НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА

Эти строчки родились у меня после нескольких встреч с моими земляками-сахалинцами, воевавшими в 1945 году за освобождение Южного Сахалина от японских милитаристов. Бои здесь были действительно непродолжительными. Но в них полегло столько советских солдат, что до сих пор наши поисковики не могут перезахоронить останки наших воинов в братские могилы возле села Победино, расположенного вблизи бывших передовых рубежей. Очень многим из воевавших солдат, за исключением командиров высшего и среднего звена, младшего комсостава, было по 16 с половиной и 17 лет. Других просто не было к тому времени, не подросли… Но воевали они, несмотря на молодость и неопытность, также самоотверженно и храбро, как и на Западном фронте. С наградами, правда, было куда скромнее, масштаб операций не тот. Но те, кому удалось уцелеть, служили еще долгих пять лет. Послевоенная жизнь на Сахалине налаживалась очень трудно. И большую часть забот по ее организации, освоению и восстановлению отвоеванной у японцев земли взяла на себя армия. Красноармейцы работали в лесу и на полях, строили дороги, тянули ЛЭП, разрабатывали участки под строительство поселков. Во многих частях из-за плохого обеспечения продовольствием свирепствовала цинга и легочные заболевания. Назвать эту каторжную работу службой можно только с большой натяжкой. Но так, к сожалению, было…
В подтверждение тому рассказ о судьбе Владимира Васильевича Репша. Ему повезло больше, участие в боевых операциях он принимал в 19 лет, остался жив, несмотря на тяжелое ранение. Счастливо сложилась и его послевоенная жизнь. А все, что было в ней сложного, а порой и невероятно тяжелого, он принимал как должное. Просто время было такое, и он разделил со всеми судьбу своего поколения…
На Сахалин из южного приморского городка в поисках лучшей доли он приехал с родителями еще мальчишкой. Но жить в предвоенное время везде было сложно. Детство закончилось для него после окончания 7 классов, и началась трудная мужская работа, воспоминания о которой остались у него на всю жизнь.
— И в рыбной ловле участвовали, и в ее посолке. Тачки таскали, тяжелые такие, груженые солью, — рассказывает Владимир Васильевич. Потом уже в 16 лет перевели меня на почту, возить ее на лошадях. 30 километром в одну сторону, 30 — в другую. Передвигались, в основном, ночью, чтобы люди утром свежую почту получили. И, посмеиваясь, добавляет: — Вот сравниваю невольно, как тогда почтовики работали, в каких тяжелейших условиях, и в каких сейчас… А доставка какая теперь, стыдно сказать. Тогда ведь никаких средств передвижения не было, кроме лошади. Да и то не везде. Летом приходилось вдоль берега 15 километров пройти, успеть по отливу, чтобы доставить до следующего пункта. Там ее перехватывал другой почтальон, а я возвращался. Иначе застанет отлив, когда идешь по камням, а сбоку отвесные скалы, — и деться некуда. А зимой как нам доставалось!.. Сено заготавливали летом, да все на болотистых местах стоговали. Забрать его можно было только зимой, когда болотина морозом схватится. И вот зимой, после сахалинской пурги и заносов, приходилось буквально протаптывать тропу до стога в течение 10 дней. Делали мы это втроем: нас, подростков, двое да еще дядька один безрукий. А что делать? Кормить-то лошадей надо, — вздыхает мой собеседник.
К этому времени уже началась война, а с нею работы только прибавилось. И вся она легла на плечи женщин и подростков.
— Все взрослое мужское население, буквально поголовно, позабирали в армию, — продолжает свой рассказ Владимир Васильевич. — Остались мы одни с матерями да еще совсем больными людьми, инвалидами. Все ждали нападения японцев, разговоры об этом не смолкали. Поэтому постоянно проводили учения, делали затемнения, следили за этим очень строго. А в апреле 1943 года призвали в армию и меня, мне только исполнилось 17 лет. Оставили здесь, на Сахалине. Я стал сержантом, пулеметчиком, командиром отделения. Быт был суровый, ютились в землянках, но жили дружно. Было это возле границы, поэтому земляные укрепления, траншеи строили и копали среди ночи. От недоедания у многих была куриная слепота. Бывало, на одного зрячего — 5-6 полуслепых. Но все равно, несмотря на такое физическое состояние, делали свое дело: копали окопы, строили блиндажи. Особенно трудно было старикам, что призывались еще в 38-39 году. Им бы демобилизоваться давно уже, а их задержали, ждали войны с японцами. Пришлось им вот так жить в тайге по несколько лет… Тяжко, что и говорить. Многие не выдерживали, просились на фронт, но никого не отпускали.
Мой собеседник ненадолго замолкает, а я пытаюсь представить себе, насколько это возможно, сырые землянки, скудную пищу, бесконечные учения, маршброски по 10 километров в полном боевом, то есть с 30-ю килограммами помимо винтовки и скатки за твоей худенькой спиной. И так на протяжении двух лет… Мне становится не по себе. Уловив на моем лице выражение этих чувств, Владимир Васильевич будто успокаивает меня, а может и себя в том далеком-далеке, откуда он только что «вынырнул» и продолжает:
— Знаете, тяжело в ученье, легче в бою. Мы это потом поняли, что все не зря… Когда объявили войну с японцами в 45-м, мы уже на границе были, на нашей стороне реки Хандаса. А на той стороне реки — японский поселок. И вот в этом месте наша дивизия стала наступать…
«Командир 56-го корпуса генерал-майор А.А.Дьяконов решил главный удар нанести на Хандасинском и на Грудековском направлениях — уничтожить противника и овладеть укрепленным районом Харамитогэ. На первом этапе наступления предстояло разгромить пограничные опорные пункты противника — Хандаса, Муйка, Чисио, Амбецу и овладеть укрепрайоном Харамитогэ, при этом не допустив отступления японских войск на юг и подхода их резервов с юга.». Это строчки из сборника «История Сахалинской области». А к ним — воспоминания очевидца и участника боев — Владимира Репша, которому к моменту начала боев за освобождение Сахалина исполнилось 19 лет.
— Когда объявили, что началась война, нам как-то даже не верилось поначалу, потому что мы свободно перешли через границу. Лишь увидев, как рядом падают ребята, да отряд нашей конной разведки с ранеными бойцами, мы почувствовали, что это война, а не учения. Наша часть продвигалась так стремительно, занимая эти японские окопы, что за нами верхнее командование не могло даже уследить. Это я потом уже понял. Прилетают наши самолеты и стреляют по позициям, бомбят, не подозревая, что бьют по своим. Ведь по всем данным нас там еще не должно быть! И мы вынуждены были выбрасывать специальный сигнальный опознаватель, что здесь — свои.
Самолет потом нам «крылышками» помашет, развернется и уходит…
Дошли до укрепленного района на Харамитогских высотах… Сопки все — в зелени, никаких дотов и дзотов не видно. Но откуда-то летят пули, по ночам — трассирующие. И только туда мы били в ответ, практически в слепую. Поэтому там полегло наших солдат очень много… Еще такое помню: налетели наши самолеты и стали бомбить японские укрепления, сопки из зеленых превратились в черное месиво. И опять из каких-то нор вылезают японцы и стреляют…
Бой, по воспоминаниям Владимира Васильевича, продолжался целые сутки, без перерыва. А накануне пошел такой ливень, что речки вышли из берегов. Укрыться от верхних потоков воды можно было только под плащпалаткой, а шли в бой по колено в воде. А еще донимали «кукушки» — японские снайперы. — Идем в наступление, — продолжает мой собеседник, — и замечаем, что первыми в цепи падают офицеры, их же по погонам заметно. Пока это дошло до нас, столько молодых командиров погибло. Только потом они стали переодеваться в солдатскую форму. От пули японского снайпера, кстати, погиб командир батальона капитан Леонид Смирных…
Советские легкие танки из-за отсутствия дорог были сразу разбиты еще в колонне и только подход тяжелых танков, задержавшихся в связи с долгой дорогой с материка. Оказался решающим фактором в быстром продвижении наших войск на юг Сахалина. Все населенные пункты были взяты буквально с ходу. А у нас — пехотинцев была своя задача, — продолжает свой рассказ о далеком 1945-м командир отделения пулеметчиков Владимир Репш. — Нас оставили покорять вот эти самые Харамитогские высоты. До сих пор не могу себе представить, для чего это было нужно? Там столько наших солдат погибло… А меня там контузило и тяжело ранило. Вывезли меня с передовой без сознания. Раненых размещали на месте в санитарных палатках. Японцы, рыская по лесу, натолкнулись на них, и пришлось медперсоналу с ранеными обороняться. Отстояли своих, японцы никого в плен не взяли. Утром тяжелораненых погрузили на подводы и повезли в Тымовское, где при школе был развернут госпиталь. Дорога была ужасно, ее всю перемолотили танками, лошади еле-еле тащились. Кого-то из тяжелых из-за такой дороги, наверное, не довезли. Мне, видимо, повезло. Вытащили меня с того света. После осколочного ранения и контузии мучали сильные головные боли, но в строй меня вернули. А в части меня не ждали и не надеялись, что останусь жив: сняли со всех видов довольствия, а маме послали на меня похоронку…
Владимир Васильевич замолкает ненадолго, а потом, грустно усмехнувшись, словно извиняется:
— А я вот жив остался, выходит из семи нас двое не погибли. Нам дали тогда команду во что бы то ни стало подавить японскую огневую точку, потому что она препятствовала продвижению наших солдат. Кроме меня в отделении были еще пулеметчик, наводчики, подносчики. Никаких гранат, ничего, только пулеметы. Дело как раз к вечеру. Как японцы начнут стрелять, засекаем, откуда огонь, и стреляем в ответ. Перед этим мы продвинулись на максимально близкое расстояние, чтобы бить наверняка. Дали несколько залпов и нам удалось подавить вражескую боевую точку. От пуль никто из моих не погиб, но разорвался снаряд, и все… Пятеро моих ребят сразу наповал. А меня вот ранило.
Пока в худеньком полумертвом теле сержанта Репша в госпитале искали тоненькую ниточку жизни, закончилась короткая война за Сахалин, похоронили его однополчан, а мать получила на живого сына похоронку.Вот сколько событий произошло в жизни 20-летнего паренька только за один месяц войны на восточном фронте. Но был этот месяц такой же страшный и кровавый, как и все 4 года для тех советских солдат, что воевали с фашистами на Западе.
А потом началась работа, тяжелая, изнурительная, настоящая сахалинская каторга, которая по воле правительства продолжала считаться армейской службой. И что только ни делали наши красноармейцы за эти пять послевоенных лет на Сахалине, сменив старших товарищей на боевом посту. Достались им те же семь лет службы вдали от поселков, практически в лесу. Но молодость брала свое, вспоминает с мягкой улыбкой Владимир Васильевич.
— С госпиталя в свою часть я вернулся в конце сентября, когда война закончилась. Часть наша стояла в Тымовском. Чем мы только ни занимались за эти пять послевоенных лет! Сельское хозяйство поднимали: садили и собирали картофель, косили и стоговали сено. Работали в лесу — заготавливали столбы для ЛЭП. Мостили дорогу: по болотистой местности делали накаты из бревен, сверху засыпали их землей. Это накат провалится под тяжелыми машинами, опять его засыпаем, кладем бревна, и так несколько раз, пока дорога не устоится. Техники практически никакой, все на своем горбу. Работа тяжелая, а питание — никудышнее. Были истощены настолько, что в рацион добавляли крапиву, хвою. Цинга была и всякие другие хвори от слабости и недоедания. Рыбы в рационе не было, потому как никто не умел ее заготавливать. Вот так я и прослужил семь с половиной лет в общей сложности. Причем, все время, можно сказать, в лесу, в тайге…
Но не все ж так плохо было. В основном мы были люди молодые. Это, наверное, и спасало. Молодость ведь не умеет долго горевать. Как свободная минута, так тебе тут и соревнования, всякие потасовки, кто-то учится на гитаре бренчать, кто-то песни разучивает, кто-то анекдоты травит. Девчат не было рядом, да и вообще гражданское население мы практически не видели…
В 25 лет Владимир Репш уволился в запас. И тут ему повезло в очередной раз. Вернулся он в родной южный городок после тяжелой фронтовой контузии с медалью «За отвагу» и встретил здесь свою судьбу по имени Мария. В момент знакомства работали они оба токарями на заводе. Этой профессии, кстати, остались верны на всю жизнь, чем и гордятся. Заработали самую высокую по тем временам пенсию, благодаря хорошим заработкам по своей рабочей специальности. Но это было уже на Сахалине, куда супруги Репш подались в 50-х годах.
Люди старшего поколения не склонны много говорить о сокровенном. Однако, в нашем диалоге с Владимиром Васильевичем я заметила его гордость за свой счастливый выбор. Мария Корнеевна, по его словам, и сейчас остается очень симпатичной женщиной, об этом можно любого спросить, кто знает их семью, а уж в пору молодости она и вовсе красавицей была. Что касается ее трудолюбия и заботливости, тут ей и вовсе равных нет… Забежав как-то на минутку к супругам Репш, я убедилась в словах Владимира Васильевича. Тонкое милое лицо Марии Корнеевны, ее приветливая улыбка и голубые глаза действительно все еще хороши. Наверное, так должен выглядеть человек, живущий в любви и согласии с собой, со своим избранником. Они оба живут именно так.
В общем, повезло моему герою во всем: остался жив и относительно здоров. Спутницу жизни судьба ему подарила замечательную. Две дочери, внуки и правнук любят своих стариков. Впрочем, только походка и осанка выдают возраст Владимира Васильевича. А его глаза по-прежнему светятся лукавой улыбкой. Наверное, в этом и есть мудрая сила великого поколения 40-х годов 20-го века: не сдаваться любым обстоятельствам, ощущать полноту жизни даже когда она превращается в каторгу, ценить каждое счастливое мгновенье. В общем, всегда оставаться человеком.
 

СОВЕТСКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА. ЗАБЫТАЯ ПОБЕДА

 

РАЗГРОМ ЯПОНИИ