись по купе руки за спину, будто здесь на табуреточке сидел, опустив поганые очи, преступник. Ты голову-то подними, не к чему на ботинки смотреть, ботинки теперь не убегут, а вот сам ты кто есть?
Под ним шел разговор на повышенных тонах.
— Жрать хочу, — шептал уже знакомый женский голос.
— Жри! — шипяще отвечал мужчина.
— А нечего, — в голосе женщины звучала обида.
— Почему нечего? — спрашивал он. — Сало есть, селедка, лук.
— Сало жирное, селедка соленная, лук горький.
— Чего же тебе надо? — свистел он.
— Жрать.
Кучков схватил папиросы и ушел в дальний конец вагона.
Из областного центра он позвонил Плужину, доложился и выяснилось, что вот по Муравьедову информация запоздала. Пора бы, кажется, и привыкнуть к тому, что у Плужнна спокойно не поживешь, у него как день, так и новые новости. Объявился Муравьедов на Московском плацдарме, где окончательно и погиб 12 ноября 41-го года.
— Что-то не вяжется, — сказал Кучков. — Муравьедова видели после войны, после госпиталя.
В трубке наступила длительная тишина.
Да, незряшной была вся экспедиция по болотам. В Москве сейчас старший лейтенант Куренев. Значит, повидаемся. И захотелось многое рассказать ехидному Куреневу, того, что сам пережил-перечувствовал за эту печально-радостную неделю.

***

Из объяснения бывшего комсорга 114 гаубичного артиллерийского полка 160 стрелковой дивизии 12 армии С. Г. Ильина.
12 ноября 1941 года в 3 часа 50 минут, после того, как отгремели залпы нашей 20-минутной контрартподготовки, начальник штаба полка, в то время фактически командир подполковник Червонный и помначштаба по разведке капитан Машков ушли в блиндаж связистов на высоту 64,4. Там находился начальник связи полка лейтенант Муравьедов Константин Павлович. Мне известно, что накануне в этом блиндаже побывал член Военного совета с писателем и писатель сказал: «Когда-нибудь мы приведем сюда людей, как в музей».
Блиндаж был трехъярусный. У верхнего яруса — железобетонное перекрытие. Нижний — двойной ряд железнодорожных шпал. Помещение разделялось коридором, где лежала посуда. В отсеке для отдыха — коммутатор, книги, ящик с комсомольскими документами.
Посоветовавшись с Муравьедовым, подполковник назначил здесь временный наблюдательный командный пункт и вызвал в блиндаж командира взвода разведки штабной батареи и командира отделения разведчиков с двумя разведчиками и связистом. Несколько позже прибыл командир 797 стрелкового полка. Он пришел о чем-то договориться с командованием поддерживающего его батальоны гаубичного артполка.
Примерно в 13.00 связь с КНП была прервана. Помощник начальника штаба капитан Топчиев направил связиста на исправление связи. Тот вскоре возвратился, доложив, что на высоте идет бой, слышны автоматы, гранатные взрывы. Топчиев посылает младшего лейтенанта Табакова, связиста и писаря штаба для выяснения обстановки. Они также возвращаются, неся на руках раненого Табакова. Капитан связался с начальником штаба 797 падка, от которого узнал, что и он не имеет связи с КПН.
Когда противник был отброшен, на том месте, где стоял блиндаж, все оказалось сдавлено, сглажено, рядом зияла воронка от тонной бомбы. В тот же день началась передислокация полка, и больше мы о погибших никакими сведениями не располагали.

***

Группа Куренева прибыла на высоту 64,4 и вокруг немедленно собралась толпа. С Куреневым было шестеро солдат, сержант и сапер, да бывший комсорг Ильин, да начальник экспедиции — историк военного музея Леночка Дьякова, да капитан Подклямзий, по прозвищу Яичко, проводивший отпуск в Москве.
Ильин оглядывался. Когда-то высота была сплошь голой землей, теперь всюду домишки, перепаханные участочки и показалась ему местность ниже, чем была раньше.
Разбили площадь на восемь квадратов 5х5 каждый, прочертили лопатами. Рыли осторожно, не торопясь. В первый день обнаружили бомбическое ядро времен Наполеона. Леночка сбросила чуть влажную шапочку. Какая удача! Именно здесь и располагался редут «Виктория». Отрыли несколько контрольных шурфов, наткнулись на автомобильную камеру. Ильин припомнил, что где-то недалеко действительно был гараж.

***

Кучков добрался до Москвы к концу недели. Неожиданно установилась теплая погода, но даже самый жаркий день рождается в холоде и ознобе рассвета. Город был в инее. Кавторанг отыскал нужный автобус. Он поехал в ведомственную гостиницу, выяснил, что номера с множеством коек, но есть одноместные люксы для генералов: умывальник в коридоре, уборная во дворе. В магазине ему нарезали чайной колбаски. К сему — сливочное масло, хлеб и перченый соус, такой острый, чтоб запомнилось. Героически съел и сразу на раскопки. Руку тряс Куреневу, с гордостью говорил о проделанной незаурядной работе. Хотя не обошлось и без огорчений, особенно по линии железных дорог. Двое суток без воды и кажется, что воняет как от немытой собаки, что вполне вероятно.
Куренев подтверждающе кивал: «Ох уж это министерство путем сообщения!» Он в свою очередь поведал кавторангу о своих делах. Как раз накануне, тоскуя без людей, перелистывал записи, зашифрованные его личной криптограммой.
— Можно мне немного поволноваться? — спросил он и, долбанув у Кучкова из пачки беломорину, решительно затянулся. — Так вот, Константин Павлович Муравьедов. Окончил военное училище, направлен в авиацию. Разве это плохо?
— Нормально, — сказал Кучков, припоминая, что сам в юности занимался авиамоделизмом. Да этим вся страна занималась.
— После 25 июня с травмой позвоночника лежит в эвакогоспитале, далее — запасной полк связи, действующая армия и — Московский плацдарм.
— Да-а, для такого дела нужно распилить пол-литра, не пролив при этом ни капли.

***

Прихватил Кучков капитана-отпускника и в баню. Подраили спинки, массаж, мозольный оператор, и сквозь шум льющейся воды и грохот шаек услышал Кучков, как у капитана кусок ногтя от ноги отлетел и пробил дверку шкафчика.
Засим посидели в простынях. Тут как тут банщик: «Может, в честь свиданьица по махонькой, по рюмашке? Может, желаете?»
— По рюмочке — только рот поганить. Стаканы неси.
Эх, вот оно, столичное обхождение! Вот она и есть, Москва!
— Однако чего это нам принес, уважаемый? Не самогон ли?
Кучков с подозрением поглядывал на бутылку.
— Шмурдяк. Собственного любовного производства. Только не разбейте — стаканы государственные.
— Государственный стакан, он и есть стакан. Однако все стоит и все налито, не хватает замполита.
Кавторанг взялся за рыбий хвост, явно от других клиентов оставшийся, выдержавший проверку временем.
— Вполне жевательно. За рыбьим хвостом полетел огурчик. С молодых лет соленый огурец имел для Кучкова запах поезда: курочка, яички, конечно, сало и огурец.
— Ну, за сидящего напротив. Чего в руке держишь? В рот его!
Кучков нюхнул воздух.
— Кажется, прошла, упала, кажется, и обратно не просится. Только почему в Москве отпуск проводишь?
Оказалось, прошлым летом был Яичко и в санатории, сухумских обезьян видел. Каждая похожа на кого-нибудь из знакомых.
— Обязана быть похожа по причине происхождения.
— Ну и задницы у них, скажу я. А совокупляются — копия. Единственно чего не умеют, общественно-полезную работу вести.
— Будто бы мы можем.
— Но уж руководить обезьяны никак не способны.
— Это дело дрессировки.
— А вот уж водку не пьют.
— Тогда на что же цивилизация? Неужто мы столько веков задаром прожили и ничему не научились? — просверливая взглядом стаканы, Кучков переливал микроскопические доли жидкости. — Сам-то я в санаториях не бываю, — сообщил он.
— И правильно, Иван Алексеевич, — всем своим видом капитан выражал прочувствованную собачью преданность. Первый стакан, который он выпил почему-то стоя, придал его мыслям нужное направление. — Насекомое на насекомом, облепиха, одним словом, и каждая фасон давит, вилочку в левой руке, будто у себя дома иначе и не жрут. Темные очки надевают и в таком виде разговаривают, по Набережной, как триперные зайцы носятся — без маек и рубах, в одних трусчатниках. Клубы с танцами — по одной девочке на квадратный метр.
— Возможно, это просто от высшего образования? Даже в Москве подобное встречается. А шмурдяк ничего! Эй, уважаемый!
— Я весь в ушах.
— Выпьешь с нами?
Банщик незамедлительно принес себе маленький водочный стаканчик, прозванный в народе мухой.
— Для себя делал. Единственно из уважения к таким людям. Только аккуратнее, а то здесь милиционер ходит.
Банщик доверительно выругался.
— Ничего, — крякнул Кучков, сейчас же отправляя за вторым стаканом третий. — А что, милиция шмурдяк не употребляет?
— В том-то и дело, что употребляет, только задарма.
— Вот за что их не уважаю, — отметил Кучков. — Ну, рассказывай, капитан, как отдыхаешь, — потребовал он, с отвращением глядя на штатские кальсоны Яички и выглядывающий из них эклер. — Почему худой и не поправляешься?
— С воды, что ли? От воды поправляется только живот, морда же остается при своих интересах.
— Сказано точно. Жене изменяешь?
— Что вы, Иван Алексеевич! Взысканий у меня пока нет.
— Нет, так будут, — обнадежил кавторанг. — Где остановился?
— У двоюродной сестры.
— Молодая? — обеспокоился Кучков.
— Старше меня на восемнадцать лет.
— Ну, это ничего. Смотри, скоро тебе звание выйдет. Снилось ли в юности, что будешь спать с женой майора? Детей сколько?
— Пока нет.
Кучков это знал. Ленивый мужик! В органах так не положено. В органах надо иметь прочную семью.
— Долго задержишься в Москве?
— Хочу купить мотоцикл.
— Правильно, — одобрил кавторанг. — Пора и нам осваивать технику. Я лично своими глазами видал людей, купивших мотоцикл. Многие из них живы по сей день.
Капитан внимательно слушал. Несколько рассеянный вид кавторанга свидетельствовал о внутренней борьбе, смысл которой прояснился в следующем вопросе.
— С Куреневым видаешься?
— Только на раскопках.
Кавторанг мысленно представил, как над копающими прохаживается Куренев, распространяя вокруг вольнолюбивый душок.
— Куда-то он исчезает ежедневно, — туманно сказал капитан.
— А может, ты берешь и врешь? Не утка ли?
— Как бы сия утка не стала нестись.
Кучков потянул себя за нос ровно три раза.
— Уважаемый, еще одну!.. А я лучше знаю, хватит, или нет, — он опять повернулся к Яичке. — Какая-то хренотень и хероедина! По блудницам ходит, паразит! Знаю я этих очкастых, — он почувствовал, как заныло сердце. — Мало, что опозорит звание, так еще подарочек привезет.
— Не накаркивайте, Иван Алексеевич, — сказал капитан Подклямзий. Ему только что перед отпуском был вручен Знак Почетного чекиста, это ставило его почти на равную с Кучковым. — Может, он тянется к культурному, в театры ходит?
— Что он, сумасшедший? — усомнился Кучков. И рассказал анекдот, как человек заходит в аптеку и спрашивает, можно ли позвонить, после чего вынимает колокольчик и звонит. Тогда его спросили: «Вы сумасшедший?» Он говорит: «Да, а что?» За этот анекдот один школьник получил пять лет.
— Цинизм клеветников на наш строй не знает предела.
— Послезавтра уезжаю, — сказал Кучков, — а ты, капитан, я тебе приказываю, выясни, куда шастает Куренев. Если по хорошему делу, не вмешивайся, если блудит — высвистать из командировки.
И перевел разговор на раскопки, сапера похвалил за то, что дельный мужик, умелец, сразу видно, что в голове, то и рукой, но капитан понимал, что главный разговор уже состоялся.
— Ну, по последней, на ход ноги.
Нет, капитан, тебе нельзя пить. На тебя водка действует, как алкоголь. Ты просто пьянеешь, Андрей Подклямзий.
— Меня тоже так зовут.
— К тебе и обращаюсь.
Подклямзий преданно пожал ручку портфеля.
— Больше не пей.
— Больше и не пью, чем наливают.
— Покажи себя молодцом.

***

Кучков стал собирать разложенный было чемодан, а Подклямзий на следующий день вернулся к раскопкам. Снова услышал он стук заступов о землю, увидел обозленные лица. Историк Леночка слезы утирает. По мере движения солнца к апогею она стаскивала с себя блузки, пренебрегая той истиной, коя гласит, что чем меньше женщина раздевается, тем, конечно, она привлекательней. Наверху гуляет ветер, добрый и глупенький, забирается под воротник, щекочет эти самые, и от всей ее фигуры, окутанной мягкой тенью от облаков, веяло чем-то непоправимо одиноким.
— Леночка, успокойся, на ребят нельзя обижаться.
— Я на себя обижаюсь, — и уже улыбается сквозь слезы. Поди пойми, когда женщина плачет, а когда кокетничает.
Эх, ребята, не будь вы такими усталыми, так догадались бы, наверно, что на место бывшего блиндажа впоследствии могла упасть еще одна бомба, но вы уже целую неделю ходите как в лихорадке и потому попросту напролом рветесь
Капитан окинул взглядом картину.
— Кто придумал копать в этом секторе?
— Предложение, — сказала Леночка, — внес товарищ Ильин.
— И долго этот нехристь будет воду мутить? Почему вы не обследовали края воронки? — он указывал на насыпь, где стояло одноэтажное строение, вилась утоптанная тропинка, похаживали куры в пыли, и на все это с большим интересом взирала собака, которой, несомненно, очень хотелось, чтобы курочка подошла поближе.
— То есть? — Куренев выплюнул изжеванную папиросу.
Хозяин кур в это время как раз выяснял свои отношения с нахальным сапером. Куренев и не подумал, что огромная впадина шириной в сорок метров — тоже след бомбы.
— Выдели, сержант, сюда одного человека.
— Хоть двух.
— Двух ни в коем случае, сразу в магазин побегут.
— А давайте вместе навалимся на этот участок. А, ребята?
Это оказался квадрат мягкой, почти ничем не поросшей земли. Копать было нетрудно. В обед наскоро перекусили и работали без перерыва. Около пяти заступ ударился о бетон.
— Есть! — сказал сапер. — А, Леночка?
— Неужели?.. За эту неделю я чуть не умерла.
— Женщина ничего до конца не доводит.
— А мне уже все равно, я неделю не обедала. Я заболею.
— Путевку дадим, — сказал капитан. — Обезьян увидишь. А у них есть чему поучиться.
— Не надо мне путевки, я не умею играть в домино. За что меня в санаторий?
Тем временем кто-то крикнул ура. Все задрожали от возбуждения. Сержант включил походную рацию, и дальше работали под победные песни. На гимнастерках выступил пот.
Леночка не могла забыть, что именно под звуки этих исторических песен ею довольно легко овладел красавец-сапер. Подстегиваемый возгласами «не надо!», он повалил ее на койку.
Татуировки делали его грудь похожей на тюлевую занавеску, а местами — на карту Южного полушария. «А еще сержант, комсомолец!» — сказала Леночка, когда сапер, наконец, слез с нее, давая ему достойную советской девушки отповедь.
Ужасно, что это произошло под портретом Ворошилова. Какой стыд! Что бы сказал Климент Ефремович, если б увидел!
На миг показался пол землянки, потом в раскоп хлынула грунтовая вода. Стоя в воде, Куренев извлек две бутылки с горючей смесью, два стеклянных запала к ним и ящик с винтовочными патронами, сильно помятый взрывной волной. Продвигаясь дальше, вытащили ракеты, резиновую обувь, рукавицы, парафиновую свечу. Коммутатора и ящика с документами не было. Не было и следов людей. Только раскапывая заваленный землей вход, обнаружили останки одного человека. В кармане — винтовочный патрон, на петлицах — треугольники. У ступеней лежала оброненная книга, рядом полуистлевший журнал с едва заметными записями — выпало, когда сержант выбрасывал ящик из блиндажа.
— Земля хранит — земля и рассказывает, — заметил сапер. — Получается, живы твои дружки, Григорьич.

***

Подклямзием установлено, что Куренев ходит на Маросейку, где живет один отставной полковник довоенного разлива, сам из газетчиков и служил бы до седых мудей, но загулямс, поскольку донжуан, не знающий ни минуты простоя. Доказать участие Куренева в половых пиршествах полковника трудно, но при желании можно попробовать.
— Квартира у него 150 метров.
— Ни хрена себе! — сказал Кучков.
— Для старых большевиков. Всех расстреляли. Последнего лишь в прошлом году.
— Что ж так поздно?
— Гуманность нашего строя не знает границ.
— А кем был?
— Командовал дивизией, драпал от генерала фон Штайнера, которого немцы расстреляли аж на полгода раньше.
— Да, наш строй милосерден.
— Даже слишком.
— Ну, а полковник, он кто же?
— Из наследников. Уцелел по недоразумению.
— Недоработок еще много.
Скажем без преувеличения, советские офицеры имели привычку отдыхать вне Венеции, Палермо и даже Милана. Да у них и такого права-то не было. Кто бы им, интересно, позволил? Провести дни в столице нашей Родины — вот честь, на какую мог рассчитывать далеко не каждый. Подклямзий вбирал в себя дыхание великого города: поезда, вокзалы, официантки, столовки, подъезды, портреты, самонадеянные очкастые заморыши и разговоры о художниках и ихних полотнах с прямым, открытым противопоставлением себя народу. Но кто они, идущие по улицам столицы? Может, эта красивая чернявенькая — сама Гризодубова? А может, это жена Карацупы? От одних этих мыслей берет испарина. Пробежавшая мимо собака — копия Джульбарс, ее хозяин — как пить дать директор Бывалов. А тут еще передали, что девочки обижаются — уже больше недели живете, а еще ни с кем не... Только вскружил всем головы, хотя он так высоко никогда не метил. Ему было жаль времени, истраченного на слежку, но Кучкову его доклад очень понравился. Кавторанг почесал затылок. Со снимка, сделанного капитаном, глядел тощий мужик, один профиль.
— Или сопит, или курит. Легкие — музыкальный магазин.
Кучков еще раз вгляделся. Мда, лысоват. На голове можно ловить мух.
— Очень интересно, — загадочно сказал он. — Верно я говорю, Яичко? Приятно, что ты тоже так думаешь.
Подклямзий энергично дышал.
— Нет, что-то мне тут не ясно.
Фотоснимок исполнен, конечно, не по первому сорту, бледновато и не промандячилось, но все чересчур подозрительно и притом даже очень.

5. ПОЛКОВНИК

Выйдя из метро, Куренев с удивлением обнаружил слежку. Подклямзий. Подшофе, конечно. В штатском костюмчике, отглаженном, насколько это вообще возможно, и кепка на глазах. Почувствовал Куренев, как бледнеет. Подошел к будочке, где ему выдавили на вафлю кругленькое мороженое, запил колючей водичкой с сиропом, после чего вдруг исчез и так же вдруг вырос перед ошарашенным капитаном.
— Что делаете-поделываете?
— Случайно проходил, — не без находчивости сказал Яичко.
— А почему не здороваетесь?
— Я с тобой всегда здороваюсь.
— А я с вами — нет.
— Что ты, Иня! Что ты, мать твою царицу, за человек!
Заморгал капитан, понял, что влип.
— Кучков попугал. Будто ты к блудницам похаживаешь.
— А адреса блудниц не оставил?
— Адреса нет.
— Жаль. Эх ты, капитан. Значок тебе дали.
Не словам удивился Яичко, а тону, копия плужинскому. Оглядел Куренева: худой, а нарасти на него мяса, такой же лев будет.
— А насчет блудниц можешь не сомневаться. Так и доложи Кучкову, когда следующий раз в баню пойдете.
Вместе нырнули в подвернувшийся кабак выпить на ходу по соточке. К полуночи, когда их уже оттуда выперли, они сидели на остановке и были удивлены, увидев друг друга. Недалеко, конечно, шла драка. Кто-то спрятался в подъезде и кричал, чтобы ему разрешили убить мерзавца. Каменные львы смотрели, недобро усмехаясь.
— Пойду и пописаю в садик. Можно? — с необыкновенной галантностью спросил Яичко.
— Нет, нельзя, — жестко сказал Куренев.
— Ну, спасибо за комплимент. А слышал такой анекдот, Иня? Правда, сложный. Не знаю, ты въедешь? Сумасшедший пришел в аптеку позвонить по телефону. Получил пять лет.
— Вот и правильно. Завтра веду тебя к одному полковнику. Безвестный герой умственного труда, из тех, о ком народ узнаeт лишь после их смерти — из некролога.
Подклямзий просиял. Какая удача! На радостях он чуть было не хватил старшего лейтенанта по голове.
— Имеет на иждивении сторожевого пса, по прозвищу Барбончино, которого украл у охранников. Полубульдог, полуподлец. Сопли текут непосредственно изо рта. Зверски кусает гостей, потому тебя и зову.
— Обязательно буду, кровь из-под носа.
— Только не опоздай к началу.
— Плюнешь мне в лицо.
Лицо Куренева изобразило готовность.
— У меня у самого шпиц, — сказал Подклямзий. — Благодаря ему, жена не смогла уехать со мной в Москву.
— Да, собаки — истинные друзья.
Конечно же, автобус, которого ждали, не явился, зато, откуда ни возьмись, выискался таксист, который ввиду заданного ему вопроса насчет кадров заглянул в первый же открытый кабак и с порога громогласно заревел: «Свободные есть?» Одна тут же выпорхнула, однако поставила условие, чтобы утром, к семи отвезти ее на завод. Таксист, естественно, пообещал, но когда она втиснулась в машину, Куренев и Яичко уже спали мертвецким сном.

***

Выдавая Подклямзию старенький портфель, Куренев предусмотрительно опорожнил его.
— Возьмешь пиво и что-то к нему. Шпроты когда-нибудь видел?
— Я, Иня, в театре давно не был. Недосуг мне.
— Мне тоже не до энтих сук. А шпротами, чтобы ты знал, называются такие консервы. Еще есть сардины. Тоже неплохо вдвигают.
Загрузившись, поехали в дом со старинной мозаикой и матом на стенах, воняющий всеми химическими элементами из числа тех, что присутствуют во внутренностях человека. Высокие окна намекали на то, что когда-то этот дом был дворцом.
–Я ему назначил на шесть, но так как он перепутает, то будет ждать с пяти. Так и есть, уже ждет, — Куренев указал наверх. — Стой, капитан! Куда по лестнице? Сразу видать, не москвач, на лифчике ни разу не ездил. Створки-то закрой, без этого машина не двинется.
— А как она узнает, что не закрыто?
— Машина столичная, ей все достоконально известно.
Перед капитаном громыхнула железная решетка.
— Его фамилия Савицкий, — пояснил Куренев. Хотя это, кажется мне, не настоящая его фамилия. Скорее всего, он аноним, скрывающий свое имя.
— А вот я тоже знал одного онаниста. Так это из энтих ли?
— Совершенно не исключено. Служил в «Красной Звезде», но не в этом дело. Он кандидат наук.
— Каких именно?
— Кажется, химико-филологических, но и не в этом дело. А дело в том, что он теперь возглавил комиссию по проверке наградных листов и играется с этим, как в куклы.
У дверей встретил их почтенный мужчина. Кругом разило деликатностью. В углу на поводке, мучаясь, дергалась Барбончино, оказавшаяся ржавой, как железо. Собака, по всей видимости, из девиц, была неулыбчива.
— Вы сегодня с товарищем?
— Встретились рак да щука, выпили по сто грамм ерша.
Полковник с сочувствием оглядел обоих.
— По-моему, Черчилль в Фултоне окончательно сошел с ума. Как вы считаете, какова наиболее характерная черта политика? Я полагаю, готовность оплевать всех и вся. Нет, что-то мы долго нянчимся с Европой. Что это вообще за манера держать два Берлина? Я уверен, долго так не продлится. Там, наверху, несомненно, все уже рассчитали. Хрюкало-то убери!
Полковник взглянул на собаку с такой свирепостью, будто это она виновна в недостойном поведении англичан. Яичке показалось, что в этот момент Барбончино сильно побледнела и начала дрожать, будто ее привели в зоопарк и поставили перед клеткой льва. Она повернула к полковнику сифилитический нос, из пасти висела прозрачная свеча. Собаки вообще загадочные животные.
— Могу порадовать: кажется мне, жив Муравьедов. — Полковник радостно потер руки. — Вот фотокопия представления на Героя Советского Союза.
? Где откопали?
— Обнаружено в Центральном архиве. Нашел бы и раньше, но было все разобрано другими музеями.
Документ не оставлял сомнений. Стояла подлинная подпись командующего с виртуозным собачьим хвостиком на конце.
— Сказать по правде, никак не отойду после поисков. Здоровье никуда. Сердце и нервы — вот ключевые позиции. А когда их уже нет? Воевать же приходится за каждую бумажку.
— Неужто и здесь борьба? — удивился Куренев.
— Задумчивые дела начались. По наградным делам сейчас идет поток диссертаций.
— Да, везде свои трудности. Но как же вы справляетесь с такого-то рода стипльчезом?
— Когда надо, то и курица летает.
— Но, стало быть, он не получил звания?
— Поищите адрес семьи. Чувствую, что жив человек.
— Научная достоверность этаких прогнозов, товарищ полковник, очень слаба, ибо легко склоняется будь к субъективизму.
Полковник куда-то ушел и тут же вернулся с книжкой.
— Альманах «Всходы», — прочитал он. — Орган Союза писателей Мурманщины. Здесь в статье «Фронтовые бригады» имеется свидетельство поэта Ивана Гарда со слов участницы самодеятельности Отвернинос о встрече с кем бы вы думали?
— Неужели с Муравьедовым?
— С ним. И стихи ее же. «Полдневная жара, ушла куда-то тень, уснули солнечные зайчики на крыше. Пожалуйста, пожалуйста, дыши же!» Это она ему. Или вот еще: «Упал на землю старший лейтенант, держась рукой за грудь».
— Год?
— Неизвестен.
— Место?
— Нет указаний.
— Мда, — сказал Куренев.
Хозяин кивнул и перевел взгляд на собаку.
— А ты, псина, лежать! Скоро будет тебе ужин.
Барбончино старательно подметала хвостом.
«Значит, нас пригласили до его, собачьего, обеда, — настороженно прикинул Подклямзий, — то есть насчет укусить вопрос остается недозакрытым.
— Моя первая любовь, — многозначительно сообщил между тем старик.
«Надо ж было на чем-то тренироваться», — подумал Яичко.
— Хотя она приносит мне одни неприятности.
— Кому же первая любовь принесла счастье? Но вот как ездите в отпуск?
— Оставляю нижней соседке. У нее высшее педагогическое образование и она двадцать лет проработала в вечерней школе. Теперь ей ничего не страшно. Да, у собак и учителей только два желания: любить и служить. Из этих же желаний сделан и человек, но у него их быстро отбивают. Кстати, куда девалась наша хозяйка? Да вот же она!
Тотчас было обнаружено застывшее на пороге кухни существо.
— Я и не знала, что у нас гости.
— Это сюрприз. Ты ведь рада сюрпризам?
Полковник припал к ручке, выказывая старомодность чувств.
— Чем же мы дорогих гостей угостим?
Существо вильнуло лопастями.
— Ты их спроси. Может, они не хотят?
— Хотят-хотят, — сказал Куренев, открывая портфель.
–Тогда даже не знаю. В коммерческом или заграничное — непонятно что, или наше — понятно что. Вот разве...
На плите фыркала сковородка. Оладушки делали мертвую петлю и приземлялись в кипящее масло,
— И подать не стыдно, и сожрут — не жалко, — словно про себя процедил Куренев.
— Ах, и порадовала хозяйка! (Чмок в щечку.) Ах, удивила! (Чмок, чмок.) Блин не клин — брюха не расколет.
— А еще есть санюшки.
— А что это такое?
— В общем, тоже как бы блины. Только вид сбоку. Мужчину надо удивлять. Мужчина любит, пока удивляется.
— А вот и пиво, хотя на этикетке число вчерашнее.
— Ничего, — Куренев вмиг успокоил. — День приезда, день отъезда — один день.
Обрадовались, захлопотали оба. Какая хорошая домашняя обстановка, подумал Подклямзий.
Из буфета явился графинчик.
— По радио сообщили, что вы выбрали меня тамадой.
— Правильно сообщили. Радио никогда не врет.
Капитан мигом умял обжигающие оладьи.
— Итак, будем пить или день пропал?
Чокнулись, а перед ними с видом просительницы сидела Барбончина.
Существо, не давая передышки, кинулось в генеалогические экскурсы — от основания Тишинского рынка до поразившей ее воображение встречи с полковником.
— Но ведь за прошедшее время Муравьедова мог и кондрашка хватить, не за столом будь сказано, — Куренев бестактно прервал излияния существа.
— Но я интуицией ученого чувствую, что человек жив.
Запахло наваристым чаем с травками.
— Приходилось ли московские конфеты есть, гости дорогие?
— Нет, мы больше насчет соленых огурчиков. Нежинские любите? Бог даст, чтобы вам такие размеры никогда не достались.
Капитан ноздри раздул, ждал сигнала к атаке, но вместо этого шепоток мстительного Куренева услышал: «Теперь, Яичко, я имею полное право морально разлагаться».
Нежно так прошептал, сладострастно даже и, потянувшись рукой, забрал всю вазу к себе…

ФИНАЛ

Как, возможно, и должно быть, все кончилось хорошо, и, не заметив больше никаких нарушений, я умолкаю и рад этому. Но все же, перелистывая исписанные страницы, я подумал, что нельзя просто так оборвать нить, это было бы неблагодарно по отношению к тому читателю, кто шел от одной страницы к другой, влекомый только терпеливым желанием увидеть когда-нибудь конец. И я понял: если этой в высшей степени совершенной рукописи чего-либо и недостает, то именно конца. И только добравшись до него, можно представить себе судьбу всего творения через какую-нибудь тысячу лет, когда тот или иной монах будущего получит от своей царицы задание срочно отыскать во тьме минувших веков что-нибудь патриотическое, пригодное для изучения.
— Можно внезапно открыть такого древнерусского писателя, как Софронов, — предложит монах.
— Это что-то уж шибко древнее, — скривится царица. — А вот бы чего-нибудь позагогулистее, кого-нибудь бы из мучеников.
— Можно и из мучеников, — согласится монах.
И он немедля отправляется к своему приятелю-графу из бывших эстрадных фокусников и там, роясь на чердаке среди литературного мусора и объедков, находит оригинал моей рукописи. О, удача! Отныне имя монаха войдет в историю. Он едва успевает переписать находку, как дом загорается синим пламенем. Но дело сделано. Счастливого пути всем вам, академики, как сказала Эпидеания, покидая сей бренный мир.
Это были ее последние слова. Спустя одиннадцать с половиной минут она умерла от счастья. Пришла ее свобода и отлетела в иной мир светлая, не замутненная сомнениями, тихая и бесхитростная душа, обрела покой и, как говорят иногда, царствие небесное. Она лежала в гробу, гораздо более маленькая, чем при жизни. Только голова возвышалась надо всем телом. Ну что, головушка, отработала свое?
Я ненамного пережил свою преданную подругу. Записав ее прощальное изречение, я, так же как и она, лег на тахту и тихо скончался, обретя и свою свободу. Перед смертью я внимательно, глубоким, свойственным только мне проницательным взглядом окинул расстилавшееся за окном пространство и произнес: «Прощайте, голуби!»
Жизнь покинула меня навсегда. Но что же это такое, жизнь, если не блуждание в поисках дороги, которая в конечном итоге оказывается лишь фарватером в сплошь заминированной реке?
Жена, будучи моложе меня на 22 дня, надеялась прожить эту разницу в глубоком одиночестве. Увы, ничего подобного не произошло ввиду наплыва родственников, о существовании которых ни я, ни она даже не подозревали. Приняв положенные соболезнования, переходящие в поздравления, воодушевленные наследники приступились к моим архивам и тотчас обнаружили два письма, пришедшие с берегов Сосьвы и датированные 1949 годом.
В первом Шинжан рассказывает, что медсестра Ларочка и Сережа стали мужем и женой и состоялась свадьба. «Жених и невеста, — пишет Шинжан, — были прекрасны».
Во втором письме фронтовая подруга Епидеании Лиза по прозвищу Елизавета Тюдор сообщила о смерти Муравьедова (это произошло в больнице). «Из моей жизни ушел дорогой друг. Он защищал мой родной город, часть своего здоровья он потерял и тогда, во время войны, которая из него все соки взяла, всю его кислотность, и, может быть, благодаря Константину Павловичу, этому простому майору, я осталась в живых. Он прикрыл меня своим телом и не только сделал меня человеком, он научил ценить это состояние».
Муравьедов все знал о своей болезни, все, но когда находился рубль, чтоб сунуть медсестре за укол, и боль временно отпускала, его руки искали себе работу: затянуть кран на батарее, укрепить расшатавшийся стул, отремонтировать проводку.
Это и есть то особенное, что отличает нас, людей. Отличает до тех пор, пока не остановится сердце, не наступит твоя свобода. И только тогда руки твои успокоятся и кто-нибудь из друзей, если окажется рядом, прочтет над тобой уверенные мужские стихи:
Постелите мне степь,
Занавесьте мне окна туманом...
Такие слова.
И только тогда женщины наденут черные платки, а мужчины отнесут тебя к последней точке, совершат обряд похорон. И человека не станет. Степь поглотит его, вберет в себя, с ним сомкнется. А что же еще он мог бы, к примеру, сделать для этой земли?..