КОМУ ТЫ ТАК ОБЯЗАН

«Я С ВАМИ, МУЖИКИ!»

Самолет По-2, ведомый летчиком Кулагиным, январской ночью 1944 года пересек линию фронта в пятидесяти километрах юго-западнее города Холма. Чем меньше оставалось до цели, тем сильнее одолевало Кулагина беспокойство. Найдет ли он озеро Освея и тот покрытый снегом остров, куда надлежало доставить радистку? Неожиданно серый окоем леса расступился, образуя свободное пространство. Кулагин понял, что не ошибся, и пошел на посадку. Совсем близко от поверхности озера, увидел, как несутся косматые снежные струи, почувствовал, как ветер упирается в нос машины. Погодка была явно нелетная. Вырулив по льду к острову, Кулагин открыв кабину, сообщил радистке: «Прибыли!» Та и без его слов поняла, что прибыли. В полушубке, шерстяном платке и огромных валенках, она неуклюже выбралась на плоскость, волоча за собой батареи для рации. Кулагин помог ей спуститься на лед.

– Я пошла!– крикнула радистка.– Прощайте!

– Прощай! Как тебя зовут?

– Зоя-а!– донеслось из снежной кутерьмы.

«Наверное, это ее ненастоящее имя»,– подумал летчик, провожая радистку взглядом до той поры, пока она, проваливаясь в снегу, не скрылась за деревьями на острове.

Кулагин взлетел, взяв курс на Торопец. Весь обратный полет он думал о зацепившей его сердце радистке, представляя, как это милое существо барахтается в снегу, добираясь до цели. Он не мог знать, что Зоя (это, действительно, было ее ненастоящее имя) в эти минуты сидела в теплой землянке, где ее два дня дожидались партизанские разведчики, и уже передала за линию фронта первое свое сообщение.

Для Кулагина, которому шел двадцать второй год, этот полет за линию фронта был первым. Первым из многих, сделанных за войну в партизанский край. Раньше он летал пилотом по связи на Центральном, Брянском, Западном фронтах, но то было совсем другое. Полеты проходили, как правило, над своей территорией. Случись что, как, например, случилось под Торопцем, когда отказал мотор, он мог приземлиться на любом из наших прифронтовых аэродромов или прямо в поле. А тут, во вражеском тылу, неожиданные опасности могли подстерегать на каждом шагу. Внизу– зенитки врага, вверху– истребители, регулярно вылетающие на ночную охоту и превосходящие По-2 по скорости в четыре раза. Одно спасение– бреющий полет. Уж если промазал немец с первого раза, то успеешь нырнуть к земле, и тогда шансов у врага, теряющего на низкой высоте маневренность, значительно меньше. Кулагин наизусть, до последнего слова помнил вызубренную в Куйбышевской летной школе, где он учился с марта по сентябрь сорок первого года (уйдя из механического техникума) характеристику своего самолета. Конструкция деревянная из основных реек и фанеры с полотняной обшивкой, двигатель М-11 мощностью 100 лошадиных сил, полетная масса 890 килограммов, скорость полета 140 километров в час…

Спустя полтора часа после вылета с озера Освея Кулагин посадил самолет на аэродром под Торопцем и направился в штабную землянку доложить о выполнении задания. Комполка еще спал, докладывать пришлось комиссару Павлихину.

– Ну что, пятки не отморозил?– выслушав доклад, добродушно поинтересовался Павлихин.– Из четырех экипажей ты вернулся последним. Мы уж думали о самом худшем.

– Встречный ветер был сильный,– сказал Кулагин.

– Да уж, ветрило лютый,– согласился комиссар.– В другой раз сам с тобою полечу. Возьмешь?

– Зачем, Михалыч?– не по-уставному поинтересовался Кулагин.

– А затем, что знать надо вашу работу.

Комиссар не шутил. Неделей позже они полетели вместе в партизанскую бригаду под командованием В. И. Марго, действовавшую в лесах под Себежем. Везли с собой взрыватели для мин, тол, медикаменты, письма, свежие газеты. Точку посадки определили на поле у глухого хутора, где немцев раньше и в помине не было, боялись они сюда соваться. Хотя Павлихин не исключал, что ситуация изменилась. Разведка докладывала, что встревоженное действиями партизан гитлеровское командование направило в этот район охранный батальон и до 500 солдат регулярных войск. Партизанским бригадам В. И. Марго и М. П. Карликова пришлось вести нелегкие бои. К тому же враги, прекрасно зная, что сюда, на запад Калининской области, регулярно летают транспортные самолеты, выработали тактику борьбы с ними. Через свою агентуру они устанавливали, где находятся партизанские аэродромы, и зажигали поблизости сигнальные костры, пытаясь сбить летчиков с толку. Друга Кулагина, весельчака и балагура Виктора Козлова, одного из опытнейших летчиков полка, уже пытались поймать на эту «удочку».

Помня его рассказ, Кулагин, перелетев линию фронта, внимательно посматривал вниз, анализируя ситуацию. Главное заключалось в том, чтобы максимально точно выйти на место посадки. Вот и оно– горели выложенные треугольников костры, но летчик не спешил. Кулагина насторожило зарево большого пожара в нескольких километрах от аэродрома. Набрав после второго круга высоту, он увидел, что пылает деревня. После посадки комбриг, кряжистый, плотный, с короткой бородкой, укорил то ли в шутку, то всерьез:

– Что-то ты, братец, долго садился?

– Деревня рядом горит,– сказал Павлихин.– Разведку сделали на всякий случай.

– Знаем, что горит,– произнес комбриг задумчиво.– Мы им тоже жару поддали. Бесятся теперь, сволочи…

Быстро улететь обратно Кулагину и Павлихину не удалось. Метель разгулялась не на шутку, видимости никакой. Отправили радиограмму в штаб, что вылет задерживается из-за плохих метеоусловий. От безделицы Кулагин пытался пиликать на трофейном аккордеоне, а когда улетал, партизаны ему инструмент этот подарили.

– Куда он мне? Медведь на ухо наступил,– пытался отговориться Кулагин.

– Берем без всяких. Козлов обрадуется,– заметил Павлихин.– У него гармошка совсем хилая.

Летчику Козлову партизанский подарок, действительно, пришелся по душе. Кулагин, ставший свидетелем торжественного вручения партизанского подарка, лишний раз убедился, насколько мудр и человечен бывший ленинградский учитель Павлихин.

…Наконец, произошло то, чего боялся и о чем часто думал Кулагин. Он летел по знакомому маршруту в бригаду Н. М. Вараксова, дислоцировавшуюся неподалеку от бригады В. И. Марго. Искры трассирующих выстрелов обозначили линию фронта. Кулагин перевел рычаг на подъем высоты. В это мгновение сноп света ударил в глаза. Вынырнув из-за тучи, навстречу шел «мессер» с зажженной фарой. Хлестнул сверху пулеметной очередью по советскому самолету раз, другой… «Мимо!»– подумал Кулагин, круто направляя свою тихоходную машину к земле. «Мессер» ушел вверх и стал делать разворот для повторения атаки, но По-2 уже скользил меж верхушек деревьев. Спустя некоторое время он приземлился у деревни Лубьево, где находился основной партизанский аэродром. Весной 1944 года в жизни Кулагина произошло важное событие, его приняли в члены партии.

Собрание состоялось в лесу. Коммунисты полка сидели на пеньках, оставшихся от срубленных деревьев, пошедших на строительство блиндажей для личного состава. В лесу еще лежало много снега, но день был по-весеннему солнечный. Павлихин зачитал заявление Кулагина, спросил, какие есть вопросы. Вопросов не было. Короткое это собрание запомнилось на всю жизнь. Но еще больше врезалось в память то, что Кулагину и его боевым друзьям выпало совершить два месяца спустя. В историю Великой Отечественной войны подвиг пилотов вошел под названием «Операция «Дети».

… В апреле 1944 года до 20 тысяч карателей при поддержке авиации и артиллерии начали наступление против партизанских бригад. Оказавшись в трудных условиях, испытывая недостаток боеприпасов и продовольствия, они давали достойный отпор врагу, нанося ему чувствительные потери. В этих условиях мирное население, проживающее на территории партизанского края, вынуждено было спасаться от карателей, скрываясь вместе с детьми в глухих лесах и болотах.

«В связи с этим,– писал начальник штаба партизанского движения Калининской области С. Г. Соколов,– остро встал вопрос о том, чтобы вывести часть населения в советский тыл через линию фронта, спасти детей, помочь населению материально. С этой целью штабом партизанского движения в конце апреля и в первой половине мая 1944 года проводилась усиленная разведка прохода на большом участке линии фронта. Однако эти поиски не дали положительных результатов. Ни одна группа вследствие сложной обороны противника не могла перейти линию фронта и отыскать проходы…

В июне об этом было доложено Калининскому обкому партии, который вышел с ходатайством в ЦК ВКП (б) о спасении детей и раненых и об оказании помощи партизанским бригадам продовольствием. Вскоре в распоряжение штаба партизанского движения было выделено 35 самолетов, а также 50 тонн бензина».

За сутки Кулагину и его товарищам Петру Курочкину, Ивану Тутакову, Рустаму Лобженидзе, Виктору Козлову и другим приходилось совершать по нескольку вылетов. Ночи были короткие, в воздухе барражировали немецкие самолеты, и враг, быстро заметив оживление полетов советской транспортной авиации в партизанский край, принял меры.

Кулагин возвращался с детьми, когда перед линией фронта его самолет цепко «схватили» фашистские прожектористы. Ослепляющие лучи никак не хотели выпускать По-2. Кулагин взял вправо, снизился до минимальной высоты. Захлопали зенитки, но было уже поздно, летчик успел вывести самолет из сектора обстрела. Приземлившись, открыл кабину. Семеро исхудавших мальчиков и девочек с трудом спустились на землю, сгруппировались вместе.

– Дяденька летчик, а нам совсем не страшно было,– заявила веснушчатая девчушка.– Даже еще хочется покататься.

Николай едва сдержал слезы: настолько жалкий вид был у ребятишек. Но все же надо было радоваться, потому что и на этот раз ему повезло. Повезло и им, детям войны, которым предстояло теперь жить и учиться на свободной от врага земле.

Как-то, прилетев на партизанский аэродром, они с Козловым принимали очередную группу детей. Посадка была уже закончена, готовились запускать мотор. Вдруг к самолету Козлова подбежал мальчик лет десяти, взобрался на крыло.

– Возьмите и меня.

–Тебя как звать?

– Витя.

– Выходит, мы с тобой тезки,– улыбнулся летчик.– Придется взять тебя, тезка.– Взлетать, правда, будет трудно.

Взлетели. И прилетели без происшествий.

Спустя много лет после войны вспомнят об этом эпизоде Николай Тимофеевич Кулагин из Риги, заслуженный летчик СССР Виктор Васильевич Козлов из Москвы и Виктор Григорьевич Совершаев, работавший в Калининском управлении лесного хозяйства. Вспомнят на встрече летчиков и спасенных ими детей. Это его, Витю Совершаева, взял тогда в свой перегруженный самолет Козлов. В Сахарове, под Тверью, живет и еще одна участница тех событий, бывший командир женского партизанского отряда Татьяна Борисовна Киселева, осуществлявшая спасение детей наземным путем. Я знаю, ей есть, что рассказать о тех незабываемых днях…

…Узнав о переброске за линию фронта детей и раненых партизан, враг направил для борьбы с летчиками 13-го полка отряд из двух истребительных эскадрилий. В нее входили тяжелые двухмоторные истребители, оборудованные для ночных полетов. Был издан приказ командира 1-й эскадры 4-го флота военно-воздушных сил рейха генерала авиации Хюбе, перехваченный нашей разведкой:

«Наша цель– пресечь эти действия, не дать возможности русским летать как дома. Усилить подготовку летчиков для работы ночью. Организовать начало полетов примерно за час до рассвета с тем, чтобы перехватить русские самолеты на обратном пути. Усилить зенитными орудиями гарнизоны, находящиеся в зонах действия красной авиации, чтобы по всему маршруту создать ожесточенный и непрерывный огонь.

Легкий самолет, именуемый у нас «русской фанерой», приравнять к боевым истребителям, состоящим на вооружении Красной Армии. За каждую уничтоженную машину соответственно выплачивать летчикам денежное вознаграждение, представлять к орденам, содействовать в продвижении по службе».

И все-таки, несмотря ни на какие ухищрения и приказы врага, наши летчики с честью выполнили поставленную задачу. За период с 22 июня по 13 июля 1944 года были вывезены из тыла противника 1571 ребенок, 93 матери, 105 раненых партизан. Более 120 детей вывез летчик Н.Т. Кулагин…

Войну он закончил в Германии. Сбрасывал листовки над курляндской группировкой немцев, окруженной нашими войсками, был шеф-пилотом маршала И. С. Конева. А затем была долгая работа в мирном небе на отечественных и зарубежных авиалиниях. Будапешт, Берлин, Белград… Где только не пришлось побывать командиру белокрылого лайнера ТУ-134 Николаю Тимофеевичу Кулагину! 39 лет отдал он авиации, освоив двенадцать типов самолетов и два типа вертолетов, пробыв в воздухе в общей сложности 27 тысяч часов.

Свою любовь к небу Кулагин передал сыновьям Владимиру и Александру, которые, закончив вузы, трудились рядом с отцом в Рижском управлении гражданской авиации.

Мы познакомились с Кулагиным летом 1985 года в Торопце, где проходил областной партизанский слет. Он взволнованно рассказывал о полетах в партизанский край, об операции «Дети», о боевых друзьях. Вспомнил и один трогательный эпизод. Было это в День Победы в 1977 году. Николай Тимофеевич только что вернулся домой из очередного международного рейса, когда в дверь позвонили. Открыв, он увидел молодую женщину с мальчиком. В руках у нее был букет цветов.

– Здравствуйте. Вы Николай Тимофеевич Кулагин?

– Да, я Кулагин...

– Это вам,– женщина протянула цветы.– Вы спасли мою маму, Веру Аркадьевну Акимову.

Выслушав тогда, в Торопце, его рассказ, я спросил, довелось ли ему хоть раз выстрелить на войне.

– Представь себе, нет,– сказал Кулагин.– Ни разу не доставал свой ТТ, не приходилось как-то.

А на груди у него были два ордена Отечественной войны, орден Красной Звезды, орден Славы третьей степени, множество медалей и среди них, как он сказал, самая дорогая– медаль «Партизану Отечественной войны».

Потом я на долгие годы непростительно для себя потерял след Кулагина. Написал нынче письмо, а ответа нет. Но вот недавно довелось беседовать с тверскими партизанами, побывавшими на Кургане дружбы, и они рассказали о своей встрече Н.Т. Кулагиным. Точнее, как таковой, встречи-то и не было. Николай Тимофеевич, не получивший по каким-то обстоятельствам, визу, стоял на противоположном берегу реки, на латвийской территории, и изо всех сил кричал:

– Мужики! Я с вами, мужики!!

Кричал и горько плакал…

ЛЕГЕНДАРНАЯ ЧАЙКА

Этой встрече с директором дома-музея Лизы Чайкиной в Пено Николаем Васильевичем Ершовым уже много лет, а она все живет в моей памяти.

…Из музея мы пошли на берег Волги, к старой водокачке. Один из первых дней осени был пронзительно солнечен и тих. Тихо плескалась о берег просветленная вода. Липы, окружающие скромный памятник, тихо роняли тронутые желтизной листья. На песчаной отмели группы припоздавших туристов разбирала байдарки. Я невольно подумал: знают ли они, что здесь погибла легендарная Чайка?

– Там ее расстреляли,– сказал негромко Ершов.– Там, на берегу. По весне это место затопляет вода. Поэтому считают, что все произошло возле водокачки.

…20 ноября 1941 года секретарь Пеновского подпольного райкома комсомола Лиза Чайкина провела собрание с жителями поселка Жукопа. В сердцах многих земляков ее слова о неминуемом разгроме фашистов зажгли огонек надежды. После собрания она пошла на хутор Красное Покатище, где жил лесник Купоров, дочь которого была связной партизанского отряда. Если б знала Лиза, что все семь километров, крадучись, шли за нею бывший кулак Колосов и его сын! Шли, по-волчьи предвкушая добычу

– Лизонька, беги!– успела крикнуть Мария Купорова, когда утром в сенях затопали кованые немецкие сапоги.

Бежать было поздно.

Из воспоминаний Евдокии Лазаревны Бочаровой, жительницы хутора Красное Покатище:

«…Меня пинками вытолкали во двор, где уже собрали всех Купоровых: Марусю, Сашку и тетю Олю, их мать… Плач, крики… И дом уже полыхает, занимается пожаром… Все было, как в бреду, и я не сразу поняла, что случилось… Вдруг прогремели выстрелы, и мои родные стали падать на снег… В это время я и увидела Лизу. Она стояла в стороне, руки за спиной, и так же, как я, глядела на зверство.

Запомнилось, как фашисты, навалив на сани награбленное, все, что можно было вытащить из горящей избы, тронулись обозом к реке. Впереди обоза со связанными за спиной руками шла Лиза».

О чем думала она, шагая навстречу смерти? О маме? О ромашковом луге на берегу Волги? О том, кого так и не успела полюбить? Может быть, более всего ее мучило, что она стала причиной трагедии Марии Купоровой и ее семьи и что боевые товарищи не узнают правды о случившемся.

Утром 22 ноября на пологий берег Волги, туда, где в мирные дни туристы будут разбирать байдарки, петь под гитару, готовить уху, немцы согнали толпу местных жителей. Привели сюда и зверски избитую Лизу.

– Кто знает ее?– спросил немецкий офицер.

Лиза Чайкина, первый секретарь Пеновского райкома комсомола, депутат поселкового Совета, в поселке была человеком известным. «Неужели найдется хоть один, кто выдаст Лизу?»– думала в напряженном ожидании толпа.

– Кто знает ее?!- требовательно повторил свой вопрос немец.

– Чайкина это, комсомольский секретарь!- не выдержала подлая душа Иришки Кругловой.

Толпа ахнула, зароптала. Сухо треснул в морозной тишине выстрел, и упала Лиза на припорошенном снегом берегу, обнимая в прощальных объятьях милую сердцу землю.

Из воспоминаний Евдокии Дмитриевны Тучиной, жительницы поселка Пено:

– Возвращалась я из деревни Ксты, куда ходила за рожью. Набрала ржи, смешанной с землей. Думаю: просею, смелю, испеку хлеб. Муж партизанил, и с питанием было плохо.

Соседка позвала меня на Волгу– посмотреть, почему туда немцы согнали народ. Подошли. Там было до 30 фашистов, вооруженных автоматами и винтовками, и наших, поселковых, человек 30-40. Все смотрели на девушку. Она стояла лицом к реке, а фашистский офицер грозил ей пистолетом. Гитлеровцы все старались нас разъединить на ряды, но мы снова сходились в кучу…

Я спросила у рядом стоявшей женщины:– «Кто эта девушка?» Она ответила мне шепотом: «Это Лиза Чайкина, секретарь райкома комсомола». В Пено я приехала недавно, поэтому не знала ее… Вдруг Лиза повернулась к нам и обратилась к народу: Я не помню каждое ее слово, но она говорила: «Женщины! Скоро будет наша победа! Скоро взойдет наше солнышко! Скоро придут сюда Красная Армия и партизаны! Я умираю за Родину!». Фашистский офицер поднял наган и выстрелил Лизе в левый висок… Долго еще мы стояли, окруженные врагами: они никого не отпускали домой».

6 марта 1942 года, когда в «Правде» был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Елизавете Ивановне Чайкиной звания Героя Советского Союза, лейтенант Николай Ершов залечивал в одном из московских госпиталей тяжелое ранение, полученное под Ржевом. Открыл принесенную в палату медсестрой газету: увидел знакомое лицо, споткнулся о слово «посмертно», и тяжелый камень лег на сердце.

– Что с вами?– спросила сестра, увидев, как со стоном откинул он голову на подушку.

– Лиза погибла. Вот, читайте,– он сглотнул комок в горле.

– Вы были знакомы?

– Земляки, из одного поселка…

Скоро все в госпитале знали: среди раненых есть земляк Лизы Чайкиной. Комиссар попросил Николая выступить перед медперсоналом и выздоравливающими бойцами. О чем говорил тогда, память не сохранила. Помнит Ершов только, что с гордостью показывал комсомольский билет, подписанный Лизой.

– Скажи она настоящая? Такая, как в газетах пишут?– спросил Ершова с соседней койки молоденький туркмен, раненый в обе ноги.

– Она замечательная,– ответил Николай.

– Ты счастливый человек, если знал ее,– в глазах туркмена мелькнула искорка зависти.– Как жаль, когда погибают девушки. Вот я буду жить, а ее нет. Несправедливо.

Через неделю этот человек умер от гангрены.

…Ершов познакомился с Лизой в первые дни своей работы учителем в сельской школе.

– Круглолицая была, глаза– открытые, правдивые. Пожаловался я ей, что скучно молодому интеллигенту на селе, а она меня строго отчитала. «Гнилой,– говорит,– ты интеллигент, если сторонишься людей, не живешь их заботами». Многое я в себе после того разговора пересмотрел… Вообще она говорила и поступала так, что хотелось ей подражать. Косить умела, как заправский мужик-косец. Плясала с огоньком. Песни знала народные.

Последнюю встречу с Чайкиной Ершов запомнил особенно хорошо:

– Девятнадцатого июля я прибыл в райком. Лиза, увидев меня, поспешила навстречу. Пожала руку и пригласила сесть. «Есть ответственное задание,– сказала.– Мы должны послать лучших комсомольцев политбойцами в действующую армию. Первый выбор пал и на тебя. Думаю, не ошиблись».

Я поблагодарил за доверие. После короткой беседы мы с Лизой начли оформлять документы для моей отправки. Беспрерывно звонил телефон, приходила и уходила молодежь. Казалось, в такой суматохе она не найдет времени, чтобы нас проводить. Но еще задолго до прихода поезда на перроне появилась Лиза. Шутила, смеялась. Когда настали минуты расставания, она обняла каждого из нас и сказала: «Ждем с победой. А за нас не беспокойтесь. Мы за себя постоим…».

Несомненно, есть закономерность в том, что именно Ершов, хорошо знавший Лизу Чайкину, чудом спасшийся из-под обломков избы, в которую попала немецкая бомба, семь суток бывший без сознания, прошедший фронтовыми дорогами до самого победного часа, стал директором дома-музея в поселке Пено. Я видел, с каким вдохновением и душевным трепетом ходил он по залам музея, где бережно воссоздана комната Чайкиной, оформлены экспозиции, рассказывающие о деятельности местного партизанского отряда, о подвигах пеновцев на фронтах Великой Отечественной войны, об истории района.

Казалось бы, многое известно, и все меньше возможностей заглянуть в прошлое, ведь так мало осталось тех, кто знал Лизу Чайкину, а все же каждый год случались маленькие открытия. Ершов достал из шкафа пухлую папку.

– Вот, получил воспоминания Георгия Сергеевича Смирнова, который рассказывает о встречах с Лизой. Из Андреаполя жду письмо от Федора Андреевича Комарова. Он тоже хорошо знал Лизу.

Воспоминания, документы… Много их, собранных Ершовым и его помощниками, хранится в доме-музее. Они воссоздают образ Лизы Чайкиной, раскрывают истоки ее подвига.

Из автобиографии Лизы Чайкиной:

«Я, Чайкина Елизавета Ивановна, родилась 10 сентября (23 августа по старому стилю) 1918 года в д. Руно Залесского сельсовета Пеновского района Калининской области. До революции родители занимались сельским хозяйством, после революции- тоже. В 1932 году вступили в колхоз… Заведующей Залеской избой-читальней проработала с января 1933 года по октябрь 1935 года. По решению комсомольской организации меня послали работать счетоводом колхоза «Красное Залесье». С августа 1937 года по август 1938 года вновь работала зав. избой-читальней. Член РК ВЛКСМ с 1937 года. За перепись населения вынесена благодарность с занесением в трудовую книжку.

По решению бюро РК ВКП (б) меня перевели на работу в пос. Пено, в редакцию «Ленинского ударника» в качестве инструктора райгазеты, где проработала с августа 1938 года по ноябрь 1938 года».

Из воспоминаний Ксении Прокофьевны Чайкиной, матери Лизы:

«Бедовая была девчонка, бойкая, в школе училась хорошо. Когда в возраст стала входить, гулянкой не интересовалась. Придет домой с книжкой и газетой. «Давай,– скажет,– матушка, почитаем». Раз, помню, прибегает в избу, веселая такая: «Я в комсомол записалась».

Из воспоминаний Анны Николаевны Волощук, подруги Лизы:

«С Лизой я познакомилась в августе 1930 года, и мы сразу подружились. Учитель наш, Постников Василий Иванович, поручил нам выявить неграмотное население в селах Залесье, Зароево, Руно и Битуха. Принесли мы ему списки неграмотных, получили буквари, тетради, карандаши и пошли к людям– грамоте учить… Как только создался колхоз, Лиза стала работать рядовой колхозницей. Решила создать комсомольское звено по выращиванию льна-долгунца. Девчата живо откликнулись на ее предложение. Это было первое комсомольское звено у нас в Залесье».

Из воспоминаний Василия Васильевича Шамарина, бывшего заведующего сельской школой в Пеновском районе:

«Помню, я был направлен в Наумовскую школу учителем и пионервожатым. Лиза в это время работала счетоводом колхоза. Всегда она была весела, жизнерадостна, любила сплясать, пела задорные частушки, уж в них-то доставалось тем, кто отлынивал от работы в колхозе. Когда Лиза стала избачем и секретарем комсомольской организации, я постоянно проводил политзанятия с комсомольцами при избе-читальне. Сама Лиза много читала политической и художественной литературы и старалась передать прочитанное людям».

Из воспоминаний Анастасии Николаевны Пискаревой, бывшего секретаря комсомольской организации при Пеновском поссовете:

«Помню, когда Лизу избирали секретарем райкома комсомола, во время голосования, во дворе началась гроза: за райкомовскими окнами сверкали молнии, грохотнул гром. Кто-то из комсомольцев пошутил:

– Ну, Лиза, быть тебе грозным секретарем.

Все, кто был рядом, засмеялись, а Лиза, тоже смеясь, ответила:

– Уж не страшнее этой грозы.

Ответить хорошо и к месту она умела».

Из воспоминаний Константина Александровича Фокина, в 1940-1943 годах первого секретаря Калининского обкома комсомола:

«Каждая встреча с Лизой убеждала меня в том, что пеновские комсомольцы не ошиблись в выборе секретаря. Она была не просто прекрасным человеком, способным, настойчивым в достижении цели. Она умела вести за собой комсомольцев, работать так, что своим энтузиазмом, своим отношением к делу заражала других».

Из переписки Лизы Чайкиной с Асей Морозовой:

«Здравствуй, Ася!

Ася, я решила тебе написать письмо, хотя от тебя не получала, не знаю, что с тобой, представить трудно.

Ася, сообщаю о себе. Живу по-прежнему, изменений в личной жизни, а также в работе не произошло. В настоящий момент нахожусь на территории своего района, так что до конца войны никуда не уеду. Если буду жива, то, надеюсь, безусловно, увидимся.

Ася, немец находится на территории нашего района, уже заняты 5 сельсоветов и наш сельсовет. И моя родина. Родители остались в плену. Ася, твои вещи, а также и мои, находятся с родителями, а они в настоящий момент находятся в лесу, от деревни 12 километров. Да, Ася, сегодня получила сведения, что деревня Руно уже осталась за нами, и, возможно, все будет в порядке. Немца сейчас крепко жмут с территории нашего района. Ася, не расстраивайся о вещах, если будем живы, все будет хорошо… Разобьем врага, победа будет за нами, тогда наверстаем во всем.

18 августа, 1941 год».

Из воспоминаний Алексея Викторовича Волконского, бывшего партизана:

«Лиза была неутомимой в создании партизанских баз, организации разведки. В большинстве боевых операций отряда она принимала непосредственное учение. Огромную работу проводила Лиза с бойцами Красной Армии, выходившими из окружения. Нужно было, соблюдая великую осторожность и конспирацию, собрать их по деревням, морально поддержать, ободрить, вселить уверенность, что они непременно переберутся через линию фронта и снова вернутся в строй».

Из дневника Якова Ефимовича Шевелева, бывшего комиссара Пеновского партизанского отряда:

«23 ноября. В 9 часов утра вернулись с очередной разведки Кустов, Зайцев и Ларионов. Принесли страшную власть: Лизу расстреляли фашисты. В землянке наступило гробовое молчание, никому не хотелось верить, что она попалась в руки зверей. Вспомнилась мне Лиза, ее короткая, но яркая жизнь, как быстро росла она на работе… Вспомнилась мне Лиза, посиневшая, как и мы, от холода, когда мы сидели в засаде, ее недоуменный взгляд, когда мы упустили двух гадов– верховых, и ее удовлетворение после того, когда мы уничтожили верхового офицера. Вспомнилась мне ее улыбка и короткие фразы: «Замечательно и не страшно, а девчат мало берут на операции…».

Партизаны приняли решение уничтожить предателей. 25 ноября 1941 года полевой суд второй особой партизанской бригады вынес им приговор:

«Члены полевого суда рассмотрели в открытом судебном заседании дело по обвинению в предательстве и государственной измене граждан Колосова-отца, Колосова-сына и Кругловой И., выразившееся в выдаче в руки гитлеровцев партизанки, секретаря подпольной организации райкома ВЛКСМ Елизаветы Ивановны Чайкиной, казненной гестаповцами после пыток и истязаний в поселке Пено 22 ноября 1941 года. Установили, что Колосовы, узнав, что Е.И. Чайкина находится на хуторе Красное Покатище, сообщили об этом гитлеровцам. Круглова Ирина– без определенных занятий, на своей квартире держала притон, занималась развратной жизнью. Она опознала Чайкину и подтвердила, что Е.И. Чайкина была секретарем Пеновского райкома ВЛКСМ, а в настоящее время является партизанкой-активисткой. Суд нашел, что отец и сын Колосовы и Круглова, являясь государственными преступниками, изменившими делу Родины, были активными пособниками фашистского гестапо, выдавшими гитлеровцам советских активистов. Именем Союза Советских Социалистических Республик за измену Родине и предательство советских граждан, активистов, советско-партийных работников Пеновского района суд приговорил Колосовых и Круглову к высшей мере наказания– расстрелу. Решение суда обжалованию не подлежит. Поручить командованию Пеновского отряда привести приговор в исполнение». Это приговор исполнили 3 декабря 1941 года партизаны С.Т. Ларионов, А.И. Буйцев, В.Ф. Балышев, Е.Ф. Королев…

Какую же гигантскую работу провели Ершов, сотрудница музея Клавдия Ивановна Степанова, учащиеся Пеновской средней школы, собрав эти и другие воспоминания о Лизе Чайкиной!

– Теперь я уже не могу жить без этого,– говорил Николай Васильевич.– Мне радостно это делать, потому что это нужно людям.

Смотрю книгу отзывов– своего рода визитную карточку музея. «Дорогие товарищи! Наш народ помнит, всегда будет чтить подвиги советских людей в Великую Отечественную войну. Мы всегда будем помнить подвиг Лизы Чайкиной. Спасибо вам за хороший рассказ». Обычная запись, если не считать, что ее сделал дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт Олег Григорьевич Макаров. Он побывал в Пено со своей семьей. Сюда приезжала молодежь из Болгарии, Перу, Кубы, других стран...

В день нашей встречи с Н.В. Ершовым плановых экскурсий в доме-музее не было, но неслышно выходили через открытые двери заезжие туристы, местные мальчишки, офицер, приехавший в отпуск на родину. С интересом осматривали экспонаты, задавали вопросы. И Ершову ничего не оставалось, как взять указку и начать привычный рассказ, хотя он и обещал жене, что непременно вернется «через полчасика». Вместе с гостями Николай Васильевич переходил из одной комнату в другую:

– Посмотрите, насколько прост и скромен был ее быт….Это ее кровать, табурет… А сейчас вы услышите фонограмму с воспоминаниями матери Лизы… Я знал уже, что после этого он поведет посетителей к воздвигнутому в честь подвига Елизаветы Ивановны Чайкиной мемориальному комплексу, а потом покажет то самое место у старой водочки и скажет:

– Там ее расстреляли, на берегу.

…Недавно я вновь побывал в доме-музее в поселке Пено и порадовался за то, что дело Николая Васильевича Ершова и его помощников достойно продолжают их преемники. Музей пополняется экспонатами, принимает посетителей и продолжает воспитывать молодежь в духе любви к своему Отечеству и уважения к памяти своих предков.

КАК ЭТО БЫЛО

Июль 1941-го. Фронт приближается к Андреаполю. 8 июля немцы высадили разведчиков-диверсантов в район Торопца, где находились крупные продовольственные склады.. В поиске и уничтожении десанта участвует андреапольский истребительный батальон… С местных аэродромов взлетают, отправляясь на боевые задания, истребители и бомбардировщики– возвращаются не все… Военные эшелоны на железнодорожной станции подвергаются вражеской бомбардировке… Дыханием войны пронизаны страницы районной газеты «Сталинская жизнь»:

«О ЖИЗНЬ, МОИ ДРУЗЬЯ…»

9 июля: «В Дудинском сельском совете на 7 июля записались в народное ополчение 64 человека».

11 июля: «Членами с/x артели «Лобно» собрано по подписке на заем 600 рублей. 8 человек записались в народное ополчение».

13 июля: «Колхоз «Новое Стеклино» Новобыстрянского с/с– первыми в народное ополчение записались ветераны Гражданской войны Федот Лебедев, Петр Дроздов, Андрей Виноградов. Всего вступили в ополчение 15 мужчин и 15 женщин…».

На повестку дня встал вопрос о формировании на базе истребительного батальона партизанского отряда. О том, как он создавался и действовал в тылу врага, рассказал в своей книге «Покуда сердце бьется» бывший первый секретарь Ленинского райкома ВКП (б), комиссар партизанского отряда И.С. Борисов. Существенно дополняют эту книгу воспоминания рядовых бойцов Ленинского партизанского отряда. Один из них И. И. Капустников– впоследствии инструктор обкома ВКП (б). Следует подчеркнуть, что Иван Иванович коренной андреаполец (родился в деревне Донское). Другая немаловажная деталь: супруга его, Т. Б. Киселева, была командиром женского партизанского отряда, действовавшего под Великими Луками (сейчас Татьяна Борисовна проживает в поселке Сахарово Калининского района).

И.С. Борисов упоминает о дезертирстве из отряда трех сотрудников районного отдела милиции и показательного суда над ними, но, как видно из записок Капустникова (давно настала пора их издать), были и другие люди, проявившие трусость. «К тому же,– отмечает он,– сложилась такая ситуация, что бывшие районные начальники числились командирами рот, взводов, политруками, интендантами, пекарями. В результате чистить картошку, охранять штаб было некому». Другая беда заключалась в том, что командиром отряда поначалу был назначен человек, с первых дней не оправдавший возлагавшегося на него доверия. «Народ зароптал, выдвинул предложение выдвинуть командиром Круглова. Борисов это предложение учел»,– пишет Капустников.

Мой отец Яков Кириллович Кириллов вспоминал:

– Почему я назвал фамилию Круглова? Да потому, что хорошо его знал. В промкомбинате, где я директорствовал, он был секретарем партийной организации. Толковый мужик, ответственный. Надо отдать должное Ивану Семеновичу Борисову. Он прислушался к мнению людей, чем сразу оздоровил обстановку в отряде…

Родился Иван Максимович Круглов 25 ноября 1909 года в деревне Баковка Сережинского района (сейчас этой деревни не существует). В 30-е годы одним из первых вступил в коммуну, на базе которой вскоре образовался колхоз «Путь Ленина». Иван Максимович работал в колхозе бригадиром, заведующим избой-читальней, активно публиковался в районной газете, сообщая о жизни колхозной молодежи. А жизнь была интересная, насыщенная. Юноши и девушки не только с огоньком трудились на полях и фермах, но и плодотворно отдыхали.

В архиве районного краеведческого музея хранится любопытный фотоснимок, сделанный в 1936 году. На нем запечатлена сцена из пьесы «Запашка» в исполнении участников драматического кружка при Жихаревской школе Петра Пусвицета, Ивана Круглова, Алексей Доброхотова. На обратной стороне– дарственная надпись Алексею, сделанная Иваном Кругловым: «Леша! Пусть будет эта фотография для тебя воспоминанием о нашей дружбе. Воспоминанием коллективной работы на сенокосе и в клубе над пьесой «Запашка». В этой фотографии мы показали себя, какими мы были и никогда не будем. Мне очень жаль, что наш небольшой коллектив (с вами я) выдающегося, полезного еще мало сделал. Ванька Круглов. О жизнь, мои друзья. О чем мечтаю сейчас я?…».

Впрочем, главную роль при назначении Круглова командиром отряда сыграли не его общественная активность и политическая зрелость, а то, что Иван Максимович обладал серьезным боевым опытом. С сентября 1939 года по июнь 1940 года он участвовал в Финской кампании. В особом разведывательном батальоне был заместителем политрука роты и проявил себя с самой лучшей стороны. При штурме линии Маннергейма погибли командир роты и политрук, и тогда Круглов с криком «Ура!» поднял бойцов в атаку. В завязавшейся рукопашной схватке он лично уничтожил нескольких солдат противника. За это нашего земляка удостоили ордена Красной Звезды.
 

В ДЕЛАХ РЕШИТЕЛЕН…

Первоначальное место расположения отряда выдал предатель (он был расстрелян), поэтому основной базой отряда стало урочище Прудины, находившееся километрах в тридцати от Андреаполя. Здесь, в глухом лесу, в окружении топких болот, удалось отыскать сухой участок, по которому протекала Черная речка. На ее берегу заблаговременно вырыты партизанские землянки и оборудована баня.

В отчете о партизанском движении Калининской области с начала Отечественной войны, подготовленном инструктором отдела кадров Калининского обкома ВКП (б) Н. Павловым (ф.147, оп. 3, д. 142, л.л. №13) отмечается:

«… К созданию партизанского отряда, сбору командного состава, закладке продовольственных баз райком ВКП (б) приступил еще в августе. Это дало возможность организовать, подготовить партийный, советский и комсомольский актив на борьбу с немецкими оккупантами.

В партизанском отряде насчитывалось 71 человек. Из них 50 коммунистов, 11 комсомольцев и 10 беспартийных. Командиром отряда был тов. Круглов И.М. (ранее работал секретарем парторганизации промкомбината). Комиссаром– 1-й секретарь РК ВКП (б) тов. Борисов.

Рассредоточившись мелкими группами по 10-15 человек, партизаны района с 7/X-41 г. по 17 января 1942 г. нанесли фашистам следующие потери: уничтожена 21 немецкая автомашина. В 4-х местах взорвано полотно железной дороги, спущен под откос воинский эшелон противника с вагонами, в результате убито и ранено свыше 100 немцев. Взорвано 4 моста, уничтожено 2 склада с боеприпасами и зерном, убито 264 немецких солдат и офицеров.

Боевая деятельность отряда сочеталась с повседневной широко развернутой массово-политической работой внутри отряда и среди местного населения. Регулярно проводились беседы, политинформации, читки».

Из книги писателя и журналиста Николая Масолова «Необычайный рейд»: (М. Политиздат. 1972):

«Командир Андреапольского отряда Круглов и комиссар Борисов не раз в своих донесениях отмечали мужество и грамотные боевые действия Павла Капустина, Николая Степанова, Михаила Пугача, Ивана Капустникова. Во многих населенных пунктах распоряжения оккупационных властей, заканчивающиеся обычно словами «За невыполнение– расстрел!», заклеивались партизанскими листовками. Это было делом рук андреапольской комсомолки Люды Морозовой и ее юных помощников».

Из дневника комиссара отряда И.С. Борисова:

« 22 октября. Отряду стало известно, что в деревне Козлово немцы расстреляли более десяти красноармейцев, шедших из окружения. Направляем туда группу бойцов под командованием Круглова. Между деревнями Теренино и Василево группой партизан была сделана засада. Ехавшая штабная легковая машина была обстреляна пулеметными и винтовочными выстрелами. Убито два офицера, шофер и солдат…

3 января. На селижаровском большаке группой партизан во главе с Горбачевым в результате минирования были взорваны две грузовые автомашины и одна цистерна с горючим.

4 января. Группой партизан (командир Степанов) на большаке недалеко от деревни Соболево взорван мост.

5 января. Взорван мост, построенный гитлеровцами возле деревни Козлово. Операцию выполняла группа Рачко.

6 января. На селижаровском большаке на минах, заложенных партизанами, подорвались две машины с немецкими солдатами…».

В книге Т.А. Логуновой «Партийное подпольное и партизанское движение в Центральных областях РСФСР есть такой фрагмент:

«Особенно успешно действовали партизанские отряды и диверсионные группы на берегу Западной Двины в районе Андреаполя. Во время контрнаступления частей Красной Армии под Москвой противник усиленно подбрасывал резервы к Великим Лукам, Демянску, в район Ржева и Белого. Чтобы сократить путь, немецкий транспорт со стороны Витебска, Полоцка и Невеля двигался по прямым дорогам через Велиж, Торопец, Андреаполь, Селижарово и т.д.

Командование Калининского фронта поручило партизанским отрядам уничтожить резервы противника. Прежде всего, требовалось взорвать железнодорожный мост через Западную Двину вблизи деревни Курово. Эта задача для партизан того времени, когда у них еще не было необходимых технических средств, казалась невыполнимой. Но энтузиазм народных мстителей, их беспредельный героизм сделали невозможное– 17 декабря мост взлетел на воздух, движение по железной дороге было прекращено на две недели. Противник вынужден был подбрасывать резервы к линии фронта по проселкам на санях.

В конце декабря 1941 г. командование 249-й стрелковой дивизии объявило благодарность за активную помощь 8 командирам партизанских отрядов Калининской области».

Как житель Андреаполя могу добавить: основная сложность подрыва Куровского моста заключалась в том, что он находился буквально в сотне метров от занятого врагом поселка (в ту пору Андреаполь еще не был городом). И все-таки партизаны сделали это! Перечень партизанских дел существенно дополняют воспоминания И.И. Капустникова. Он подробно рассказывает о нескольких удачных операциях отряда. Одна из них– захват вражеского продовольственного склада в Козлове. Партизаны увезли 13 подвод с овсом и 300 буханок эрзац-хлеба. Основную часть захваченного провианта роздали местному населению. Операцией, в которой приняли участие 17 человек, руководил командир отряда Круглов. Когда в деревне Гречишниково остановилась вражеская автоколонна, ее уничтожением руководили Круглов и Борисов. В операции было задействовано 33 человека. Были уничтожены 7 автомашин с грузом и живой силой.

5 декабря Капустников, Кириллов и Култашов, заминировав в районе Грустыньского моста железнодорожное полотно, подорвали паровоз с платформой. Движение поездов на участке Великие Луки-Бологое было на некоторое время парализовано. Группа Борисова из 18 человек уничтожила склад боеприпасов и сожгла тягач…
 

ГЕРОИЗМ ПОГРАНИЧНИКОВ

Во имя исторической правды следует заметить: не все диверсии в тылу немецких войск, осуществляемые в районе Андреаполя, следует относить на счет Ленинского партизанского отряда. Гораздо ранее партизан в борьбу с врагом вступил разведывательно-диверсионный отряд в составе 1-й комендатуры 83-го пограничного отряда и взвода 53-го железнодорожного полка. Командовал сводным отрядом капитан А.П. Брехов, комиссаром был С.В. Красножен. Рейд группы длился 16 суток.

Уже утром 3 сентября пограничники, устроив две засады в районе деревни Раменье, разгромили автоколонну противника. Потери подразделения вермахта составили 7 автомобилей, 11 офицеров, 103 солдата. 4 сентября разведгруппа под командованием начальника заставы лейтенанта Федора Елина, натолкнувшись в пяти километрах от Андреаполя на конный разъезд немцев, уничтожила одного офицера и одного солдата, остальных обратила в бегство.

Наиболее жестокий бой разведчикам пришлось выдержать во время прорыва через вражеские позиции в ночь на 15 сентября. В завязавшейся рукопашной схватке несколько пограничников погибли. Потери немцев в этом бою, как указывается в оперативной сводке №39 по состоянию охраны войскового тыла нашей 22-й армии, были такими: «в бою уничтожено: 1 батарейный расчет противника и около 40 фашистских солдат и офицеров». Форсировав Западную Двину, группа Брехова вышла в расположение своих войск.

32 пограничника были награждены орденами и медалями. Ордена Ленина удостоился отличившийся при разгроме автоколонны начальник обозно-вещевого снабжения 83-го отряда Николай Масленников. Капитана Брехова и капитана Красножена (это звание было присвоено ему 15 сентября 1941 года) наградили орденами Красного Знамени. Такой же награды был удостоен посмертно погибший в бою техник-интендант 2-го ранга А.Е. Новосельцев.

Можно считать, что успеху рейда способствовало то, что в составе сводного отряда находился местный уроженец (родился в деревне Цветки) командир взвода 53-го железнодорожного полка Ф.В. Морозов. Это косвенно подтверждается тем, что в представлении Федора Васильевича к ордену Красной Звезды написано: «Находясь в составе группы, несколько раз участвовал в боевых разведках, проявляя личный пример мужества, самоотверженности и отваги, воодушевляя бойцов на выполнение задач. При прорыве оборонительной полосы противника 15.9.41 г. в ночном бою полностью вывел свой взвод, лично сам расстреливал в упор немецких фашистов».

Эти сведения стали доступными, благодаря поиску директора Андреапольского краеведческого музей В. В. Линкевича. О рейде разведывательно-диверсионного отряда он рассказал в газете «Андреапольские вести» (от 17 и 19 июля 2009 г.). Однако до сих пор остается неизученным подвиг группы пограничников в начале октября 1941 года. По свидетельству местных жителей, она прикрывала отход 22-й армии в направлении Пено и почти вся полегла в районе Ишинского моста.

Не без тяжелых потерь доставались успехи в борьбе с врагом и партизанскому отряду И.М. Круглова. В результате предательства немцы схватили Лиду Сидоренкову и Ольгу Стибель– девушки осуществляли связь отряда с разведотделом 22-й армии. Разведчиц жестоко пытали в гестапо, но они молчали. Молчали мать Лиды Анна Тимофеевна и младшая сестра Вера. Все четверо были расстреляны. Во время партизанской операции подорвался на мине И.В. Варрес…

Бойцы отряда дали клятву отомстить за погибших товарищей. Вскоре выдавший разведчиц предатель получил по заслугам. На месте захоронения семьи Сидоренко и Ольги Стибель в мирное время возвели красивый памятник. Именами разведчиц в Андреаполе названы улицы…

Как видно из воспоминаний И. С. Борисова и И.И. Капустникова, командир отряда И.М. Круглов вел за собой других, приняв участие почти во всех операциях. В дневнике комиссара отряда Иван Максимович охарактеризован так: «На слова скуп, в делах решителен». Думается, это объективная оценка. За мужество и героизм Круглов был награжден орденом Красного Знамени, медалью «Партизану Отечественной войны» I степени. После войны он уехал из Андреаполя и находился на ответственных участках партийной, советской и хозяйственной работы в Себежском, Великолукском, Бежаницком районах Псковской области. Умер И.М. Круглов в мае 1990 года.

В 60-80-е годы бывшие андреапольские партизаны часто собирались по случаю торжественных дат. Я знал многих из них: Дорофеева, Романова, Качанова, Пугача, Семенова, Николаева, Капустникова, Ефимова, Зелковского, Зеленкову, Ковалеву… Но Иван Максимович на встречи не приезжал. Не бывало его и на традиционных областных слетах калининских партизан. После освобождения района у Круглова образовалась новая семья, и, возможно, ему не хотелось бередить душевные раны. А, может быть, не позволяло здоровье. Что теперь об этом судить?

Ставшая его женой партизанка Анна Петровна Иванова– местная уроженка (родилась в деревне Хорошее). Воевала с немцами она достойно, награждена медалями «За отвагу» и «Партизану Отечественной войны» I степени. Живет сейчас в Бежаницах. Сын дочери Кругловых, Татьяны Ивановны, Максим Фоменков учится в Санкт-Петербургском электротехническом институте. Он и прислал мне фотографию и биографические данные своего дедушки.

Добавлю к этому, что от первого брака у Круглова было трое детей. Мне часто приходилось встречаться с его сыном Геннадием Ивановичем (несколько лет назад его не стало), родившимся в 1940 году. Он жил в Андреаполе, работал на фарфоровом заводе. Помнится, в начале 80-х Геннадий пришел к моему отцу за советом:

– Дядь Яша, хочу навестить отца в Бежаницах. Я ведь его никогда не видал…

– Правильно сделаешь, Геня. Купи гостинцев и езжай.

Геннадий так и поступил. В Бежаницах он не без волнения отыскал нужный дом. Возле него пожилой человек колол топором дрова.

– Круглов Иван Максимович здесь живет?– спросил Геннадий.

– А вы, извините, кто?

Геннадий сдернул со своей головы шапку, обнажился высокий кругловский лоб. Рассказывают, сын был сильно похож на Ивана Максимовича…
 

«ЧИТАЮ И ПЛАЧУ»

Несколько тяжелых зимних месяцев продолжались партизанские будни в Ленинском (Андреапольском) районе. Отряд не только тревожил немцев своими диверсиями, но и осуществлял разведку, доставляя с курьерами через линию фронта собранные сведения. 16 января 1942 года партизаны вошли в Андреаполь вместе с частями 4-й ударной армии. Правда, война в этом краю еще не закончилась. Немало немцев рассеялось по окрестным лесам, их пришлось вылавливать. Активно помогали партизанам воодушевленные изгнанием врага местные жители. Неспешно перелистываю пожелтевшие листы архивной папки:

«Житель деревни Василево Иосиф Исаев, встретив на дороге немецкого солдата, не растерялся и уничтожил его…

Василий Нилов из деревни Синцово обнаружил в хлеве трех немецких офицеров, потребовавших провести их к немецким войскам. Старик дал согласие, а привел их в расположение нашей части…

А. Лобан из деревни Рексово встретился в лесу с 23 немцами, которые за деньги также попросили вывести их из окружения. Колхозник для виду согласился. Направив односельчанина с сообщением к красноармейцам, он привел оккупантов в деревню, где они и были обезоружены…

Пятнадцатилетний Вася Никитин, заметив на опушке большую группу немецких солдат, доложил об этом красноармейцам. Было пленено 106 гитлеровцев…».

Здесь мне хотелось бы сделать небольшое отступление. Мало кто знает, что возле деревень Луги и Боталы находились полевые аэродромы нашей истребительной и штурмовой авиации, а аэродром в Андреаполе был одним из базовых на Калининском фронте. Только за два года войны в бой отсюда вылетали пилоты 9 истребительных, 13 штурмовых, 6 бомбардировочных авиаполков.

Примечательно, что с этим аэродромом связаны биографии сыновей известных руководителей. Непродолжительное время здесь находился со своим полком Василий Сталин Он запомнился тем, что привозил американские фильмы, смотреть которые сходились стар и млад. О том же, какой след оставил на андреапольской земле Леонид Хрущев (судьба его покрыта мраком до сих пор), рассказывает, ссылаясь на «Журнал боевых действий 127-го гвардейского бомбардировочного полка», генерал-майор авиации С.В. Грибанов в книге «Капитан Монти-Джугашвили» (глава «Царь-Никита» и двое его сыновей»):

«9 июля 1941 года. Полку поставлена задача последовательными ударами бомбардировать противника в районе Барановичей. От пяти эскадрилий на задание ушло 23 экипажа. 2-я эскадрилья, в боевой вылет которой входил лейтенант Хрущев, делала два вылета. Первый вылет завершился посадкой на аэродроме Андреаполь, второй– на аэродроме Ерши. Действий истребительной авиации противника не наблюдалось. Противодействие зенитной артиллерии было слабое. Но вот читаем: «При посадке на аэродром Андреаполь самолет лейтенанта Хрущева скапотировал. Самолет разбит, экипаж невредим».

…10 июля одиннадцать СБ бомбили пехоту и артиллерию противника в районе Себежа. 1-я эскадрилья задание выполнила, а у 2-й опять невезуха. После задания один самолет остался в Андреаполе из-за неисправности матчасти, второй перелетел в Ерши, у третьего оказался пробит картер. Журнал боевых действий больше ничего не отмечает. Стало быть, ничего характерного в боевой работе не произошло.

…И, наконец, 26 июля 1941 года… В тот день он не дотянул машину до запасного аэродрома Андреаполь, а в момент приземления опять не справился, опять скапотировал– грохнул еще один бомбардировщик на спину, при этом сломал себе ногу и отправился в госпиталь».

Впрочем, аэродром в Андреаполе знаменит не этими людьми. Здесь садились и отсюда взлетали легенды нашей авиации Байдуков, Гризодубова, Каманин, Руденко, Береговой, Лядский… Давно пора установить в городе памятник авиаторам, есть даже его эскиз, но нет должной инициативы со стороны тех, от кого это зависит. Да что там говорить, если место захоронения погибших в августе 1941 года летчиков И.Н. Добролинского, И.А. Шершнева, И.Л. Юхимовича на старом кладбище в центре города находится в запустении.

Надо заметить, здешние летчики героически погибали не только в военное, но и в мирное время. Последняя трагедия случилась 15 июля 2009 года, когда при перелете в Пермь на высоте 11 километров в МИГ-29-м заместителя командира 28-го гвардейского истребительного полка подполковника И.А. Степанова отказало кислородное питание. Летчик смог посадить самолет и спустя несколько часов после посадки умер. Игорь Алексеевич посмертно награжден орденом Мужества. Это пример говорит о том, что чувство долга, свойственное старшему поколению, не иссякло и в наши дни.

…Давно были события военной поры, почти семьдесят лет назад. Вспоминают о них в моем родном краю не так уж часто, но забывать-то никак нельзя. Как нельзя забывать и конкретных людей, стоявших на линии огня в схватке с фашистами– таких, как вошедший в историю партизанского движения Иван Максимович Круглов.

К слову, остались еще в Андреаполе люди, которые хранят добрую память об этом человеке. Минувшим летом мне позвонила моя землячка Екатерина Захаровна Бойкова:

– Читаю вашу статью в газете «Позиция» в защиту партизан и реву горькими слезами. Мы с матерью жили в деревне Теренино, отец был на фронте. Дров на зиму заготовить не успели. Мама пошла за помощью в партизанский отряд в урочище Прудины. Круглов сразу откликнулся на просьбу. Дали нам коня, чтобы привезти дрова. На другой день коня украли. Партизаны объявили: того, кто обидел семью фронтовика, ждет кара. Конь, как исчез, так и появился. Этот белый конь до сих пор стоит перед моими глазами. Много пользы он принес нашей семье и другим жителям деревни. Помогали партизаны и едой. Когда был захвачен немецкий склад, себе они почти ничего не оставили. Все продовольствие по приказу Круглова роздали народу, хотя сами ели мороженое мясо убитых лошадей, которые валялись на местах боев.

Так что, низко в пояс нашим защитникам Родины надо нам кланяться, а не слушать фантазии тех, кто не видал войны…

ПАРТИЗАНСКИЕ МАТЕРИ

– Присаживайтесь. – Евдокия Павловна Смирнова, маленькая, подвижная, радостно засуетилась. – В нашу глухомань редко кто заглянет. Коренных жителей в Заболотье мало. Остались, считай, одни вдовы. Вот и я без хозяина. Сразу после войны он умер, – продолжала она, собирая на стол. – Мы до войны в другом месте жили, в Хотилицах. Он там председателем сельского сельсовета работал. Ну, а как война началась, вызвали его в Андреаполь. Вернулся мой Яков вечером и говорит: «Меня в армию забирают, а тебе, Дуся, лучше к свекрови перебраться.

ЕВДОКИЯ

Села я на подводу, взяла двоих дочек и поехала. Километров шестьдесят надо было ехать. Оглянулась, а он стоит на дороге, плачет. Я тоже заплакала, подводу остановила и к нему несусь. Чувствую: никогда мне его больше не видать. Но ошиблась. Фашисты в это время Андреаполь захватили, но в Заболотье не заглядывали. Остановились в Ключевом. Это километрах в пяти отсюда. Скоро слухи пошли: где-то мост взорвали на железной дороге, в машины немецкие стреляли из леса… Тогда и слово «партизан» я впервой услышала, хотя думать не думала, что Яков среди них. На фронте он, считала. Может, и не живой уже. Но однажды цыганка в нашу деревню забрела, погадала на него. «Жив-здоров, – говорит, – по дому скучает, два года пройдет до встречи…». Ошиблась цыганка про два года.

Прошло несколько дней, и ночью стукнули в окно. Лучину зажгла, вижу: лицо знакомое, но заросшее сильно. Бугаев, председатель райисполкома, знак показывает: открывай, мол, дверь. «От мужа привет тебе, – сказал, войдя в избу. – Надо будет, сам придет». Так я поняла, что Яков мой в партизанах.

В одну из ночей пришел. Заросший, как черт, худой, но веселый. Такая у него черта была – никогда не унывать. Мы с ним до утра проговорили. Узнала я, что плохо им там, в лесу, живется. «Некому, – говорит, – хлеб печь, хотя мук есть». А я спрашиваю: «Где вы стоите? Приносите муку, буду печь». Отвечает: «Где стоим, знать не положено, хотя и жена ты мне. Муку приносить будут, а хлеб забирать».

Не муку принесли они, а зерно, захваченное на немецком складе в Козлове. Ох, и помучились я и бабка Ульяна Демьяновна Демьянова с этим зерном! Сырое оказалось, на жерновах молоть его было почти невозможно. Пришлось на печке рассыпать, чтобы высохло. Потом смололи, тесто затворили, сделали пробную выпечку. Партизаны на каждый день двадцать хлебов заказали, но мы первый раз восемь успели сделать.

Так Евдокия и бабушка Уля стали в Заболотье партизанскими пекарями. В назначенное время, чаще всего под утро, приходили в деревню партизанские гонцы, набивали мешок свежими караваями и возвращались к Черной речке, в урочище Прудины. Молва доносила: продолжают подрываться на проселочных дорогах немецкие автомашины, гибнут от партизанских пуль фашисты. Евдокия чувствовала себя к этому причастной.

Односельчане знали, что муж Евдокии в партизанах, что дым вьется по ночам из трубы ее избы и хлебный аромат идет по деревенской улице. Знали, но хранили тайну. И все-таки нашелся человек, донесший оккупантам, что живет в деревне жена партизана.

В один из последних дней 1941 года в дом Смирновых ворвались фашисты.

– Собирайся! – приказал переводчик.

Евдокия поцеловала дочек, передала их свекрови.

– Ну, мама, не поминай лихом, – скованная страхом, шагнула она с крыльца.

Вся деревня угрюмо смотрела, как вели ее под дулами карабинов в Ключевое, где в здании бывшей школы располагался немецкий штаб. Допрос начался тотчас же.

– Где твой муж? Когда последний раз с ним виделась?

– Не знаю, – твердо сказала Евдокия. – Как на фронт забрали, так никакой весточки от него не было.

– Нет, знаешь! Люди видели, как из леса он выходил. Говори, чертова баба!

Немцы вытолкали Евдокию прикладами автоматов на улицу, поставили возле стены дома. «Вот и все, – подумала она. – Прощайте доченьки и Яков». Сухо щелкнули затворы. Евдокия закрыла глаза, но вместо выстрелов снова донесся гнусавый голос переводчика:

– Господин офицер в последний раз спрашивает о местонахождении твоего мужа. Или скажешь, или – конец.

– Не знаю, – выдохнула она.

Немцы засмеялись, залопотали по-своему, опустили карабины. Евдокию опять запихали в холодный чулан. Мороз стоял градусов под тридцать. Замерзла б Евдокия, если бы не отыскала в углу тряпье и кудель. Укуталась кое-как и ждала смерти. Утром другого дня ее снова допрашивали, и она снова вела бой: за детей, за мужа, за партизан. Так и не добившись ничего, фашисты отпустили ее домой.

Неделею после этого не пекли они с бабушкой Улей хлебы, выжидали, а потом продолжили свое дело. Теперь уже открыто, днем. Чувствовалось, недолго осталось хозяйничать врагу на андреапольской земле. С каждым днем все сильнее звучала артиллерийская канонада, и не до партизан стало фашистам.

– Ну а после освобождения района, – сказала она, – дали мне орден. – Евдокия Павловна подошла к старинному комоду, выдвинула ящик и извлекла из него коробочку. – Вот он.

На маленькой, натруженной ладони тускло поблескивал орден «Отечественной войны» II степени.

Как-то, оказавшись в командировке в Андреапольском районе, я решил навестить Евдокию Павловну Смирнову. Без труда нашел в Заболотье знакомую избу и … остановился в нерешительности. Покосившаяся калитка была открыта, но дверь в избу оказалась забитой двумя тесинами.

– Хорошие люди легко умирают, – вздохнула пожилая женщина, встретившаяся у колодца. – Вышла, сердешная, во двор ощипывать овечку и свалилась.
 

НА КОРДОНЕ

Мне сказали, что Александра Андреевна Смирнова живет в Хвостове, но дом ее оказался в сотне метров от деревни. «Так-то и удобнее ей было печь для партизан хлеб, – подумал я. – Все-таки подальше от людских глаз». Правда, выяснилось, что жила она в войну не в этом доме, а на кордоне. Там же и хлеб пекла.

В середине августа 1941 года на кордон неожиданно приехал в сопровождении нескольких человек командир партизанского отряда Иван Максимович Круглов. Обошел близлежащую территорию и сказал:

– Место у вас, Александра Андреевна, потаенное.

– Тихо, ежели волки не воют по ночам, – согласилась она. Мужа Александры, здешнего лесника, месяц назад призвали в армию, и жила она на кордоне одна с двумя дочерьми.

– Немец к Торопцу приблизился. Не исключено, скоро здесь будет, – мрачно изрек Круглов.

…Конец августа выдался погожим. В лесу много чего уродилось, и Александра не сидела без дела. Сушила и солила грибы, мочила в кадушке бруснику. Однажды на рассвете прибыли несколько подвод с провожатыми. Одного из них, заведующего райземотделом Николая Дорофеевича Дорофеева, она знала в лицо, видела его на колхозном собрании.

– Встречай гостей, Андреевна! – воскликнул он резво. – Иван Максимович велел кланяться.

Они сгрузили в сарай ящики и мешки с продуктами. Вернувшись на другой день, схоронили их в лесу. Дорофеев рассказал Александре, что закладывается партизанская база на случай оккупации района. Руководство отряда просит ее не покидать кордон на зиму.

31 августа она узнала: в Андреаполь пришли немцы. Думала, что и до кордона доберутся. Но истекла неделя, другая – никто не появлялся. Ни чужие, ни свои. На всякий случай Александра отвела девочек в Хвостово, к свекрови. Немцев в Хвостове не было. Но рядом, в Ключевом, как рассказала свекровь, они стояли. Узнала Александра от нее также, что много наших солдат полегло в боях за Андреаполь, что на большаке партизаны сожгли несколько немецких автомашин, разгромили продовольственный склад в Козлове. «Знать, не случайно просил меня Круглов остаться. Есть у них интерес, – поймала себя на мысли Александра. – Вот только почему нет никаких вестей?». Мысль оказалась в руку. Однажды ночью услышала она осторожный стук. Вскочив с полатей, увидела в окне незнакомые бородатые лица.

– Андреевна, открой, – донесся глухой голос. – Дорофеев я.

Отперла дверь. Дорофеев и еще двое партизан, все с винтовками, промокшие до нитки, едва стояли на ногах от усталости. Александра накормила их холодной картошкой, уложила на горячей печи, а сама, как села у окна, так и просидела часовым до рассвета. Утром партизаны ушли.

Кордон стал для бойцов отряда перевалочной базой, где они отдыхали, возвращаясь с заданий, узнавали от Александра новости, которые она приносила из Хвостова. Словно заветный маяк на родном берегу, светила им обитель Александры в осенней и зимней ночи. В свою очередь и Александра узнавала от партизан новости. Например, то, что, вопреки сплетням, районное начальство никуда не уехало и находится на партизанской базе.

Тем временем крепчали морозы, под утро так «стреляли» углы, что изба вздрагивала. Александра перестала ходить в деревню. Но зато чаще, чем прежде, останавливались на кордоне партизаны. В один из дней они притащили три мешка муки, передав просьбу командира испечь хлеб.

– Да как испечешь? Мука сырая, мороженая! – всплеснула руками Александра.

Она рассыпала муку на печи, подсушила, а к вечеру попробовала сделать первую выпечку. Сыроватый получился хлеб, прогорклый, но партизаны были рады и такому. Теперь протянулась между кордоном и партизанской базой, что находилась в четырех километрах на Черной речке, натоптанная тропинка.

16 января 1942 года части Советской Армии освободили Андреаполь. Наверное, никогда в жизни не радовалась Александра, как в тот день. Скромный ее подвиг не остался незамеченным, вручили Александре Андреевне Смирновой медаль «Партизану Отечественной войны» I степени.

…Приехал я как-то к ней в Хвостово. Сидит одна в просторной избе на скамейке, перьями наволочки набивает.

– Подушки внукам справляю, – объяснила. – Дочки у меня, одна – в Москве, другая – на Севере.

Попросил я ее проводить меня на то место, где некогда находился лесной кордон.

– Опоздал, родимый. Не ходок я больше, ноженьки мои ослабели, – посетовала хозяйка.

Теперь, спустя много лет после нашей встречи с Александрой Андреевной, от Хвостова и других тамошних деревень следов почти не осталось. Бурьяном и осотом порос некогда оживленный партизанский край.

СЛОВО ИЗ ПРОШЛОГО

Ничто столько достоверно не характеризует минувшее, как письма и дневники непосредственных участников событий (разумеется, я не отношу сюда ложные доносы и наветы). За долгие годы моей журналистской деятельности в моих руках оказались многие подобные свидетельства, относящиеся к военному времени. Некоторые из них известны, как, например, дневник и письма партизанки из Кашина Инны Константиновой. Другие за давностью лет потерялись, или, в лучшем случае, хранятся в краеведческих уголках школ, музеях и в домашних архивах. Иногда, благодаря счастливой случайности, они доходят до нас.

«ПРОШУ НЕ ОТКАЗАТЬ В МОЕЙ ПРОСЬБЕ…»

В дневнике Инны есть такая запись: «Нас было семь человек… Игорь Глинский. Чудесный мальчишка. Удивительно милый. Ничем не выдающаяся внешность на первый взгляд даже кажется грубоватой. И я не знаю, не могу объяснить, что в его рожице так неудержимо притягивает. Может быть, улыбка, которая прячется где-то в глазах. Вообще у него поразительное чувство юмора. Умный, развитой, начитанный…».

Игорь Глинский навечно остался в памяти девятнадцатилетним. Уйдя на фронт, он погиб 1 января 1943 года у деревни Мокуль Велижского района Смоленской области. Собирателю писем военной поры, осташковскому краеведу Евгению Филипповичу Селезневу удалось разыскать и сохранить письмо, которое Игорь отправил своей матери с фронта:

«Здравствуйте, дорогие мои. Привет с фронта! Вот уже месяц, как я на фронте, в окопах. Живу ничего, отдыхать не приходится!!! Почему я не получил от вас ни одного письма с тех пор, как был у меня Юра? Пишите, как ваша жизнь, хватает ли хлеба, еды. Что слышно о нашем партизанском отряде? Имеете ли связь с папой, тетей Полей? Ура! Ура! Пишу это письмо, и получил письмо от тети Тани. Гип! Гип! Мама, расцелуй всех за меня. Пишите, ведь каждое письмо!!! Жду, жду».

Разбирая материалы, переданные мне бывшим секретарем Калининского обкома КПСС по идеологии В. И. Смирновым из его личного архива, я обратил внимание на заявления кашинцев, написанные в 1941 году. Они, по-моему, достоверно передают настроения людей в ту пору:

«Мне 19 лет. С сентября месяца 1940 г. работала преподавателем немецкого языка в Козьмодеямьяновской НОШ, сейчас нахожусь в отпуске. По настоящее время с 1940 г. состою в рядах Ленинско-Сталинского комсомола. Всего я окончила 10 классов и 1,5 месячные курсы по немецкому языку. Прослушав по радио речь В.М. Молотова, я вместе со всем советским народом до глубины души возмущена наглым нападением германских фашистов на нашу любимую. Родину. Прошу райвоенкомат разобрать мое заявление и вместе с моими товарищами по комсомолу отправить меня на фронт. Обязуюсь честно и самоотверженно выполнять все приказы командования.

Не щадя своих сил и энергии, а если потребуется и жизни, буду защищать мою великую родину, свой любимый народ, родного И.В. Сталина.

А.И. Смирнова,

26/ VI– 41 г.

Прошу не отказать в моей просьбе.

Мой адрес:

п/о В-Троица, Кашинского р-на, Калининской области, деревня В-Троица. Смирновой Ан. Ив.».

«Мне 18 лет. Окончила 8 классов, а в настоящее время работаю завклубом им. М.И. Калинина, с ноября м-ца 1940 г. С 1939 г. состою в рядах Ленинско-Сталинского комсомола.

Родина переживает сейчас военный момент. Зарвавшиеся фашистские псы посмели напасть на мирные советские города, нагло нарушив договор о ненападении. Я вместе со всем народом возмущена разбойничьими действиями германских захватчиков

Прошу райвоенкомат разобрать мое заявление и вместе с моими товарищами использовать меня в общем деле защиты любимого социалистического Отечества, своего любимого народа, родного Сталина.

Прошу, пожалуйста, не отказать в моей просьбе.

А.А. Бойникова, 26/VI -41 г.

Мой адрес:

п/о В-Троица, Кашинский р-н, Калининская обл. дер. В-Троица, Бойниковой А.В».

«В Кашинский райвоенкомат от Робиновой Евдокии Николаевны, села Семеновского Леушинского сельсовета.

Несмотря на то, что имею возраст 57 лет, желаю принять участие по оказанию помощи нашей рабоче-крестьянской армии. Прошу принять меня в качестве добровольца для ухода за ранеными бойцами. Работала раньше в больнице по уходу за больными. Имею опыт в этой работе.

6/VII 41 г. Просительница Робинова».

«Начштаба Савцынского с/с Шлемину П.П.

От к-ка колхоза «Красный передовик» Савцынского с/с Куликова Ив. Ст.

Прошу принять меня в ряды РККА, так как я желаю служить честно, встать патриотом за родную Советскую родину и бороться с озверелым германским фашизмом до последней капли крови, а если потребуется, отдав жизнь.

Ив. Куликов,

25/VI– 1941 года

Призываю всех кол-ков, рабочих и служащих Кашинского р-на последовать моему примеру».

Я не знаю, как сложились биографии этих людей, но знаю точно: их фамилии тоже должны остаться в истории нашей Родины как свидетельство неподдельной любви к ней и ответственности за ее судьбу.
 

«ОСТАЮСЬ, ВАШ СЫН…»

Интересна, хотя и недостаточно изучена, жизнь 16-летнего Евгения Тихомирова. Перед войной он окончил 8 классов Торопацкой сельской школы. Когда в поселке Бологово формировался Сережинский партизанский отряд, юноша был зачислен в его состав. Деятельность этого отряда отражена в официальных источниках скупо.

В докладе об итогах деятельности Калининских партизан (июль 1941– июль 1944 гг.) отмечалось: «Партизанский отряд в Сережинском районе начал создаваться за 3-4 недели до оккупации района. Командиром отряда был назначен Синицин Н.П.– райуполминзаг, комиссаром– Погарский Н.И.– секретарь РК ВКП (б). В состав отряда входили: Голубков– секретарь РК ВКП (б), Степанов, Михайлов, Румянцев, Семенов, Гусева и др. Отряд действовал с 19.41 г. по 30.1. 42 г. в количестве 34 чел. С освобождением района был организован в истребительный батальон». В книге «Бойцы вспоминают минувшие дни» бывший партизанский комиссар, руководитель областной организации ветеранов партизанского движения И. С. Борисов писал: «Партизаны смело шли в бой с превосходящими силами противника, используя внезапность, хитрость и русскую смекалку. Так, отряд Сережинского района из 30 партизан под командованием Н.П. Синицына в ноябре 1941 года вступил в бой с вражеским гарнизоном, насчитывавшим свыше 300 солдат и офицеров. Партизаны подожгли два дома по краям деревни, а затем, воспользовавшись замешательством гитлеровцев, внезапно ворвались в деревню и открыли по ним огонь. В эту ночь было уничтожено и ранено 60 фашистов. Отряд благополучно вернулся на свою базу…».

Трудно судить, какое участие в этих операциях принимал Евгений Тихомиров, но то, что полученный партизанский опыт пригодился ему впоследствии, известно из материалов, собранных краеведом, учителем Торопацкой школы Валерием Разживиным.. После освобождения района Евгений был направлен за линию фронта. С мая 1942 года по июль 1944-го наш земляк воевал сначала в 5-й партизанской бригаде под командованием В.И. Марго, а затем в 4-й бригаде Ф.Т. Бойдина. За проявленную доблесть юного партизана наградили медалью «За отвагу». После соединения бригад с регулярными частями Красной Армии, Тихомиров становится стрелком-радистом танка Т-34 в 34-й отдельной Витебской Краснознаменной ордена Суворова гвардейской танковой бригаде. Вскоре его награждают второй медалью «За отвагу». Завершение войны Евгений встретил в Прибалтике, где нашла его третья медаль «За отвагу». Кроме того, в последующем он был удостоен ордена Отечественной войны I степени.

В 1950 году Евгений Владимирович уволился в запас в звании сержанта и некоторое время трудился инструктором Ленинского райкома партии, после чего поступил в Ленинградское, дважды Краснознаменное военное училище имени С.М. Кирова. Окончив его, он многие годы отдал журналистской стезе. В 1956-1959 годах был ответственным секретарем газеты «Советский танкист», корреспондентом газет «На страже Родины», «Знамя Победы». Позже получил назначение на должность редактора дивизионной газеты «Защитник Родины», дослужился в ней до подполковника.

Как мне рассказывал В. К. Разживин, Евгению Тихомирову посчастливилось быть первым журналистом, рассказавшим в военной газете о пограничниках-тихоокеанцах Зиганшине, Поплавском, Крючковском и Федотове. В 60-е годы об их подвиге знала вся страна. Сорок девять дней эти отважные люди боролись на унесенном во время шторма в океан баркасе, без продуктов и питьевой воды, со стихией и выстояли, показав пример мужества и героизма. Все четверо пограничников были удостоены звания Герой Советского Союза.

Расставшись с офицерской службой, Е.В. Тихомиров работал в Куйбышеве редактором газеты «Заводская трибуна», ряда других газет. Помимо редакторских дел, занимался литературным творчеством, написав повесть «Ярость благородная (записки бывшего партизана)», к сожалению, не изданную до сих пор. Сохранилось несколько документов, рассказывающих о жизни нашего земляка, в том числе его партизанские письма из-за линии фронта. Одно из них датировано 29 августа 1942 года:

«Здравствуйте, папа и мама!!

Вот уже прошло много времени, как я нахожусь в тылу врага. Живется не плохо. Сплю на свежем воздухе. Питаемся по всякому, когда хорошо, а когда и плохо; большей частью– ничего. Пищу в основном составляют хлеб, картофель, молоко, а иногда творог и масло. Последние новости знаем. Через месяца полтора, а может быть, и раньше, увидимся.

Писать особенно нечего.

Передайте привет моим друзьям.

Остаюсь, Ваш сын– Геня»

В ту пору, когда я еще не знал о славном жизненном пути Евгения Тихомирова, у меня была возможность встретиться с ним, поговорить, но в суете журналистских будней я не преминул этим воспользоваться. А теперь уже поздно.
 

«СТАВИЛИ МИНЫ, ДЕЛАЛИ ЗАСАДЫ…»

15 июня 1941 года учащийся Бологовской средней школы Николай Сивков сдал последний экзамен за 9-й класс. Спустя много лет он вспомнит своих друзей той поры: «Соседа по парте Иванова Ваню– рыжеволосого, крепкого и высокого юношу. Он был старше меня на три или четыре года и не всегда одобрял наши шалости, которые мы затевали с другим моим соседом по «камчатке» Алексеем Старорусским. Алексей родился в Данькове в 1922 году, то есть был старше меня на два года. При своем невысоком росте был широкоплеч и очень силен физически. Какова военная судьба Вани, мне неизвестно. А вот Алеша погиб, защищая Ленинград».

О том, как сложилась судьба самого Николая Сивкова, рассказывает его письмо, сохранившееся в школьном архиве, и наградные листы, представленные мне в Андреапольском краеведческом музее.

«В конце июня месяца меня назначили командиром Сережинского отряда комсомольцев из 37 человек и отправили строить укрепления вдоль берегов Волги в Селижарово,– пишет Николай Иванович.– В отряд из нашего класса попали Саша Тихомиров и я. Проработав около месяца на укрепработах (сначала командиром роты из 302 человек, а затем заместителем командира), я получил письмо из Сережина от Литвинского Василия. Он сообщал, что вступил в истребительный батальон, получил винтовку, патроны. Мы, Саша Тихомиров, Женя Любимов, Ваня Захаров, я и еще двое ребят, фамилии которых запамятовал, ушли самовольно с оборонных работ, чтобы вступить в истребительный батальон. Вступили, получили оружие. Затем организовался Сережинский партизанский отряд. Командиром стал Степанов Владимир, бывший заведующий сберкассой, комиссаром– Голубков Павел Васильевич, секретарь райкома ВКП (б). Комиссар погиб в ноябре в бою с бандой мародеров недалеко от деревни Акатово. После Голубкова комиссаром был избран Николай Иванович Погарский, командиром– Николай Петрович Синицын, а весь отряд тогда же, в ноябре, реорганизован.

Отряд, кроме разведки, вел диверсионную работу. Рвали связь, ставили мины на дорогах, делали засады. Из крупных операций уместно упомянуть разгром опорного пункта в деревне Усадьба на дороге Старая Русса– Холм– Осташков. Там силами отряда (около 40 человек) нами было уничтожено 78 немцев, 15 грузовиков с военным грузом, сожжена автомастерская. Затем в конце декабря (помнится, была сильная оттепель, а затем стукнул мороз градусов 25) состоялся наш поход в Ленинградскую область, в Поддорье. Там мы разгромили два вражеских опорных пункта. От последнего из них, не помню точно его название, еле унесли ноги. Дело в том, что нарвались на строевую часть численностью около 500 человек. Они вошли в деревню перед вечером, а мы их разбудили ночью. Наше командование быстро разобралось, что немцев больше раз в двенадцать, и мы без потерь отошли.

Из школьников в отряде, кроме меня, воевали Тихомиров Саша, Вася Литвинский и Ваня Захаров. Саша и Вася под Холмом (уже в действующей армии) были тяжело ранены, а о Ване у меня нет сведений…

Большинство бывших учеников нашей школы зимой 1942 года были призваны в армию, в 153-й запасной стрелковый полк. Они участвовали в боях под Холмом. Там были очень тяжелые бои, многие ребята сложили свои головы. Я же, согласно воле военного начальства, попал в другую маршевую роту, под город Великие Луки, где был ранен осколком. Там же меня назначили командиром противотанкового орудия. Сначала 45 мм, а после боев в Сталинграде и второго ранения– 76 мм. Лежал в госпитале 4,5 месяца, затем снова отправился на фронт.

Невозможно забыть, как под Славгородом, это возле Запорожья на Украине, отбивали атаку 16 немецких танков «Тигр». Наш расчет подбил два «Тигра». Один из них сгорел с экипажем, а из другого немцы выпрыгнули и убежали…». Как следует из наградных документов, за этот бой Николай Сивков приказом командира 58-го истребительного противотанкового полка подполковника Парамонова и начальника штаба майора Афанасьева от 22 сентября 1943 года был награжден медалью «За отвагу».

После форсирования Днепра, из-под Кривого Рога, Сивкова направили в артиллерийское училище. «Учтя боевой опыт, мой и моих товарищей, тоже сержантов, старшин, за шесть месяцев из нас сделали лейтенантов-командиров артиллерийских взводов,– вспоминает он дальше.– После этого снова прибыли на фронт, 2-й Белорусский, где я стал командиром взвода разведки. От Варшавы дошли до Балтики. Оттуда, в числе многих офицеров, я был командирован на 1-й Белорусский фронт. Участвовал во взятии Альтдама-Штеттина, затем– Берлина. После Берлина вышли на Эльбу. Остановились (артполк) в деревне Бютцер. Это в 90 километрах западнее Берлина».

В своих воспоминаниях Николай Иванович скромно умалчивает, что в боях на немецкой территории он, командир огневого взвода 486-го пушечного полка, снова отличился и приказом командира 10-й пушечной артиллерийской Варшавской бригады, 6-й артиллерийской, Мозырьской, ордена Ленина Краснознаменной дивизии РГК полковника Еловацкого от 16 мая 1945 года был удостоен ордена Красной Звезды. Так как вдобавок к двум ранениям, полученным в 1942 году, он был еще трижды ранен и дважды контужен, по окончании войны его признали на медицинской комиссии негодным к строевой службе и уволили в запас.

Приехав в родные края, Н.И. Сивков некоторое время работал маляром в ремконторе. Затем, сдав экзамены за 10-й класс, он поступил в Ленинградский электротехнический институт, который окончил в марте 1953 года. Отработал три года на заводе (ЛОМО) и перешел в ЛИАП (ныне Академия аэрокосмического приборостроения) Читал лекции по общей радиотехнике, теории электромагнитного поля. Поставил новый курс, создав лабораторию квантовых радиосистем (лазеры, мазеры и системы их использования). Был научным руководителем более чем двух десятков хоздоговорных научно-исследовательских работ (НИР). Областью его научных интересов было исследование возможностей создания новой радиоаппаратуры, в основном военного назначения, а также радиосистем для исследования космоса. Николай Иванович участвовал в аппаратурном обеспечении посадки первого космического «лунника».

«Мне моя работа нравилась,– пишет он.– Работал много, не считаясь со временем. Иногда по 10 и более часов, а при полевых исследованиях– и по 24 часа в сутки, когда проводились циклические измерения параметров окружающей местности. Мною написано более ста научных работ (это статьи в журналах, учебные пособия, книги и др.) В 1964 году защитил диссертацию. Высшая аттестационная комиссия Академии Наук СССР присвоила мне ученую степень кандидата наук и ученое звание доцента. Затем подготовил докторскую диссертацию, но не защитил ее. Сначала заболел (инфаркт), а затем сложившаяся в стране ситуация сделала ее ненужной, хотя в своем научном направлении мы опережали США и другие страны. Конечно, нам это не только обидно, но и вызывает возмущение наплевательское отношение к науке. Ибо отставание в науке приведет нашу Родину к новым тяготам, которые отразятся на вашем поколении…».

Умер Николай Иванович Сивков в 1996 году. Его сын Алексей Николаевич, живущий в Санкт-Петербурге, ведет переписку с директором Андреапольского краеведческого музея В.В. Линкевичем. Несколько лет назад фонды музея пополнились фотографиями, на которых запечатлен Н. И. Сивков, и черновиком его неопубликованной работы «Система поиска сигналов искусственных космических объектов на больших расстояниях».

В письме Николая Ивановича упоминается Саша Тихомиров, а не Евгений, о котором было рассказано выше. Мне не удалось установить, то ли имя (за данностью лет) указано ошибочно, то ли речь идет о разных людях. Это лишний раз говорит о том, насколько важно записывать свидетельства очевидцев тех или иных событий при их жизни, а не откладывать это в долгий ящик. Конечно, приведенные мною сведения весьма скупы, но даже в таком виде информация о двух юных калининских партизанах, как мне думается, важна своей новизной. Ни о Тихомирове, ни о Сивкове в книгах на партизанские темы раньше не рассказывалось. А ведь какие личности!

В ТУ МОРОЗНУЮ ЗИМУ

– Стоп!– повинуясь команде Терентьева, я притормозил машину и свернул на обочину.– Здесь в сентябре сорок первого немецкая бомба разнесла наш ЗИС5, косточки шофера у дороги зарыты,– задумчиво произнес мой пассажир.– Чуть дальше четверо немцев лежат. Напротив, в мелколесье, лейтенант наш…

– А самолет где сел?– спросил я.

Собственно, ради того, чтобы увидеть это место, и упросил я Василия Михайловича Терентьева поехать в Соболево. Поводом явилось опубликованное в «Андреапольских вестях» письмо из Беларуси. В нем бывший военный летчик Степаненко рассказал, как 18 января 1942 года, спасаясь от немецкого «мессера», он посадил свой штабной У-2 неподалеку от этой деревни. «Мессер» совершал круги, пытаясь прикончить русский самолет пулеметным огнем уже на земле. В это время из крайней избы выбежал мальчик. С топором в руках, увязая в снежной целине, он пошел к самолету, но упал метрах в пятидесяти от него, раненый в ногу. Летчик затащил мальчика в лес, вырубил площадку для разворота самолета, завел мотор и, положив смельчака на крыло, доставил (шасси самолета были на лыжах) в деревню. Записав на планшетке фамилию девятилетнего Васи Терентьева, он взлетел. Спустя шестьдесят пять лет после этого в редакцию газеты «Андреапольские вести» пришло письмо, заканчивавшееся словами: «Не знаю, жив он или нет. Если жив, большое спасибо ему, а также здоровья на долгие годы…».

– Самолет приземлился метрах в ста от огорода,– сказал Терентьев.– Я тужурку на плечи накинул, ринулся узнать, что с ним. Оказалось, зацепился за кусты. Летчик меня заметил, кричит: «Пацан, неси пилу иль топор!». Я ухватил в сенях маленький солдатский топорик, двинулся к самолету, а «мессер», паразит, снова летит. Пулеметом застрочил, ногу мне, будто огнем, обожгло…Степаненко мне тогда пообещал, если останусь живым, найду тебя, Вася. Надо ж, столько лет минуло, а не забыл. Да и как забудешь? Жестокое было время, страшное. Во-он оттуда,– Терентьев показал в сторону низины у реки,– в сентябре сорок первого наша рота переправлялась– немецкие пулеметчики положили всех до одного. После освобождения большую часть погибших свезли на городское кладбище. Про могилу же у реки забыли. Человек двадцать в ней.

Глядя с высокой горы вниз, я подумал: «Позиция у немцев была идеальная, вся окрестность– как на ладони, расстояние не больше двухсот метров. Отчего же мы так безголово действовали?»

– А справа, за избой, четырнадцать гражданских мужиков закопаны. Во-он там,– указал Терентьев.– Они колхозный скот отгоняли в наш тыл, возвращаясь, напоролись на финский карательный отряд. Солдаты всех погонщиков убили, лишь мальчишку, моего ровесника, пощадили. Но офицер не пощадил, в упор из нагана выстрелил. Чуть левее канава была, в ней– еще один убитый погонщик лежал. После ухода карателей я документы из его кармана вытащил. Когда район освободили, мои родители послали их почтой в Скворцово, что под Великими Луками. Оттуда был мужчина.

Как сейчас помню,– продолжил Терентьев,– накануне освобождения, 15 января, прибыли из Торопца два полицая, заставили нас лопатами снег с горушки сгребать. В этот момент радостная Миткалева из Цветков бежит: «Фрица гонят! Фрица горят!». Чтоб не очутиться в пекле боя, перебрались в Кошелевку. Правда, вышло так, что торопецкий тракт наши уже перерезали, и немцы тоже двинулись в Кошелевку. Помню, в избе старосты Гриши-глухого на краю деревни лежал на кровати немецкий офицер с обмороженными ногами и показывал фотографии жены и детей. Свои решили его добить, но хозяйка закричала, не дала. Наутро смотрю на свой берег– в Соболеве тишина. Отправившись с мальчишками на разведку, встретили нашего старшину и около пятнадцати бойцов. Привели их в Кошелевку, к Гришкиной избе. Здесь старшина расстрелял немецкого офицера из автомата. Потом двадцать шесть пленных немцев вывели на лед и тоже прикончили. До весны лежали, пока половодье не унесло. Двоих, правда, оставили в живых, повели зачем-то в сарай. Мороз лютый, а они лишь в зеленых носках. На другой день их тоже расстреляли и закопали в одной яме с трупами лошадей…

От Соболева мы поехали к Рексову. За окном проплывали незасеянные поля с пожухшей травой, полуобнаженные ивы. Терентьев продолжал повествование:

– В Соболеве из постоянных жильцов сейчас– никого, хотя до войны насчитывалось двадцать шесть дворов. Не зря говорили: «Соболево пройдешь, до Москвы дойдешь». Война деревню подкосила. Что ни говори, из двадцати пяти мужиков вернулись лишь шестеро. Емельян, Митька, Яшка, Петька, Степан, Никишка, Шкадят двое…,– начал он медленно перечислять погибших односельчан.– В Рексове такая ж картина. Одними дачниками держится. Кузнецово, Кликуново, Фомино, Ивашково, Кошелевка исчезли совсем. Цветково– тоже. Между прочим, за избой Морозовых, восемь немцев закопано. Примерно метрах в пятнадцати-двадцати от большака кресты березовые стояли. А вот тот бугор, где поворот на Рексово, видишь? Под ним немцев– не меньше семидесяти. Колонна их от Кошелевки шла, старшина положил на опушке трех бойцов с ручными пулеметами, они и дали немцам жару. Потом бабы у мертвых ноги отрубали, чтобы разморозить в бане и сапоги снять. Весной, когда земля оттаяла, пришел бульдозер, сгреб всех в кучу и засыпал.

Слушая рассказ Терентьева, я мысленно представляю себе картину той морозной зимы, когда советская армия начала разгром немецких группировок, нацеленных на Москву. В декабре на берегах озера Селигер были сосредоточены дивизии 4-й ударной армии под командованием генерала (впоследствии маршала Советского Союза) Андрея Ивановича Еременко. Правым его соседом была 3-я ударная армия во главе с генералом Максимом Алексеевичем Пуркаевым. Нашим армиям на этом участке противостояли немецкие 123-я пехотная дивизия, кавалерийская бригада «СС», части 253-го пехотного полка, разведывательные отряды 12,23,25-й пехотных дивизий и другие воинские подразделения. Кроме того, в канун нашего наступления сюда была переброшена 81-я пехотная дивизия. Вероятнее всего расстрелянными у деревни Рексово оказались солдаты и офицеры 189-го гренадерского полка этой дивизии. Как отмечает в своей книге «Восточный фронт» немецкий историк Пауль Карель, этот полк прибыл 5 января 1942 года из Франции на станцию Андреаполь. Выгрузившись при 36-градусном морозе в метровый снег, он был брошен против наступавшей со стороны Пено нашей 249-й стрелковой дивизии. Сибиряки воевали умело, к 16 января от насчитывавшего три тысячи человек состава 189-го полка остались «жалкие крохи». Не видя возможности для продолжения сопротивления, командир полка полковник Хохмайер отдал приказ оставшимся в живых выходить через леса и болота в направлении Торопца. Вышли сорок человек, а след самого полковника, по мнению историка, навсегда потерялся на завьюженных андреапольских полях. Впрочем, это не так. Если бы Гитлер знал, что Хохмайер сдался в плен нашим войскам (это я выяснил из компетентных источников) он, конечно, не присвоил бы Хохмайеру за бои под Андреаполем звание генерала. Но Гитлер этого не знал…

Тем временем другая группа немцев вышла болотом со стороны Жукопы к Козлову, что неподалеку от Кошелевки. Здесь произошла трагедия, о которой уместно вспомнить. Преследуя врага, сибиряки не провели детальной разведки. В результате попали под кинжальный огонь двух немецких пулеметчиков, засевших на чердаке дома, якобы принадлежавшего ранее раскулаченной его хозяйке. Согласно легенде, вернувшаяся в свой дом женщина знала, что на чердаке немцы, но когда к ней пришли разведчики, утаила это. Семьдесят шесть человек наших бойцов полегли в течение нескольких минут. Подобное случилось и в Гусевке (ныне этой деревни не сохранилось). По рассказу уроженца тамошних мест Николая Арсеньевича Скоморохова, в январе 1942 года ночью их деревню внезапно заняла отступающая немецкая часть. Ранним утром ничего не знавшая об этом наша пехота стала жертвой ураганного огня. Погибли свыше семидесяти бойцов. Немцы успели запалить Гусевку с двух сторон, но расстрелять ее жителей им помешало быстрое наступление наших войск.

Немало сибиряков полегло и в окрестностях деревни Величково, где мне довелось записать одну интересную историю. В середине января 1942 года в избу к ее жителю Даниле Сухорукову постучался обмороженный немец, оказавшийся его сыном. Данила с 1914 по 1920 год находился в немецком плену, сошелся с немкой. Провожая сына на Восточный фронт, мать открыла ему тайну, дала адрес. Возможно, немец был из разгромленного сибиряками 189-го полка. Как сложилась его судьба, неизвестно. Данила дожил до 104-х лет и умер, как мне рассказали, по нелепой случайности.

– Сорок два дня гремели в этих местах бои. Народу много сгинуло, и военных, и гражданских,– продолжал Терентьев.– Нас, в Соболеве, Бог миловал, хотя дважды казалось, беде не миновать. Первый раз, когда партизаны, в их рядах находился и местный житель Афанас Тарасов, разгромили немецкий склад. Второй раз, когда сбежали пленные красноармейцы. Двое их было. Один– в возрасте, другой– юнец. Немцы связали им руки, посадили под охраной в сарай возле старого здания милиции в Андреаполе. Тот, который постарше, высвободив руки, убил прикладом уснувшего часового и пришел в Соболево. Тайком от родителей я дал ему лыжи, он немедленно укатил в лес, где спрятался в землянке. А молодой, дурья башка, в Андреаполе полез зачем-то в хлев. Хозяйка– козу доить, а он– там, притаившись. Сволочь оказалась та баба, привела немцев. Они парня расстреляли на карьере и поехали на санях в Соболево. Построили нас, взрослых и детей посередь улицы и под дулом пулемета, стали спрашивать, где тот человек, что сбежал. Деревня, как и в случае с разгромом склада, смолчала.

Много в ту пору было такого, что теперь сразу не оценишь. Помнится, уже начальником нижнего склада в леспромхозе я работал, нужно было утверждать наградную ведомость накануне Дня Победы. Смотрю– знакомая фамилия. Приглашаю этого человека, спрашиваю: «Помнишь ли, как помогал немцам устанавливать пулемет, из которого они по нам хотели стрелять?». «Помню,– соглашается.– Только искупил я свою вину…». Оказалось, когда район освободили, он в действующую армию подался, медали кой-какие заполучил. Пришлось подписывать ему премию, хотя душа к тому не лежала. Судьба, она ведь к кому как. Старосту Петьку Дудку, который вроде ничего худого не совершил (мы у него от немцев прятались), арестовали, и– с концами. Зато женщину, что носила еду немецким наблюдателям, почему-то оставили в покое. Они на трубе сидели, сигнализировали о прибытии наших эшелонов на станцию, чтоб их уничтожить.– Терентьев сделал паузу.– У меня друг есть, Николай Волков. Он, когда в Германии срочную служил, с немцем-механиком познакомился, который в январе сорок второго бомбил Андреаполь. Может, по наводке с той трубы бомбил.

Судьба распорядилась таким образом, что старший брат Василия, Иван, сложил голову в конце 1942 года в бою под Усвятами Псковской области. Другой брат, Николай, получил два ранения и, в офицерском звании, вернулся на родину, стал учить призывников. В апреле 1944 года его послали на переосвидетельствование в Калинин, где признали к военной службе негодным. Возвратившись в Андреаполь, до Соболева он не добрался. Сдвинувшийся возле сердца осколок передавил артерию, и принял 22-летний Николай смертный час, сидя на стволе упавшего дерева неподалеку от родимого дома.

Судьба самого Василия Михайловича сложилась, как он считает, удачно. Работал в колхозе, служил в армии, затем снова работал: сплавщиком, слесарем, механиком. Окончив вечернюю школу, поступил заочно в Ленинградскую лесотехническую академию. Получив диплом инженера-механика, возглавил нижний склад леспромхоза. Затем работал в других местах. Вырастили с женой двоих детей– сына и дочь, воспитали двоих внуков…

– Все бы ничего. В материальном отношении жить можно,– говорил мне Терентьев на прощание.– Только в душе чего-то у нас сломалось. Не любим мы, Яковлич, свое прошлое, отгораживаемся от него. Здесь вот мужики лежат. Наши русские мужики. По совести надо бы фамилии их установить, какой-то знак поставить, но никого это особо не беспокоит. Теперь каждый о своем больше думает, о личном. А они погибли-то за наше, общественное. Колхозный скот спасали, однако…

– Далеко ль отсюда до Кликунова?– спросил я.

– Километра три напрямик. Только там ни одного дома не осталось

– А до «Митькиной будки»? Она где-то рядом?

– Ну да, недалеко…

В этой железнодорожной будке жил когда-то мой дядя Дмитрий Дмитриев. Во время оккупации он вывел из окружения группу красноармейцев. Когда вернулся домой, его уже ждали прибывшие из Андреаполя по доносу старосты немецкие каратели. Вместе с дядей были расстреляны Иван Андреевич Шнуров, Афанасий Тарасов и еще несколько кликуновских жителей. Дяди нет почти шестьдесят девять лет, а сохранившуюся будку местные жители продолжают звать «Митькиной будкой».

– По какой надобности туда?– поинтересовался Василий Михайлович.

– Да так…

Зачем ему знать о моей боли? Ему и своей боли хватает…

Стою на обильно заросшем лебедой поле, размышляя о превратностях истории: «Думали ль те, кто отдавал в войну свои жизни за эту неброскую, но такую милую русскому сердцу землю, что придет время, когда она без войны подвергнется страшному опустошению, и почти ни одного жильца не останется в этом некогда многолюдном, жизнерадостном краю? Наверное, и намека не было в их мыслях на столь беспросветное будущее. Что же произошло с русским человеком, если мы допустили такое?».

НАЗАД ДАЛЕЕ