журнал СЕНАТОР
журнал СЕНАТОР

ДВАДЦАТЬ ПИСЕМ С ВОЙНЫ
(непридуманная история в письмах)


 

НАТАЛИЯ ВОЛЫНЕЦ

писатель Александр Чиненков, День Победы, победа-65, журнал Сенатор, МТК Вечная Память, 65-летие Победы / НАТАЛИЯ ВОЛЫНЕЦ
Наталия Волынец

Не спалось. То ли почудилось ей, то ли в дверь действительно постучали — осторожно, негромко, но настойчиво. Она прислушалась. Стук не повторился. Показалось.

Немного погодя, Степанида встала, сунула ноги в старые, разношенные валенки. Тяжело шаркая ногами, прошла к порогу, приоткрыла дверь. В узкую щель пахнуло холодом. Так и есть. Никого. Показалось.

Не зажигая света, она пошарила рукой в тумбочке у кровати, достала и положила рядом с собой самые дорогие вещи — тетрадку в черном переплете, единственную фотографию и туго перевязанную шпагатом стопку писем.

Степанида посидела немного, не зажигая света. Свет ей был не нужен. На черном переплете тетради она помнила каждую вмятину, каждую царапину, а письма от сына знала наизусть.

Подождав, пока успокоится встревоженное почудившимся стуком и воспоминаниями, а потому бьющее чаще привычного сердце, она зажгла лампу над божницей и уже в который раз стала читать.


 

Часть ПЕРВАЯ. 1923-1945 гг.

«Письмо 30. 1Х— 44 г. Здравствуйте, мои дорогие родные. Шлю вам свой горячий сыновский привет. Я пока жив и здоров, чего и вам желаю. До фронта пока не доехал, в России нас обучают стрелять и воевать, и я особо не горюю. Скучаю только за вами сильно. Вспоминаю своих товарищей, с которыми рос в деревне. Жалко, что здесь никого нет из знакомых. Из своего района пока никого не встретил. Как там татка, чем он спасается от своей дыхалки. Мама, пусть Люба учится, не перечьте ей, и заплатите, сколько нужно. Продайте мои вещи, мне они не нужны, а вернусь — справлю все новое. За сим бывайте здоровы и живы все вы, кланяйтесь от меня всем в Горидовичах. Мне пока не пишите, потому что нас скоро отправят на фронт. Как только окажусь на месте, обязательно напишу. С низким поклоном к маме и татку ваш сын Николай».

Она на минуту перевела дух, прикрыла глаза, снова воскресив в памяти образ сына.

Коля, Коленька… Родной, любимый, единственный. Она родила его на рассвете в холодном апреле 1923-го.

Весна в тот год наступила поздно, земля не спешила оттаивать от снега, и в маленькой избе в небольшой, всего в несколько домов, западнобелорусской деревне Горидовичи с вечера жарко была натоплена печь. Прислушиваясь к ноющим болям в животе, под грудью, поняла: скоро. Хорошо бы родился мальчишка, о котором так мечтал ее Иван. Ведь четырехлетняя Маня уже в помощницы маме норовит пристроиться, присматривает за двухлетней Шурочкой. А отец о помощнике мечтает.

Под утро она послала мужа в соседнюю деревню за повивальной бабкой, старой Макарихой. А на рассвете разрешилась от бремени. Едва услышав громкий, басовитый голос новорожденного, материнским чутьем поняла: сын. И улыбнулась счастливо. Сквозь подступающую дремоту услышала, как Макариха пела-приговаривала, обтирая младенца и пеленая его в чистые домотканые пеленки:

— Уж что за красавец, что за богатырь, посмотри, Степанида. И лицом весь в отца твоего. Ты его Николаем назови, как деда. Счастливым будет. Николаем сына назвал Иван.

…Разбушевавшийся за стеной ветер тихонько сыпанул в окно пригоршней снега, еле слышно поскребшись по стеклу. Она точно знала: никто не стучит. Но внезапно расшалившаяся метель оторвала ее от воспоминаний, и Степанида снова взялась за письмо:

«Письмо 09.Х-44 г Здравствуйте, дорогие мои родители, а также Лида, Люба и все родные. Вы не поверите, но здесь я встретил Ивана Бобрика из Куренца. Оказывается, ехали от Молодечно в одном поезде, но встретились только теперь. Обнялись, расцеловались, как родные. Здесь, когда от Горидовичей так далеко, любое воспоминание о детстве и о деревне так ноет душу, каждый человек словно родной. Как успехи у Шуры в ее канцелярских делах. Передавайте привет Мане и особенно моему племяннику Петьке. Как они там? Часто ли бывают у вас. Все, буду ложиться спать, потому что завтра, скорей всего, уже уедем на фронт.

Оставайтесь здоровыми. Ваш сын Николай Папуро.»

Николай Папуро, День Победы, победа-65, журнал Сенатор, МТК Вечная Память, 65-летие Победы / НАТАЛИЯ ВОЛЫНЕЦ

Степанида снова смахнула набежавшую слезу, в очередной раз посетовав на несправедливость судьбы. Иван Бобрик был одноклассником ее сына. Дом, где жил он с родителями и сестрами, стоял в Куренце на улице, которая за околицей переходила в дорогу, ведущую в Горидовичи. Возвращаясь из школы домой, Коля часто заходил к нему. Он смышленый был, ее сын, и в учении намного опережал одноклассников. Да и по характеру был легкий, покладистый. Друзья всегда просили его помочь то в математике, то в польском языке, но особенно в биологии.

Этот предмет он особенно любил. И мечтал, когда выучится, стать агрономом. И мать, и отец его увлечению не препятствовали.

…Она наугад погладила шершавый черный переплет — школьную тетрадь сына. Аккуратные, ровные буквы, рисунки, замечания на полях по-польски. До войны в Западной Беларуси были только польские школы.

…И снова развернула истертый на сгибах пожелтевший треугольник.

«Письмо 14.Х.44г. Здравствуйте, дорогие родные мама и татка, а также сестры Лида и Люба. Вот обещал вам написать скоро, но с письмом немного задержался. Дело в том, что ночью нас отправили на фронт. Я даже с Иваном Бобриком попрощаться не успел. Наведайте его родных, спросите у мамы, где он, что пишет. Я уже в боевом строю, будем добивать врага в его логове. Настроение у меня боевое, здоровье — тоже. Здесь кормят хорошо, поэтому мы ни в чем не нуждаемся. Здесь сыро и холодно, солнца особо нет. Словом, такая погода, как была у нас пять лет назад. Ты, мамка, помнишь, это в тот год, как пришли Советы.

Очень хочется увидеть всех вас, обнять, расцеловать. Папке, наверное, трудно управляться дома. Помощника у него нету, одни девки. А тут еще и Антон умер. Но ничего, терпите, мои родные, я верю, что скоро мы будем вместе. За сим остаюсь ваш сын Николай».

Был август 1939 года. Дни стояли жаркие, рожь давно была убрана в пуню, смолочена и засыпана в большие кади. А в те дни Папуры всей семьей убирали лен. Женщины вырывали длинное волокно, затем, перегнув стебли через колено, связывали в снопки. Мужчины шли следом и, подбирая эти снопки, сносили их в одно место и ставили в большие конусы — «бабки». То и дело разгибаясь от льняного поля, Степанида из-под руки оглядывалась на сына. Шестнадцать лет парнишке, а как ловок в работе! Бегает по полю, словно заведенный. Старается опередить отца, чтобы тому меньше работы досталось.

К сердцу прилила горячая волна нежности: не зря, выходит, Иван так хотел сына, не зря надеялся, что вырастет помощник. Вот и вырос — шестнадцать уже. Красивый, статный, весь в отца. Иван научил его хозяйствовать, делать все, что нужно по дому. А тот молодец, старается. То-то в старости помощник будет. Эх, только бы невесту ему хорошую! Земли у них немало, а сын — наследник, единственный. Дочки не в счет, им приданое надо, это конечно, но земля вся сыну останется, он на ней хозяином будет.

Дойдя до конца поля, она разогнулась. Увидела, что сын запрягает лошадь — готовится свозить снопы, которые уже постояли на поле, потемнели, обветрились. И снова с нежностью подумала о сыне.

А в сентябре они встречали Красную Армию. Молодежь к этому событию готовилась с утра. Коля со старшими сестрами убежал в Куренец — там на старом екатерининском шляху, по которому и поджидался приход красноармейцев, они сделали из цветов и колосьев брамку — специальную арочку-ворота, украшенную цветами и лентами.

Потом все, от мала до велика, смотрели на улыбающихся красноармейцев, приветственно махали им руками. Только в душе Степаниды, на самом ее донышке глухо шевельнулась тревога: что теперь будет с собранным урожаем, с землей, с лесом? Неужели все это придется отдать?

Сын заметил ее тревогу, обнял за плечи:

— Ну что ты, мама. Не волнуйся. Она же советская власть, народная. Нас не обидит. — И удивительно — почему-то она поверила ему, совсем подростку. И успокоилась. Так они вместе и дошли до дома.

«Письмо 2.11.44 г. Здравствуйте, дорогие родные. И снова пишу вам всем, потому что наконец-то получил от вас весточку. Она была такой долгожданной, потому что давно ничего о вас не слышал. Верю, дорогие, что не ваша в том вина, я сам просил не писать, потому что не знал точного адреса. Зато теперь пишите мне на этот адрес полевой почты. Мама, ты пишешь, что видишь меня во снах каждую ночь. И очень волнуешься. Не волнуйся, дорогая, если судьба мне выжить, то мы будем вместе и я с победой возвращусь домой. Я верю, что так оно и будет. Держитесь, мои дорогие. Привет всем родным и близким. Кланяйтесь от меня всем, кто меня помнит. С сыновским приветом ваш сын Николай».

Степанида перечитывает это письмо, и снова вспоминает те сны, в которых к ней приходил сын. А он приходит часто, так часто, что она уже перестала отличать, где явь, а где сон. То что-то оживленно рассказывает ей, то молча постоит, склонив лобастенькую голову. Словно хочет ей что-то сказать, но никак не отважится.

Вот так он зашел в избу в октябре 1939-го. Наклонился у невысокой притолоки, минуту постоял у нее, потом шагнул к столу. Без слов она поняла: что-то случилось. И вопросительно посмотрела на сына. Следом за ним в избу вошел Иван, тоже встревоженный.

— Вывозить нас собираются, — наконец выдавил из себя. — Земли у нас много, кулаки мы, выходит.

Степанида беззвучно заплакала, сидя за столом. И снова сын подошел, успокоил:

— Не горюй, мама. Мы же и там все вместе будем. Не пропадем. Работать будем. Я ведь уже взрослый.

И снова она подивилась взрослому рассуждению сына. И когда успел вырасти?

Теперь горький ком подкатил к горлу: сын так и не успел стать хозяином, обзавестись семьей. А тогда он был прав, тысячу раз прав. Стоило ли убиваться, что сын остался без наследства, что семья лишилась земли? Кому она теперь нужна та, земля, если наследника нет?

Вытерев уголком платка враз повлажневшие глаза, она развернула очередной истрепанный треугольничек — словно продолжила беседу с сыном.

«Письмо 14.11.44 г. Здравствуйте, мои дорогие родные. С горячим сыновским приветом я, ваш сын и брат Николай. Поведомляю, что я жив и здоров, чего и вам желаю. У нас здесь все хорошо, хотя иногда бывает очень жарко. Но ничего. Письмо от вас получил и сердечно благодарю за все домашние новости. Мама, ты пишешь, что очень волнуешься. Не волнуйся! Я ведь счастливый. А раз есть счастье, то и домой вернусь. Мама, больше смотри себя и свое здоровье. Живу неплохо, гоним своим грозным оружием врага в его берлогу.. Я посылаю вам удостоверение красноармейца, которое мне здесь выдали..За сим оставайтесь живые и здоровые. Привет всем. Ваш сын Николай Папуро».

«Удостоверение

Выдано гвардии рядовому Папуро Николаю Ивановичу в том, что он состоит с 11-9-44 года на военной службе в Красной Армии.

Удостоверение выдано на получение установленных законодательством Союза ССР для военнослужащих и их семьям льгот по налогам, госпоставкам и другим, если семья тов. Папуро отвечает условиям, которые по действующему законодательству дают право на получение этих льгот.

Удостоверение действительно по 25 мая 1945 г.

Начальник штаба

Полевая почта 66426. Подпись и печать».

Счастливый! Он всегда считал себя таким. Особенно после того, как он сумел убедить приехавшего из района уполномоченного, что их семья, хоть и имела много земли, но к числу эксплуататоров и кулаков их причислить нельзя, потому как наемных работников у них не было, землю обрабатывали своей семьей, зерно не укрывали, землю сдали добровольно.

О том, что ее сын повел такую беседу с уполномоченным из района, Степаниде рассказали соседи, дружно отстаивавшие трудолюбивую семью и поддерживавшие Николая в его доводах. Она забеспокоилась, рванулась из дома, в котором стояли упакованные в узлы вещи, — о выселении они догадывались и не надеялись даже, что избегут своей участи — на деревенскую улицу. Сколько ночей они спали не раздеваясь, чутко прислушиваясь к звукам за окном. И вот теперь этот момент, которого они с опаской ждали и так боялись, настал.

Выйдя из дома, она увидела, как по улице в направлении Куренца удалялись подводы, запряженные лошадьми, и конные начальники из района. А сын с мужем шли ей навстречу. Поравнявшись с ними, Степанида бросилась к Николаю:

— Ты-то чего лезешь? Забрали бы тебя, и никто не нашел бы.

Он улыбнулся ей своей открытой, отцовской улыбкой:

— Все в порядке, мама. Помнишь, ты мне рассказывала, как имя для меня выбирала. Николаем назвала — чтобы счастливым был. Так я и есть счастливый.

Счастливый…Почему же счастье, на которое она так надеялась и так ждала, вдруг изменило ему? Почему подвело его, такого молодого? Степанида пригорюнилась и развернула очередной треугольник — словно отыскивая ответ на свой вопрос, продолжила разговор с сыном.

«Письмо 20.11.44г. Здравствуйте, дорогие мои родные! Вот выдалась вольная хвилинка, и сразу же я пишу вам. У меня все хорошо, чего и вам желаю. В окопе, конечно, не дома, здесь холодно и сыро. Но главное — чтобы окоп надежно спас от пули. Мы все на это надеемся и верим, что скоро закончим эту ненавистную войну, добьем врага в его логове. Верьте, мои дорогие, что победа уже близко, и я снова вернусь домой, в свою деревню. Кланяйтесь от меня всем сестрам — Любе, Шуры, Мани, всем двоюродным. Вам хорошо, вы там все вместе, но и я здесь не один. Хотя белорусов мало, но все мы здесь на фронте сдружились и стали как одна семья. Мама, обо мне не беспокойся, коли судьба мне выжить, то я вернусь. Я в это верю,. Верьте и вы... Жду ответа на это мое письмо на адрес моей полевой почты. Скоро поквитаемся с врагом в его логове. Заплатит он нам и за 41-й, и за все-все. За сим остаюсь. Ваш сын Николай».

Весть о том, что Гитлер напал на Советский Союз, в их Горидовичи принесла почтальон из Куренца. И хотя несколько дней деревня жила в напряженном ожидании, но слово «война» отзывалось в душах только близкими выбухами взрывов да тенями черных самолетов в небе. Но уже на третий день войны Куренец заняли немцы. И хотя маленькие, в несколько домов, со всех сторон окруженные лесами и лежащие в стороне от бойких трасс Горидовичи они до поры до времени не трогали, деревня жила, словно оглушенная войной. В полях вызревала рано вышедшая в колос рожь. Иван с Николаем собрались в поле — посмотреть, не пора ли жать. В деревню возвратились ближе к вечеру, уставшие, хмурые.

Сын рассказал: за околицей Куренца немецкий часовой зорко следит, кто приближается. Не понравится — может и пальнуть. А в Куренец им надо — за солью и спичками. Степанида забеспокоилась, стала отговаривать мужа и сына. Коля посмотрел на нее сурово, сжал кулаки:

— Не бойся, мама, придет время, мы с ними за все поквитаемся.

Степанида пугливо оглянулась на дверь.

Даже теперь, вспоминая тот случай, она зябко поежилась: вспомнила взгляд сына, полный ненависти. Таким она его, обычно доброго и покладистого, не видела никогда.

И она снова взялась за письмо.

«Письмо 29.11.44 г. Здравствуйте, дорогие мои родные мама, татка, сестры, племянник Петька. Я пока жив и здоров, чего и вам желаю. Не виделись мы с вами каких-то три месяца, но кажется, что прошла целая вечность. Мама, ты пишешь, что часто видишь меня во снах. А я вот сегодня прикрыл глаза и увидел грушку, где стояла наша старая хата, лес за околицей. Наверное, у нас уже лежит снег? Здесь снега нет, только сыро и часто идут дожди. Как там дома? Кто и что пишет с фронта? Может быть, вернулся уже кто? Как девки сухаревские? Мне так писать особо нечего. Воюем, гоним врага. Ребята вокруг подобрались хорошие, мы с ними как одна семья. Делимся всем, а особо новостями из дому. Когда письма от вас приходят, я читаю и перечитываю.

Очень волнуюсь за отца? Как там его дыхалка? Смотрите, берегите себя, родные. Пишите мне, я очень жду ваших писем. Ваш сын Николай Папуро».

Степанида читала письмо медленно, бережно, словно в первый раз. Перечитывала и еще раз представляла сына в холодном сыром окопе. Конечно, не мед ему там, дома тепло и печь протоплена. А главное — не летают над головой злые жалящие пули. И тут же поймала себя на мысли: и дома безопасно было не всегда.

Степанида вспомнила, как первый раз немцы наведались в Горидовичи. Звук моторов мотоциклов разрезал застывшую тишину деревни. Все, от мала до велика, попрятались по хатам, ожидая, что будет дальше. Звук нарастал, ширился, заполняя собой все пространство. Сначала три мотоцикла показались на опушке леса, потом пулеметчики, выпрыгнув из колясок, взяли наизготовку автоматы. Так и пошли к деревне, держа автоматы у живота и зорко поглядывая в ближайший лесок, одновременно оглядывая дворы.

Немцы выводили сельчан из хат, строили возле большой пуни. Два автоматчика шныряли по дворам, выискивая живность. Степанида, стоя рядом с односельчанами, увидела, как вдруг дернулась и бросилась из толпы соседка Мария. И тут же настороженную тишину разорвал ее громкий, истошный вопль:

— Не дам, Зорьку, не дам, родную.

Мария бросилась наперерез немцу, но добежать не успела. Крик оборвался на полуслове, и Мария осела в пыль улицы, словно подрезанная, остановленная автоматной очередью.

Степаниде коровы было не жалко: малых детей в семье нет, самой младшей, Любочке, 9 лет. Проживут и прокормятся. Она, как завороженная, смотрела на высокого полицая, который вышагивал вдоль построенных у пуни сельчан. Вывел из строя одного парня, второго, затем остановил свой взгляд на Николае.

— Вы все трое, — сказал по-русски, — будете служить у нас. Оружие дадим. Работы немного. Будете охранять от партизан склады.

Степанида не поняла, что случилось. Она знала только одно: сыну угрожает опасность. Его надо спасать. Невысокая, грузная, она шагнула навстречу немцу, снизу вверх заглядывая ему в глаза. Схватив его за руку, затараторила:

— Что вы, панок, ему нельзя в полицию. Он болен. — Она сделала выразительный жест, показав на голову. — Никак нельзя ему оружие давать. — И умоляюще посмотрела на сына: сыграй дурачка, что ли.

Те несколько минут, что стояла тишина, показались ей вечностью. Наконец полицай отвернулся от сына: от мотоцикла что-то гортанно прокричал охранник, и немцы, потянув за собой корову и сгибаясь под тяжестью награбленного, отправились восвояси.

Поужинав засветло, свет не зажигали. Но уснуть долго не могли. А ночью в окно постучали — негромко, но настойчиво. Открывать встал Иван — он так и не смог уснуть. Коля встал рядом с ним — плечом к плечу — вдруг отцу понадобится помощь.

Из тревожной ночной темноты в сени шагнул коренастый парень в полушубке.

— Продукты есть? — поинтересовался.

Степанида вышла из-за печи, прошла в сени. Достала из кубла огромный кусок прошлогоднего сала, из кадки — несколько десятков яиц.

Степанида поежилась, снова перенеслась памятью в тот далекий уже день. Она даже отложила в сторонку письма, прилегла на подушку, но через несколько минут снова принялась за чтение.

«Письмо 7.12.44 г. Здравствуйте, дорогие мои татка, мама, сестры. Спасибо вам за письмо. Его я получил сразу после боя, и представляете, какая была радость. Несколько моих товарищей загинуло, а я остался цел и невредим и получил самую большую награду — ваше письмо. Беспокоюсь, как там татка, совсем ему плохо. Если у нас такая погода, как здесь, то дышать ему тяжело. Может быть, есть какие-то лекарства? Пусть держится, а скоро я вернусь, тогда все будет у нас нормально. А вернусь я скоро, бо двигаемся мы вперед очень быстро. Здесь я много всего увидел и насмотрелся, как люди живут. Вернусь — все вам расскажу. Если не будет долго писем, особо не волнуйтесь, я каждую вольную хвилинку использую, чтоб вам написать. Но времени особо нету. Так что до свидания. Кланяйтесь родным и близким и будьте здоровы. Ваш сын Николай Папуро».

Степанида снова отложила треугольник, прошла на кухню и выпила воды. Прилегла на кровать. Зябко. Письма так и лежали в двух стопочках — зачитанные треугольники, которые она перечитывала много раз. И снова додумывала все то, о чем хотел рассказать ей сын. Не успел. И от этого так горько.

Прикрыв глаза, она снова перенеслась в памяти в прошлое, в то далекое военное время, когда сын был рядом.

Они так и жили — днем в деревню наведывались немцы, а ночью партизаны. Еще затемно она собирала Николаю скудные харчи, и он уходил подальше в лес или на участки земли, далеко от деревни.

— Нет сына, паночки, — заискивающе глядя в глаза полицаям, говорила Степанида. И совала им в руки то кусок сала, то курицу, то испеченный накануне хлеб.

— Смотри, если узнаем, что в партизаны подался, всю семью убьем, — говорили они.

А когда они уезжали, шла в дом. Собирала домотканое полотно, тулупы, теплую мужскую одежду. Пекла в печи хлеб, приносила из подпола хрустящие огурцы или жбанок кислой капусты. Когда было, клала и сало. Все это относила в пуню — к ней от леса был хороший подход, и партизаны пробирались туда незаметно.

А однажды она снова услышала тот тревожный стук в дверь. Мужчина на пороге был незнакомый, но она сразу поняла, что он оттуда, из леса, от партизан.

— Собирайся, пойдем с нами, — сказал сыну. И Николай, одевшись, крепко прижал мать к груди:

— Не бойся, все будет хорошо. Я наведываться к вам буду.

Молча кивнув отцу, накинул на плечи тужурку и, не оглянувшись, шагнул в ночь. А днем в деревню нагрянули фашисты. Она до сих пор не знает, кто навел немцев, но заходили они только в те дома, из которых ночью парни ушли в партизаны.

Степанида увидела подводы, когда немцы были еще на опушке леса, и приказала дочерям: Шуре, двадцатилетней Лиде и младшей, тринадцатилетней Любе:

— А ну-ка, быстро в лес.

И перекрестилась на божницу: Помог бы Господь, успели бы спрятаться.

Они выволокли на улицу ее, под дулом автомата вывели Ивана.

— Где сын? — кричал ей в лицо фашист.

Она завела привычную песню:

— Коней он погнал пасти. Еще затемно. В какую сторону — не знаю, не видела.

Фашист толкнул ее, и она упала. Когда пришла в себя, увидела, что немцы избивали шомполами от винтовок Ивана, пробуя от него добиться, где сын.

Он так и остался лежать на пыльной деревенской улице — избитый, истерзанный, весь в крови.

Когда немцы покинули деревню, она с трудом доволокла его до дома, уложила в постель. Обмыла раны.

Ближе к вечеру вернулись дочки.

А ночью она снова услышала стук в окно. Материнское сердце охнуло и упало: сын.

Он вошел в избу, склонился над отцом. Обнял мать:

— Что же нам делать-то? Может, к нам в отряд?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, отец слаб. Но ты не бойся. Даже когда били его, не выдал, что ты в партизанах.

— Я обязательно отомщу за вас, мама. Даже если сам погибну.

Сказал, и исчез в ночи.

Любимый, хороший… Он всегда заботился о них, думал и переживал за всю семью.

И Степанида взяла со стопки следующее письмо.

«Письмо 15.12. 44 г. Здравствуйте, дорогие родители, шлю вам свой сыновский привет. В первых словах поведомляю, что жив и здоров, чего и вам желаю в вашей домашней жизни. Письмы ваши получаю все, и одно от Шуры особно получил, на которые одразу же отписываю. 15 декабря я выслал деньги домой, 225 рублей, которые ожидайте на почте, бо мне деньги на фронте не потребны. Дорогие родители, я нахожусь на фронте Восточной Пруссии, одного разу сидящих при мне 3 моих товарищей ранило, меня только обсыпало песком от разрыва снаряда. При мне нету знакомых совсем, нават мало белорусов. К Мишку выслал письмо, но еще ответу не получил и выслал вам письмо и к дядьку в Ленинград, но ответа не отрымал.

Дорогие родители, напишите, какая у вас погода, бо где я нахожусь, ветрено, не было морозу, а нават часто идет дождь, а солнца совсем мало, пока я здесь, дни пахмурные и только 14 дней было ясно.

Затем до свидания, поклон тату, маме, бабушке, дядьку, тетке и сестрам родным и двоюродным. Передайте поклон Мани, Куренецким, Сухоровским, девчатам, Горидовским и всем остальным родным и знакомым. Бывайте здоровы, а мне тоже остаться живым и здоровым и добить врага в собственной берлоге.

Кланяйтесь всем родным, пусть не забывают обо мне, а я вернусь, и мы еще встретимся. Ваш сын Николай Папуро».

Степанида научилась читать между строк, и даже в скупых строках солдатского письма, проверенного военной цензурой, о чем свидетельствовал лиловый штемпель на каждом треугольнике от него, находила главное: он жив и не ранен, а что нельзя писать лишнее, то не беда: вернется — расскажет.

И даже теперь, когда перечитывала фронтовые письма сына, ей было легче: верила, что он жив. Ведь в этой до боли знакомой стопочке его треугольников нет стандартно-казенной похоронки, а, значит, есть еще надежда.

Степанида верила, знала: она заслужила у Бога прощение. За всю жизнь ничего не просила у Всевышнего, только чтоб оберег ее кровиночек, чтобы сохранил сына.

Даже когда горел дом, ей было не жалко: только бы они все остались живы. Ради этого, рискуя собой, спасала чужую жизнь.

Она помнит, как мальчишка бежал по полю, спасаясь от истошного плача и крика, которые доносились от Куренца.

Чернявенький, испуганный, он, увидев ее на пороге избы, бросился со всех ног к ней, дрожа всем телом. Она быстро сориентировалась и, ни слова не говоря, показала ему на пуню позади хаты. Едва успела накинуть на пуню замок, как на дороге показались немцы. Евреев, которые убегали, они догоняли меткими выстрелами, валили с ног прикладами, добивали шомполами.

В домах перевернули все вверх дном — искали беглецов. Не найдя, подожгли дом. Степанида в душе поблагодарила Бога и себя за находчивость: пуня осталась нетронутой.

Сначала они жили в землянке.

Когда фронт ушел на запад, Иван с Николаем переделали под жилье маленькую баньку. А когда сын уходил на фронт, пообещал:

— Вернусь, и новую хату срубим.

«Письмо 25.12. 44 г. С новым, 1945-м годом! Спасибо за письмо. Если бы вы знали, когда получишь письмо, какая радость. Писать особо некогда, идем вперед быстро, и победа уже близка. Но все равно посылаю вам хоть такую весточку, потому чтобы вы знали, что я жив-здоров.

Дорогие мамка и татка, желаю вам в новом году оставаться здоровыми, а нам всем желаю победы и скорой встречи. Ваш сын Николай».

Она помнит тот новый, 1945-й год. Иван лежал в постели — после того, как немцы избили его, он так и не оправился. Хворал часто и долго, задыхался, и она старалась всю работу взять на себя. Помогали дочери, но она с нетерпением ждала возвращения сына. Вон сколько дел поднакопилось для его крепких мужских рук. И хату ставить надо, и землю пахать. Ведь весна-то не за горами.

«Письмо 1.1.45 г. Здравствуйте, мои дорогие родные мама, татка, сестры Люба, Шура, Лида. С горячим сыновским и гвардейским приветом ваш сын Николай. Сегодня ночью слегка заснул в окопе, и сразу увидел родные Горидовичи, как хорошо у нас там все было. Дорогие родные, я пересылаю вам справку, которую мне здесь дали, она вам пригодится, ее отнесите в сельсовет, пусть зарегистрируют, потому как я нахожусь на фронте, и вам должны быть послабления в налогах. Пусть татка сходит в Куренец, ведь за землю у вас большие налоги.

Как татка, как его задышка, что ему помогает. Залечил ли он свои раны после того, как его побили шомполами немцы? Как дела у Шуры в ее канцелярских делах. Привет Мане и особно моему племяннику Петьке. За сим остаюсь ваш сын Николай».

Почувствовав острую боль в груди, Степанида нащупала на тумбочке таблетки, передохнула немного и снова принялась за письма. Очередной треугольник она и не итала почти, полуприкрыв глаза и повторяя знакомые слова по памяти.

«Письмо 7.1.44 г. .Здравствуйте, дорогие родные татка, мамочка, сестры Люба, Шура и Лида. С Новым годом вас всех и желаю, чтоб это был последний военный год, потому что победа уже близка, и скоро мы добьем врага в его логове. Здесь новый год прошел у нас не так как дома, ведь здесь фронт, и мы встретили его в окопах. Мороза здесь совсем не было, зато небо пахмурное, серое, и сразу вспомнилось и подумалось, что дома, наверное, много снега, и все уже катаются на санях, а дома татка поставил елку, и во всей хате пахнет хвоей. А ночью немцы устроили нам фейерверк, и обстрел был доволи сильный, и мы все сидели в окопах и ждали, пока наша артиллерия их погонит. Напишите, кто к нам приходил на святки, наверное, Лима, с балалайкой, Анюта, Нинка, другие горидовские хлопцы и девчата. Напишите, на каком фронте воюет Мишка, я написал ему на старый адрес, а он мне не отписал. Может быть, адрес уже изменился, но я не знаю. Напишите мне подробно, что нового в деревне, кто из ребят остался в деревне, кого забрали на фронт. Мне здесь очень хочется знать про каждого. Передавайте привет тетке, Юзику, а также всем двоюродным и соседям. Как же хочется всех вас увидеть! Но уже скоро, скоро мы вернемся домой, ведь воюем уже на немецкой территории.

С новым годом вас всех еще раз. За сим остаюсь ваш сын Николай».

За окном, завывая, стонет-беснуется пурга. Снова, как и в тот день, когда она получила вот это письмо от сына. Тогда читала его, и слезы капали на лиловые строчки — от счастья и любви. Теперь, хоть и не в первый раз, переживает то же самое.

«Письмо 15.1.45 г. Здравствуйте, дорогие родные татка, мама, сестры Люба, Шура, Лида. С горячим сыновским и гвардейским приветом ваш сын Николай. Особно письмо я напишу Любе, это мои поздравления к ее дню рождения. Я вам уже писал, чтоб продали мои вещи, всю одежду, а вырученные деньги отдайте Любе, пусть учится, и не срывайте ее с учебы, она ведь так хочет учиться. А мне эти вещи не нужны, вернусь домой — всю одежку справлю новую, ведь время идет, я изменился фигурой, да и фасон особо не сохранится. Эх, поскорей бы доехать домой! Как бы я всех вас обнял, а особо Любу, потому что ее день рождения, и она у нас уже взрослая паненка, ей уже 13 лет, наверное, уже и на хлопцев засматривается. Только много ли хлопцев осталось в деревне? А в Куренце? Напишите, мне хочется про всех знать. Особно отпишите про Шурку Наркевича, Юревичей. Они ушли на фронт, а где воюют. Надеюсь, что все наши живы, здоровы и не ранены. Справку, что я вам послал, отнесите в сельсовет, там вам дадут лесу, может быть, построите хату взамен сгоревшей, а то в той, что вы живете, и тесно, и дерево уже старое, недолго простоит. Зимой в хатке не холодно? Я здесь иногда вспоминаю, как мы сидели все вместе в старой еще нашей хатке, пока она не сгорела, как топили печку и рассказывали страшные оповеданни. А Любочка пугалась и прыгала мне на колени от страха. Как хочется вернуться, обнять всех вас. За сим остаюсь всегда с вами ваш сын Николай».

Степанида помнит, как она получила это письмо от сына. Долго плакала над строчками, написанными знакомым почеркам. Пусть верила в удачу, но в сердце вместе с верой и надеждой поселилась мелкая, подлая тревога. Она появилась тогда, когда в деревню пришли первые похоронки на солдат, ушедших на фронт одновременно с ее сыном. Тревога разрасталась бессонными ночами, когда на печи надсадно кашлял и задыхался Иван — дышать ему становилось с каждым днем все труднее.

Но Степанида гнала от себя неумную тревогу: сын-то жив. Вот и снова письмо прислал.

«Письмо 20.1.45 г. Нахожусь в Восточной Пруссии, каждый день продвигаюсь вперед, занимаем новые города и села, горит вся вражеская территория от наших снарядов. Сообщаю, что я еще жив, здоров, хотя уже перенес на фронте много трудностей, но война на это не смотрит, нужно воевать и с победой возвращаться домой. Пишите, мои родные, всегда с нетерпением жду ваших писем. Ваш сын Николай».

«Письмо 20.1.45г. Здравствуй, дорогая сестричка Любочка! С горячим гвардейским приветом к тебе твой брат Николай! Дорогая сестричка, я поздравляю тебя с твоим днем рождения. Расти большой, будь такой же красавицей, какой ты была всегда. А я всегда тебя помню и люблю. Главное, Любаша, учись, ты же такая умница, все схватывала сразу. Если выучишься, ты всегда и всем будешь нужна. Даже здесь, на фронте, легче тем, кто имеет какую-нибудь специальность. Ходишь ли ты в школу? Если нечего одеть, я уже писал маме и татку, чтобы продали мои одежки и справили тебе все новое, ты ведь растешь, не жалейте, я как вернусь, все себе новое справлю. Как там мой племянник Петька? Не сильно досаждает он тебе своими проказами? Скажи, если будет наругаться, то я приду и уши ему надеру. Пусть тебя слушается и не мешает учиться. Как Маня, оправилась ли уже после смерти Антона? Ты ей помогай с Петькой, бо ей одной тяжело. Знаю, что хатка у вас маленькая, но пусть и Маня с Петькой побудут у вас, а я, когда вернусь, построю новый дом, такой, как был тот, что немцы сожгли. Любаша, у меня к тебе, как моей самой любимой сестричке, особое доручение. Напиши мне, как там Люба Юревичева? Живут ли они в Горидовичах, с кем она женихается? Хотя, с кем там у вас есть женихаться, всех хлопцев на фронт забрали. Или может, кто-то уже вернулся? Напиши, мне об этом дуже интересно знать. А у тебя уже кавалер появился? Ты же у нас красавица, каких поискать. Напиши о себе. Буду ждать от тебя весточки. За сим остаюсь твой брат Николай Папуро».

Этот треугольник пришел Любе — самой младшей в их семье. Она так гордилась своей взрослостью, тем, что именно ей адресовал брат свое фронтовое послание.

Степанида взяла в руки последний треугольник, старательно расправила его и начала читать, полушепотом выговаривая слова:

«Письмо 31.1.45 г. Здравствуйте, дорогие родные татка, мамка, сестры. Вот и снова выдалась вольная хвилинка, чтоб написать вам письмо. Сейчас у нас мороз довольно сильный. Мои друзья спят, а мне не до сна, вот и решил вам написать. Завтра идем в наступление, поэтому и не до сна, и вспоминается все то, что было когда-то в детстве. Вспоминаю, как ты, мама, любила петь, а мы, посев возле, слушали тебя. Очень хочется сейчас домой, на теплую печь. Вспоминаю танцы у нас в деревне под старой липой. Интересно, теперь кто-нибудь собирается там и танцует?

Дорогие мамка и татка, не волнуйтесь, если долго не будет писем. Как только выдастся вольная минутка, обязательно напишу. И, думаю, что наша встреча уже не за горами. Фронт стремительно катится на Запад, и конец войны уже близок, а с ним и наша встреча. Я приеду домой, и мы поставим новый дом, не такой, как теперь, а из нового дерева, большой. Вот увидите, я еще погуляю на свадьбе и у Шуры, и у Лиды, а особенно у Любочки. Дорогие мамка и татка, вы ждите и верьте, и надейтесь на нашу встречу. Ваш сын Николай».

Вот и все. Аккуратно сложив все треугольнички, Степанида сложила их ровненько, один к одному, и снова перевязала бечевкой. Убирать в тумбочку не стала. Непрочитанным осталось еще одно письмо, от нее к сыну, которое, слетав на передовую, так и вернулось домой, не найдя адресата.

«Здравствуй, дорогой сынок наш Коля! Очень благодарим мы тебя за то, что не покидаешь нас в неведении, пишешь часто и подробно, передаешь приветы всем родным и знакомым. Твои письма мы им всем читаем, и они все рады, как и мы, что ты жив, не ранен, не убит, что у тебя все хорошо, и ты продвигаешься на фронт, чтобы добить врага. У нас тоже холодно, и морозы стоят лютые, но мы топим печь, и возле печи тогда тепло. Вот и теперь собрались все возле печи, зажгли газницу, и пишем тебе письмо. Пишет, конечно, Люба, а мы все пособляем ей. В деревню никто из хлопцев твоего года пока не вернулся, есть только те, что еще малые, так ты их, наверное, и не помнишь. Люба Юревичева живет уже в Вилейке, там ей нашлась работа, но как она устроилась с паспортом, я не знаю. Ребят-то нет, зато девки в деревне все поднялись красивые. Вернешься домой, будет из кого выбирать. Сынок, о нас не беспокойся, мы все живы и здоровы, у нас все хорошо. Желаем тебе всего хорошего и вернуться домой с победой. Мы все тебя ждем и надеемся на это, а особно ждем письма от тебя».

Это письмо она знала не просто наизусть, она знала каждый его изгиб, каждую строчку, включая и жирный лиловый штемпель через весь лист «Адресат выбыл в госпиталь».

Степанида помнит, как ухнуло и упало вниз сердце, когда вместо долгожданного треугольника почтальон достала из сумки конверт. Сразу подумала горько: похоронка. Но письмо было знакомым, отправленное из дома и вернувшееся назад. А эта надпись «Адресат выбыл в госпиталь» дарила надежду.

И стала ждать. Сын ведь писал, что обязательно напишет, когда сможет. Свои обещания он выполнял. Выполнит и это.

Но дни тянулись за днями, а писем все не было.

И в один из тревожных вечеров дочка Любочка писала под диктовку Стапаниды письмо на адрес полевой почты 66426. Не мудрствуя лукаво, написала адрес: командиру части. И задумалась: какой части? Этого она не знала, но желание знать о судьбе сына пересилило все сомнения, и письмо ушло с таким вот адресом.

Потом такие письма она отсылала регулярно, стремясь узнать, куда, в какой госпиталь выбыл ее сын.

Потом зачастила в райвоенкомат.

Ей говорили: ждите, вот закончится война.

Но война закончилась, стали возвращаться былые фронтовики. А сына все не было.

По ночам она плохо спала, но утром просыпалась с надеждой — похоронки-то не было, и никакого известия о смерти сына не пришло. Значит, жив он, вернется. И снова писала запросы в военкомат.

В 1951 году ее с Иваном вызвал в Куренец военком. Степанида собралась одна — мужу было тяжело ходить. Но он заупрямился, захотел пойти вместе.

И сразу в военкомате с надеждой воззрилась на офицера, ожидая новостей.

Он молча покачал головой. И, обрывая всякую надежду, протянул документ с печатью и подписью. Справку о том, что Папуро Николай Иванович пропал без вести.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. 1951-1989 гг.

И снова она не верила в его смерть. Верила, что жив, что вернется. В

1953-м умер Иван, а она занемогла, расхворалась. Но переезжать к дочерям долго не хотела. Все ждала, что сын придет домой. Придет, а ее не найдет. А дочери-то все замуж повыходили, сменили фамилии. Попробуй отыщи их по свету.! И она должна его дождаться.

Именно эта мысль о встрече и держала мою бабушку Степаниду Николаевну Папуро на этом свете.

Нам, внукам, она часто рассказывала о сыне, подробно, долго, пересказывала письма, но в руки эти потертые треугольники не давала. Берегла как последнюю надежду.

В ту ночь она долго не гасила свет в своей комнате, то ли перечитывая, то ли пересказывая самой себе письма с фронта.

А на следующий день встать с постели уже не могла. Жестом подозвала меня к себе, показала ослабевшей рукой на тумбочку. По ее требованию я достала из тумбочки святая-святых — сыновы письма, к которым раньше и притрагиваться было нельзя. Бабушка долго собиралась с силами, а потом тяжело проговорила:

— Возьми. Думала, что успею, не умру, пока с ним не увижусь. Для этого и жила. Не получилось. Но ты возьми. Найди. Жив он, жив. Чует мое сердце.

Мысли у бабушки путались, ей было тяжело говорить.

Следующей ночью бабушки не стало. Держа в руках эти потертые треугольнички, я не знала, что с ними делать. Но в памяти засела ее предсмертная просьба. Отложила до времени эти письма в тумбочку, тоже не разрешая никому трогать.

Но пришла пора, когда я, повзрослев, поняла: настало время действовать. Достала из тумбочки заветные треугольнички. Перечитывая их, заново переживала трагедию моей бабушки. Вспоминала все ее рассказы.

И вот мы сидим с мамой за столом в бывшей бабушкиной комнате.

— Как же так? — спрашиваю я ее. — Столько лет прошло, и никаких известий. Ведь сорок пятый — не сорок первый, когда в хаосе отступления легко мог затеряться солдатский след.

И уже мама пересказывает мне сложную, запутанную и так и закончившуюся ничем историю поисков.

В конце пятидесятых впервые занялась поисками ее старшая сестра Александра. Сначала обратилась в райвоенкомат, тогда уже Вилейский. Подняв сохранившиеся документы, ей ответили то, что семья знала давно: солдат пропал без вести. Никаких новых документов найти не удалось. Молчали военные архивы, защищенные грифом «Строго секретно», не отзывались на материнскую мольбу о помощи.

Так и не удалось узнать, в какой госпиталь выбыл солдат, как сложилась его дальнейшая судьба, где он похоронен.

А мать все не могла поверить, не могла смириться с гибелью сына.

— Жив, он, жив, — твердила дочерям. — Найдите его.

И поиски принимали новый виток. И снова строгий майор, вызвав в военкомат дочерей, отвечал им: никаких сведений в архивах нет. Как будто и не было человека, нигде он не значился. Его не было ни среди живых, ни среди мертвых — ни в каких списках, как будто и не воевал он вовсе.

— Нет, мама, его в живых, был бы, давно бы нашел нас, — убеждали бабушку дочери. И она соглашалась с ними, только горестно вздыхала:

— Хоть бы на могилку его посмотреть!

А через несколько недель снова просила дочерей:

— Ищите его, ищите. Жив он, знаю я.

Сначала старшие дочери, потом моя мама, Любовь Ивановна, та самая Любочка, которую так любил единственный брат, засыпала письмами военкомат, Центральный архив Министерства обороны в Подольске. Напрасно. Безрезультатно. Ответы были похожи, как близнецы: никаких сведений в архиве нет.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. 1989-2010 гг.

Начавшаяся перестройка сделала доступным то, что долгие годы хранилось под грифом секретности, раскрыла многие архивы.

И вот уже я достаю из письменного стола заметно поистрепавшуюся пачку солдатских треугольников. Несколько раз перечитав, понимаю: пришла моя пора заняться поисками и поставить точку в этой запутанной семейной истории. Тем более, что и маме моей, единственной оставшейся в живых из сестер погибшего солдата, уже далеко за 70, и она, как когда-то бабушка, просит меня:

— Найди. Ведь сейчас многие находятся, кто раньше пропал без вести.

Я добросовестно ищу. И, наконец, мне кажется, нащупываю тоненькую, еле заметную ниточку, которая, я уверена, приведет к разгадке.

В ответ на очередное письмо в архив Министерства обороны из Подольска приходит такой ответ:

«На ваше письмо, поступившее в архив, сообщаем, что в документах по учету безвозвратных потерь сержантов и солдат СА за период ВОВ 1941-1945 г. Папуро Николай Иванович, 1923 г.р. в числе погибших, умерших от ран и пропавших без вести не значится.

Полевая почта 66426 принадлежала 167 гв СП 1 гв сд. В книге учета рядового и сержантского состава 167 гв СП за 1944-45 гг значится рядовой Папуро Николай Иванович, 1923 г.р., уроженец Вилейской области, Куренецкого р-на, д. Горидовичи. Призывался 28.09.44 г. Куренецким РВК (так в документе), ранен 01.02.45 г.

Отец — Папуро Иван Александрович.

Основание: оп. 267750с, д.7, л. 1368

Сведений о том, куда после ранения направлен Папуро Н.И. в документах полка нет.

1 гв. сд обслуживал 9 медсанбат, документов которого на хранении в архиве нет.

Рекомендуем обратиться в архив Военно-медицинского музея (191190, г. Санкт-Петербург, Лазаретный пер., д.2.

Начальник отдела Ильенков».

Я смотрю на маму. Пока распечатывала принесенный почтальоном конверт, руки дрожали, но в глазах затеплилась надежда. Та надежда не пропала и потом: впервые за долгие годы в военных документах появилось упоминание о родном человеке.

И, отложив все дела, я сажусь писать письмо в Военно-медицинский музей. А через месяц мы с мамой получаем ответ:

«Военно-медицинский музей Министерства обороны РФ Архив военно-медицинских документов

6 отдел

В общем учете (неполном) раненых, больных и умерших в лечебных учреждениях Советской Армии в период Великой Отечественной войны 1941-1945 годов сведений о Папуро Николае Ивановиче не имеется. В имеющихся на хранении документах 363/18 медсанбата (167 гв. СП 1 гв. Сд) за 2, 3 -1945 года сведений о нем не оказалось. Книги учета умерших 363/18 МСБ хранятся в Центральном архиве МО РФ — 142000 г. Подольск Московской области за п.п. 66426 лечебное учреждение не значится».

И снова утерялся след родного человека.

А мама, как когда-то бабушка, просит меня:

— Найди.

Она наизусть помнит телевизионные передачи, в которых рассказывают о новых захоронениях, о новых именах. И после каждой из таких передач она снова плачет и снова и снова просит меня: найди.

И снова в ответ на мое обращение в райвоенкомат приходит ответ:

«Ваше письмо по поводу установления судьбы пропавшего без вести во время Великой Отечественной войны Папуро Николая Ивановича рассмотрено.

Исходя из ответа ЦАМО и имеющихся в Вилейском РВК данных, не подлежит сомнению, что Ваш брат был призван в ряды Красной армии 28.09.44 г. Куренецким райвоенкоматом, воевал в 167 гв. стрелковом полку 1 гв. стрелковой дивизии и был ранен

1.02.45 г.

Далее о судьбе Папуро Н.И. документальные данные отсутствуют.

В 1951 году отец Папуро Н.И. обратился в Вилейский РВК с просьбой о розыске сына-военнослужащего. Так как никаких документальных данных о его судьбе в архивах СССР, войсковых частях и госпиталях не было, по ходатайству райвоенкомата № 2/0335 от 17.7.51 г. Управление по учету погибшего и пропавшего без вести рядового и сержантского состава своим решением от 9.8.51 года № 57316 с-51 зачислило солдата Папуро Николая Ивановича к категории пропавших без вести.

То есть установлением судьбы солдата, не вернувшегося с фронта, занимались компетентные органы и в 1951 году. На основании решения Управления, имеющегося в РВК, данные о Папуро Н.И. и были внесены в книгу «Память».

По рекомендации ЦАМО РФ райвоенкоматом произведен запрос в Военно-медицинский музей Санкт-Петербурга. Ответ вам будет сообщен дополнительно.

С уважением военный комиссар Вилейского районного военного комиссавриата подполковник В.Е. Козинец».

Весна. В этот день у нас обычно отмечают Радуницу — праздник поминовения усопших. На девятый день после Пасхи. Мама собирается на кладбище — навестить могилы родных. И вдруг — неожиданная просьба:

— Поставь в церкви свечку за упокоение души брата моего Николая.

Я удивленно оборачиваюсь: до сих пор мама, как и бабушка, всегда считала брата живым. И вдруг — такая просьба.

Я удивленно оборачиваюсь:

— Мама, что-то случилось?

И она показывает мне конверт — очередной ответ на запрос.

Этого ответа пришлось ждать долгие пять лет. Правда, из Международной службы поиска пропавших военнослужащих сообщили: поиски предстоят долгие, придется задействовать многие общественные организации и людей — добровольных помощников. А через пять лет этих поисков пришел ответ — след пропавшего человека не найден.

Я кладу письмо в общую стопочку: теперь она уже больше, чем стопочка с фронтовыми треугольниками. Ведь ответы пришли отовсюду, где мы пытались найти следы затерявшегося человека, — из Калининградского областного военкомата, из Музея истории Великой Отечественной войны в Минске. Даже обращение в телепрограмму «Жди меня» ничего не дало.

— Неужели ничего нельзя сделать? Ведь находят же люди друг друга? — в который раз спрашивает меня мама. — Ведь человек — не иголка в стогу сена, хоть кто-то должен помнить пехотинца. Может быть, тот, кто лежал вместе с ним в сыром окопе, кто вместе поднимался в атаку, кого увозила во фронтовой медсанбат фронтовая повозка.

Я молчу. Я не знаю, что ответить.

— Мама, — отрывает меня от тяжких раздумий сын, названный в честь дедушки Николаем. — Мама, но ведь действительно надежда есть. Давай обратимся к ветеранам 167 гвардейского стрелкового полка 1 гвардейской стрелковой дивизии.

И мы снова садимся за письмо, на этот раз вдвоем с сыном. И снова зажигаем в сердце нашей мамы маленький огонек надежды.

Говорят, война не кончена, пока не погребен последний солдат. В моей семье Великая Отечественная продолжается уже в четвертом поколении.


 

SENATOR — СЕНАТОР
Пусть знают и помнят потомки!


 
® Журнал «СЕНАТОР». Cвидетельство №014633 Комитета РФ по печати (1996).
Учредители: ЗАО Издательство «ИНТЕР-ПРЕССА» (Москва); Администрация Тюменской области.
Тираж — 20 000 экз., объем — 200 полос. Полиграфия: EU (Finland).
Телефон редакции: +7 (495) 764 49-43. E-mail: [email protected].

 

 
© 1996-2024 — В с е   п р а в а   з а щ и щ е н ы   и   о х р а н я ю т с я   з а к о н о м   РФ.
Мнение авторов необязательно совпадает с мнением редакции. Перепечатка материалов и их
использование в любой форме обязательно с разрешения редакции со ссылкой на журнал
«СЕНАТОР»
ИД «ИНТЕРПРЕССА»
. Редакция не отвечает на письма и не вступает в переписку.