КАВКАЗ СЛУЖИТ ПРИБОРОМ...
ДЛЯ ИЗМЕРЕНИЯ БЕСПОМОЩНОСТИ ВЛАСТИ

— На рубеже веков Кавказ был для Путина и России неким испытанием, которое надо было пройти, чтобы страна вообще сохранилась. Сейчас, спустя 13 лет, этот регион вновь становится для России испытанием не менее серьёзным, чем тогда, во время войны. Либеральная оппозиция использует ситуацию на Кавказе и, шире, — межнациональные отношения, для того, чтобы свалить власть. Как ты думаешь, у Путина есть внятное понимание того, что делать с Кавказом, отвечая на этот вызов?

— Скорее понимание сенсорное и рефлекторное. При том, что мы видим, что некоторые рефлекторные вещи сделаны Путиным просто блестяще — Чечня, например. Кто бы мог подумать, что Чечня не просто будет умиротворена и отстроена, но и более того — станет тактическим оплотом в том числе и путинской власти. Если бы кто-то такое сказал в 2000 или 2001, его посчитали бы сумасшедшим.

— Но этот тактический оплот может в какой-то момент обернуться стратегическим поражением.

— Как совершенно справедливо писал у нас в журнале Герман Садулаев, чеченская элита всегда решала вопрос создания чеченского национального государства: внутри России (так же, как она хотела иметь это государство внутри Османской империи), внутри Гитлера. Садуллаев даже сказал, что Путин оказался удобнее Гитлера. Чеченской элите — не маргиналам, а тем, кто адекватен — нужен был покровитель, нужна внешняя оболочка, которая не будет вмешиваться во внутренние дела. И эта задача выполнена. А вот какую задачу преследовала Россия — непонятно, но это отдельная история, потому Садулаев писал политическую историю Чечни, а не России.
Вся проблема Кавказа заключается только в одном: с 1990 года, с принятием декларации о государственном суверенитете России, так называемые российские политические элиты, если их можно так назвать, провозгласили курс на создание национального государства в России. Думаю, мало, кто из них отдавал себе отчёт в том, что они делают, какое безумие творят. Этот «месседж» не был услышан ими самими по причине их дегенеративности, но внутри России национальные элиты-то на него отреагировали: «Вам можно, а нам нельзя?». И это означало курс на дезинтеграцию народов России. Ведь национальное государство не обладает механизмами интеграции разных народов, вот сейчас много говорят, что политика мультикультурализма в Европе провалилась. Существуют разные модели интеграции, но интегрировать крупные национальные сообщества национальное государство не может, потому что оно всегда сталкивается с простым вопросом: почему вам можно, а нам нельзя? И это абсолютно легитимный аргумент.
Механизмами интеграции обладает только империя. Почему мы проигрываем сегодня? Посмотрим на Чечню и Дагестан — это две разные стороны одного и того же процесса строительства в России национального государства. С одной стороны в Чечне — это псевдоинтеграция мононационального организма, имеющего колоссальные преимущества и кормящегося за счёт этих преимуществ от более крупного организма. А в Дагестане мы имеем распад и хаос, связанный с тем, что нет механизма настоящей интеграции.
Для Чечни образ Дудаева и особенно Масхадова — это яркие примеры того, как можно не уметь интегрировать то, что было уже интегрировано. Это были советские офицеры, они были интегрированы в империю. И Кавказ был полностью интегрирован. Речь идёт о том, что вы в империю интегрируетесь, а в империи нет нацменьшинств.
Могут быть разные типы империй — американская, например.

— Но Штаты очень специфическая империя.

— Это просто один тип организации — у нас другой, ведь у нас эти народы имеют такие же права на землю и на историческое наследие, как и русские. Есть солдаты империи. Служить империи не зазорно — и для Кавказа это было всегда. Казаки сейчас любят бить себя в грудь и говорить, что они всегда были оплотом империи. Казаки — оплот империи, когда она сильна. Когда она слаба, они на неё обычно набрасываются (не все конечно, но все же) и выступают элементом дезинтеграции. Ещё в большей степени это касается чеченцев.
Нынешнее политическое руководство, безусловно, сенсорно понимает эту проблему с национальным государством. В тексте о национальной политике Путин тщательно избегает слова империя, но все, что там сказано, является эвфемизмом слова «империя». В этом тексте имперская идентичность прописана — и это единственное, где русские могут найти себя. Потому что в национальном государстве они найти себя не могут. Очень характерно, что украинец Навальный сформулировал совершенно западенскую модельку политического комфорта — маленького, удобного, национального демократического государства. Это путь к смерти, к культурному, цивилизационному, этническому и физическому истреблению русского народа. Это, на самом деле, русофобская идея, потому что эти люди не понимают, в чем культурный архетип русского народа.

— Ведь этим увлекся не только Навальный, но и некоторые националисты. Те же нацдемы — вроде русские патриоты, но ударились в эту идейку — создания «уютной Европы». Почему Путин пока еще не считает возможным публично говорить о воссоздании империи?

— Не невозможность, а неготовность. Это не статичное положение. По-моему, он вполне себе имперский человек, генетически. Я думаю, что это эволюция публичной позиции. Эта постепенная демаскировка позиции, на мой взгляд, недостаточная, запаздывающая. Но мало провозгласить идею империи, важно подвести к этому базу. Империя — это глобальная цель, а мы видим в политике сейчас подчёркнутый отказ от глобальных целей. Но поскольку глобальных целей не хватает даже нашим убогим, они сублимируются и фальсифицируются в виде Олимпиады, саммита АТЭС. Есть, правда, и проект, который вполне может быть глобальным — освоение Сибири и Дальнего Востока.

— Это столыпинского масштаба идеи?

— Столыпинский посыл был слабым, даже в своей задумке, поэтому он и не спас империю. Проблема в том, что не одна задача серьезная не решается в рамках нынешней модели развития. Это ведь и приговор столыпинской реформе, которая, на самом деле, в отличие от того, что о ней говорили в советские годы, полностью состоялась и завершилась экономически успешно: 90% товарного зерна давало частное владельческое хозяйство, помещичьи хозяйства не имели существенного значения. Но реформой не были решены задачи социально-политические, социально-психологические, не были решены устроенческие задачи, не был решён аграрный вопрос.
И сейчас возрождая Столыпина, говоря о возврате к столыпинским реформам, мы как бы анонсируем, что наступим на те же грабли: «Дайте нам 20 лет, и мы дадим вам Великую Россию». Во-первых, никто эти 20 лет не даст. Нужно составить модель, которая обеспечит тебе столько лет, сколько нужно. В рамках действующей тогда и сейчас модели проблемы не решатся, в том числе и проблема интеграции Кавказа.

— То есть отдельно заниматься Кавказом бессмысленно?

— Я начал с главного, что мешает решить проблемы интеграции Кавказа — ущербность самой модели развития России. А дальше применимо к Кавказу идут еще несколько наслаивающихся проблем, целый комплекс: политический, административный, психологический, экономический и т. д. Уже один только уровень коррупции, существующий в России, делает кавказскую политику вообще невозможной. Потому что понятно, что если в базовой России существует уровень коррупции Х, то на Кавказе он будет с кратным коэффициентом. И никакое восторженное воображение не может себе даже представить кратный коэффициент российской коррупции.

— Понятно, что невозможно бороться отдельно с коррупцией на Кавказе. Но недавние аресты в Нальчике руководящих чиновников Кабардино-Балкарии ты не считаешь началом серьёзной борьбы с самой системой?

— Я поддерживаю всякие меры, однако это должно работать, а здесь это ни о чем.

— Потому что арестовали за мелкий эпизод со зданием филармонии, а не за глобальные схемы?

— Мы же понимаем, что коррупционная модель управления не претерпела при этом никакого ущерба, никак не изменилась, просто у неё теперь другие фишки. Эта модель необорима, в принципе, без изменений государственного социально-экономического и политического устройства.
Мы строим коррупционное государство. Я совершенно не собираюсь в роли Навального кричать: «Партия жуликов и воров», — у нас нет других партий, Навальный такой же жулик и вор, как и те, кого он обвиняет. Ведь Путин очень правильно сказал: «Вот представьте, у вас половина чиновников ворует, а другая нет. Есть хоть какая-то надежда, что если вы поменяете их местами, воровство прекратится?» Вопрос излишний. Ведь это модель, которая сложилась. У нас ведь и государства то нет в полном смысле этого слова. И когда Путина упрекают в том, что вот строил вертикаль власти 10 лет — и где же она, то не понимают самого главного: государство как институт было уничтожено в 90 – е годы. А формировавшееся в 1990-е квази-государство было самоорганизацией. Потому что на место того разрушенного государства можно было создать новое только при помощи террора.

— На что Путин не пошёл.

— Не он, а общество не пошло, никто не пошёл. Потому что сначала идёт резня, а из неё как средство преодоления энтропии рождается террор. А наше общество пошло на коррупцию как на самоорганизацию. И псевдо - государственные институты — оболочки с похожими названиями — наполнялись совершенно другим смыслом и содержанием. У них было совершенно другое целеполагание, другая система отбора людей, чем в традиционных государственных институтах.
Я не идеализирую обычные государственные механизмы, но для них коррупция — это как некая ржа, образующаяся, нацеленная на работающий механизм. А здесь, у нас — это сам механизм. И для того, чтобы восстановить хоть какую-то субъектность государства в такой механизм сверху и вставлялась эта самая вертикаль власти. А что такое вертикаль? Это ведь и есть власть — если у вас нет вертикали, у вас нет власти. Горизонталь — это рынок. И управляющие импульсы по этой вертикали сверху должны доходить до низу, но они достаточно быстро теряются в этой толще. Поэтому те результаты, которые были достигнуты в рамках этой эволюционной модели, открытым сторонником которой является Путин, превосходят уже все возможности этой модели. И понятно, что ресурс полностью исчерпан.

— Что ещё можно выделить среди причин, мешающих интеграции Кавказа?

— Если говорить о социально-экономической составляющей, то для умиротворения Кавказа, безусловно, нужна совершенно другая степень социализма (в широком смысле этого слова). Никакими частнокапиталистическими формами преодолеть этот кризис невозможно. То есть можно, конечно, сначала дойти до самого дна, предложить кавказский вариант модели Гайдара: исходить из того, что макроэкономическое равновесие все равно восстановится. И это правильно — восстановится, вопрос лишь в том, на каком уровне?
Как говорил Леня Вайтман: люди смертны, а экономика вечна. В принципе, ведь в чем все экономические проблемы у нас, да и не только у нас? Люди мешают работать объективным механизмам рынка, мешают им достигать формы равновесия, не хотят, не дают им этого делать. И либералы их за это ненавидят — как же так, раскрепостите все. А люди мешают, потому что жить хотят. И сопротивляются. Ведь даже неполное раскрепощение работы этих абсолютно правильных механизмов влечёт за собой полное истребление народов, популяций и подвидов человечества. И к этому не готовы ни снизу, ни сверху, ни народ, ни власть. И это свидетельствует об остаточных признаках совести и гуманизма.
Очевидным образом уровень социализма на Кавказе должен быть гораздо выше — в силу особенностей региона, общественной структуры. Эффективную индустриальную занятость на Кавказе никакой частный бизнес никогда не создаст. Идея развивать туристские кластеры на Северном Кавказе в условиях, когда вы не решили ни одной проблемы, включая элементарный полицейский контроль над территорией — это абсурд. Это все равно, как если бы Сталин стал в 1943-м создавать туристический кластер на оккупированных территориях в Прибалтике, в Юрмале, или в Крыму, на Украине. «Давайте создадим туристический кластер, и люди к нам потянутся». А то, что там нацисты ходят и война идёт — это ерунда, мы вот создадим этим кластером предпосылки для развития. Это маразм.
Кавказ с самого начала новой России был, есть и будет демонстратором импотенции, институциональной импотенции действующей модели. Пока не изменится действующая модель развития — хотя нынешнюю сложно назвать моделью развития, скорее это модель деградации.

— Что делать с оттоком населения с Кавказа — уезжают как русские, так и местная молодёжь, что влечёт рост межнационального напряжения?

— Единственный способ стационировать ситуацию на Кавказе — это уменьшить миграцию, но мы не можем запретить гражданам одной страны свободно передвигаться по своей стране, иначе — это не единая страна. Но как можно уменьшить миграцию? Степень индустриализации Кавказа в среднем никогда не отличалась от средней по стране. Значит, сейчас надо реиндустриализировать Кавказ. Правда, мы не созрели сделать это в России в целом, поэтому мне сложно представить, как это можно сделать отдельно на Кавказе. Согласитесь, если Кавказ реиндустриализировать, а Россию нет, то это абсурд.
Второй момент. Что является материальной причиной исхода русского культурного, интеллигентного населения с так называемых национальных окраин, хотя это не всегда окраины. Причём это касается и внутрироссийских регионов, и внешних по отношению к нынешней РФ. Именно эта деиндустриализация, экономическая катастрофа, упрощение структуры производства, при которой они все оказались просто не нужны. Абсолютно очевидно, что если пойдёт обратный процесс, то это будет материальной основой, чтобы туда вернулось русское культурное население. Этого недостаточно, но это необходимо, не военные же поселения там строить — этакие аграрно-милитаристские кибуцы.
Это элементарные примеры того, как не работает эта модель, как не делаются вещи, которые надо делать. Что же касается ухода с Кавказа…

— Даже не ухода, а попытки создания в каждой из республик режима, который будет сам все гасить внутри, а Москва будет не при делах.

— Понятно, что чеченизация — это абсолютно паллиативная вещь. Если бы еще Россия находилась в вакууме или была в такой силе, что можно было бы пренебрегать давлением извне, то это был бы один из вариантов, которые можно было бы рассматривать. Как, по сути, Российская империя занималась чеченизацией среднеазиатских ханств. По мне, так советская модель (с серьёзными поправками) гораздо предпочтительнее чеченизации. Поскольку Россия находится под колоссальным давлением извне, эти анклавные формирования будут источником угрозы, где в стратегических точках накапливается динамит. Это все равно, как если бы мы сами себе минировали машины, дороги, путепроводы, стратегические объекты, полагая, что к ним никогда никто не поднесёт запал.

— Тем более, что эта модель возможна только в Чечне, которая мононациональна и где практически нет русских. В Дагестане ситуация складывается по-другому: там тоже все меньше и меньше русских, но там не могут договориться между собой кумыки и аварцы, лезгины и даргинцы. И поэтому там нельзя построить такой авторитарный режим, как в Чечне.

— Чечня тоже не всегда была мононациональной, это вопрос рукотворный. Если убрать с Кавказа русский стержень, то Кавказ сразу превратится в арабскую весну, в широком смысле этого слова. Это значит абсолютный аналог Афганистана, Ирака и Ливии. Может, и будущей Сирии, если товарищам удастся там все доделать.
Все дело в хаосе, в абсолютной энтропии. То, что Америка творит в Магрибе, на Ближнем Востоке и в Центральной Азии — это такое планомерное насаждение управляемого хаоса. Многие считают такую оценку конспирологией. Но когда мы это увидим в Центральной Азии и на Кавказе, а это произойдёт, если не изменить ситуацию, то тогда только сумасшедший назовёт это конспирологией. Это просто модель управления миром. Потому что когда ты отвечаешь за порядок в мире — а они выполняют все функции регулятора: полицейские, политические, экономические, культурные, идеологические, и если у тебя нет сил поддерживать жёсткий порядок, то проще всего поддерживать управляемый беспорядок.
Предупреждение о том, что этот управляемый беспорядок может перейти в неуправляемый абсолютно верно, но у них нет выбора. Они это понимают, но не могут отказаться. У них нет сил превратить это в порядок, и нет сил и воли, чтобы уйти. И нет возможности — уйдя, отказавшись от роли мирового регулятора, они откажутся от воспроизводства действующей модели мироздания. А это тоже катастрофа.

— У нас уже в Дагестане есть сценарий балансирования на грани гражданской войны, когда есть противостояние власти и подполья, силовиков и террористов, салафитов и суфиев.

— Я бы стал этот процесс рассматривать не как религиозный или этнический, а скорее как физический. Как процесс распада, энтропии. Я в этом смысле совсем не конспиролог. Потому что всякое политическое действие, как правило, является результатом политического заговора, но сумма этих заговоров, этих сил не определяется конкретными замыслами конкретных заговорщиков. Или определяется в очень небольшой степени — если это суперзаговорщики, мировой доминант. В любом случае результат может быть весьма отличный от того, который задумывался.
Конкретные детали, например, происходящего в Дагестане, имели бы значение, если бы Россия проводила на Кавказе сознательную конкретную стратегию, имевшую перспективу реализоваться. Если вы понимаете, что вы делаете, тогда имеет значение то, как вы это делаете. Тогда нужны большие знания, специалисты, глубокое внедрение в ситуацию. А если у вас нет такой стратегии, то во многом знании только многие печали.

— После образования Северо-Кавказского федерального округа и назначения туда Александра Хлопонина, так и не было предпринято никакой попытки выработать серьёзную стратегию на Кавказе.

— Хлопонин не является субъектом формирования какой-либо стратегии. Он — исполнитель. А исполнитель чего? Его послали умиротворять — ну вот он такой исполнитель-умиротворитель. Существуют ситуации, когда можно меньше думать, а больше трясти, как это было с политикой Российской империи на Кавказе. Но однозначно успешной её не назовёшь. Советская политика была гораздо более осознанной, не всегда приятной и не всегда правильной, но когда у тебя есть огромная мощь и власть, то за счёт инерции могущества можно микшировать очень многие ошибки и глупости.

— Сейчас мощи нет, а для того, чтобы во власти созрело понимание безальтернативности имперской модели нужно ещё какое-то время. Есть ли оно?

— Для того, чтобы перейти к имперской модели не нужно время. Это можно и нужно было сделать ещё вчера. После процесса восстановительной реанимации первой половины нулевых годов. Абсолютное алиби Путина в том, что он был практически безальтернативно адекватен для ситуации 1999 года, когда больной был мёртв и находился в коме, и ни о каких радикальных шагах не могло быть и речи — они были бы смертельны. Но эта модель исчерпана, а она все длится и длится, из неё, как из тюбика, пытаются что-то выжать, хотя там уже и воздуха нет. И постоянный давеж этого «тюбика» и производит на людей раздражающее впечатление — это называют идиотизмом, бессилием, безволием — независимо от того, как эти люди относятся к Путину. Само это зрелище стимулирует различные социальные и политические группы к омерзительным действиям.
Времени очень мало, ресурс для действий будет только уменьшаться. Я уверен, что проблема будет решена, иначе быть не может. Потому что это проблема цивилизационного выживания русского народа: ещё и с более худшим сталкивались, с какой стати сейчас не справимся? Просто цена вопроса будет совершенно другой, качественно другой.

— Но ведь как раз для того, чтобы не дать Путину перейти к решению фундаментальной проблемы и предпринимается вся эта либеральная атака на него.

— Естественно. Я же говорил о внешнем окружении. Все, что вы скажите, будет использовано против вас. Но только дурак может обижаться на противника, что тот использовал его ошибки и слабости против него. Если ты не знал, что он противник, то ты дурак от природы, а если знал, то почему думал, что он не воспользуется твоими слабостями и проблемами? И глупо возмущаться, говорить про вмешательство в дела, про двойные стандарты, про раскачивание лодки. Это их функция — раскачивать лодку. Это все равно, что обижаться на ветер, который гонит шторм. Надо меньше заниматься разоблачением козней — это занятие вообще связано с массовым идиотизмом нашего общества, не видящего очевидных вещей — а заниматься собой.
Без этого Кавказ есть и будет прибором для измерения импотенции власти. Полной, частичной, слабой — в этом диапазоне она и будет колебаться. И так будет, пока мы не создадим элементарных предпосылок для интеграции Кавказа в большую Россию.

— Кавказа и кавказцев? Ведь проблемы с выходцами с Кавказа существуют по всей России.

— Конечно. Когда я говорю об интеграции, я имею ввиду и социальную интеграцию, а не только экономическую. Интеграция важна и для народов, проживающих на Кавказе, и для тех, кто в Москве. Ведь бессмысленно обучать людей хорошо себя вести. Это идиотская задача, и нигде и никогда она не решалась.

— Попытка выстроить приезжих через диаспоры бесполезна?

— Какие диаспоры? Сам факт образования и укрепления этих диаспор, попытка общаться с гражданами собственной страны через диаспоры — это симптомы болезни и сама болезнь. Эти граждане должны быть интегрированы. Ничто не мешает им создавать культурные сообщества, но они должны быть интегрированы. Тем более, что мы имеем уникальный советский опыт, пусть и с издержками и ошибками. Тогда ведь не было никаких диаспор. Хотя известно, что народы с традиционной семейственностью помогают друг другу, тащат друг дружку. Создавались целые специализации: например, азербайджанцев много в милиции, армяне кузова паяют, а среди грузин много врачей. Это все связано с социальной спецификой, но, на самом деле, все это — ерунда в том случае, когда работает механизм имперской идентичности. Да, таким образом сохраняется другой уровень идентичности, но как государственная, политическая идентичность есть только одна — имперская. И никаких других политических субъектов быть не может — никакие диаспоры, республики не могут быть источником политической субъектности. Суверен один.

— Что должно случиться для того, чтобы чеченец или дагестанец осознавал себя в первую очередь гражданином империи, России?

— Должно быть понимание, что мы — империя. Потом должна быть империя, и потом он начнёт себя чувствовать частью этой страны. У империи есть возможность отстраивать социум на местах с учётом местных особенностей. Вопрос только в том, какой принцип будет заложен в основу: будет ли это универсализм, которому на словах привержены наши власти (издержка юридического образования), или это будет свобода рук и форм для творчества на местах.
Местное самоуправление — это как раз и есть форма для максимально возможного этнического суверенитета. Люди обычно селятся монокультурными сообществами. И там ты можешь обустраивать жизнь как хочешь, но только на уровне неполитическом, потому что местное самоуправление не является частью политической системы. А все остальные формы политической суверинизации — все эти национальные республики не могут существовать. Можно создавать экстерриториальную культурную автономию: живущие в Москве татары ничем не хуже тех, кто живёт в республике. Но политическая субъектность может быть только одна. Никакой этнической партии, национального территориального образования. Люди по стране передвигаются свободно, и что мы будем как Золотая орда, границы которой перемешались туда, где они пасли свой скот? Есть естественные границы страны, которые определяются только противной волей тех людей, которые не хотят, чтобы они продвигались дальше. Внутри страны таких границ быть не должно.

— Если говорить о Закавказье, то понятно, что сейчас для России ключевой является проблема Грузии. После 2008 Грузия стала открытым проводником американских, в том числе идеологических, проектов на Северном Кавказе.

— Так экспансия в Грузию была целенаправленной, потому что это геополитический узел, Тифлис — это ключи к Кавказу. Готовились кадры, собирались силы, шла мощнейшая работа. Сначала, как и везде на постсоветском пространстве, там особо и делать-то было ничего не надо, потому что Россия самообслуживалась все 90-ые как в фильме Данелии: «Сама, сама, сама…». Это сейчас им приходится прикладывать усилия, чтобы добиться результата, которого тогда они могли достигнуть одним тычком, но зачем им тогда было прикладывать усилия, если и без того все шло хорошо?
Вообще, Россия появилась на Кавказе не для того, чтобы удерживать под собой мусульманские народы Северного Кавказа — она появилась там из-за Грузии и Армении, а все остальное было неизбежным историческим последствием этого. Уйти из Закавказья означает для России рано или поздно потерять и Северный Кавказ, то есть реализовать модель Навального — модель истребления русского народа. Нельзя уйти просто так — туда, откуда уйдёшь ты, сразу придут другие. Зачем они приходят, какова будет модель — это примерно понятно. Весь этот регион будет структурирован против нас. Я бы вовсе не преувеличивал американскую антироссийскую геополитическую энергетику — их гораздо больше сейчас заботит Китай. Но, во-первых, существует машина — механизмы, выстроенные за последние триста лет: идеологические, ментальные, институциональные, разведывательные, агентурные. Они работают сами, и сами задают себе цели. А во-вторых, для того чтобы выстраивать контркитайскую политику США не могут допустить субъектную Россию — сильную, претендующую на самостоятельную позицию. Поэтому её нужно или разрушить в ноль или интегрировать в себя, превратить в подчинённое государство, украинизировать.
Грузинское государство содержит США и поэтому они будут делать все, что им поручено. Понятно, что вся субъектность режима Саакашвили строится на противостоянии России. Они получили такой козырь, как августовская война, которая укрепила и режим Саакашвили и русофобский характер грузинского государства. Это такой подарок им был — ведь они и так не контролировали ни Абхазию, ни Южную Осетию, и не имели никаких шансов на это. Мы то от этой войны ничего не получили — мы получили с геополитической точки зрения катастрофические результаты.

— Ты считаешь, что войну надо было закончить в Тбилиси?

— Мы совершенно правильно в этой войне преследовали, во-первых, цель самозащиты, а, во-вторых, сохранение исторической и политической субъектности. Потому что у нас были международные обязательства по сохранению мира в Южной Осетии, нами открыто на себя принятые. Но отсутствие всякого стратегического видения привело к совершенно не той войне.
С военной, с геополитической точки зрения, да и просто исходя из здравого смысла, войну надо было доводить до конца. Тем более, что сделать это было очень легко. Но поскольку это было не выстроено до того, то невозможно было принять такое решение. Оно, с точки зрения власти, контекстуально было никак не готово. Его нельзя было приготовить за неделю. Просчитывалась в первую очередь одна вещь — реакция так называемого Запада. Эта реакция была бы чудовищной. Но она и так была достаточно резкой. А если бы заранее работали на эту конфигурацию, если бы имели ее ввиду, то ее можно было реализовывать. Это еще раз показывает, что бессмысленно решение частных задач при отсутствии общего концептуального подхода