ХУДОЖНИК БОРИС ОЛЬШАНСКИЙ

АВТОБИОГРАФИЯ

Художники свои чувства, мысли и представления о жизни, как правило, реализуют в образном пространстве. Язык слова не является их родной стихией, и тем не менее всегда интересно познакомиться с размышлениями живописца в его рукописях и книгах. А также воспоминаниями тех, кто был с ним знаком.
Я отдаю предпочтение не художественному вымыслу, не фантазиям о жизни и творчестве той или иной личности, а конкретным автобиографическим фактам или свидетельствам современников.
Рассказывая о себе, своей жизни и пути в искусстве, я излагал основные вехи и факты. Хотя, конечно, за каждым предложением, а иногда и словом стоит большой пласт событий, образов, впечатлений, порой судьбоносных для меня.
Я полагаю, что человек проживает несколько жизней за тот срок, что определен ему свыше. Детство, юность, зрелые годы, старость — каждый период накладывает отпечаток на представление человека о его месте в этом мире. И чем духовно богаче мы становимся, тем больше радости в нашей душе.
Я родился в городе Тамбове 25 февраля 1956 года. Мои родители — Михаил Федулович Ольшанский и Варвара Сергеевна Ольшанская (в девичестве Калинина) — родом из Тамбовской губернии.
Предки по батюшкиной и матушкиной линии испокон веков крестьянствовали на Тамбовской земле. Пахали землю, сеяли хлеб, разводили пчел... Они были зажиточными крестьянами, православными людьми и всегда, принимаясь за дело, славили Господа. Прабабушка Арина по батюшкиной линии пешком ходила в Киев на поклонение святым мощам.
В годы тотальной коллективизации все мои славные предки были раскулачены, но, к счастью, не сосланы в Сибирь.
Отец, Михаил Федулович, прошел всю Отечественную войну. Был трижды ранен. Имел боевые награды. В апреле 1945 года его тяжело ранили в бою. Пуля фашистского снайпера попала в скулу и вышла через левый глаз. Чудом отец остался жив. После лечения в госпитале вернулся в родную деревню Новосельцево, что в 40 верстах от Тамбова. Тогда же встретился с моей матушкой Варварой. В скором времени они сочетались браком. Поскольку экономический беспредел властей в отношении русского крестьянства, начатый в тридцатых годах, продолжался, вынуждены были перебраться в город. В Тамбове жизнь была полегче.
В семье родилось шестеро детей — четыре дочери и два сына, Нина, Маша, Анатолий — старшие, я вроде как средний, Люба с Валентиной — младшие. Жили небогато, как и большинство населения страны того послевоенного периода. Отец был инвалидом войны второй группы и особой заботы со стороны властей не чувствовал.
Родители передали нам любовь к знаниям и стремление к духовным поискам. В нашей семье у всех имелась склонность к рисованию. Насколько себя помню, я все время что-то рисовал и лепил. Самой талантливой из всех была старшая сестра Нина. Могла легко уловить портретное сходство и в рисунке передать характер. Жаль, что профессиональным художником она не стала.
В десять лет родители определили меня в Тамбовскую художественную школу, которую я с удовольствием посещал три раза в неделю после занятий в обычной школе. Приходилось делать большущий крюк, поскольку художественная школа находилась в другом районе, а транспорт холил плохо. Порой мне приходилось тяжеловато, но, наверное, с трудностей и начинается закалка характера.
В общеобразовательной школе дела шли нормально, на уроках запоминал большую часть информации. И дома на подготовку уроков времени уходило немного. Правда, почему-то невзлюбил химию и физику, но твердую тройку имел и по этим предметам.
Из произведений художественной литературы читал много и все подряд. Отец часто приносил книги из библиотеки. Повзрослев, я стал сам выбирать книги для чтения. Прочитанное расширяло кругозор и будоражило фантазию.
С удовольствием ходил с друзьями в кино, зачастую убегая с уроков. Хотя много времени уходило на рисование, но и фильмы смотрел: порой по два-три раза — билеты тогда были дешевые.
Я запомнил то время как хорошее, веселое. Учителя — замечательные люди, хорошо знали свое дело и по-доброму относились к нам. Но, когда вижу свою школу во сне, просыпаюсь в холодном поту. Вот такой парадокс...
Другое дело — художественная школа. Курс на академические знания служил установкой и для учителей, и для учеников. Замечательный педагог и художник Алексей Иванович Левшин имел классическое образование, и своим ученикам он пытался передать серьезное отношение и любовь к искусству. Тогда же в школе преподавал талантливый художник Юрий Павлович Новиков. Он сумел зажечь в нас искру творчества. Мы приносили ему кипы листов со своими набросками и зарисовками. Все это он разглядывал и оценивал самым внимательным образом, стимулируя у нас развитие профессиональных навыков. А как живы и интересны были рассказы Юрия Павловича о художниках и искусстве! Побольше бы таких замечательных педагогов в наши школы.
Как-то я вычитал в книге об искусстве Н. Н. Ге важную рекомендацию — работать по памяти — и пристрастился к этому занятию на всю жизнь. С каким удовольствием я воспроизводил на бумаге когда-то увиденные и запомнившиеся мне сцены из жизни, лица знакомых и незнакомых людей... Это очень помогает в работе над композициями, сообщая убедительность изображаемым сюжетам.
Занятия по живописи в художественной школе вел Юрий Иванович Киселев. Ученик А. И. Курнакова, Киселев после окончания орловского института вернулся на родину в Тамбов под начало А. И. Левшина. Увлеченный художник и разносторонне развитая личность, он и нас, ребят, увлек рассказами о многогранности мира искусства. С тех пор и до сего времени нас связывает крепкая творческая дружба. Мы с ним часто встречаемся и обсуждаем проблемы и возможности живописи, печальное положение в культуре, перипетии повседневной жизни...
В художественной школе сформировалась творческая группа. Нас объединили и возраст, и социальное положение, и любовь к искусству. И наша дружба по воле судеб сохранилась до сих пор. Борис Ткачев, Владимир и Николай Кудрявцевы и я — мы вместе ходили на этюды, вместе спустя время учились в Пензенском художественном училище имени К. А. Савицкого. Когда вернулись в Тамбов, вступили в Союз художников России. Постоянно встречаясь, мы и теперь ведем беседы о тернистых путях в искусстве.
Еще в художественной школе я начал заниматься исторической тематикой. Меня увлекала и захватывала возможность мысленно перенестись в эпоху, когда происходили изображаемые события, чтобы прикоснуться к необычному, волнующему и неувядающему источнику бурлящих страстей, окунуться в них с головой и дать волю фантазии — это ли не момент истины, подвластный творцу?
В классическом и академическом направлении исторический жанр с давних пор считался вершиной живописи — и по сложности исполнения, и по серьезности содержания. Понимание этого усиливало во мне желание посвятить свое творчество истории.
Я много рисовал и писал с натуры и по памяти. Большие кипы альбомов и листов с рисунками храню до сих пор. Это создало твердую основу для освоения академических знаний. Я не согласен с бытующим мнением, будто бы серьезная академическая школа сковывает, а то и вообще убивает творческий потенциал. Да, для тех, кто недоучился, — это камень на шее, который тянет на дно, позволяя видеть свое несовершенство. А научиться надо многому. Потребуется не меньше двух десятков лет, а то и поболее, чтобы освоить основы академического рисунка и классической живописи. Но упорство и труд будут вознаграждены, когда почувствуешь легкость и уверенность в руке, поймешь красоту бесконечности в великом мире искусства.
После окончания в 1973 году и средней, и художественной школы у меня уже не было сомнений в выборе дальнейшего жизненного пути: я твердо решил посвятить себя живописи. После восьмого класса я было поступил в педучилище на художественно-графический факультет, но проучился в нем всего-то месяца полтора. Из-за существовавшего там приоритета естественных наук над живописью я покинул сие заведение и вернулся в девятый класс.
Получив дипломы о среднем образовании, мы с Володей Кудрявцевым поехали в Санкт-Петербург (тогда Ленинград), чтобы поступать в художественное училище имени В. А. Серова. До сих пор в памяти стоит то летнее утро, когда мы сошли с поезда и вышли на Невский проспект. Белые ночи были в самом разгаре, и утро наступило почти незаметно. Мы с Владимиром шли по Невскому, и целый мир открывался перед нами: все лучшее в жизни было впереди. С того незабвенного утра город на Неве стал для меня чем-то светлым, возвышенным, дающим творческий импульс видом своих парков, площадей, дворцов и музеев. И пусть архитектура города прозападного образца, но это — «русский Запад». Он и по сию пору манит меня к себе. Так и тянет побродить по улочкам и аллеям прекрасного города, постоять у бурлящих фонтанов и сохранить в памяти взлет и падение сверкающих струй.
Мы с Кудрявцевым решили показать свои работы в институте имени И. Е. Репина — и нас допустили до сдачи экзаменов! Правда, на графическое отделение: у нас не было работ маслом.
Это еще одно подтверждение того, насколько серьезной была подготовка в Тамбовской художественной школе под руководством А. И. Левшина. Поразмыслив, Володя не стал испытывать судьбу и оставил свои документы в Серовском училище. А я решил рискнуть. Забрал документы из училища и стал сдавать экзамены в институт имени И. Е. Репина.
Разумеется, я не поступил, но опыт сдачи экзаменов приобрел большой. Сколько их еще будет в моей жизни, но воля к победе рождалась в ранней юности.
Володя Кудрявцев в Серовское училище тоже не поступил, и мы, усталые, но непобежденные, вернулись в родной Тамбов. Впечатления от Питера были колоссальные. Желание учиться и жить в городе на Неве было настолько большим, что я даже хотел устроиться лимитчиком в пожарную часть и быть вольнослушателем в Академии художеств. Но... нет, судьбе было угодно, чтобы осенью я устроился на работу в Тамбовский дворец пионеров художником-оформителем. В свободное время ходил рисовать в художественную школу. Директором там в это время была Алла Никитична Ляпина. Она была сторонницей раскрепощения творческой личности и к классическому штудированию не питала особых симпатий. Но к нам была настроена доброжелательно и нашим занятиям не препятствовала.
Вдобавок ко всему я еще посещал художественный факультет в педучилище, рисовал и писал с натуры живую модель. Дома для души делал сюжетные композиции, иллюстрации к классике, что-то на исторические темы. Времени не хватало, дел было невпроворот: работа, подготовка к поступлению, творческая работа с композициями... Так что год пролетел быстро, и я снова поехал испытывать судьбу. В институте И. Е. Репина меня в этот раз даже не допустили к сдаче экзаменов. Я решил попробовать свои силы в Москве, в Суриковском институте.
После Ленинграда впечатления от Суриковского института были самыми прозаичными. Ощущение казенного дома, неухоженного и заброшенного, осталось во мне до сих пор. В Суриковском мои композиции и рисунки понравились, но до экзаменов и тут не допустили, вяло мотивируя малым количеством работ маслом, рисунков обнаженной модели и отсутствием «училищного» образования. Пришлось вернуться в Тамбов. Подумав и посоветовавшись с друзьями и близкими, я принял решение, во многом определившее мою дальнейшую жизнь: поступать в Пензенское художественное училище имени К. А. Савицкого. Его статус и уровень подготовки в стенах училища в то время были одними из лучших в России. А выпускников Тамбовской художественной школы благодаря хорошей выучке принимали охотно.
Я без особого напряжения сдал вступительные экзамены, и даже было предложение зачислить меня на более старший курс. Но впереди ждала армия, и предпринимать что-либо не имело смысла. Я проучился всего два месяца, и это время навсегда отпечаталось в памяти.
Что такое училище тех времен? В основном 20-30-летние бородатые парни, упрямо ищущие смысл бытия, жадные до знаний, постигающие тайны живописного ремесла. Прошедшие огонь и воду, они были ведомы по жизни высшей идеей — служением искусству. Были и конъюнктурщики, но не они определяли славу пензенского училища. Тогда еще в его стенах витал дух И. С. Горюшкина-Сорокопудова. У нас преподавали его ученики, в душах которых горела страсть к творчеству: они понимали нас, молодых, жадно ищущих истину.
Но все миновало как сон... И вот я, уже в армейской робе, вытягиваю шаг на плацу. В армию шел с чувством обреченности. Не писать и не рисовать для меня означало духовную смерть.
Однако два года службы в стройбате, а именно в этих «королевских войсках» я оказался, не прошли для меня даром. Я увидел жизнь такой, какая она есть. Разные попадались люди... Но молодость, оптимизм, вера в свои силы не давали унывать. Помимо работы с «ломом и лопатой», я умудрялся еще и рисовать. Именно в армии я хорошо освоил рисунок, развил фантазию и воображение. Так что бесследно для меня это время не прошло. Два армейских года я всегда вспоминаю с налетом легкой грусти и некоторой иронии.
И вот я снова в милой старой Пензе среди бородатых и длинноволосых парней. И сам я такой же. Для меня этот период в жизни до сих пор остается самым ярким, увлекательным и волнующим. Молодость, среда художников, верящих в идеалы большого искусства и в свои силы!
Материально я обеспечивал себя сам, хотя родители — светлая им память! — старались по мере возможности мне помочь. Политагитация в то время в Пензе, да и во всей России была поставлена на производственные колеса. Работы художникам хватало, да и платили неплохо. Главное — не лениться и успевать учиться, творить и зарабатывать. Мне удавалось это совмещать.
Руководителем мастерской, где я учился, был директор училища Юрий Константинович Бельдюсов. Высокая должность не погасила в его душе искренней привязанности к искусству. У Юрия Константиновича было художественное образование, он занимался графикой и живописью. К нам, молодым и горячим, он относился с отеческой доброжелательностью. И часто, стоя у него в кабинете на аудиенции, мы за очередное прегрешение смиренно выслушивали его назидания. Он говорил их под аккомпанемент строгих, но таких милых нравоучений нашего завуча Доры Лазаревны. Никто из нас никогда не обижался, мы понимали, что «получаем» за дело.
Большинство студентов имели за плечами среднюю школу, и мы не посещали часть «предметов», а посвящали свободное время библиотеке и этюдам. Училищная библиотека была основательной. В ней хранились издания еще начала XX века по костюму, живописи, рисунку. Очень много имелось классической художественной литературы. Мы все с упоением и вниманием просматривали и прочитывали. Не забыть зимних вечеров, когда мы собирались у кого-нибудь на квартире. Тут-то и начинались жаркие дискуссии.
Борис Ткачев, Володя и Николай Кудрявцевы в училище в Пензе оказались на разных курсах, но это не разобщило их. Училище было в этом плане демократичным. Семнадцатилетние ребята и тридцатилетние мужи общались на равных, и никому в голову не приходило оглядываться на возраст или социальное положение. Это было уникальное братство единомышленников и единоверцев. А вера была одна — искусство! И пусть порой не хватало денег, а то их и вообще не водилось, но всегда находились родственные души, а значит, похлебка с хлебом, чай и душевные разговоры были гарантированы.
Больным местом для приезжих стал квартирный вопрос. Холсты, краски с запахом скипидара и керосина не вызывали расположения к нам у жителей Пензы. Нередки были ситуации, когда за год приходилось менять три, а то и четыре квартиры. Хозяева попадались тоже разные. Порой гоголевские и чеховские персонажи так колоритно дополняли наш и без того разнообразный быт, что казалось, будто XIX век и не уходил... Но это уже другая история, учившая нас с юмором относиться к действительности.
Там же в училище я познакомился со своей будущей женой Татьяной Коноваловой, талантливой художницей и чутким, добрым человеком. Мы вместе учились в одной группе и — снова судьба! — скоро соединили свои жизни.
Много талантливых и даровитых ребят я встретил в училище. Каждый мечтал стать большим художником. Увы, стали ими единицы — наиболее упорные, устремленные и одержимые искусством люди.
Творчество — это своего рода крест. На художника возложена миссия пророка, и через живопись он выражает не только свои эмоции, но и отношение к миру, определяя место человека в нем.
Служители искусства всегда были посредниками между миром реальным, земным, и миром высшим, духовным. Но мир земной давил на художника, порой превращая творца из посредника в «прислужника» сильным мира сего. Подобное происходит и в наше время. Разложение формы, а не ее созидание, отсутствие высшей цели характерно для времени, когда духовные поиски подменяются поиском удовольствий. К счастью, в те беззаботные годы мы, «духовной жаждою томимые», верили в торжество разума, и нам казалось, что никакая сила не способна сломить свойственный нашему поколению дух созидания.
Не придавая большого значения житейским невзгодам, мы много работали. В училище была хорошая традиция — каждое полугодие, отчитываясь за работу в натурных постановках и композициях, мы показывали домашние наработки. За них ставились оценки. И было интересно видеть «полет мыслей» молодых художников. Творческие фантазии оценивались за шумными студенческими застольями. Дорогого стоило — сравнивать свой творческий потенциал с возможностями других, перенимать лучшее и делать выводы как из своих, так и из чужих ошибок.
Интересны были наши летние пленэры. Мы выбирались недели на три в Пензенскую область. Руководитель пленэра Герман Васильевич Жаков был душой и совестью пензенского училища. Выпускник Суриковского института, талантливый художник, он был одаренным педагогом, замечания и советы которого особенно ценились студентами. Работа кипела, множились кипы рисунков и этюдов. Это было хорошим подспорьем для дальнейшей работы. Рука становилась увереннее, и палитра светилась более звонкими красками.
А зимой мы выбирались на практику в Питер. Я с удовольствием бродил по музеям. Особенно долго простаивал в залах, где висели картины Г. И. Семирадского и В. Д. Поленова. Творчество Семирадского стало для меня открытием. Еще после школы, когда я впервые приехал в город на Неве, меня потрясла его картина «Фрина на празднике Посейдона».
После третьего курса пленэр у нас был на Волге. Здесь я и раньше бывал, когда служил в армии. Эта удивительная река всегда производила на меня колоссальное впечатление. Я понимал: отсюда пошла Великая Русь.
В этот раз руководителем пленэра был Константин Васильевич Захаров. Ученик Горюшкина-Сорокопудова, он вел у нас живопись и рисунок. Сам по себе занятный человек, он интересно и увлекательно рассказывал о прежнем житье-бытье студентов. Вообще, о педагогах училища у меня сохранились самые теплые воспоминания. Удивительные люди, образованные, интеллигентные, они свято чтили кодекс искусства. Сколько сил и терпения уходило у них, чтобы довести до диплома нас, молодых и горячих, рвущихся в бой. А время диплома подошло незаметно.
Я взялся за исторический сюжет «Пересвет на поле Куликовом». У меня и до этого было несколько работ по Слову о полку Игореве, и я давно собирался поработать над темой «Куликова поля».
Образы героев Куликовской битвы для меня святы. Пересвет, монах, в прошлом воин, он был образованным человеком и имел положение в обществе. Ему, получившему благословение от святого Сергия Радонежского, первому предстояло начать судьбоносное сражение. И исход поединка во многом решал судьбу боя.
...Туманное холодное утро. Сквозь синее марево восхода пробиваются первые лучи солнца. Борьба света и тьмы даже в самой природе.
Высочайшее душевное и эмоциональное напряжение на лице Пересвета. На него возложена великая миссия — отстоять свою Родину и освободить от гнета и порабощения род руссов, к которому принадлежит и он сам. Тема защиты Родины и сохранение рода станет в моем творчестве постоянной. Так же как и образ Пересвета, к написанию которого я возвращался не раз.
Работа была хорошо встречена приемной комиссией. Получив красный диплом, дававший мне льготы при поступлении в институт, я уже не сомневался, что продолжу учебу.
Возглавлял приемную комиссию представитель Суриковского института Герман Алексеевич Мазурин. Тогда я и не мог предположить, что эта встреча сыграет важную роль в моей жизни, и поначалу беглое знакомство перейдет со временем в большую дружбу учителя и ученика. Мои работы ему очень понравились. Их было сотни на тему славянской истории, библейских легенд, народных сказаний и преданий. Он посоветовал мне поступать на графическое отделение в Суриковский институт.
Шел 1980 год. Проходили Олимпийские игры в Москве, и время экзаменов в Суриковском институте было передвинуто на осень. По старой памяти я решил попробовать свои силы в городе на Неве.
Судьба же в очередной раз показала мне, в каком направлении я должен двигаться: в институте Репина меня даже до экзаменов не допустили. А в сентябре я уже сдавал в Суриковский институт.
Красный диплом выручил меня. Специальные предметы я сдал на «отлично» и автоматически освобождался от сочинения и экзамена по истории.
Начался новый этап в моей жизни. Я поступил в лучший институт на лучший факультет и с большим энтузиазмом взялся за учебу. И хорошо, что за плечами у меня было долгое время учебы. Порой я мог позволить себе некий «досуг», чтобы заняться творческой работой. Привычка вести параллельно с учебными постановками свои композиции сохранилась у меня еще с художественной школы. Я и не предполагал, какую важную роль это сыграет после окончания института.
Моя жена Татьяна Коновалова осталась жить и работать в Тамбове. Раз в месяц я регулярно выбирался на родину на пять-шесть дней — отдохнуть и повидаться с семьей. Заодно работал над картинами, делал иллюстрации к произведениям Пушкина, Лермонтова. Финансовая проблема уже не стояла так остро. Еще в училище мы с женой неплохо заработали, и я отложил деньги на учебу. С родителей брать деньги я позволить себе не мог. Напротив, старался сам хоть немного им помочь. Так что в отличие от многих душа у меня болела только об учебе и картинах.
Я жил в общежитии при Суриковском институте. Общежитие было хорошее — комнаты в основном на двоих. Главной задачей стало найти подходящего напарника — не «гусара» и гуляку. Разными были соседи по общежитию, но после занятий в институте мне все же удавалось вечерами рисовать в общежитии. За пропуски занятий нас особенно не ругали, секретарь факультета Анна Дмитриевна, добрейшей души человек, старалась не замечать наших прогулов и решала многие наши вопросы.
Как раз в это время в институте вел мастерскую портрета Илья Сергеевич Глазунов. Я с интересом слушал его рассуждения на тему истории и искусства. Это позволило по-иному взглянуть на многие проблемы. Одно время я даже хотел перевестись в его мастерскую. И он, посмотрев работы, одобрил мое намерение.
Но волею судьбы я остался учиться на графике.
Москва в 1980-е годы еще не подверглась нашествию тотальной реконструкции. Архитектура Таганки, да и в целом старой Москвы, сохраняла еще дух прошлых веков. Оставались даже одно— и двухэтажные деревянные постройки. Это сегодня не понятно, что такое Москва — Лос-Анджелес или Рио-де-Жанейро...
А тогда это была милая старая столица матушки России. Мне нравилось бродить по ее тихим улочкам и переулкам, заходить в Андроников монастырь, гулять вокруг него. Все дышало патриархальностью и спокойствием, внося в душу умиротворение, настраивая на лирический лад. Я часто заходил к моим добрым родственникам — Петру Федуловичу и Лидии Ильиничне Ольшанским. Они всегда были очень рады видеть меня. Сергей и Юрий — их сыновья и мои двоюродные братья — были общительными ребятами. Сергей — футболист, игравший в ЦСКА, Юрий — мой ровесник, работал в энергетике. Я отдыхал душой, общаясь с ними. И теперь, когда бываю в Москве, останавливаюсь у них, и мы вспоминаем былые времена.
А жизнь в институте шла своим чередом. После второго курса предстояло распределение по мастерским. Их на факультете графики было три — станковая, плакатная и книжная. Меня распределили в книжную мастерскую.
Возглавлял ее в то время классик советской иллюстрации Борис Александрович Дехтерев. Система обучения у него основывалась на классическом принципе: строгий рисунок, деликатный цвет, уравновешенная композиция. Это во многом совпадало и с моими в основном уже сформировавшимися к тому времени вкусами и понятиями об изобразительном искусстве. Так что особенно перестраиваться, подстраиваясь под требования мастерской, мне не пришлось. Я старался по мере возможности выполнять все предписания мастера. До сих пор творческое наследие Б. А. Дехтерева является для меня одной из вершин отечественной иллюстрации.
Хорошо было то, что приходилось делать много композиций в иллюстрациях к книгам. И порой небольшие замечания по поводу того или иного сюжета наталкивали на размышления о форме, пластике, цвете. Профессионализм и изысканный вкус — все это требует времени, труда, размышлений. Именно это старался развить в нас Борис Александрович. Именно в этом направлении работали с нами его ассистенты, большие профессионалы и внимательные наставники Алексей Александрович Парамонов, Юрий Михайлович Ракутин, Герман Алексеевич Мазурин. Они настойчиво и целенаправленно подводили нас к правильным представлениям о композиции, форме, цвете, ритме, справедливо полагая, что творческий процесс у художника должен быть непрерывен. Важную роль в этом играет подсознание. Факты, темы, образы, постепенно собираясь воедино, систематизируются, выстраиваются в концепцию. Приходит такой момент, когда появляется желание открыть зрителю свое мироощущение и миропонимание.
Еще учась в институте, я начал принимать участие в выставках в Тамбове. Работал много, и мне было что показать. Коллеги по ремеслу неоднозначно воспринимали мои картины. Больше всего их волновало, что я, график, пишу маслом полотна. При этом забывалось, что я в училище получил профессиональное живописное образование.
Приезжая в Тамбов, я работал над триптихом по «Слову о полку Игореве». Эта тема меня волновала еще в училище. Образы вещего Баяна, Ярославны, самого князя Игоря постоянно занимали, занимают и будут занимать воображение русских художников. С каким удовольствием и вниманием я слушал лекции о русском искусстве на занятиях Николая Николаевича Третьякова. Это помогало мне, расширяя сферу поисков образа, цвета, содержания. И замечательно, что вышла и увидела свет его книга «Образ в искусстве». Низкий поклон всем, кто помог в издании прекрасной книги.
На пятом курсе у нас начиналось особое время: мы выбирали темы для диплома. Меня в то время интересовал стиль модерн. В этом стиле я и задумал проиллюстрировать сказку «Али-Баба и сорок разбойников». Собирал и внимательно рассматривал книги по восточной миниатюре, оценивая красоту декора и цвета. В своих иллюстрациях я попытался соединить строгость академической школы с красотой восточной миниатюры. Не все вышло, как хотелось, тем не менее работа получилась интересной. Мне даже предложили повторить ее для издания в «Детской литературе».
Тогда же я познакомился с главным художником издательства Владимиром Петровичем Пановым, впоследствии возглавившим книжную мастерскую в Суриковском институте. Художник с высочайшим интеллектом, изысканным вкусом, он тоже в свое время прошел выучку у Дехтерева. До сих пор мы постоянно встречаемся, и, говоря с ним о жизни и творчестве, я всегда с большим вниманием и уважением прислушиваюсь к его деликатным замечаниям и советам.
Шесть лет учебы в институте не прошли даром. Встречи, общение — все это в той или иной мере обогатило и расширило и технический, и творческий потенциал. Параллельно с учебой я работал и над сюжетными картинами.
Защита диплома прошла хорошо. В это время в книжной мастерской преподавали Ю. М. Ракутин и Г. А. Мазурин. По поводу диплома я часто общался с Германом Алексеевичем. Его богатый опыт и широкий кругозор обогатили меня: я много размышлял о ремесле художника. Когда оказываюсь в Москве, всегда встречаюсь с Германом Алексеевичем, и в разговорах об искусстве и творчестве мы оба отводим душу...
Теперь, окончив институт, я встал перед дилеммой: остаться в Москве (но при этом потратив колоссальные усилия и время на обустройство жизни) или вернуться на родину в Тамбов. В этом городе творческая жизнь была малоактивна и существовала опасность превратиться всего лишь в очередного дипломированного специалиста. Однако имелись и плюсы: Союз художников советского периода хорошо обеспечивался заказами. Вступившие в Союз художников СССР имели мастерские, были обеспечены работой и поездками на творческие дачи. Обладали возможностью «работать по вдохновению». Словом, «серебряный век» российского искусства. Все остальное зависело от потенциала и целеустремленности художника.
Я выбрал Тамбов. К этому времени у меня уже подрастала дочь Наташа. Жена работала художником-модельером на трикотажной фабрике. Обосновались в пристройке к родительскому дому без удобств. Но после пензенских квартирных баталий этот вариант показался приемлемым.
В Тамбове меня приняли на работу в художественный фонд. Три года я имел права члена Союза художников СССР. Соответственно мне полагалась мастерская, квартира и я был обеспечен работой.
Мастерскую и квартиру мне, разумеется, не дали, а вот с работой все обстояло нормально. Я делал росписи, портреты, пейзажи, натюрморты. Как правило, художественный совет с небольшими замечаниями, а порой и без них принимал работу. Все это неплохо оплачивалось. Кроме того, мне периодически давали заказы на иллюстрирование книг в московских издательствах. Это стало неплохой прибавкой к семейному бюджету. В плане духовного и творческого роста выручали книги. За годы учебы в Москве у меня собралась хорошая библиотека, в которой были книги по искусству, философии... К тому же я периодически выбирался в Москву и ходил на выставки, в музеи. Общался с собратьями по искусству и в Москве, и в Тамбове. Тогда в Тамбове работали хорошие профессионалы — А. П. Краснов, Е. В. Рябинский, Е. В. Соловьев, прошедшие Академию художеств и имевшие большой жизненный и творческий опыт. Одним словом, в плане общения и информации я не был ущемлен.
Время шло. В 1987 году у нас родился сын. День рождения малыша совпал с днем рождения дедушки, и в его честь мы назвали сына Михаилом. Забот прибавилось, дочке Наташе к этому моменту было уже четыре годика, и она как могла помогала маме.
В Тамбовском союзе художников отношения с товарищами по ремеслу были нормальными. Надо отметить уникальность жизни художников того времени. О дне грядущем у большинства граждан голова не болела. Работой мы были обеспечены, соответственно финансовая сторона жизни нас не беспокоила. Нередкими были шумные застолья в мастерских и коридорах союза, даже в период бездарной горбачевской борьбы с виноделием. Разговоры об искусстве и, разумеется, о политике велись шумно и вдохновенно. Хором пели народные песни. Словом, старые добрые годы, империя времен упадка... Создание Общества трезвости, в которое я, к сожалению, так и не вступил, придавало даже какой-то «шарм» нашей тогдашней жизни.
Я продолжал работать: писал сюжетные картины, много занимался графикой и иллюстрацией. Мне захотелось поработать над портретами. И, надо сказать, задача оказалась не из легких. Даже при знании формы создать законченный образ, а не очередную постановочную работу на уровне институтского задания оказалось непросто. Передать характер модели, глубину души — все это пришлось осваивать почти заново.
На одной интуиции и творческом вдохновении далеко не продвинешься. Выручила библиотека. Смотрел мастеров Ренессанса, барокко, изучал передвижников, делал выводы, учился. Процесс профессионального и духовного роста требует большого напряжения. Умение подвергнуть анализу и осмыслению работу мысли и руки, увидеть ее со стороны непредвзятым взором — это залог роста художника.
В 1989 году я вступил в Союз художников СССР, переименованный позже в Союз художников России. Члену союза полагались заказы, со временем я мог получить мастерскую. Повышался социальный статус вступившего в союз, правда, работы лучше от этого не становились. Участие в выставках тоже не гарантировалось. А это была единственная в то время возможность показать свои картины зрителю и взглянуть на себя как бы со стороны. Для того чтобы попасть на региональную, республиканскую, а тем более Всероссийскую выставку, требовались в основном усредненные проходные работы, не раздражающие членов выставкомов. Картины на тему славянской истории, даже в хорошем классическом исполнении, показывать было бесполезно...
Я по-прежнему работал в живописи и графике. Как правило, поработав над картиной дня три-четыре, я оставляю ее и делаю другую. В период 1989-1992 годов работал над «Славянской былью», «Преданием о Святославе», «Сечей на Днепре». Это картины по русской истории и посвящены они князю Святославу, великому человеку, не понятому современниками и не вполне оцененному потомками.
Дух героического и тревожного времени, когда постоянные набеги кочевников со стороны «дикого поля» требовали от славян мужества и доблести в ратном деле, я пытался передать в картине «Славянская быль».
По-прежнему работал и над восточной тематикой: меня увлекали колорит, цвет, экзотика. К тому времени относятся картины «Сказка Красного дворца», «Виктория», «Сказка попугая», показывающие размеренный восточный быт и его завораживающий неповторимый праздник красок.
В это же время было написано несколько портретов — «Миша и Наташа», «Валентина», «Портрет новогодний». Были начаты и жанровые картины — «Сторожа» и «На конюшне». Отдельным циклом шла экологическая тема, раскрывающая духовную нищету современного мира: «Сон разума рождает чудовищ», «Триумф Иродиады», «Изгнание торгующих из храма», «Помни Имя свое».
К началу 90-х годов у меня набралось достаточно и живописных, и графических работ. Я подумывал уже о персональной выставке. Хотелось посмотреть на созданное, наметить новые вехи.
Но тут грянула перестройка. В который раз в России очередной благодетель в очередной раз решил осчастливить народ. Начались очередное «раскулачивание» и передел государственной собственности.
Как всегда в таких ситуациях, самой ненужной оказалась культура. Художники, как и вся интеллигенция, автоматически причислялись к «группе риска».
Развал, а затем и упразднение художественного фонда, отсутствие заказов и, соответственно, денег на жизнь в очередной раз проверили нашу способность к выживанию — как на бытовом уровне, так и в творчестве. Меня спасала рабоче-крестьянская закалка. Любовь и привычка к труду были воспитаны во мне родителями. Работы я не боялся и занялся выращиванием картофеля, овощей, развел кур — благо частный дом позволял.
Одним словом, со скрипом, но выползал. Наряду со всем писал и картины. Вообще, творчеством мне приходилось и приходится заниматься как бы в свободное от дел время.
Так что, как говорится, «на войне как на войне». Графику и книжную иллюстрацию, к сожалению, пришлось предать забвению, поскольку многие издательства ушли в небытие или были на грани этого.
Тогда же, в 1992 году, приобрел небольшой домик в деревне: из-за чудовищной инфляции цены были низкие. Тесное общение с землей и реальный контакт с природой очищали и облагораживали душу. Рождались новые идеи, мысли, образы. Земля была, есть и будет нашей кормилицей.
Незабываемые впечатления остались от работы на пасеке. В то время мой брат Анатолий занимался пчелами и на лето выезжал за город. Я регулярно выбирался к нему — и помочь, и отдохнуть. Не передать словами ликование в душе, когда перед тобой огромное пространство лесов и долов, а над головой небесная бездна — и никого кругом. Ощущение Вселенной и микрокосмоса Земли — незабываемо.
Желание поделиться впечатлениями всегда преследует художника. Я не являюсь исключением. Большое количество этюдов, зарисовок — это не только выход для чувств, переполняющих сознание и душу, но еще и хороший багаж для работы с картинами. «Купава», «Лель», «Берендеи», «Весна языческая» — они были созданы благодаря впечатлениям, полученным там, на лоне природы, где цветы и полуденный ветерок шепотом открывали мне свои секреты.
А чудовище с табличкой «перестройка» продолжало разгуливать по России. Духовные ценности задвигались в тень, и оттуда, из тьмы, выползали лицемерие, ложь, продажность...
Но нет худа без добра! В этот период у художников появилась реальная возможность выставляться, так как ослабели диктат и контроль.
В 1993 году, собрав остаток сил и средств, я организовал в картинной галерее Тамбова персональную выставку, которая стала итогом моей творческой деятельности, в основном за прошедшее десятилетие. На ней было представлено более трехсот живописных и графических работ.
В сложное и неопределенное время то прекрасное, что есть в искусстве, помогает нам понять смысл бытия. Жизнь нашего поколения проходит в эпоху, когда духовные ценности, накопленные и приобретенные человечеством, оказались вдруг ненужными. «Золотой телец» стал кумиром масс. Для художника самым главным стало лишь самовыражение, а на мой взгляд — самовырождение.
Я выставил картины, утверждающие созидание. Классическая ясность идеи, определенность тем и сюжетов, простота восприятия жизни в целом привели меня в ряды художников-неоклассицистов — в искусстве и жизни. Традиции русского и мирового искусства, в основе которых лежит истина, дороги мне, они дают силы в самые трудные моменты жизни.
На этой выставке побывало много зрителей, и я надеюсь, что большинство из них уносило в душе свет гармонии и тепло надежды. Мне было очень приятно сознавать это и, наблюдая за реакцией людей, убеждаться, что не зря потрачены время и силы в поисках формулы прекрасного. Желание созидать переполняло меня, и это стало залогом новых открытий.
И еще один положительный момент стал итогом этой выставки. Работы заинтересовали тамбовского градоначальника Валерия Николаевича Коваля, к сожалению безвременно ушедшего. Человек большой эрудиции, искренне любивший свой город, он принял решение о приобретении моих картин для города в обмен на квартиру. Правда, пришлось потратить много сил, общаясь с чиновниками и их бюрократическими заморочками. К счастью, все это в прошлом...
К тому времени у меня уже была мастерская — на чердаке двенадцатиэтажного дома. В 1989 году группа молодых художников с разрешения городских властей своими силами и на собственные средства обустроила чердачные помещения под мастерские. Несмотря на то, что под бетонной крышей летом было жарко, зимой холодно, мы могли работать.
Итогом совместной жизни и работы стало наше объединение, которое мы назвали «Художники на крыше». С 1993 года перед Новым годом и Рождеством мы стали регулярно устраивать групповые выставки под эгидой объединения. Тамбовский союз художников в этот период находился в глубокой коме. Люди еще не смогли прийти в себя от происходящих в стране изменений. И наши выставки были тогда событием для почитателей и любителей искусства. Областное и городское управление культуры и директор картинкой галереи Тамара Николаевна Шестакова всегда шли нам навстречу, и проблем, где выставиться, не возникало.
Разнообразие творческих индивидуальностей и живописных манер создавало неповторимый колорит и «настроение» выставок. На устраиваемой ежегодно выставке художники показывали новые работы, созданные за год. Мы были молодые, активные, устремленные, и наши выставки оставили заметный след в будничной жизни Тамбова. Событием явилась и наша юбилейная выставка в 2003 году, посвященная десятилетию объединения.
С 1995 года с группой художников я стал регулярно выставляться в Центральном доме художника на Крымском валу в Москве. Большие светлые залы ЦДХ позволяли совершенно в ином пространстве посмотреть на свои работы. В мастерской глаз настолько привыкает к ним, что порой не замечаешь даже элементарных промахов и ошибок. Другое дело огромная стена, и твоя картина как «голый король»: ничего не утаишь, не замаскируешь.
Как правило, я и после выставок продолжаю работать над картинами. Достижение совершенства в работе — тернистый путь истинного художника. Я выбрал его, а что получится, решит время. Художнику при жизни редко удается увидеть, насколько значимо его искусство.
А перестройка продолжалась...
Трикотажная фабрика, на которой работала супруга, пришла в упадок, и Татьяна уволилась.
Она начала писать тамбовские пейзажи: леса, поля и реки, летнее изобилие трав и цветов и неувядающую красоту зимнего сна, когда земля укрыта ослепительно белым снегом.
Ее работы имели большой успех у зрителей и почитателей прекрасного. Появились заказы, и это позволило нам наконец вздохнуть свободнее — туговато было с деньгами. Появилось больше времени для работы над картинами. Хотя, собственно, писать я и не переставал. Но чувствуешь себя гораздо увереннее, когда знаешь: завтра не придется ломать голову над тем, как свести концы с концами... А расходы увеличились, поскольку дети подросли.
В 1996-1998 годах у людей появилась надежда, что может наладиться более-менее нормальная жизнь. Формировался средний класс, опора государства. Больше народа стало посещать выставки. Появился интерес и к моему «Славянскому циклу».
В исторической науке бытует версия, что вплоть до X века наши предки не имели ни культуры, ни государства. Якобы и никакой славянской общности не было. И только с приходом Рюриковичей появились и культура, и письменность, и государство. Такое предвзятое представление о нашей истории явилось, на мой взгляд, результатом планомерного истребления документов, фактов, архитектурных и культурных памятников славянского прошлого. А ведь это прошлое насчитывает, как минимум, два-три тысячелетия. Из массы разрозненных исторических сведений и документов встает Русь Великая, дохристианская. С ее лесами и долами, реками и озерами, городами и селами. С ее великой историей. Есть такое понятие, как историческая память, почитание предков. Его напрочь отвергли и предали забвению. Было время, когда считалось: наша история вообще началась чуть ли нес 1917 года.
Интересно, с какого момента «начнут» русскую историю сегодняшние реформаторы? Не случайно родилось представление, что русской истории и культуры вообще не существовало. Но сама жизнь, наше сознание и наша генетическая память настойчиво взывают к первоисточникам культуры и истории.
Я уверен: с небес за нами пристально взирают наши великие предки. И неизбежен суд истории. Ибо будущее за правдой и верой. И надеюсь, что многие мои картины заставляют задуматься о правде и вере, о месте человека на земле и его предназначении.
«Рождение Воина» — одна из таких картин. Верховный бог славян Сварог в благословляющем жесте держит полураскрытый меч над младенцем, лежащим на щите и тянущим ручки к мечу и свету. Это душа будущего Воина, Воина Света. С обеих сторон от Сварога стоят два других славянских бога — Перун и Ярило. Они будут вести по жизни рожденного Воина, наставлять и помогать в его деяниях и подвигах во имя торжества Света. А ползущий снизу мрак пытается соблазнить душу и захватить тело Воина.
Правь, Явь, Навь — три мира, три дороги, три судьбы — это воззрения славян на окружающую действительность. Мир людей — Явь. И можно прожить в нем, не задумываясь, а следовательно, и не осознавая существование двух других миров. Но это дорога биологических существ — роботов. Есть другая дорога — визуально заманчивая, с удовольствиями для тела, золотой короной власти, только распишись кровью и запри свою душу в глухое подземелье Нави, обрекая ее на вечные муки. Но есть и третья дорога — для избранных, требующая физических и духовных усилий, так как ступени ее ведут не вниз — во Мрак, а вверх — к Свету. И выбравшие эту дорогу — Воины Света — герои. Немного их, но их слава светит тем, кто заблудился в суете.
Для меня в картине важную роль играет не только ее живописное совершенство, но и содержание, духовное начало.
Языком живописи, рисунка, композиции ведется разговор со зрителем. Чем совершеннее этот язык, чем глубже содержание, тем больше картина воздействует на сознание. А совершенству нет предела, поэтому дорога истинного художника — это постоянное расширение кругозора, освоение мастерства и укрепление духа. И примером тому — звездные судьбы гениев Возрождения: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Джорджоне, Тициана...
На одной из выставок в ЦДХ ко мне подошел высокий интеллигентный мужчина, мы разговорились. Это был Юрий Михайлович Медведев. С этого дня у нас завязалась крепкая творческая дружба. Меня и его объединяла общая тема — Русь Великая.
Впоследствии Юрий Михайлович привел на выставку своих домочадцев, и я с удовольствием познакомился с ними: доброжелательной и скромной супругой Натальей Евдокимовной, сыном Алексеем, стремящимся не заблудиться в этом «мире бушующем», и дочерью Настей — мечтательной и одухотворенной девушкой, ставшей прообразом царевны озера в моей картине «Былина».
Русская история, ее легенды, былины, предания, сказы — какой грандиозный и красочный простор воображению и фантазии художника! Слава богу, что были великие подвижник и прекрасные художники: Рябушкин, Васнецов, Нестеров, Суриков, Васильев... Но мало, очень мало и имен для такой большой и могучей державы, работающих на ниве великой и захватывающей истории России.
Эта тема красной нитью вьется в наших беседах с Юрием Михайловичем. Ученик Ивана Антоновича Ефремова, великого русского писателя, фантаста и ученого, он тоже пишет фантастику, но особое внимание уделяет славянской мифологии, легендам и преданиям древней Руси. Он занимается активной издательской деятельностью, и благодаря его энтузиазму увидели свет книги по славянской мифологии, богато и красочно иллюстрированные талантливым художником, к сожалению умершим в расцвете творческих сил, — Виктором Корольковым. С Виктором мы вместе учились в Пензенском художественном училище имени К. А. Савицкого. В одной из наших встреч с Юрием Михайловичем мы заговорили о творчестве Ефремова.
К моему удивлению, оказалось, что живописных портретов Ивана Антоновича нет, а есть лишь один этюд, сделанный художником — соседом по даче, есть фотографии...
Я счел, что для такого выдающееся писателя-фантаста, ученого-палеонтолога и гуманиста это несправедливо. Вот и решил написать портрет Ефремова. Мне близок и понятен его творческий мир, его идея о Великой Прекрасной Земле, о больших межгалактических путешествиях, о людях светозарного будущего. Периодически я перечитываю его книги, каждый раз открывая для себя что-то новое, волнующее и озаряющее разум и душу. Не сразу нашлось решение. Чтобы лучше почувствовать внутренний мир писателя, мы с Юрием Михайловичем побывали на квартире, где жил и работал Иван Антонович. Нас радушно встретила его вдова — Таисия Иосифовна Ефремова, бережно хранящая память о нем.
На симпозиуме, посвященном юбилею Ефремова, мне удалось пообщаться с его сыном Аланом Ивановичем, геологом и путешественником, и он охотно поделился своими воспоминаниями об отце.
И, конечно же, рассказы Медведева о Ефремове, живые и острые, расширили и дополнили образ Ивана Антоновича Ефремова — и как мыслителя, и как человека. Я изобразил Ефремова в мире, сотворенном его волей и фантазией, которые он подарил жителям прекрасной планеты Земля.
Мир Ефремова очаровал меня. По мотивам романа «Таис Афинекая» я даже написал картину «Танец с огнем».
Стремительно бегущая танцовщица держит в руках чашу священного огня — символ света и жизни. Поражает воображение ее танец под аккомпанемент арфы, свирели и бубна — танец жизни. Она для меня — выражение мира античности, колыбели культурных и духовных ценностей европейской цивилизации.
Античной культурой я увлечен с юности. Она помогла мне лучше почувствовать пластику тела и его красоту, понять глубину философской мысли, увлечься идеями духовного совершенствования. Желание показать современникам далекий, но неувядающий образ великой и прекрасной Эллады привело меня к созданию цикла картин, посвященных античности, — «Аркадская пастораль», «Мистерии», «Гетакамба», «Священный зов». Это дань совершенству и красоте.
Жизнь шла своим чередом, появилась надежда прийти в себя и забыть о трудностях, связанных со сменой общественной формации. Но тут грянул очередной кризис.
Это назовут дефолтом и, как всегда, не вспомнят о его причинах и проектантах. Шел август 1998 года. «Обедневшие» чиновники с «горя» поедут отдыхать на Кипр и Багамы. Народ же, вывернув пустые карманы, от переизбытка чувств запьет «горькую».
Мне тоже пришлось в очередной раз потуже затягивать ремень. Благо опыта к этому времени накопилось достаточно. Дела у нас с Татьяной шли неважно, финансовые проблемы не решались, а постоянно напоминали о себе. Групповые выставки в Москве перестали организовывать, к этому времени и наша группа распалась.
Мы с женой решили устроить выставку в Финляндии. В городе Турку у нас были хорошие знакомые, выходцы из России, — Виктор и Лиля. Они и пригласили нас к себе. Было очень интересно посмотреть на иную жизнь и быт. Финнов заинтересовали наши работы, и мы с Татьяной открыли выставку в местной галерее.
Удалось продать несколько работ, что позволило жить посвободнее. Особо сильных впечатлений во мне Финляндия не оставила. Нормальная, благополучная страна, такие же люди, как и у нас в России. Правда, более замкнутые на своих проблемах.
У нас же, с детства помню, соседи, сидя у кого-нибудь на крылечке или в палисаднике, оживленно обсуждали общие проблемы, играли в лото или домино, смеялись, веселились. Увы, все это в прошлом...
Проезжая через Питер на обратном пути из Финляндии, я заглянул к товарищу по училищу Сергею Борину. Мы учились с ним в одной группе в пензенском училище. Потом он закончил графический факультет Репинского института, женился и обосновался в городе на Неве. Работает в издательстве «Вита Нова» главным художником вместе со своей супругой.
Вспомнили о былом. Побродили по Питеру, съездили в Павловск. В который раз мой взор изумляло совершенство парков и фонтанов, их величественная гармония. Куда это все ушло из нынешней архитектуры?
В начале XX века, когда технический монстр только набирал обороты, людей поддерживала надежда, что они будут более счастливы и свободны, что большую часть дел, обременительных для человека, будут делать машины. Время рассеяло иллюзии...
Цикл моих работ посвящен и этой теме, хотя, возможно, главная цель искусства лежит в иной плоскости. Тем не менее, когда я творю, перед моим мысленным взором возникают имена великих художников-мыслителей — Босха, Брейгеля, Дюрера.
Одно из моих произведений — «Триумф Иродиады». Над повергнутыми духовными ценностями в торжествующем вакхическом экстазе извиваются тела блудницы и ее покровителя — настоящая «пляска смерти».
Но не все повергнуто и растоптано. «Помни Имя свое» — картина-антипод к Триумфу Иродиады. Над разбитым колоколом, олицетворяющим народную мудрость и правду, на фоне разоренного и заброшенного храма духа и света, со свечой в руке стоит Святая Русь. И зажигается свет в душе каждого, кто жаждет испить из источника светозарной истины. И пусть белым саваном льда и снега покрыта земля, и пусть мрак окутывает небесный свод — вечно светит и никогда не погаснет огонек надежды.
Между тем приближался 2000 год. Многие с волнением ожидали этого момента, считая его ключевым событием мировой истории. Кто-то поговаривал об Апокалипсисе, кто-то о новом Мессии... Впрочем, как и всегда, ничего эпохального не случилось.
Для нас с Татьяной тот год тоже был обычным. Мы вдвоем сделали в ЦДХ выставку. Наши работы прошли на Всероссийскую выставку «Имени твоему». Как раз к ней я завершил работу над картиной «Русский реквием», и она хорошо вписалась в экспозицию. Над этим полотном я работал долго. И постепенно от первоначальных эскизов пришел к локальному решению.
Картина посвящена России, страдающей, скованной путами железа и стали, но несломленной и спасающей не только себя, но и весь мир своей великой духовностью и жертвенностью. Сколько ее сынов осталось лежать во сырой земле во имя этого спасения... Светлая и вечная память звездами отчеканена на небесах.
Тогда же я работал над картиной «Посторонись, государь, это мое место». Она повествует о леденящем душу моменте — казни стрельцов самим Петром I. Это исторический факт, подтвержденный документально: да, государь самолично рубил головы восставшим стрельцам.
Время трагическое для России. С этого момента ориентиры на культуру Запада официально узаконились. Презрение ко всему национальному, русскому распространялось повсеместно, начиная со стрижки бород и укорачивания кафтанов и заканчивая разрушением традиций духовности. Ярче всего это выражалось в архитектуре.
В правление Петра население Руси уменьшилось чуть ли не вдвое. Черствость души «герра Петера» дала свои всходы, а урожай был собран в 1917 году.
Увы, прекрасное и уродливое часто соседствуют! И то и другое, сталкиваясь в душе художника, выхватывают из небытия образы, картины. Тема возвышенной красоты и гармонии в природе меня — и как человека, и как художника — волновала и волнует, вдохновив на создание цикла работ, воспевающих красоту женщины, ее очарование и грацию.
В таких картинах, как «Славянская Венера», «Жемчужное ожерелье», «Полдень», «Весна языческая», «Пора летнего цветения», я стремился по возможности воспеть пластическую красоту и высокую духовность русской женщины.
Природа, пейзаж непосредственно участвуют в раскрытии образа, подчеркивая и обогащая пластическое и живописное содержание.
Работы «Славянская Венера», «Весна языческая» — это гимн прекрасной и бурлящей молодости. Картина «Полдень» рассказывает о гармонии солнечного света, прохлады речной воды и мягкого шелеста листвы... А на фоне всего этого великолепия прекрасная юная девушка. И напротив, таинственные и задумчивые сумерки в «Жемчужном ожерелье» создают атмосферу недосказанности и неразгаданности женской души и ее притягательности. И как безмолвная свидетельница происходящего таинства восходящая луна над ползущим туманом грез.
Безусловно, эти картины несут в себе элементы поэтизации прекрасной половины человечества, но разве возможно рассказывать о женщине по-иному?
Порой, соприкасаясь с темой красоты и грации, в моих картинах оживает образ Востока. Его экзотическая пышность и таинственность будоражат воображение. Еще в годы учебы в Суриковском институте, работая над иллюстрациями к «Тысяче и одной ночи», я собрал большой материал по Арабскому Востоку. И естественным результатом явилось желание написать ряд «восточных» картин. «Сказки Шехерезады» — одна из первых работ этого цикла.
Среди развалин некогда шумного и цветущего города стоит Шехерезада, вечно юная и прекрасная, держа в руке чашу с эликсиром жизни. И пусть все отцвело, отшумело, кануло в вечность, она — хранительница непреходящей красоты и блистательного величия. Благодаря ей мы имеем возможность уловить эхо тех страстей, что некогда трепетали в этом подлунном мире.
«Восточный мотив» и «Сказку Красного дворца» я начал писать примерно в то же время. Пышность и экзотика дворцового убранства, завораживающая таинственность его обитателей создают зрелищное пластическое и цветовое действо. Оно увлекает и уводит в мир фантазии и красоты, помогая подняться над прозой жизни, позволяя мечтам воспарить в мир вечной гармонии и великого вдохновения и духовным взором увидеть красоту неизведанного.
К большому сожалению, архитекторы современного мира предпочитают не гармонию и божественную благодать созидания, а звон желтого металла, превращая созданный Вседержителем мир в веселый балаганчик, в торговую палатку, где все разменивается, покупается и продается.
История не раз подтверждала верность и мудрость пословицы: «Посеешь ветер — пожнешь бурю». Изгнание торгующих из храма — библейский сюжет, призывающий задуматься над смыслом бытия и выбором пути, по которому мы идем. Одну из своих работ я так и назвал. В ней я попытался показать явления духовной деградации, свойственные современному обществу. Продажность, алчность, попирание норм человеческой морали — все низкое изгоняется Спасителем из храма света и благодати.
«Сон разума рождает чудовищ» — картина, продолжающая экологический цикл. Пища, которую скармливают мутантам изгои Вселенной — такие же, по сути, мутанты, — дар дьявола. Общество, которому цинично «скармливают» так называемую «массовую культуру» всеми доступными средствами опять же «массовой информации», неизбежно вырождается в общество мутантов. Цель жизни этих монстров — выжить всеми правдами и неправдами, уничтожая себе подобных и плодя себе подобных.
Необоснованно агрессивное привнесение на русскую землю культуры современного заморского образца, пренебрежение духовным и историческим наследием, что веками и тысячелетиями накапливали наши предки, приводят к деградации общественного сознания, уничтожению культуры России. И очень важно в критический для страны момент сохранить духовную и историческую общность, ее культуру. Ведь разрушать — не строить. Чтобы возвести храм, сколько нужно приложить усилий и терпения! И слава богу, есть подвижники, которые не жалеют ни времени, ни труда для возведения храма!
С одним из них. Дмитрием Ивановичем Чарусовым, инженером по образованию, писателем по призванию, меня связывает давнишняя дружба. Его книга «Прощание волхвов» увидела наконец свет и, думаю, нашла своих читателей. Я даже сделал несколько иллюстраций к ней. В наших беседах с Дмитрием мы часто поднимаем темы трагической истории Руси, ее духовного наследия. Но поскольку «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», Дмитрий Иванович с вдохновением и энтузиазмом отстаивает всеми возможными и невозможными средствами славянское наследие Руси. Что ж, на подвижниках всегда стояла матушка Русь и будет стоять!
И хорошо, что есть люди, которые тебя понимают, с которыми можно общаться на нормальном человеческом языке. Они готовы всегда прийти на помощь. Без родных и близких, без семьи и друзей едва ли можно было бы вынести горести, ниспосланные каждому из нас. И я благодарен Господу за то, что на моем жизненном пути мне чаще попадались хорошие и добрые люди, готовые поддержать в час испытаний.
С нашими земляками, семьей Богомоловых — Иваном и Надеждой и их детьми Леной и Дмитрием, — нас познакомила Анна Маныкина на выставке в Москве. Казалось бы, просто знакомые, посторонние вроде бы люди. Но они всегда — в нужное время, в трудный момент — рядом.
Остался на Руси еще русский дух и люди, которые его чтят!
Мне всегда нравились старые усадьбы, парки «дворянских гнезд». Их таинственная недосказанность хранит аромат и дух прошедших времен, былых страстей и судеб — они еще не задавлены тяжелой поступью железного века. Им присущ романтизм, свойственный веку просвещения и гуманизма, веку красоты и грации, с его стремлением к высоким идеалам.
«Забытая элегия» — собирательный образ того мира грез, что вечно живет в нашем сознании. Пенящиеся фонтанные струи уносят в Лету вечности образы величавого парка и погруженной в чтение девы. Покой и гармония того времени невозможны в реалиях нынешней жизни, а в картине былое будто замерло на мгновенье... Из этого же цикла работа «И выпал снег».
Большой старый парк, погружающийся в зимний ностальгический сон. Замер фонтан, и не звенят его струи. И только двое, он и она, неторопливо прогуливаются по белому, недавно выпавшему снегу. О чем ведут они негромкий разговор? Об этом знают замерзшие статуэтки у фонтана, старый дремлющий парк и белый снег — безмолвные свидетели ушедших страстей.
Параллельно с картинами, несущими в себе отпечаток возвышенных элегических идеалов XVIII века, я задумал ряд работ, изображающих добиблейских героев, живших на Руси. О них слагались мифы, легенды, сказания, былины. Самые древние герои — Волхв Всеславович и богатырь Святогор. Если Илья Муромец ближе к нам по времени, то Волхв и Святогор стоят на грани зарождения мира. Святогор — великан и хранитель границ земли Русской, обладающий огромной физической силой и обходящий дозором святые горы. Он уже, наверное, и забыл, сколько прожил веков и даже тысячелетий, но помнит о своем предначертании — охранять Русь и в надлежащий срок передать меч в руки самого достойного из богатырей.
Ему под стать Волхв Всеславович, которого считали чародеем. Он будто бы мог перевоплощаться, предсказывать события, перемещаться в пространстве. Волхв хранил свой род: избави бог ради личной выгоды пренебречь интересами рода!
И еще один древний русский богатырь — Микула Селянинович. Физическая и духовная мощь дарованы ему самой Матушкой Сырой Землей. Она любит и лелеет его, ибо он возделывает ее, он и сам — хлеб и соль земли Русской, труженик и воин. Он эхо тех давних времен, когда наши предки-первопроходцы только-только начинали осваивать необъятные просторы Руси Великой. Но не грабежами и насилием, а трудом и потом, с благословения Сварога добывали они хлеб свой и в любой момент готовы были с мечом в руках отстоять свое право на созидательный труд, дарованный великими славянскими богами.
На одной из моих картин изображен Воин-победитель — Иван — вдовий сын, победивший чудовище-змея. Скольких супостатов, покушавшихся на Русь, ее богатства и славу, одолели такие герои. Образ Богатыря-победителя, Воина-защитника — олицетворение несгибаемой мощи и духа русского народа, его культуры и веры.
К великому сожалению, сегодня предаются забвению великие идеалы наших предков. И я уверен: сегодняшние реалии жизни приведут нас к духовному тупику.
В этой ситуации я вижу один выход — создание своего мира, в котором на первый план должны выйти идеалы любви и добра. В своих картинах я славлю Русь Великую, ее красоту и величие. Это мое послание миру, великому Сварогу.
Хорошо, что есть возможность для непосредственного общения с природой, где можно вдохнуть чистый воздух. Несколько лет назад мне посчастливилось приобрести дачу недалеко от Тамбова. И я попал в иной мир, в иное измерение. Близко от дома бьет ключ со святой водой, его открыл и благословил святитель Питирим. Недавно у источника усилиями архиепископа Тамбовского и Мичуринского Евгения, безвременно ушедшего из жизни, был построен и открыт храм святителя Питирима. Рядом с источником построена купель со святой водой. Я регулярно посещаю святое место, чтобы и помолиться в храме, и окунуться в ледяные воды источника, и набрать сию благословенную воду.
Не случайно святитель Питирим вел подвижническую жизнь в этом благодатном месте. Сама природа здесь располагает к созерцанию и умиротворению. Величаво и спокойно несет свои воды Цна. Тишиной и благодатью веет из леса, услаждает взор заливной луг. Огромной, бесконечной кажется чаша небес над тобой, когда стоишь и созерцаешь божественную красоту. И оттаивает душа, уставшая от городской жизни, и нисходит на тебя ясность и мудрость. И чувствуешь связь времен, и видишь, как нить из прошлого через настоящее тянется в будущее. И осознаешь свою сопричастность к великой энергии созидания. И в душе нет места ни злобе, ни зависти.
Доброжелательность и искренность, свойственные нашим близким друзьям, соседям по даче Сергею и Ирине Дремасовым, помогают в обретении душевного равновесия. С Сергеем мы часами бродим по лесам и лугам, созерцая несказанную красоту леса и буйное цветение луговых трав. Заядлый цветовод, он великолепно разбирается в растениях. Сооруженная у него на даче и бережно взлелеянная альпийская горка с небольшим водоемом возле нее вызывает искреннее восхищение.
Следуя его примеру, я тоже у себя на даче соорудил альпийскую горку. Натаскал земли, камней, все их аккуратно выложил, насажал растений... И теперь летними вечерами любуюсь результатами своего труда. Камни, которым бог знает сколько лет, безмолвно возлежат в обрамлением цветов и трав. И возникает аура таинственности и недосказанности, так мною любимая. И в который раз хочется восхищаться Божиим миром и благодарить Создателя за то, что Он позволил мне увидеть этот мир...
Нередко у меня бывает двоюродный брат Николай Калинин, и мы с ним посещаем храм и окунаемся в святую воду купели, дабы очистить душу и разум.
Здесь же приобрел себе дачу и мой старый друг Юрий Иванович Киселев. С женой Верой и дочерью Анютой он строит грандиозные планы по обустройству дома. С веранды их дома открывается великолепный вид на храм Святителя Питирима, и что-то Нестеровское, идущее из XIX века, является взору, душа ликует, сердце радуется.
Остались в России еще такие места, при виде которых вспоминаешь дарованную Руси благодать.
Нет, не все продается и покупается, как того хотелось бы тем, кто отверг священные заповеди, завещанные нам предками...
Большое уважение и искреннюю симпатию вызывает выходящий в России журнал «Родина». Низкий поклон его главному редактору Владимиру Петровичу Далматову, художнику Алексею Ивановичу Ольдербургу и всем, кто с ними рядом доносит до читателей ту уникальную — историческую и изобразительную — информацию, которая так необходима нынешнему молодому поколению.
Благодаря их энтузиазму уже полтора года осуществляется проект «История России глазами современных художников». Со всех концов необъятной державы присылают художники слайды и фотографии со своих исторических картин.
И еще одним доказательством того, что не все из великого духовного и исторического наследия России предано и забыто, стало открытие в ноябре 2003 года художественной выставки. Она была посвящена России и ее великой истории. Усилиями энтузиастов и, не постесняюсь сказать, патриотов она была организована и проведена. «Тысячелетняя Россия: образы жизни» — это название выставки, собравшей и объединившей свыше трехсот полотен современных исторических живописцев из 17 городов России.
Одним из инициаторов и организаторов выставки был Юрий Михайлович Медведев. Сколько сил и терпения ему потребовалось! Показателен тот факт, что за последние шестьдесят лет подобная выставка проводилась впервые. Лишь в правление Сталина, в конце 30-х годов, было нечто подобное.
В наше время, когда рушатся и уходят в небытие уникальные культурные и духовные ценности, эта выставка явилась событием, впрочем, так по-настоящему и не оцененным.
Что ж, «на войне как на войне»... И честь и хвала людям, кто сумел устроить и открыть историческую — в прямом и переносном смысле — выставку. И тем художникам, что нашли в себе духовные и физические силы созидать, а затем и явить миру неповторимое чудо. Благодаря таким энтузиастам и подвижникам Россия, ее культура и народ были, есть и будут!
Целый мир, созданный талантливыми художниками и преданный забвению, вдруг заиграл, заискрился всеми цветами земной радости.
«Красота спасет мир» — это пророчество Ф. М. Достоевского все равно сбудется. Вера в эту нетленную истину помогает творить и дает силы в трудные периоды жизни